Вилла в Форте была построена в классическом стиле модерн — с цветными витражами и коваными решетками. Руджеро ее терпеть не мог, а Роза обожала, потому что декор напоминал ей парадную столовую в «Фаворите». Он купил ее ради капиталовложений, как и дома в Милане, дворцы в Катании, виллу в римском районе Эур и холм в Имберсаго. Муж порывался перестроить виллу на современный лад, но Роза, реставрируя, предпочла сохранить не только изящество линий, но и обои, расписанные цветами и причудливыми зверями, резную гнутую мебель кедрового дерева, стеклянные вазы и лампы, хрустальные безделушки. Она даже дополнила убранство виллы коллекцией серебряных портсигаров, рамами для картин и кашпо, купленными за гроши в антикварных лавках.

— Рухлядь! — презрительно отозвался Руджеро и о реставрированной вилле, и о новых приобретениях.

Он не любил то, что хоть как-то напоминало ему о прошлом. Для него лишь настоящее было счастливым островом. Но он не мог справиться с упрямством Розы. Правда, уступив желаниям мужа, она согласилась жить в небоскребе на проспекте Литторио, хотя ей нравился особняк на улице Джезу, куда она и перебралась после смерти Руджеро.

На вилле в Форте-деи-Марми Руджеро устроил не только бассейн, теннисный корт и великолепную конюшню, но и павильон в парке, где демонстрировалось кино.

Роза играла в теннис изящно, соблюдая все правила. У нее был прямой и сильный удар, и она легко отбивала мячи Ричарда, который подавал ей прямо на ракетку. Он хотел дать ей почувствовать, что игру ведет она сама.

В первом сете счет был в пользу Розы: пять — четыре, гейм она вела со счетом сорок — тридцать. Она погасила высокий мяч, и Ричард весьма убедительно изобразил попытку, которую, увы, не успел отбить. Роза выиграла.

— Игра! — заявил Джулио, судивший встречу с высокого железного кресла.

— Встреча прошла на высочайшем уровне, — пошутил, аплодируя, Пьер Луиджи.

— Ты очень хорошо умеешь обманывать, — упрекнула брата Роза.

Роза с трудом выдержала темп игры, предложенный партнером, и совершенно выбилась из сил.

— Бывает, и чемпионы проигрывают, — заявил Ричард.

Он выглядел свежим и отдохнувшим, словно только что встал с постели.

— Можно я вместо тебя поиграю, мама? — спросил Джулио, обняв мать и поздравив ее с победой. — Я хотел бы попробовать сразиться с тобой, — сказал юноша, обращаясь к американцу.

Ричард Тильман околдовал всю семью своим обаянием и спортивными подвигами.

— Давай посмотрим, чего ты стоишь, парень, — согласился американец.

— А я пойду поплаваю в бассейне, — сказала Роза.

— После таких трудов окунуться не помешает, — прокомментировал брат.

Мужчины проводили Розу взглядом. Белая юбка в складку подчеркивала изящество длинных стройных ног и легкость походки.

«Ничего в ней не осталось от крестьянского происхождения, — подумал Пьер Луиджи. — Кажется, она родилась в аристократической семье. В высшем свете, среди любой публики чувствует себя прекрасно. Ей исполнилось сорок, а выглядит молоденькой девушкой. Теперь еще этот американец…»

Джулио и Ричард начали игру, и чемпион снова проявил великодушие, сумев скрыть свой класс.

Роза в темно-красном купальном костюме нырнула в бассейн и поплыла, наслаждаясь движением. Абсолютное расслабление давало невероятное наслаждение: в последние месяцы ей редко приходилось отдыхать. Она повернулась на спину, вода тихонько качала ее, а Роза смотрела на лазурное небо. Вода, розоватый закатный свет, мягкое солнце на мгновение позволили ей почувствовать себя счастливой. Неожиданно две сильных руки ухватили Розу. Она перевернулась, пытаясь высвободиться, но ее держали крепко. Оказалось, Ричард Тильман незаметно подплыл к Розе, а теперь вынырнул. Прямо перед собой она увидела его улыбающееся загорелое лицо.

— Что за идиотские шутки? — рассердилась Роза.

— Хотел сделать вам сюрприз.

— Сюрприз удался, а теперь отпустите меня, — сказала она, вырываясь из объятий американца.

Могучее тело Ричарда прильнуло к ее телу, и Роза ощутила непонятную, необоримую истому.

— Сначала простите меня, — потребовал мужчина.

— Хорошо, прощаю, — согласилась Роза.

Лица их оказались совсем рядом, дыхание сливалось. Она была уверена — сейчас он ее поцелует. Роза закрыла глаза, она ждала поцелуя.

Но голос Ричарда разрушил очарование момента:

— Вы свободны, — произнес он, разжав руки.

Розе показалось, что мир вокруг рухнул, когда разомкнулось объятие. Она открыла глаза и увидела, что Ричард плывет под водой к лесенке.

— Негодяй! — прошипела Роза.

Она дважды в высоком темпе проплыла бассейн, потом выбралась из воды и в бешенстве помчалась к себе в комнату.

Роза села во главе стола, а остальные заняли места рядом. Сильный характер Розы всех в доме подчинял ей, но этот нахал американец вел себя так, словно она была у него в руках. Может, из-за Тильмана Роза сегодня надела облегающее платье-тунику из шелкового крепа. Волосы были убраны в шиньон на затылке. На шее жемчужное колье, отливавшее лунным светом.

Все расселись, и Роза знаком велела слуге подавать. Воцарилось приятное обеденное оживление: легкая беседа, позвякивание посуды и столовых приборов. Ричард сидел справа от хозяйки, Пьер Луиджи — слева, затем Коррадино, младший брат Руджеро, Джулио и Альберто.

— За мир, — провозгласил тост Коррадино.

В тридцать лет он сохранил мальчишескую подвижность и живость. Он принадлежал к тому поколению, которому в детстве пришлось недоедать, оттого и не вышел ростом. В отличие от старшего брата Коррадино, достигнув благосостояния, не увлекся гастрономическими излишествами, потому сохранил худощавость и ловкость.

— За мир после победы, — уточнил Ричард, поднимая бокал.

Роза взглянула на гостя с удивлением.

— После какой победы?

— После победы фашизма, — заявил американец.

Коррадино не питал особой симпатии к Муссолини. Он работал в корпорации Летициа, но испытывал искреннюю неприязнь к фашистскому режиму и к войне.

— Главное, чтобы установился мир, — сказал он.

— Никак не ожидала услышать от вас подобного, — холодно улыбнулась Роза.

— Удивлены? — спросил Ричард.

— Как вам сказать… Если вспомнить слова президента Рузвельта в день объявления войны…

— Вы имеете в виду заявление президента о том, что Италия вонзила нож в спину Франции? — спокойно поинтересовался Ричард.

— А что вы думаете о войне? — поинтересовалась Роза.

— Трагическая судьба человечества может вершиться, только проходя через тяжелый опыт войны.

Ричард прервался и взглянул на Розу.

— Продолжайте, пожалуйста, — попросила она.

Похоже, гость цитировал наизусть чьи-то высказывания.

— В сущности, стремление к лучшему будущему движет народами и заставляет их принимать даже тяжелейшие лишения, связанные с войной.

Джулио и Альберто, которым подобные мысли вдалбливали в школе, смотрели на американца с восторгом.

— Герои войны — это ведь люди, которые сражались за лучший мир, — вмешался Джулио.

— Война неотъемлема от человека и несет в себе доброе зерно, — улыбнулся юноше Ричард. — Ибо она показывает, что человек рвется к величию, к благу, даже ценой огромных жертв. Люди сражаются, потому что надеются, а сражаясь, думают о будущем. Правительства Италии и Германии дают остальным наглядный урок: они ведут военные действия на фронтах, а вместе с тем, на многочисленных международных конгрессах закладывают основы будущего устройства Европы.

Роза взглянула на сына, потом на гостя и сказала:

— Вполне воинственная гипотеза в духе фашизма.

— Или же слишком оптимистический взгляд на проблему, — добавил Коррадино.

Что-то поражало Розу в госте-американце и одновременно казалось фальшивым: сторонник фашизма, образованный, хорошо информированный, вместо того чтобы рассказывать о своих спортивных подвигах, он выставляет напоказ обширные и глубокие познания в области итальянской политики. Вот такие они, американцы, подумала Роза, ничего не скрывают, а понять их невозможно.

Когда они с Руджеро переселились в Италию, в Штатах бушевал великий кризис. Армия безработных выросла до четырнадцати миллионов, и Уолл-стрит превратился в кипящий вулкан. Мелкие предприятия гибли, большие едва держались. Хлопок опустился до пяти центов. Пшеница — до тридцати семи. На крестьян давил десятимиллионный груз ипотечных долгов. Фермы превратились в участки земли, заложенные-перезаложенные и осаждаемые кредиторами. Неплатежеспособных фермеров сгоняли с земли, а банковские долги в результате так никто и не выплачивал. Местные банки объявляли о банкротстве, а вкладчики крупных финансовых объединений толпились у окошечек, требуя вернуть свои сбережения. А теперь прошло всего десять лет, но благодаря политике «нового курса» Штаты стали страной всеобщего благосостояния.

Слуга подал нежное жаркое, запеченное в тесте.

— Вы прямо неисчерпаемый источник сюрпризов, — сказала Роза, удивляясь, как удачно отвечает гость на любой вопрос. — Однако вам не хватает объективности суждений, свойственных среднему человеку.

— В лучшем случае объективность — утопия, но чаще большая ложь, — парировал Ричард. — Хорошо, если она основывается на собственной культуре и собственных убеждениях говорящего, но нередко люди хватаются за чужую, удобную для них мысль.

Роза посмотрела на него намеренно равнодушно. Они еще побеседовали о войне, и каждый попытался прочесть, глядя в собственный магический кристалл, будущее человечества после победы блицкрига, молниеносной войны, начатой Германией, к которой теперь присоединилась Италия.

Беседа сопровождалась звоном бокалов. Прекрасное вино добавило живости голосам, но от Розы почему-то ускользал смысл речей, хотя она, как и остальные, переживала трагедию войны. Все заслонила снедающая ее дрожь желания, вызванная голубыми глазами Ричарда. Его голос пробудил в ней давно уснувший зов. После нескольких лет летаргического сна проснулся безумный эрос, и по коже Розы, зажигая кровь, побежали разноцветные искры. Она ненавидела себя за то, что не могла справиться с этими ощущениями.

Тут Альберто припомнил недавно прочитанные в фашистских газетах слова.

— Вместе с весной, что пробуждается, полная надежд, в солнечных лучах, — торжественно процитировал он запавшие в его душу мысли, — грядут новые весны в Африке и в Испании и раздастся клич, зовущий к новым сражениям: да здравствует война!

В глазах Розы мелькнуло презрение. Неуместное вмешательство сына, разгоряченного беседой и вином, оказалось тем предлогом, что она искала.

— На мой взгляд, твой фанатизм жалок, — тоном, не допускающим возражений, заявила она Альберто. — А теперь прошу извинить меня, — обратилась она к остальным сотрапезникам, — у меня ужасная мигрень.

Она встала из-за стола. Все поднялись, задетые этим резким высказыванием, которое Коррадино приписал искреннему пацифизму, сыновья — несуразной выходке Альберто, а Пьер Луиджи — женской тревоге, совершенно не связанной ни с войной, ни с пацифизмом, ни с воспитанием детей.

— Могу я вам чем-нибудь помочь? — спросил Ричард.

— Нет, — устало улыбнулась Роза. — Мне надо немного отдохнуть.