Женевьева работала над новой статьей – о сексе по телефону. Это была идея Николаса Дженкинса. С сексом в той или иной форме были связаны большинство из предлагаемых им тем. За тот год, в течение которого он являлся редактором, тираж «Ньюс» вырос на сто тысяч экземпляров, так что, если мерить по этой шкале, редакторские инстинкты Дженкинса были верны.

Впрочем, Женевьеве такая политика не нравилась, она казалась ей хотя и конъюнктурной, но примитивной. «Ньюс» находилась примерно в середине газетной иерархической лестницы. Она никогда не относилась к желтой прессе, однако новая редакционная политика Дженкинса вела к тому, что газета мало-помалу приближалась к этой категории. Пикантные подробности о дамочках с журнальных обложек не подходили для «Ньюс», поэтому, работая над темами, которые обычно предлагал Дженкинс, надо было подогревать читателей, но делать это не в лоб, а очень тонко и просчитанно. Один из способов достичь этого назывался «разоблачением». Этот жанр позволял преподносить разнообразные сальности под видом крестового похода за нравственность. Николас Дженкинс был близок к тому, чтобы довести скабрезности до уровня подлинного искусства. Впрочем, Женевьева часто думала, что у нее это получилось бы гораздо лучше, если бы при этом не приходилось так отчаянно лицемерить.

Она начала копать эту тему, обзвонив неимоверное количество телефонных секс-линий, широко и восторженно рекламируемых в одной из конкурирующих с «Ньюс» газет, более других склонной к сенсациям. К полудню, сидя за своим столом в отделе очерков, она провела за этим занятием более двух часов. Настроение было свинцовым, голова болела.

Николас Дженкинс был уверен, что где-нибудь в Англии должен быть Большой Босс телефонного секса, некто, в чьих руках находятся все ниточки этого грязного бизнеса. Цель крестового похода, порученного Женевьеве, заключалась в том, чтобы обнаружить и разоблачить этого человека. По словам Дженкинса, он был – или мог быть – крупным предпринимателем международного класса, чьи интересы в легальном бизнесе простирались от американских агентств моделей до раскручивания рок-звезд… По крайней мере, так предположил в разговоре с Дженкинсом Джонни Эплйард, а Ник доверял подсказкам Эплйарда больше, чем пророчествам апостолов.

Женевьева же верила им гораздо меньше. По ее мнению, Эплйард был суетливым и вездесущим надоедалой, чьи ноздри вместе с кокаином засасывали значительную часть его доходов, а все его заокеанские «источники информации» были на один процент уголовниками и на девяносто девять – выдумкой.

С тяжелым вздохом Женевьева набрала номер, значившийся в целомудренном объявлении «Французская гувернантка исправит ваши ошибки». «Француженка» с характерным выговором Южного Лондона стала томно нашептывать стандартный набор скабрезностей. Джини закрыла глаза, спрятала раскалывающуюся голову в ладонях и в сотый раз подумала, как замечательно было бы послать Николаса Дженкинса прямиком в жопу вместе с этим его заданием. До его появления в «Ньюс» она гордилась своей работой. Все десять лет своей журналистской работы в Англии она изо всех сил пыталась утвердиться. Никаких статей о моде, никаких женских кружев, никаких благостных очерков о человеческих судьбах… Ей хотелось иметь дело с крутыми новостями, пройти такой же путь, какой прошел ее отец. У Женевьевы была мечта: начать с журналистских расследований и затем дорасти до международной журналистики, стать зарубежным корреспондентом. Она никогда не делилась этими мечтами с отцом – он наверняка поднял бы ее на смех, да и виделись они крайне редко. Сам-то Сэм Хантер был военным журналистом, за свои вьетнамские репортажи он даже получил Пулитцеровскую премию, так почему же и ей не пойти тем же путем! Поэтому, продолжая свое ученичество, Женевьева была нацелена именно на это. Однажды она покажет им всем, на что способна, когда-нибудь она тоже окажется на переднем крае!

Войны притягивали ее подобно магниту, и она отдавала себе в этом отчет. Съездить на войну и привезти оттуда правду – это же потрясающе! Если такое удастся, думала Женевьева, она сумеет доказать что-то самой себе, а может быть, даже и отцу. Впрочем, последняя часть этого плана представлялась сомнительной, и девушка старалась по возможности не задумываться о том, что из этого может выйти.

Господи, ведь она подошла к заветной цели так близко! Тяжкая работа, с помощью которой ее натаскивали, учили ремеслу, годы, проведенные сначала в провинциальной газете, затем в «Гардиан», в «Таймс» и, наконец, в «Ньюс» в те времена, когда газета была гораздо более сдержанной, – все это в конечном итоге окупилось сторицей. Предшественник Николаса Дженкинса – Женевьева восхищалась этим человеком – поручил ей по-настоящему зубастое задание. Последняя ее статья представляла собой расследование по факту коррупции в полицейских эшелонах Северо-Запада. Она принесла газете две премии, а Женевьеву наградили тем, о чем она так давно мечтала, – трехмесячной командировкой в Боснию. За день до того, как командировка была утверждена, редактора уволили, а на его место был назначен Николас Дженкинс.

– Босния? – переспросил он Женевьеву через шесть с половиной минут после того, как она в конце концов пробилась в его кабинет. – Сараево? Нет, вряд ли, моя дорогая Женевьева.

– Но почему? – возмутилась она, хотя заранее знала ответ. Дженкинсу было наплевать на ее способности. Просто он не доверял женщинам.

– Потому что ты нужна мне здесь. У меня в плане несколько больших статей. Не подумай, что я выдавливаю с полос иностранную информацию, вовсе нет! Через полгодика мы вернемся к этой теме.

Через «полгодика» появилось новое объяснение, потом еще одно через три месяца. С тех пор прошел уже год, а она все еще ни на шаг не приблизилась к своей цели. Женевьева уже не верила «завтракам», которыми кормил ее Дженкинс. И что же на нее навесили сейчас? Секс по телефону! Очередная наводка Джонни Эплйарда. Женевьева взглянула на мерзкие рекламные объявления, лежавшие перед ней на столе, и набрала следующий номер.

Для себя она решила, что посвятит разгадыванию этой шарады не больше месяца. Если за это время ничего не изменится, если ей по-прежнему будут подсовывать в качестве заданий такое же фуфло, то она наконец разберется с этим скользким Дженкинсом. Или какое-нибудь стоящее дело, или: «Дженкинс, милый, пошел ты к черту с этим заданием!»

В этот момент ее телефон соединился с очередной секс-линией под названием «Большие блондинки», и голос новой девицы стал с придыханием бормотать все те же, уже наскучившие Женевьеве сальности.

«О-о-о, – скучно пыхтел голос, – я так одинока этой ночью. Вот сейчас я расстегиваю свой лифчик. Знаю, этого не следует делать, но здесь так жарко. А вот сейчас я…»

С мученическим стоном Женевьева посмотрела в окно. Небо было серым, из облаков начинал сыпаться мокрый снег.

– Жарко? – пробормотала она. – Как я тебе завидую, родная! У нас все наоборот.

Магнитофонная пленка продолжала крутиться, послышался шелест, видимо, девица при записи перевернула страницу сценария слишком близко от микрофона. «Сейчас я расскажу тебе, что я делаю. О-о-о, да-а-а… Теперь я ослабляю свой лифчик. О-о-о, так гораздо лучше. Он у меня черный, кружевной… Неужели я не говорила тебе об этом?»

– Нет, дура! Давай скорее! – огрызнулась Женевьева. «В моем лифчике снизу есть специальная проволочка, – с придыханием продолжала девица. – Видишь ли, – хихикнула она, – я ведь большая девочка, и в моем лифчике много чего должно уместиться…»

– Черт! Да что же это такое, руководство по эксплуатации? Ближе к делу!

Она знала, что напрасно кипятится. Мало того, что магнитофонная запись ее не слышит, Женевьева понимала, что тут все было рассчитано именно на то, чтобы затянуть время. Чем дольше слушал несчастный онанист всю эту абракадабру, тем больше он платил, тем выше были прибыли фирмы. Казалось, этот наркотический телефонный спектакль будет длиться часами, хотя сценарий его был смехотворным, а исполнение любительским. «Бизнесмены», которые могли за этим стоять, представлялись Женевьеве мелкотравчатыми бандитами, сшибающими по нескольку баксов то тут, то там, руководя своим бизнесом из какой-нибудь каптерки. Чем дольше она слушала всю эту телефонную галиматью, тем меньше верила наводкам Эплйарда.

Зевнув, она повесила трубку и набрала номер «Вдвоем по-шведски». Ну что за праздник однообразия! Эта девица тоже бубнила с акцентом Южного Лондона да в придачу была косноязычной. Слова, в которых было больше двух слогов, давались ей с трудом. Когда она оказывалась совсем уж в отчаянном положении, то призывала себе на помощь вибратор. Девица бесконечно долго рассказывала про свои трусики.

– Господи, ну дайте же мне передохнуть! – простонала Женевьева.

– Эту статью должен готовить мужчина. – Журналист, работавший за соседним столом, подошел к Женевьеве и, наклонившись к ее плечу, прижался ухом к телефонной трубке. – И почему только Николас не поручил это мне! Боже, кто это там?

– Номер тридцать пять. «Вдвоем по-шведски».

– По ее голосу не скажешь, что она из Стокгольма. Больше напоминает Южный Лондон.

– Похоже, они все оттуда.

– Черт подери! А это что еще?

– Ее вибратор. Снова включила. Она периодически врубает его ровно на тридцать секунд. Они все так делают, я засекала по часам.

– Кстати, тебя вызывает Ники. Прямо сейчас. Он у себя в кабинете. – Репортеру уже надоело слушать. – Сказал, чтобы ты бросила все. Кажется, у него что-то наклевывается.

– Ники надо бы самому заняться созданием таких сценариев. У него отлично получилось бы. – Женевьева повесила трубку.

– Сейчас обед, – сказал репортер, отчаливая от стола Женевьевы. – Он сказал, чтобы ты отменила все свои встречи, если у тебя они назначены. Хочет свести тебя с каким-то фотографом по важному делу. Я подслушал, как об этом договаривалась его секретарша. Иди в редакторскую столовую.

С тяжелым стоном Женевьева встала.

– Значит, день испорчен. Ты уверен, что ему нужна именно я? С каких это пор ты у него на побегушках?

Репортер лениво сделал ей ручкой.

– А разве мы все не на побегушках у него?

Затем он повернулся и двинулся между рядами столов с компьютерами.

Когда Бог вызывает, не откажешься. Женевьева вошла в лифт и поднялась на пятнадцатый этаж. Выйдя из лифта, она ступила на толстый уилтонский ковер. Из огромных окон открывался вид на район доков: в серой дымке виднелись краны, балки и грязная вода Темзы.

Женевьева прошла сначала через первую приемную, потом через вторую. Как только она приблизилась к самому святилищу, дверь распахнулась, и на пороге появился сияющий и стройный, властный и самодовольный Николас Дженкинс.

– Наконец-то, Джини, – сказал он. – Заходи, заходи. Шарлотта, налей Джини что-нибудь выпить.

Когда он отвернулся, Шарлотта, его старшая секретарша, скорчила в спину начальнику одну из рож, которые у нее так блистательно получались, и протиснулась позади Женевьевы в дверной проем. А Джини не могла пошевелиться. Она глядела в глубь кабинета, где возле стола Дженкинса стоял высокий темноволосый мужчина. Ей почудилось, что наступила абсолютная тишина, подул свежий ветерок, а в кабинете стало светлее.

– Да заходи же ты, – суетился Николас, подталкивая ее через порог и подводя к мужчине, который уже повернулся и спокойно смотрел на девушку.

– Джини, познакомься с Паскалем Ламартином. Ты, конечно же, слышала о нем…

Джини взяла протянутую ей ладонь. Она почувствовала, как от лица отлила кровь. Пожав Ламартину руку, девушка быстро отпустила ее. Нужно было хоть что-нибудь сказать, Николас в ожидании смотрел на нее.

– Да, – произнесла она, – я о нем слышала. Нам даже приходилось встречаться.

– Довольно давно, – добавил Ламартин вежливым и спокойным тоном. Голос у него совсем не изменился. Джини чувствовала на себе испытующий взгляд Дженкинса.

– Много лет назад, – быстро проговорила она, позаимствовав бесстрастный тон Ламартина. – Я была еще школьницей. Паскаль – старый друг моего отца.

– А-а, понятно, – протянул Дженкинс и, к облегчению Женевьевы, тут же утратил интерес к этой теме.

Да, много лет назад, в Бейруте. И никогда он не был другом ее отца, скорее наоборот. Хотя отец и получил Пулитцеровскую премию за свои вьетнамские репортажи, но к тому времени слава и бурбон сделали его дряблым и размагнитили.

«Старый боевой конь», – говаривал он, потягивая первый за день хайбол в баре четырехзвездочного отеля «Ледуайен», окруженный раболепной толпой мелкокалиберных журналистов. Сидя в баре, отец находился в центре внимания, расточая виски и анекдоты, а она – тихая, испуганная и всеми забытая – старательно отводила глаза от этого зрелища, предпочитая разглядывать крутившиеся над головой лопасти вентиляторов.

Старый боевой конь, старый газетный волк, сорокашестилетний выпивоха. Ее отец, живая легенда, великий Сэм Хантер, перед которым преклонялся весь тамошний журналистский корпус. В те дни он больше полагался на стрингеров и помощников. Раз в неделю отец брал такси и отправлялся в то место, которое называл «фронтом».

Среди компании, собиравшейся в баре, был и молодой фоторепортер. Он был французом, а привел его сюда австралиец, корреспондент ЮПИ. Паскалю Ламартину исполнилось двадцать три, эта командировка в Бейрут была для него уже третьей. Женевьева видела его снимки и восхищалась ими. Сэм Хантер тоже видел и сразу же объявил их хламом.

«Фотографии? Да кому они к черту нужны! – было его любимым припевом. – Избавьте меня, ради Бога, от этих пиявок с «лейками» на шее! Один репортаж стоит тысячи фотографий, вот что я вам скажу. Сегодня от этого барахла балдеют, а завтра забывают. А вот слова запоминаются. Они откладываются в проклятой башке проклятого читателя. Запомни это, Женевьева».

Неприязнь оказалась взаимной, и Женевьева сразу поняла это. Когда француза представили, он пробормотал что-то вежливое и встал чуть поодаль от толпившейся в баре компании. Какой-то придурок выдал очередную идиотскую шутку, и ее отца понесло.

Француз смотрел на него непроницаемым взглядом. Он даже ни разу не заговорил, но Джини чувствовала, как внутри Ламартина клубится неприязнь. Тогда она была очень молодой, очень наивной и очень любила своего отца. Лопасти вентиляторов продолжали вращаться, отец разливался соловьем, а у Джини сжималось сердце. Молодой француз стоял с каменным лицом, не произнося ни слова. Он даже не пытался скрыть владевших им чувств.

Теперь, сидя в редакторской столовой, Джини буквально кожей чувствовала эту атмосферу тогдашнего Бейрута. Английские официанты подавали им английский обед, а она ощущала запахи Бейрута: меда и пирожных, арахиса и молотого кофе, пороха и пушечной гари. Николас Дженкинс говорил без умолку, но его слова заглушал другой, более настойчивый звук – шум бейрутских улиц.

Автоматные очереди и крики уличных торговцев, скрип закрывающихся ставней, неожиданная дробь летнего дождя, западные песни, несущиеся из дискотек, громовые раскаты бомбовых взрывов и встававшая следом стена арабских завываний. Бормотание мужчин, сидевших рядом с ней в редакторской столовой, едва-едва доносилось до Женевьевы, словно далекие раскаты грома за миллион километров отсюда.

В те дни она пыталась представить, что будет, если Паскаль не вернется. Она мысленно видела падающие на него бомбы, ей чудились снайперы, она многократно переживала его воображаемую смерть. Она считала секунды, прислушиваясь к звяканью стаканов в баре, шагам прохожих на улице, шепоту на иностранных языках. Но затем дверь открывалась, и входил Паскаль. «Скорее, милая», – говорил он, а может, это говорила она: «Пожалуйста, поскорее, милый!»

Туманные сумерки, сквозь закрытые жалюзи пробиваются отсветы неоновых огней. Она до сих пор чувствовала запах его кожи, помнила его взгляд, ощущала прикосновение его рук. «Господи, неужели я никогда не забуду этого?» – подумала Женевьева, закрыв глаза.

Все это было много лет назад, в другом городе, в другой жизни. С тех пор она встретилась с Паскалем только раз.

Девушка подняла глаза и попыталась оттолкнуть от себя прошлое – в мертвую зону, туда, где ему надлежало быть. Она отпила воды из стакана. Современно обставленная редакторская столовая расплылась перед ее глазами, потом снова собралась в единое целое. Обед был подан необычный, словно Дженкинс хотел произвести на приглашенных впечатление. На белом блюде, украшенном виноградом, перед Женевьевой лежала какая-то птица, ее поджаренная корочка аппетитно блестела. Дженкинс не умолкал, но Женевьева не слышала ни слова из того, что он говорил. Ее ощущения дробились: Паскаль, вежливый и чужой, сидел на расстоянии протянутой руки, а в ее сумке до сих пор лежала пара наручников. Помещение, где она находилась, было совершенно обыденным и вместе с тем абсолютно сумасшедшим местом.

Дженкинс пил морсо. Раз за разом он осушал свой бокал и продолжал говорить. Это было что-то вроде брифинга – он рассказывал о новом задании. Джини впервые прислушалась к его словам.

– …полная секретность, – улыбнулся Николас Дженкинс, тридцатипятилетний, с розовощеким детским лицом, начинающий полнеть. Он носил очки без оправы, точно какой-нибудь физик-ядерщик. Его внешнее простодушие вряд ли могло замаскировать тот факт, что Дженкинс встал на тропу войны.

– Никаких утечек, – продолжал он, разрезая воздух столовым ножом. – Все, что вы раскопаете, мы тут же проверим, и проверим дважды. Для пущей надежности. Мы не можем позволить себе никаких ошибок. Статья будет большой.

Он перевел взгляд с Джини на Паскаля, отодвинув в сторону тарелку с недоеденным мясом.

– Ты, Паскаль, нужен мне потому, что я хочу получить фотографии. Фотографии – это тоже доказательство. А ты, Джини, нужна мне, поскольку у тебя есть полезные связи. – Дженкинс помолчал, а затем одарил их легкой заговорщической улыбкой. – Вы все поймете, когда я назову вам имя. Это имя вы должны держать при себе. Не сболтнуть за обеденным столом, не записывать в редакционном блокноте, не выводить на экране компьютера, не произносить по редакционным телефонам, не называть никому – ни женам, ни любовницам, ни любовникам, ни даже любимой собаке. Вы оба хорошо меня поняли? Режим полного радиомолчания.

Стараясь усилить впечатление, Дженкинс пристально посмотрел поочередно на каждого из них.

– Вы будете работать над этим вдвоем. Начинайте прямо сегодня. Отчитываться будете передо мной – только передо мной и ни перед кем больше, что бы ни случилось. Поняли?

– Поняли, Николас, – ответила Джини, подумав, как любит Дженкинс драматические эффекты.

В глазах Паскаля она тоже уловила насмешливую искорку. После этого Дженкинс назвал имя, и кажущаяся несерьезность момента разом исчезла. На лице Паскаля появилось выражение тревоги. Он, как и Джини, стал ловить каждое слово.

– Джон Хоторн.

Дженкинс откинулся на стуле, любуясь произведенным эффектом. Убедившись, что собеседники в достаточной степени удивлены и заинтригованы, он продолжил с удовлетворенной улыбкой.

– Джон Саймонс, Хоторн и легендарная Лиз Кортни Хоторн, его супруга. Или, иначе говоря, Его Превосходительство Посол Соединенных Штатов Америки при дворе Ее Величества. Американский посол и его жена, – насмешливо изображая тост, Дженкинс поднял бокал.

– Образцовая пара, по крайней мере нам всегда так говорили. Если не принимать в расчет то, что прекрасно известно и мне, и вам, мои дорогие: образцовых пар не бывает.

Связав воедино имя и должность, названные Николасом, Джини ощутила шок и постаралась сосредоточиться. Она, как и Паскаль, обладала журналистской памятью. Листая свою мысленную картотеку, Джини заметила, что лицо Паскаля тоже напряглось. В мозгу у девушки мелькали имена, даты, связи, слухи, старые и недавние наводки. Глядя в глаза французу, она видела зеркальное отражение того же, что происходило с ней, – проверки и перепроверки.

Николас Дженкинс рассчитывал на более сильную реакцию. Он любил устраивать постановки драматических эффектов. Теперь, как будто решив приберечь собственные разоблачения и заставить собеседников помучиться ожиданием, он наклонился вперед и деловым тоном произнес:

– Расскажите мне все, что вы о них знаете, а потом я расскажу вам то, что стало известно мне. Паскаль, ты первый.

Джини пристально смотрела на француза. Паскалю, которого она когда-то знала, не было дела ни до послов, ни до их великосветских жен. Но этому, безусловно, было.

– Ну что ж, – начал он, – политика у них в крови, на этом поприще трудилось как минимум три поколения Хоторнов. Их капиталы уходят корнями в сталелитейную промышленность и кораблестроение. В настоящее время компаниями управляет его младший брат Прескотт. В американском списке «Форбс» они стояли на шестом месте. Сейчас Джону Хоторну лет сорок пять – сорок семь…

– Сорок семь, – уточнил Дженкинс. – Через пару недель ему стукнет сорок восемь.

– Учился в Гротоне, затем в Йеле, окончил юридический факультет Йельского университета. – Паскаль замолчал и порылся в памяти. – Служил во Вьетнаме, что, учитывая положение и родословную этого человека, делает его необыкновенным, даже уникальным.

– Да, не то что все остальные из этой компании, которые уворачивались от призыва, как змеи на сковороде…

– Верно, – задумчиво нахмурился Паскаль. – Что же еще? Ах да, конечно, его отец, Стэнхоуп Саймонс Хоторн, известный среди своих врагов, как С.С. Эта кличка, впрочем, до некоторой степени подходит ему, поскольку отражает его политические взгляды. Стэнхоуп до сих пор жив, хотя сейчас ему, должно быть, не меньше восьмидесяти. Известный махинатор, человек, находящийся в самом сердце политической машины. Сейчас, после последнего инсульта, он наполовину парализован. Передвигается в инвалидном кресле-каталке, но до сих пор распоряжается в их огромном доме, что в пригороде Нью-Йорка.

– С. С. Хоторн, – поцокал языком Дженкинс. – Старый С.С., своего рода смесь короля Лира с Мартином Борманом. Не самый покладистый папочка. А что с матерью?

– Она давно умерла, – пожал плечами Паскаль, закуривая сигарету. – Погибла в автомобильной катастрофе много лет назад, когда Хоторн был еще ребенком лет восьми. Отец после этого так и не женился. С тех пор он единолично правит всей династией.

– А жена? Жена Хоторна? – мягко осведомился Дженкинс.

– Знаменитая Лиз? Она необыкновенно красива. Они с Хоторном в кровном родстве, но в далеком – то ли двоюродные, то ли троюродные брат и сестра. Поженились десять лет назад. Поговаривают, что С. С. Хоторн сам выбрал невесту своему сыну, но утверждать этого наверняка я не могу. Говорят также, что Джон Хоторн буквально потерял от нее голову. Их свадьба стала событием года. Еще бы, тысяча приглашенных! – Взгляд Паскаля оживился. – Насколько я помню, на невесте было платье от Ива Сен-Лорана за тридцать тысяч долларов.

– Ты снимал их свадьбу?

Джини вздрогнула, а Паскаль бросил на Дженкинса холодный взгляд.

– Нет, – ответил он, – я же тебе сказал, что это было десять лет назад. В то время я был в Мозамбике. Тогда я еще не фотографировал великосветские свадьбы.

– Да-да, конечно, – нетерпеливо согласился Дженкинс, не особо заботясь о такте. Прошлое других людей не особо интересовало его, если только не содержало в себе темы для очередной статьи. – Что-нибудь еще, Паскаль? До тебя должны были доходить какие-то слухи, ведь слухи – это твоя работа. Какие-нибудь скандалы, связанные с Хоторном? Какие-нибудь наводки, разговоры?

– Ничего, – спокойно ответил Паскаль. – Но в конце концов я уже довольно давно не был в Штатах. Весь последний год я работал в Европе. Может быть, за это время там что-то и всплыло. А я слышал только, что Хоторны необычайно счастливая пара: двое детей, оба мальчики, удивительная супружеская преданность… – В голосе его появилась жесткая нотка. Он пожал плечами. – Беззаветный труд и служение обществу. Муж и жена, которые у всех на виду и которыми все восхищаются. Короче говоря, идеальная семейная пара. Именно так, как ты и сказал.

Николас Дженкинс бросил на Паскаля быстрый взгляд. Джини показалось, что редактору хотелось что-то брякнуть, но потом он одернул себя. Вспыльчивость Паскаля Ламартина была хорошо всем известна, и Дженкинс, очевидно, счел за благо не дразнить гусей. Он откинулся в кресле и, напустив на себя вид заговорщика, самодовольно ухмыльнулся. «До чего же он любит сплетни!» – подумала Джини. Когда Дженкинс вынашивал планы очередной статьи, он напоминал скрягу, собирающего золотые монеты. Теперь Николас повернулся к ней.

– Твоя очередь, Джини. Еще много чего остается добавить.

– Да уж, конечно, – она колебалась. – Разумеется, мне приходилось сталкиваться с Джоном Хоторном.

Произнеся эти слова, она тут же пожалела об этом. «Конечно», сорвавшееся с ее языка, сделало девушку беззащитной. Паскаль на противоположном конце стола сразу насторожился.

– Конечно? – спросил он. – Значит, Хоторн – один из друзей твоего отца?

Воцарилась короткая неприятная пауза. Дженкинс, всегда получавший удовольствие от возникавшей между другими напряженности, ухмыльнулся. Джини отвернулась. Ее больно задел тон, которым говорил Паскаль, – ленивый, словно упрекающий за что-то. Она умолкла, и тогда вмешался Дженкинс:

– Может быть, я чего-то не знаю? – спросил он с наигранным простодушием. – Что, какая-то маленькая тайна, Джини? Твой отец действительно знаком с ним?

– Он вполне мог с ним встречаться, – неопределенно пожала плечами Джини, – но я говорю не об этом. Видишь ли, Николас, я знакома с ним не через отца.

– Так я и думал, – поклонился Дженкинс. – Продолжай.

– Тут и говорить-то особо не о чем. Я встречалась с Хоторном дважды. Первый раз много лет назад, когда он впервые стал сенатором. Тогда он был еще холост, а я училась в школе. Мне было лет тринадцать, а разговаривали мы с ним минут десять, может, даже меньше.

– Это было здесь? Во время его поездки по Англии? – уточнил Дженкинс.

– Совершенно верно. Второй раз я видела его в прошлом году, когда он приехал сюда, получив ранг посла. Я присутствовала на приеме в его честь. Я снова очень недолго говорила с ним, поскольку он был страшно занят. На приеме было человек двести гостей.

– Занят?

– Он общался с приглашенными, Николас.

– Ну и как, успешно общался?

– О, вполне успешно.

– А прекрасная Лиз – она тоже там была?

– Да, но мне не представилось случая поговорить с нею. На протяжении всего вечера она была окружена поклонниками.

– Интересно, интересно… – откинулся на своем стуле Дженкинс. Паскаль молчал. Он просто сидел и задумчиво смотрел на Джини. Она чуть ли не кожей чувствовала этот холодный пристальный взгляд, полный то ли враждебности, то ли неприязни. Этот взгляд заставлял Джини нервничать, стесняться, но в то же время наполнял ее решимостью. Ну и пусть молчит, этому французу не удастся сбить ее с толку!

– Проснись, Джини, – вновь наклонился над столом Дженкинс. – Мне бы хотелось услышать о твоих… впечатлениях.

– От Хоторна? Почти никаких. Только самые общие. Прекрасно выглядит. По словам многих, обаятелен. Я читала, что он умеет быть добрым и щедрым. Он безупречно работает с аудиторией, но это, говорят, свойственно многим политикам.

– Чудесно, чудесно, – заерзал на стуле Дженкинс. – Теперь – о его подноготной. Ты можешь что-нибудь добавить к тому, что рассказал Паскаль?

Джини помолчала, глядя на Ламартина. То, что он рассказал о Хоторне, удивило ее. Возможно, его информация абсолютно точна, но в ней не хватало самого главного. Неужели новая работа Паскаля сделала его столь одержимым всеми этими тривиальностями – великосветскими свадьбами и роскошными платьями? Она не могла в это поверить. Может быть, таким образом он просто пытался высмеять напыщенность Дженкинса? Трудно сказать. Однако оставалось фактом то, что от острых некогда журналистских инстинктов Паскаля ускользнул самый главный и любопытный аспект стремительной карьеры Джона Хоторна. Почему?

– У меня есть кое-какие мысли относительно его политической подноготной, – сказала она. – Начнем с головоломки или загадки, если хотите. Итак, Джон Хоторн в данный момент является здесь послом США. Но давайте задумаемся, ведь для него этот пост является понижением. Пять лет назад Джон Хоторн был самым известным американским сенатором, и все считали, что он еще только набирает силу. В 1989 и 1990 годах эксперты единодушно утверждали, что его кандидатура будет почти наверняка выдвинута демократической партией на следующих президентских выборах.

– В самую точку! – разъехался в улыбке Дженкинс. – А учитывая его происхождение, состояние и целеустремленность, можно предположить, что ему обязательно удалось бы въехать в Белый дом. Если бы, конечно, его смогли уговорить выдвинуть свою кандидатуру. Но как раз в этом никто никаких трудностей не усматривал. Захватывающе, не правда ли? – Дженкинс замолчал и принялся за ритуал возжигания сигары, смакуя скрытый смысл только что произнесенных им слов.

– Ну ладно, – сказал он наконец. – В 1992-м Джон Хоторн мог быть кандидатом на пост президента от демократов. И вполне мог попасть в Овальный кабинет. Но ничего этого не произошло. Продолжай, Джини.

– Джон Хоторн – это деталь механизма, – снова заговорила Джини, – кланового механизма. Очевидно сходство с семьей Кеннеди, хотя Хоторны не имеют ничего общего с Ирландией. Его предки – шотландцы католического вероисповедания. Он был сенатором в третьем поколении. Отец готовил его к карьере политика чуть ли не с колыбели. Юридический факультет, служба во Вьетнаме, конгрессмен, сенатор – ровное, планомерное восхождение. Он богат, умен, обаятелен, энергичен. Мастер словесных дуэлей, великолепно выглядит и прекрасно смотрится по телевидению. При выборах в сенат его избирательная кампания прошла на ура… Короче говоря, это прекрасный материал для выпечки современного президента. В 1992 году Хоторн станет президентом от демократов – таково было единодушное мнение экспертов. – Джини на секунду замолчала. – Но что-то пошло не так. Хоторн так и не выдвинул своей кандидатуры. В начале 1991 года он покинул сенат. К великой радости ребят из Арканзаса, он на целый год исчез с политического небосвода. Путь для Клинтона был расчищен.

– Объяснение? – спросил Дженкинс.

– Оно так и не было найдено. Все это было совершенно непонятно. Зачем уходить из сената? У него были могущественные сторонники в демократической партии, зачем было их разочаровывать? Сколько об этом гадали газеты! А ответ? Его так и не нашли. Не было ни скандала, ни трупа в шкафу, ни девиц на стороне, ни взяток, ни связей с организованной преступностью. Ничего. Просто сегодня он там был, а назавтра ушел.

– Однако формальное объяснение все же появилось, – прервал ее Паскаль. – Он сделал заявление, в котором сообщил, что его младший сын серьезно болен.

– Ну еще бы! И теперь, дескать, Хоторн хочет проводить побольше времени с семьей… Неужели ты на это клюнул?

– Да нет, пожалуй.

– Если да, то ты, Паскаль, оказался в меньшинстве, состоящем из одного человека.

– Дорогие мои, прошу вас! Только ссоры здесь недоставало! – Дженкинс, чьим жизненным принципом было «разделяй и властвуй», сделал успокаивающий жест. – Давайте не будем отвлекаться. И поспешим. Не сидеть же нам тут целый день! Значит, ты говоришь, что Хоторн подает в отставку из сената. Естественно, он не участвует в последовавших за этим президентских выборах. И что же мы видим уже через месяц после инаугурации? Джон Хоторн целует ручки королеве. Его Превосходительство Посол. Уж слишком неожиданное назначение, ты не находишь, Джини? Объясни мне это. Объясни с точки зрения карьерных соображений.

Джини пожала плечами.

– То, почему администрация Клинтона предложила ему работу, для меня понятно. Я так и вижу их сидящими в Овальном кабинете и рассуждающими о том, каким образом избавиться от Джона Хоторна, похоронить, так сказать, наследного принца. Я детально представляю эту картину. Но то, что Хоторн принял это назначение в Англию, просто невероятно! На протяжении всей своей жизни этот человек напоминал ракету теплового наведения, нацеленную на Белый дом…

– И вдруг в последний момент он отклоняется от цели, – вставил Дженкинс. – Конечно, на первый взгляд пост американского посла в Британии весьма престижен. Некоторые даже рассматривали этот пост как отличную стартовую площадку перед броском к президентству – Джозеф Кеннеди, к примеру.

– Может, и так, но это было более пятидесяти лет назад. Времена меняются. Теперь послами назначают тех, чье время ушло, в качестве награды за долгую службу. Теперь для Америки Хоторн больше не существует. О послах не пишут на первых полосах газет. Этот пост не принесет ему никаких политических дивидендов, он будет держать Хоторна вдали от центра власти. Я думаю, он прекрасно понимает, что с ним покончено. Возможно, он сам этого хочет. С точки зрения политики, Хоторн – это вчерашний день.

Наступила пауза. Дженкинс выждал еще немного и решил выложить то, что было у него припасено. Он наклонился вперед и обдал обоих собеседников сигарным дымом.

– А если я скажу вам, что Хоторн еще далеко не вчерашний день? Что Хоторн не так прост? Что Хоторн жалеет о том, что сошел с дорожки своей золотой карьеры?

– Тогда я отвечу, что он слишком поздно хватился, – парировала Джини.

– Ты уверена? – улыбнулся Дженкинс. – Прикинь сама: предположим, Клинтону удастся посидеть в Овальном кабинете два срока. Это будет 2000 год. В это время Хоторну будет всего лишь за пятьдесят. А он к тому же выглядит лет на десять моложе. Можешь ли ты исключить его участие в предвыборной гонке при его-то способностях и связях? Если можешь, то, боюсь, мне придется с тобой не согласиться.

– Ладно, – ответила Джини, – предположим, я согласна с этим. Но ближе к делу. Вполне допустимо, что Хоторн захочет снова выйти на прежнюю дорогу, но ему в любом случае не удастся восстановить позиции, утраченные им в Америке. По крайней мере, если он пробудет здесь слишком долго. Если Хоторн будет торчать в Англии, его можно считать покойником.

Она замолчала. Дженкинс наблюдал за ней с улыбкой. Джини, которая знала все его уловки, поняла, что ее обставили, что она что-то упустила.

– Ты сказал «связи», Николас? – спросила она, подаваясь вперед. – А-а, поняла. Ты имеешь в виду, что все может зависеть не только от собственных амбиций Хоторна? Что могут быть и другие люди, заинтересованные в его политическом будущем?

– Да, моя дорогая Джини, именно это я и хотел сказать. А ты разве с этим не согласна? Хотя бы его отец. Об этом даже и говорить не стоит. Старого С.С. никогда нельзя недооценивать, независимо от того, на каталке он или нет. Мне называли имена и других людей – мощных, облеченных властью и весьма заинтересованных. И все же…

Он замолчал и откинулся на стуле, вынув сигару изо рта.

– Нам не нужно заклиниваться на этих деталях, по крайней мере сейчас. И сегодня мы здесь не для того, чтобы их обсуждать. Может, у Джона Хоторна будет яркое политическое будущее, может, нет. В настоящее время он – самый значительный из иностранных послов в этой стране и человек с незапятнанной репутацией. Но вот мне в отличие от вас удалось услышать о нем кое-какие истории. Истории очень интересные, я бы даже сказал – разоблачительные. Ваша задача будет состоять в том, чтобы выяснить, соответствуют ли они истине. Если да, значит, политического будущего у Хоторна не существует.

Он помолчал, переводя взгляд с Паскаля на Джини. Кончик его сигары мерцал красными отсветами. Озадаченная молчанием Паскаля, Джини чувствовала себя неуверенно. Она посмотрела на Ламартина, а затем перевела взгляд на Дженкинса.

– Ты хочешь сказать, что у Хоторна есть враги?

– Вот именно.

– Но это еще ничего не значит. Люди с положением Хоторна не могут не иметь врагов.

– С этим я тоже согласен, – ровным голосом ответил Дженкинс. – Просто враги ничего не значат в том случае, если только им не удалось раздобыть чего-то такого, что Хоторн хотел бы похоронить как можно глубже. Нечто такое, о чем раньше никогда не было сплетен, о чем никто даже не шептался. Если же врагам это удалось…

– Они отправятся прямиком в американскую газету, – вмешался в разговор Паскаль, заставив Джини подпрыгнуть на стуле от неожиданности. Француз смотрел прямо в глаза Дженкинсу.

– Они отправятся прямиком в «Нью-Йорк таймс» или «Вашингтон пост», Николас. Вот что они сделают. Но в английскую газету они не пойдут, и ты это знаешь.

– Верно. Совершенно верно, – нисколько не смутившись, парировал Дженкинс. – Согласен. Именно так они и поступят. Если, конечно, в этот момент не окажутся в Англии. Если только не выяснится, что в Англии у них есть отличный контакт, кто-то, кому вполне можно доверять.

И вновь за столом повисла тишина. Дженкинс молча сидел, улыбаясь своим собеседникам. Джини видела, что он твердо настроен раскрутить эту историю. Мысленно она кляла его за манеру превращать любую беседу в лабиринт. Он расставался с информацией так же неохотно, как обжора с едой. Из него все приходилось вытаскивать клещами.

– Ладно, Николас, – сказала она, – давай уточним. До тебя дошли какие-то слухи про Хоторна, да? Он, видимо, что-то скрывает. Это связано с деньгами? С укрытием от налогов?

– Нет.

– Так может, на него оказывают давление? Какие-нибудь скверные дружки? Или речь идет о взятках во время предвыборной кампании? Или он связан с организованной преступностью?

– Нет. Ничего похожего. В этом отношении Хоторн – оригинал, мистер Чистоплюй.

– Ну давай же, Николас, меня уже тошнит от этой игры в вопросы!

– Попробуй в последний раз.

– Ладно. Секс? Он пытается скрыть что-то, связанное с сексом?

– Уже теплее. Продолжай.

– Что ж, если тут замешан секс, то вполне можно предположить…

– Из такого часто получаются самые лучшие статьи.

– Любовница? Внебрачный ребенок? Девочки по вызовам? Нездоровое пристрастие к блондинкам…

– Вот насчет блондинок ты угодила в самую точку. Они все должны быть блондинками, по крайней мере, мне так сказали…

Дженкинс умолк и стал наслаждаться изумлением, которое, как показалось Дженкинсу, было написано на лицах его собеседников. Румяный, вальяжный, он сидел на своем стуле, словно Будда на троне, и попыхивал сигарой.

Наконец Джини уронила:

– Должны быть блондинками? Странная формулировка.

– О нет. Совершенно точная, – искрился радостью Дженкинс. – Когда договариваются об услугах, он ставит непременным условием, чтобы это непременно была блондинка. Есть у него, конечно, и другие требования. Хоторн чрезвычайно привередлив – так мне говорили.

– Давай конкретнее, Николас.

– Разумеется, Паскаль. Блондинки. Хоторну нужны блондинки. Но то, каким именно образом они ему нужны, весьма необычно. Уж я чего только не наслушался, но это даже меня озадачивает. Во-первых, – он загнул палец, – блондинка, которая получает за это деньги, нужна ему с эталонной периодичностью. Один раз в месяц, всегда в один и тот же день. Это всегда происходит в воскресенье – третье воскресенье каждого месяца.

Во-вторых, – продолжал Дженкинс, – во время встреч блондинка должна хранить абсолютное молчание. Во время… совместных мероприятий, назовем это так, она не имеет права говорить или кричать в его присутствии. С учетом того, что там происходит, это может оказаться нелегко, но таковы правила.

В-третьих, встречи длятся ровно два часа, а девушке выдают тот или иной наряд. Впоследствии большая часть деталей туалетов снимается. За исключением одной. Каждой из них дают длинные черные кожаные перчатки, которые должны оставаться на ней от начала и до конца. Девушке не позволено прикасаться к Хоторну, если на ее руках нет перчаток.

– Перчатки?! – удивленно переспросил Паскаль. Его реакция не укрылась от взгляда Джини.

Дженкинс, которого неудержимо несло, не обратил внимания на вопрос.

– В-четвертых, девушки, мягко говоря, обязаны выполнять все прихоти Хоторна, некоторые из которых бывают… мягко говоря, необычными. Случалось, что после свиданий некоторым из девушек требовалась медицинская помощь. Я полагаю, отчасти именно поэтому они получают такое богатое вознаграждение. В Америке каждой из них выплачивали по двадцать тысяч долларов, здесь – десять тысяч фунтов. Ни одна девушка не используется дважды.

– Двадцать тысяч долларов? – недоверчиво переспросила Джини.

– Щедро, не правда ли? – улыбнулся Дженкинс. – Возможно, именно по этой причине ни одна из девушек до сих пор еще ни словом не обмолвилась с журналистами из желтых газет. Но и не только поэтому. Есть еще одна причина: они смертельно напуганы.

Воцарилась тишина. Николас Дженкинс победно откинулся на стуле.

– Захватывающая история, вы не находите? Налицо симптомы маниакальной одержимости. А ведь Хоторн человек, которому есть, что терять…

– Это невозможно! – возмутилась Джини, на секунду опередив Паскаля. – Это чушь! Мусор! Цветистый, не спорю, но, Николас, я не верю ни единому слову.

– Я тоже, – встал из-за стола Паскаль. – Пустая трата времени. Раз в месяц? Николас, я тебя умоляю! Этот человек – посол. А раньше был американским сенатором. Для того, чтобы организовать что-нибудь подобное, не обойтись без посторонней помощи. У него есть помощники, телохранители… Таких людей, как Хоторн, охраняют круглые сутки, он почти не бывает один. И никому никогда не удалось бы держать в секрете такие фокусы. Ну два месяца, ну три, и об этом узнает весь город.

– Я тоже так думаю, – самодовольно улыбнулся Дженкинс, – и все же мне сказали, что это продолжается уже четыре года. Четыре года – это значит очень много блондинок.

– Ты, видно, выжил из ума, – Паскаль уже не пытался скрыть свое раздражение. – И только ради этого ты вызвал меня в Лондон? Думаю, мне надо возвращаться.

– Не торопись. Я же еще не закончил рассказывать. Просто послушай. И поверь, поначалу я реагировал точно так же, как ты. Когда мне впервые выложили все это, я тоже не поверил ни единому слову. И, конечно, не стал бы вызывать тебя попусту, не такой у тебя калибр. – Паскаль вспыхнул, а Дженкинс знаком велел ему сесть обратно. – Садись и будь хорошим мальчиком. Позволь мне все объяснить. Остается один очевидный вопрос, не так ли? Кто был моим источником?

– Ладно, даю тебе пять минут. – Паскаль сел на стул. – Так кто был твоим источником? Одна из девушек?

– Конечно же, нет, – оскорбился Дженкинс. – Неужели ты думаешь, я стал бы так реагировать на рассказ дешевой уличной метелки? Мой источник находится прямо там, рядом с послом.

– Ты лично говорил с этим источником?

Впервые за всю беседу энтузиазм Дженкинса частично угас. Он отвел глаза.

– Нет, – признался он, – я не говорил. Пока не говорил. Информация поступила ко мне через вторые руки.

– Через кого?

– Это имя вряд ли что-нибудь скажет и тебе, и Джини. Это мужчина. Джеймс Макмаллен. Мы вместе учились в школе, как это часто бывает. Я знаю его много лет.

– Макмаллен? – Паскаль посмотрел на Джини, но та отрицательно покачала головой. – А что он собой представляет, этот твой школьный друг?

– Да, в общем-то, ничего особенного, – ответил Дженкинс, постепенно обретая уверенность. – Достаточно умен, имеет хорошие связи. Изучал историю в Оксфорде, но, видимо, оказался слабоват – нерешительный, не очень энергичный. Ушел из Оксфорда без ученой степени, стал армейским офицером, потом вышел в отставку. Работал на разных должностях в Сити, превратился в эдакого бродягу – мужественного обаятельного бродягу. У парня доброе сердце, он честен. Немного не от мира сего, никак не может ужиться с современным обществом. В первый раз он появился у меня три месяца назад. Словно из-под земли вырос. Я не видел его уже многие годы.

– И это он рассказал тебе про блондинок? – спросила Джини, внимательно глядя на Дженкинса. – Он хотел продать эту информацию? Сколько он просил?

– Нисколько. Мой друг Джеймс не из таких. Он джентльмен, один из последних представителей этой вымирающей породы. Вряд ли ему вообще известно, что газеты платят за информацию, а если бы узнал, то ужаснулся. Нет, деньги ему были не нужны. Ему нужно нечто гораздо более утонченное. Он хотел, чтобы правда о Хоторне вышла наружу.

Над столом снова повисла тишина. Джини видела, что Паскаль задумался и что-то прокручивал в мозгу. Его раздражения как не бывало.

– Ну хорошо, – сказал он, убедившись, что Дженкинс не собирается продолжать. – Твой друг Макмаллен явился посредником, сообщив тебе информацию, полученную им от третьего лица. Насколько близок этот третий к послу?

– О, чрезвычайно близок!

– И ты убедился в том, что твой Макмаллен действительно знаком с этим человеком?

– Ну конечно, Паскаль, о чем ты говоришь! Я потребовал этого с самого начала Черновая работа уже сделана специально для меня, чтобы я смог убедиться, был устроен ужин Макмаллена с этим источником. В том, что они знакомы, не может быть никаких сомнений. Они старые друзья. Кроме того… – он помолчал и улыбнулся, – кроме того, опять же по моей просьбе, Джеймс записал на магнитофон их телефонный разговор. Пленку сейчас копируют. Завтра я предоставлю ее вам. Прослушав ее, вы поймете, что Джеймс не лгал и что у него действительно очень близкие отношения с его источником.

– Ну что ж, – пожал плечами Паскаль, – давайте пока примем это за данность. Макмаллен близок к этому источнику, а источник близок к Хоторну. Но насколько близок? Кто-то из обслуживающего персонала или сотрудников посольства? Горничная? Шофер? Один из помощников? Телохранитель?

– Еще ближе.

– Кто-то из членов семьи Хоторна? Его брат? Одна из табуна его двоюродных сестер? – стала перечислять Джини, но сама с сомнением покачала головой. – Нет, в это я ни за что не поверю. Их семья – это единый кулак. Никто из них не стал бы рассказывать ничего подобного.

Дженкинс не слушал. Его взгляд был направлен в сторону окон, за которыми серел зимний полдень. Джини видела, как наслаждался он происходящим. Дженкинс обожал сорвать банк, нанести coup de grace, поэтому интуиция подсказывала Джини, что самый вкусный и самый крепкий коктейль он приберег напоследок.

– В какой-то степени, – начал он размеренно, – можно сказать, что источник это почти сам посол. Дело в том, что эти ежемесячные ритуалы имеют еще один аспект, о котором я не упомянул. Судя по всему, когда Хоторн возвращается со своего очередного «мероприятия», он любит описывать его во всех подробностях, не упуская ни одной детали. Видимо, он рассматривает это в качестве завершающего этапа ночных развлечений и, как мне кажется, наиболее пикантного из всех.

– Ты действительно хочешь сказать, что он обо всем этом кому-то рассказывает?! – изумленно уставилась на Дженкинса Джини. – Этого не может быть! Ты имеешь в виду, что он возвращается, садится у камина и описывает все, что он вытворял? Николас…

– Насколько мне известно, не у камина, – Дженкинс одарил ее одной из своих самых лучезарных улыбок. – Как мне сообщили, он больше всего любит делать это в постели.

– В постели? Это значит…

– Это значит, мои дорогие, что наш источник – жена посла, Лиз Хоторн собственной персоной. Все это она рассказала Макмаллену, своему старинному другу, наперснику и добровольному защитнику, а он затем пересказал мне. Довольно наивно, вы со мной согласитесь, вручать динамит редактору газеты. Но что поделать, мой друг Джеймс действительно наивен, и мне начинает казаться, что жена посла – тоже. Наивная, запуганная, пойманная в ловушку и впадающая все в большее отчаяние… И еще изумительно красивая.

Наконец-то Дженкинс дождался от собеседников той реакции, к которой стремился. Несколько минут он купался в волнах их изумления, а затем поднялся.

– Миссис Хоторн хочет, чтобы все это было обнародовано, – продолжил он уже более жестким тоном. – Поскольку она католичка, развод исключен. Бракоразводный процесс, конечно, вытащил бы на свет Божий всю правду, но, поскольку для нее такой вариант невозможен, она решила обратиться к прессе. То есть к нам. – Он помолчал. – При одном условии. Мы должны подготовить статью без всякого участия с ее стороны и не имеем права указывать на нее как на наш источник.

– Значит, мы даже не можем с ней поговорить? – перебила его Джини. – Мы не можем обратиться напрямую к основному источнику?

– Ни под каким видом! Ни при каких обстоятельствах! Это первое и главное условие, которое выставил Макмаллен. Никаких интервью с прекрасной Лиз, – Дженкинс одарил обоих милостивой и в то же время злорадной улыбкой. – Тяжелый физический труд, дорогие мои. Никаких звонков в резиденцию посла. Никаких tete-a-tete с Лиз. Никаких расспросов обслуги, которая через три секунды после того, как вы повесите трубку, побежит к послу.

– Черт! – выругалась Джини, открывая календарь в своем блокноте. – Я смотрю, как ложатся в этом месяце воскресенья. До третьего воскресенья остается одиннадцать дней.

– Я знаю, – ответил Дженкинс, – и вам понадобится каждый из них. Выяснить нужно очень многое. К сожалению, в повествовании моего друга Джеймса имеются белые пятна. Допустим, мы знаем, по каким дням происходят эти встречи…

– Но не знаем где, – закончила за него Джини.

– Это не самая большая проблема. – Паскаль встал со своего места и задумчиво посмотрел на Дженкинса. – В конце концов все остальное-то Макмаллен тебе рассказал. Весьма любезный источник. Выяснить место не составит труда. Где сейчас твой друг Макмаллен, Николас? Как мы можем связаться с ним?

В голосе Паскаля звучал сарказм. Дженкинс, казалось, был доволен, что сумел рассердить его.

– А вот с этим заминочка, – радостно сообщил он. – Нужно было сразу вам сказать. Макмаллен исчез. Словно под землю провалился. Мы с ним должны были встретиться прямо перед Рождеством. Макмаллен обещал сообщить, где состоится следующая встреча. К сожалению, с тех пор он не объявлялся. В лондонской квартире он не показывался уже больше двух недель, его не видел никто из друзей. Он никому не писал, не звонил… Загадка. Будто умер… Но все же я надеюсь, что вы вдвоем сумеете отыскать его.

С этими словами Дженкинс воздел руки в прощальном жесте. Джини показалось, что он предпочел бы избежать дальнейших расспросов.

– Я должен бежать. Опаздываю на редакционное совещание, которое сам же и назначил. Держи, Джини.

Он выложил на стол и подвинул к Джине фотографию и визитную карточку. Снимок, видимо, был сделан несколько лет назад, отметила Джини, поскольку на нем Макмаллен был одет в военную форму. Симпатичный светловолосый мужчина в камуфляже. Фотография была не очень четкой.

– Его адрес и единственное фото, которое мне удалось найти. Начните хотя бы с этого. Паскаль, загляни к моей секретарше Шарлотте. Я знаю, что она где-то зарезервировала для тебя уютный номер. Через пару дней, если у вас что-то появится, зайдите ко мне. Будьте умницами, дети мои. Не скучайте. Чао.