Вылет задерживался. Самолета в Венецию ждало немного пассажиров, и в руках у большинства из них были чехлы с горными лыжами. Однообразный и скучный голос из динамиков бесконечным рефреном повторял одно и то же сообщение: «В связи с обострением международной ситуации введены дополнительные меры обеспечения безопасности полетов. Пожалуйста, не оставляйте свой багаж без надзора. Пожалуйста, проявляйте терпение и по возможности оказывайте содействие сотрудникам службы безопасности…»

Их багаж досматривали дважды, самым тщательным образом были исследованы фотокамеры Паскаля, диктофон Джини был вскрыт, кассета вынута, все было проверено.

Самолет оказался наполовину пустым. Паскаль, который внимательно разглядывал каждого в зале вылетов, попросил, чтобы их посадили в отдалении от остальных пассажиров. И позади, и впереди них было по два ряда пустых кресел.

– Ну вот, – сказал он, когда самолет оторвался от земли, – я сделал все, что мог. Стопроцентной гарантии, конечно, нет, но теперь подслушать нас будет гораздо труднее.

– Ты полагаешь, за нами следят?

– Вполне возможно, – пожал плечами Паскаль. – Мне все время кажется, что мы под чьим-то пристальным взглядом, хотя я допускаю, что это может быть просто навязчивая идея. Я предпринял кое-какие меры. В отель, где я заказал для нас номера, мы не поедем. Я знаю там еще один – маленький и тихий.

К ним подошла стюардесса, предлагая свежие газеты, и Паскаль умолк. Когда девушка отошла, он заговорил снова:

– Вовремя Макмаллен улетел из Англии в Италию. Еще пару недель паспорта будут проверяться с огромным тщанием.

– Они и твой достаточно долго проверяли, – сказала Джини.

– Слишком много визитеров с Ближнего Востока. Им это не по нраву.

– Взгляни, – сказала она, протягивая ему номер «Санди таймс». – Новые антиамериканские демонстрации. В Сирии, в Иране.

– Да, волна растет. Это неизбежно, – пожал плечами Паскаль. – Посмотри сюда. – Он перевернул страницу другой газеты, которую просматривал сам, и указал Джини на одну из заметок. – В прошлую пятницу возле американского посольства в Париже обнаружена бомба. Ты об этом слышала?

– Да. Возможно, это и было причиной беспокойства Лиз. Мэри сказала, что Лиз очень тревожится за безопасность мужа.

Паскаль задумался и отвернулся к иллюминатору.

– Нет, – произнес он, – тут было что-то еще. Нечто большее.

– Она могла беспокоиться за Макмаллена, – предположила Джини. – Тебе это объяснение не кажется наиболее вероятным? В конце концов Макмаллен, похоже, является единственным человеком, которому она доверяет.

Она зависела от его помощи и поддержки. С момента его исчезновения прошло уже больше двух недель.

– Двадцать дней. Уже двадцать дней.

– Предположи, что за все это время она тоже не получала от него никаких известий. Предположи, что она даже не знает, жив ли он или умер. А тем временем приближается очередная воскресная оргия. До нее осталась только одна неделя. – Джини посмотрела на Паскаля. – Его нет, она находится в неопределенности. Уже одним этим можно объяснить ее нервозность. Она переживает, волнуется за него.

– Если только они не поддерживают контакта, – возразил Паскаль и, подумав, продолжил: – Всякое может быть. Вот только не верится мне, что Макмаллен не прислал бы ей весточку. Ты же слышала его на той записи. «Я готов пройти пешком весь мир, чтобы только побыть пять минут возле тебя». Он бы горы сдвинул, лишь бы не терять с ней связь, подбадривать ее. Это очевидно.

Говоря это, Паскаль посмотрел на Джини, помолчал и отвел глаза. Самолет сделал вираж и стал набирать высоту. Сначала за иллюминаторами клубились белые клочья облаков, но скоро их пронзил ослепительный свет.

– Ну да ладно. – Паскаль сложил газеты и отбросил их в сторону. Тон его стал деловым. – Давай-ка лучше сосредоточимся. Через два часа или около того мы окажемся в этом Палаццо Оссорио и, возможно, уже будем разговаривать с Макмалленом. Мы должны подготовиться. У тебя сохранилась фотография, которую дал нам Дженкинс?

Джини вынула фото, и они вместе стали его изучать. Военные будни Макмаллена. На нем была одета полевая камуфляжная форма, на берете виднелась эмблема парашютных войск. В момент, когда был сделан снимок, он, видимо, поворачивался к объективу, поэтому черты его лица были немного смазаны. Мужчина среднего роста, с мужественной, но не особенно выразительной внешностью. На мизинце его левой руки виднелся перстень-печатка. На обратной стороне фотографии была надпись: «Висбаден, Западная Германия. Учения НАТО, 1988 год».

– Не очень-то много дает нам это фото, – вздохнула Джини. – Впрочем, от снимков всегда мало проку.

– Я надеюсь, ты это несерьезно? – улыбнулся Паскаль.

– Я же говорю не про те фотографии, которые делаешь ты, сам понимаешь. А это обычный снимок, и, как мне кажется, он ни о чем нам не говорит.

– Соедини его с той информацией, которой мы располагаем, и он расскажет тебе гораздо больше. Во-первых, о том, как выглядит Макмаллен. Сейчас ему за сорок. Приятная, но незапоминающаяся внешность, носит перстень-печатку. Помнишь костюмы и рубашки в его квартире? Обычный англичанин, правда? Именно то, чего ожидаешь от человека его класса с подобным послужным списком. Офицер и джентльмен со всеми предпосылками к тому, чтобы со временем стать генералом, вот что сказала мне его в высшей степени необычная сестра.

– Однако же он покинул армию.

– Действительно. Но за этим может крыться нечто большее. К примеру, неудовлетворенность службой – подразделением или вообще парашютно-десантными войсками. Разве нельзя предположить, что такой человек, как он, – за его спиной частная школа и Оксфорд, диплом Сэнахерста, – предпочел бы служить в более элитных, более престижных войсках, например, в гвардейских?

– Возможно, ты прав. Я не очень хорошо разбираюсь в тонкостях, связанных с британской армией.

– Ну в таком случае поверь мне на слово. Это необычный выбор. Не скажу, что беспрецедентный, но необычный. И когда я стал проверять этого человека…

– То нашел еще нечто необычное?

– Вот именно. Во-первых, его оксфордская карьера. Помнишь, что говорил нам Дженкинс? Он был прав, в 1968 году Макмаллен действительно пришел в колледж Крайсчерч, чтобы изучать там курс современной истории. Он был птицей высокого полета, Джини, но что случилось? Он так и не окончил колледж. Всего лишь через год он уходит оттуда.

– Ты связался с колледжем?

– Разумеется.

– Ну и как же они это объяснили? Он заболел? Его отчислили, выгнали?

– Может быть, и так, но они мне этого не сказали. – Паскаль взял фотографию, долго вглядывался в нее и затем продолжил: – Более того, если ты взглянешь на его армейскую карьеру, то обнаружишь в ней нечто похожее. Через три года после Оксфорда, в 1972 году, он поступает на военную службу. Макмаллен, казалось, был предназначен для более важных дел, – так сказала и его сестра, – но посмотри, что происходит. Он дослужился лишь до капитанских погон, то есть до чина обычного для такого срока службы и возраста. А затем в 1989 году он подает в отставку. Уходит.

Джини задумчиво наморщила лоб.

– Четыре года назад? Это интересно. Время, которое постоянно всплывает во всей этой истории. Четыре года назад серьезно заболел младший сын Хоторна, в результате чего тот оставил политическую сцену. Четыре года назад, если верить вашингтонским пересудам, которым ты, кстати, не веришь, Лиз Хоторн заболевает сама, и в результате их брак оказывается под угрозой. Четыре года назад… Есть между всем этим какая-нибудь связь?

– Вполне возможно. Мне бы хотелось точно узнать, когда, где и при каких обстоятельствах Макмаллен и Лиз впервые встретились. Может быть, его сестра и рассказала бы мне об этом, но ты сама знаешь, что произошло.

– А никто из его друзей этого не знает?

– Никто. Они совершенно бесполезны. Ясно, что они не поддерживают с ним тесных контактов. Не зря его сестра сказала, что он превратился в отшельника. Один из его приятелей в последний раз видел его в августе прошлого года. Они вместе охотились на куропаток в Йоркшире. Он хорошо говорил о Макмаллене. Я упомянул о Лиз Хоторн, но никто из них не отреагировал на ее имя. Все они в один голос твердили одно: если мне так не терпится найти Макмаллена, почему бы мне не расспросить ее саму, но все повторяли: при них он ни разу не упоминал ее имени.

– А тот его друг, о котором вспоминала сестра Макмаллена?

– Джереми Прайор-Кент? Его нет в городе. Он снимает телевизионные рекламные ролики. Должен вернуться в Лондон в понедельник или во вторник. После этого мы, конечно, попробуем с ним побеседовать, но я не возлагаю на него особых надежд.

– А те люди, вместе с которыми он работал в Сити? Дженкинс ведь сказал, что после ухода из армии он работал в Сити.

– Я их всех прощупал, – пожал плечами Паскаль. – Тоже дохлый номер. Последним местом его работы оказалась контора биржевых брокеров, принадлежащая другу его отца. Он был там не последней пешкой, но и не на виду. В январе прошлого года он внезапно уволился. С тех пор больше нигде не работал, да ему это и не надо, если верить его сестре.

– В январе. Год назад. – Джини взглянула на Паскаля. – Еще одно совпадение. Примерно в это время Хоторн был назначен послом. Макмаллен бросил работу именно тогда, когда в Лондоне появилась Лиз. Думаешь, между этими событиями существует какая-то связь?

– Думаю, что это вполне вероятно. – В голосе Паскаля проскользнуло раздражение. – Меня уже тошнит от всех этих предположений. Я мечтаю только о том, чтобы в нашем распоряжении появилось хоть несколько новых фактов.

Стюардессы заканчивали разносить еду и напитки. Вскоре после этого загорелся сигнал пристегнуть ремни. Самолет начал снижение. Джини вытянула шею и с любопытством смотрела в иллюминатор. Она никогда еще не бывала в Венеции, и ее воображение рисовало волшебный город. Она, как и многие другие, видела город на картинах, на фотографиях, в романах. Сейчас ей страстно хотелось увидеть острова и заливы, но разглядеть что-нибудь внизу было трудно.

Самолет спускался, пробиваясь сквозь толстую пелену облаков, и Паскаль глядел на серое молоко за окном. Лицо его было озабоченным и напряженным. Вначале Джини удивляло, что накануне этой решающей встречи он остается таким бесстрастным. Теперь она поняла.

– Ты думаешь, мы его не найдем, да, Паскаль? Ты думаешь, Макмаллен мертв?

Он хмуро посмотрел на девушку и пожал плечами.

– Я считаю это вполне возможным. Как-никак двадцать дней молчания…

– Смерть в Венеции?

– Подходящее название для романа, – сдержанно улыбнулся он. – Думаю, что так оно и есть. Да, именно так.

В Венеции шел дождь. Дождь шел, когда они прилетели, шел, когда они выходили из аэропорта, шел все то время, пока они блуждали по лабиринту каналов, разыскивая отель. Их номера были смежными. Паскаль проводил Джини в ее комнату. Она пересекла ее, подошла к окну, открыла жалюзи и издала восхищенный возглас.

– Смотри, смотри, Паскаль. Какое изумительное место! Как здорово, что идет дождь! Посмотри на свет.

Он подошел и встал рядом с Джини. Из окна открывался вид на Большой канал. Пар, поднимавшийся от воды, словно светился в воздухе. По другую сторону канала сквозь пелену дождя виднелся дворец. Он словно светился серебристым светом, а внизу, на водной поверхности канала, колеблясь, лежало его отражение. Оно было одновременно реальным и сказочным, как и само это место. Пока они любовались этой картиной, по каналу прошло суденышко. Отражение задрожало и рассыпалось, но когда вода успокоилась, призрачное отражение дворца вновь собралось в единое целое.

Небо было бесцветным. Свет постоянно менялся, незаметно переходя от одного оттенка к другому: на смену серебристому приходил жемчужный, плавно переходящий в серый, а затем в черный. Паскаль смотрел на это освещение, и его руки потянулись к фотоаппарату. Но потом он огляделся и задумался. Камера тут вряд ли поможет. Джини повернула к нему озаренное радостью лицо, и Паскаль нежно обнял ее за плечи.

– Я не верю собственным глазам, – сказала она. – Здесь все какое-то нереальное: и дождь, и отражения, и свет…

– А я твоим глазам верю, – ответил Паскаль.

Через некоторое время он закрыл окно, и они покинули гостиницу. Через двадцать минут они уже скрылись в путанице городских улочек. Хотя Палаццо Оссорио находился недалеко, им понадобилось не меньше часа, чтобы отыскать его. Практичный, как всегда, Паскаль предусмотрительно вооружился картой.

– Этот город похож на лабиринт, – сказал Паскаль, остановившись.

– Но этот лабиринт прекрасен.

– Пусть даже так, – ответил он, задумчиво изучая карту. – Мы прошли здесь, вышли на площадь, потом завернули налево…

– Причем все это проделали уже дважды. Мы ходим по кругу.

Джини и Паскаль снова двинулись в путь, но хотя им казалось, что они следуют тем же маршрутом, дорога вывела их в совершенно новое место – узкий и мрачный переулок. Движимая приливом, вода в каналах прибывала, в воздухе явственно ощущался запах морской соли. Мимо причала проплыла гондола, затем послышался шум моторной лодки. Пройдя сквозь узкую арку, они завернули в переулок и оказались перед внушительных размеров стеной.

– Прислушайся, Паскаль, – схватила Джини своего спутника за рукав. – Шаги. За нами кто-то идет. Я уже давно слышу эти шаги.

Паскаль прижал палец к губам, и некоторое время они стояли в тишине. Шаги раздались совсем близко от того места, где они стояли, минуту было тихо, потом шаги стали удаляться. Паскаль выбежал на набережную, но никого не увидел. Он постоял, вертя головой в разные стороны.

– Видел кого-нибудь? – спросила Джини, когда он вернулся к ней.

– Нет, никого. Но взгляни на это место, – обвел он рукой вокруг себя. – Так много всяких поворотов, дверей, закоулков… – Он поежился. – Я думаю, это была ложная тревога. Но все равно с этого момента нам следует быть осторожнее.

Они действительно стали более внимательно следовать карте, но Палаццо Оссорио был по-прежнему неуловим, и терпение Паскаля начало истощаться.

– Здесь, черт бы его побрал, должен быть мост! Где же он?

– По-моему, мы снова свернули не там, где надо.

– Это какой-то кошмар! Мне еще никогда в жизни не случалось заблудиться. Давай снова посмотрим на эту чертову карту.

Заглядывая ему через плечо, Джини рассматривала карту и водила пальцем по мелкой паутине линий, обозначавших улочки и переулки.

– По-моему, мы находимся здесь.

– Это невозможно. Мы не можем быть в этом месте. Вот мы где. Мы движемся в совершенно неверном направлении. Нам нужно добраться вот до этого перекрестка, где пересекаются четыре улицы, видишь? Затем мы заворачиваем за угол, попадаем на площадь и оказываемся почти на месте. Это не так уж далеко.

Они пошли тем маршрутом, который показал Паскаль, но, добравшись до ключевого перекрестка, обнаружили, что на нем сходятся не четыре, а целых шесть улиц.

– Merde! – выругался Паскаль по-французски.

– А по-моему, все очень просто, – проговорила Джини. – Мы пойдем по этой улице и будем поворачивать только направо. Теперь уже близко.

– Пусть это и близко, но мы не можем двигаться наугад или повинуясь каким-то инстинктам. Джини, подожди…

Джини тем временем быстро устремилась вдоль по переулку, на который она только что показала Паскаль последовал за ней, но девушка уже скрылась из виду. Паскаль побежал. Вскоре он оказался на площади, где расположилось маленькое кафе. Джини уже ждала его там. Дождь намочил ее волосы, по ее лицу текла вода. Она взяла его под руку, показала ему куда-то, и, свернув за угол, в какой-то узенький и почти незаметный проулок, они обнаружили канал, набережную и, наконец, искомый Палаццо Оссорио. Молча смотрели они на это, столь долго ускользавшее от них здание. Это место едва ли подходило для жилья, а все его прежние красоты уничтожило безжалостное время. На ступенях дома росли чахлые побеги, сам дом выглядел заброшенным и жалким.

– Его здесь не может быть. Просто не может! – Джини широко открытыми глазами рассматривала дом. Из двора метнулась крыса и бросилась к воде.

– Может быть, все-таки зайдем и все выясним? – предложил Паскаль.

Квартира Макмаллена располагалась на самом верхнем этаже. Здание казалось вымершим. Возле двери в квартиру Макмаллена, на которой они не обнаружили ни звонка, ни молоточка, стояло пустое блюдце. Сидевший на подоконнике бродячий тощий кот внимательно наблюдал за их действиями. К двери была прилеплена засиженная мухами записка на английском, в которой говорилось, что если хозяев не окажется дома, посетителям стоит зайти попозже.

По углам лестницы ветер наметал ворохи сухих листьев. В отдалении, быть может, в соседнем доме, хлопнула дверь. Закричала женщина, заплакал ребенок, затем – тишина. Кот следил за ними, прищурив зеленые глаза. Паскаль приблизился к двери и громко постучал. Ни звука в ответ. Паскаль подождал, потом стал барабанить снова. Стук эхом прокатился по лестничной клетке. Кот спрыгнул с подоконника и прошмыгнул мимо них. Его хвост был поднят трубой, кончик подрагивал по мере того, как он перепрыгивал со ступеньки на ступеньку. Он спустился на один лестничный пролет, завернул за угол и исчез.

– Что за жуткое место! – пожаловалась Джини. – И пахнет какой-то гадостью. Темно. Мрачно. Заброшено. Пойдем отсюда, Паскаль. Его здесь наверняка нет.

Паскаль тем временем внимательно изучал дверь – старую, но массивную. Он осмотрел единственный имевшийся в ней замок, подошел к окну, на котором только что сидел кот, и, с трудом распахнув его, высунулся наружу. Прямо под ним разверзлась пропасть в пятнадцать метров, на дне которой виднелся канал. Ни карнизов, ни водосточных труб.

– Я знаю, о чем ты думаешь, Паскаль, – сказала Джини. – Не надо. Проникновение со взломом нам ни к чему. Давай лучше вернемся попозже. Кроме того, мы можем расспросить людей в кафе на площади.

Паскаль в последний раз поколотил в дверь и испытал ее на прочность, навалившись на нее всем телом. Дверь даже не дрогнула. Только после этого француз капитулировал и отступил назад.

– Ну ладно, возможно, ты права. Сначала попробуем расспросить людей, а потом снова вернемся.

Хозяин кафе, неразговорчивый малый, смерил их взглядом и пожал плечами. Англичанин? Какой еще англичанин? Не знает он никого, здесь туристов не бывает. Палаццо Оссорио? Нет, не может быть. Там никто не живет. Была там, правда, одна сумасшедшая старуха, но и ее уже несколько недель не видать. Может, померла, может, переехала. Кто, находясь в здравом уме, захочет жить в таком местечке!

Кто хозяин дома? Он понятия не имеет. Да, они, конечно, могут попробовать обратиться в агентство по аренде жилья, но он не знает, где оно находится. Может, по ту сторону Большого канала. Там было несколько контор, которые сдают в аренду жилье иностранцам, но на зиму они обычно закрываются. Пусть зайдут в одно такое агентство. Оно находится на западной стороне площади Святого Марка, на Калье-Ларга.

Владелец кафе молча проводил их взглядом. Когда они скрылись за поворотом, он кашлянул, и из задней комнаты появился высокий мужчина в темном плаще.

– Grazie mille, – сказал он. Затем, поставив недопитую чашку эспрессо, он взглянул на небо и сделал несколько ничего не значащих замечаний о погоде в Италии. Хозяин кафе подметил, что гость говорил очень правильно и с хорошим произношением, хотя явно не был венецианцем и вообще итальянцем. Вытащив из кармана несколько купюр, незнакомец сложил их и бросил на стол. Там было на несколько тысяч лир больше, чем стоил эспрессо. Не произнеся больше ни слова и не оглянувшись, он вышел под дождь.

На противоположной стороне канала Паскаль и Джини отыскали несколько контор по найму жилья, в том числе и ту, что находилась на Калье-Ларга, но все они были закрыты, а их окна забраны ставнями. Молодые люди навели справки в нескольких гостиницах. Нет, ни в одной из них не останавливался англичанин, который соответствовал бы описанию Макмаллена. Несмотря на неподходящий сезон, несколько ресторанов и кафе были все же открыты. Паскаль с Джини заходили сначала в самые респектабельные, затем в забегаловки, прятавшиеся в темени переулков. Нет, Макмаллена на фотографии не узнал никто.

– Пустой номер, – подвел итог Паскаль. Они вернулись на площадь Святого Марка и стояли под залитым светом фасадом знаменитого собора. – Безнадежное дело. Тут тысячи кафе, тысячи гостиниц.

Паскаль сердито смотрел на площадь. Темнело. Вымощенная брусчаткой площадь блестела под струями дождя. В кафе, что рядами расположились по периметру площади, зажглись огни.

Джини оглянулась. В открытые двери собора были слышны голоса. Там, внутри, было несколько групп туристов, которые имели неосторожность приехать сюда в неподходящий сезон. Английские голоса, американские голоса, другие языки, которые Джини не только не понимала, но даже не могла определить. Силуэты людей, тени. Она повернулась к Паскалю и поэтому не заметила, что кто-то остановился прямо за их спинами, на ступеньках собора. Джини вдруг испытала упадок духа. Такой путь, и ради чего! Обернувшись, Паскаль увидел выражение ее лица и, обняв девушку за плечи, стал ее утешать:

– Не отчаивайся. Тебе холодно и ты устала. Но мы не должны бросать наши поиски. Пойдем в кафе, перекусим и выпьем горячего кофе. А после этого вернемся в ту квартиру.

– А если нам снова не откроют? Поколебавшись, Паскаль мягко сказал:

– Джини, ты же сама знаешь ответ на этот вопрос. Так или иначе, законно или нет, но мы все равно попадем туда.

В пять часов они вернулись к Палаццо Оссорио. Уже стемнело, но близлежащие улицы были едва освещены. Все пространство вокруг казалось вымершим. На улицах не было ни одного прохожего, в воздухе не было слышно ни голосов, ни звуков радио или телевизоров. Над водой канала клубился зеленоватый туман.

Паскаль подвел Джини к мрачному зданию, взял ее за руку, и они вместе двинулись через двор. Открыв входную дверь, Паскаль вытащил карманный фонарик. Следуя его узкому лучу, все еще рука об руку, они стали подниматься по каменным ступеням.

На половине пути Джини остановилась как вкопанная.

– Что это? – спросила она.

Они постояли прислушиваясь. Паскаль выключил фонарик. Темнота была непроницаемой, они не видели ничего, даже ступеней под своими ногами. Джини почувствовала, как от страха холодеет ее тело, а на затылке начинают шевелиться волосы. Откуда-то – то ли снизу, то ли сверху – послышалось тихое урчание. Постепенно звук набрал силу, а затем опустился до шепота. Джини почувствовала, как рядом с ней напрягся Паскаль.

Через некоторое время звук возник снова – тихий, мелодичный, словно кто-то напевал незнакомый мотив. Джини почувствовала, как что-то прикоснулось к ее ногам, и издала вопль. Паскаль дернул перепуганную девушку к себе, прижал ладонь к ее губам и тихо сказал:

– Здесь кто-то живет. Это место вовсе не необитаемое.

Они продолжали прислушиваться. Урчание возобновилось и тут же умолкло. Где-то внизу послышались шаркающие звуки. Открылась и захлопнулась дверь. На одном из лестничных пролетов появилась полоса света, но как только дверь закрылась, она исчезла, и мурлыканье возобновилось.

– Кошки, – тихо сказал Паскаль. – Все в порядке, Джини. Здесь кто-то живет, и живет один. Прислушайся: это женщина, старуха, она разговаривает со своими кошками…

Джини прислушалась и поняла, что ее спутник прав. Она вся дрожала и стыдилась этой дрожи. Паскаль еще крепче сжал ее руку, снова включил фонарик и двинулся вверх.

До квартиры Макмаллена оставалось еще два лестничных пролета. С его площадки не доносились никакие звуки. Джини прислонилась к стене. Снаружи здание яростно атаковал ветер. Скрипела оконная рама.

Она услышала тихое восклицание Паскаля и резко обернулась.

– Джини, – прошептал он, – Джини, посмотри сюда.

Дверь была отперта и открыта примерно сантиметров на пять. За ней было темно и тихо. Паскаль, похоже, колебался. Приблизившись, Джини ощутила тошнотворный запах тлена и разложения, шедший через щель в двери. Она отшатнулась. Лицо Паскаля напряглось. Он положил руку на дверной косяк.

– Подожди меня здесь. Стой на площадке. Я зайду внутрь.

– Ты не оставишь меня здесь. Я тоже пойду…

– Нет! Ты останешься здесь!

В скудном свете карманного фонарика она видела его побледневшее и взволнованное лицо. Ей казалось, что от чудовищного запаха ее вот-вот вырвет. Прикрыв рот рукой, она отошла на несколько шагов и глубоко вздохнула.

– Прошу тебя, Джини! Я не хочу, чтобы ты туда входила.

– Мне страшно, Паскаль, – Джини схватила его за руку. – Я боюсь, я не останусь здесь одна. Там может кто-то быть…

– Там точно кто-то есть, – мрачно ответил он. – И я думаю, он вряд ли способен причинить нам вред…

Паскаль выключил фонарик. Протянув руку и чуть отступив в сторону, он резко распахнул дверь. Послышался шелест – с пола взлетели и снова опустились обрывки бумаги. На мгновение включив фонарик, Паскаль осветил их и снова погасил свет. Медленно, нащупывая впереди себя путь, словно слепой, он пошел в темноту. Джини двигалась вслед за ним, также ощупывая пустоту. По обе стороны от них тянулись стены. Судя по всему, они оказались в длинном узком коридоре. Под их ногами скрипели половицы.

Метров через десять в этой кромешной тьме они совершенно потеряли ощущение пространства – коридор закончился, но двери впереди не оказалось, только арка в стене, завешенная тяжелой шторой. Паскаль отодвинул ткань в сторону. Услышав над своей головой стук деревянных колец, Джини застыла на месте и зажала рот рукой.

Это потом она не могла понять, почему ей не пришло в голову, что им предстоит найти в этой комнате, но в тот момент мозг ее работал медленно. Единственное, о чем она тогда думала, это о том, что место, где они оказались, было жутким, а кисло-сладкий запах гниющего мяса отвратительным.

Однако Паскаль, повидавший немало смертей на войне, ни на секунду не заблуждался. Он совершенно точно знал, что им предстоит здесь найти. Включив фонарик, он стал обводить лучом стены комнаты, пока не наткнулся на электрический выключатель.

Тихим голосом он произнес:

– Джини, я хочу, чтобы ты отвернулась. Сейчас я включу свет. Не смотри.

Она закрыла глаза и сквозь опущенные веки почувствовала, как в комнате зажегся свет. Где-то позади себя девушка слышала шаги Паскаля, скрип половиц, слышала, как он что-то произнес, задыхаясь. Она повернулась, открыла глаза и посмотрела.

В комнате находились два трупа. Запястья и лодыжки каждого из покойников были туго замотаны клейкой липкой лентой. Трупы были расположены в мрачной близости друг от друга – тела были прислонены спинами к шкафу. Помимо стола и стула, это был единственный предмет обстановки во всей комнате.

На тело, расположенное ближе к ней, невозможно было смотреть без содрогания. Увидев лилово-синие трупные пятна на лице покойника, Джини отвернулась, но затем заставила себя вновь посмотреть на него.

Тело принадлежало мужчине средних лет, светловолосому, худощавого сложения. Он был прекрасно одет – в будничные, но дорогие вещи. Состояние, в котором находилось его тело, разительно контрастировало с элегантным спортивным пиджаком, шелковым галстуком и рубашкой, расстегнутой на несколько пуговиц. На нем были джинсы, мягкие кожаные мокасины и желтые носки. Тело его раздулось. Джини закрыла лицо руками, но затем опустила их.

Другое тело, также принадлежавшее мужчине, было практически обнажено. У этого покойника были золотистые волосы и на нем были только синие трусы. В мочке его правого уха была продета золотая сережка. Его рука застыла в последнем конвульсивном жесте в сторону его товарища. Он облокотился на плечо своего соседа карикатурным жестом преданности, его голова свесилась на грудь. На затылке, у основания черепа, между длинными прядями волос виднелась аккуратная дырочка размером с десятипенсовую монету.

Крови было очень мало, она запеклась только вокруг ранки. Отведя глаза в сторону, Джини поняла, что перед тем, как убить этого человека, его заставили раздеться. Его вещи лежали на полу в нескольких метрах от тела. Они были аккуратно свернуты и уложены стопкой, которую венчали два ботинка. Вид этой одежды потряс девушку. Значит, его заставили раздеться, аккуратно уложить свои вещи и сесть на пол, чтобы быть застреленным? Или, может быть, кто-то сам взял на себя труд уложить их, как для проверки в казарме, уже после того, как их владелец был мертв?

Паскаль стоял на коленях рядом с покойниками, изучая их раны, которые были расположены одинаково. Затем он осмотрел клейкую ленту шириной примерно в три сантиметра, которой были скручены их лодыжки и запястья. Выпрямившись, с побледневшим лицом, он повернулся к Джини.

– Убиты профессионально. По одному выстрелу на каждого.

– Но они умерли не одновременно…

– Нет, конечно. Этот умер один или два дня назад. Второй… – У Паскаля вырвался нетерпеливый жест. – Раньше. Гораздо раньше. Здесь достаточно холодно, отопление не работает… Я бы сказал, что его убили дней десять назад. Возможно, недели две.

Паскаль склонился над тем, который был одет, присмотрелся к его светлым волосам и перстню-печатке, что был у него на пальце.

– Макмаллен, – сказал он. – И застрелили его раньше, чем второго. Неожиданный способ убить человека, заставив его предварительно устроиться рядышком с другим трупом.

Он задумался, будто в голову ему пришла какая-то новая мысль, и стал оглядываться.

– Посылка, – произнес он, – где же посылка? Неужели ты не видишь, Джини? Макмаллен был мертв уже задолго до того, как ему отправили посылку… Где же она? Значит, ее кто-то забрал.

Он быстро пересек комнату и открыл дверь в противоположной стене. Джини удалось разглядеть, что там располагалась маленькая спальня. Прямо на полу лежал матрас, на нем несколько простыней. Паскаль вошел в спальню. Джини слышала, как он открывает и вновь закрывает дверцы шкафа. Сама она встала на колени возле трупов. Запах то и дело вызывал у нее позывы к рвоте. Она пригляделась к перстню на пальце одетого мужчины и заставила себя всмотреться в черты его лица, обезображенные разложением. Задрав рукав его пиджака, девушка увидела на его запястье золотой браслет и тут же заметила на руке обнаженного трупа в точности такой же. Негромко застонав, Джини встала на ноги.

Паскаль не услышал ее стона. Он вошел обратно в комнату и открыл дверцы шкафчика. Там был электрический чайник, немного черствого хлеба, несколько чашек и тарелок. Паскаль захлопнул дверцы.

– Где же посылка? – нетерпеливо спросил он. – Она наверняка была доставлена, но кто ее получил? Обертка и упаковочная бумага от нее до сих пор валяется на полу в спальне. Коробка пуста.

– Я знаю, что они прислали ему, Паскаль, – тихо произнесла Джини. – Вон там, на полу, рядом с одеждой. Тот, кто их убил, использовал это. Смотри. Они ее использовали…

Ее голос дрожал. Издав невнятное восклицание, Паскаль нагнулся и поднял с пола небольшой золотой предмет. Он открыл крошечную его крышку.

– Губная помада? Они прислали Макмаллену губную помаду?

– Думаю, да. Взгляни, они разукрасили ей лицо этого человека. Как ужасно, Паскаль! Посмотри.

Паскаль нагнулся и осторожно приподнял голову обнаженного мужчины. Кто-то накрасил его рот ярко-красной губной помадой, нарисовав ему губы сердечком. Этой же помадой были нарумянены его щеки. Красные пятна помады придавали лицу покойника сходство с женским. Его синие глаза все еще были открыты. Паскаль едва слышно выругался.

– Кто же это сделал? Кто этот человек? Если одетый – Макмаллен, то кто же этот?

– Это не Макмаллен, – отвернулась в сторону Джини. – Я знаю, кто это. Я знаю обоих. Тот, который одет, Джонни Эплйард, а второй, по-моему, его дружок, Стиви.

– Стиви? Не может быть! Ты же разговаривала с ним всего два дня назад, и он был в Нью-Йорке.

– Думаю, это именно он. Взгляни, лента немного закрывает их запястья, но на них совершенно одинаковые браслеты. Это что-то вроде символов взаимной любви. Сам посмотри, Паскаль, на них выгравированы их имена и сердца, пронзенные стрелой. Джонни и Стиви. Стиви через «еу». Это он.

Лицо Паскаля окаменело. Он молча осмотрел браслеты и выпрямился.

– Надо обыскать квартиру, – сказал он. – Как можно тщательнее. Макмаллен мог здесь быть. Это вполне мог сделать он сам. Не исключено, что он дошел и до этого. Джини, подожди меня снаружи.

– Нет, – стараясь не глядеть на мертвецов, она пересекла комнату. – Я еще раз осмотрю спальню. Вдруг ты что-нибудь упустил.

В спальне она ничего не обнаружила. Джини приподняла матрас и простыни с пола, но под ними ничего не было. От белья пахло сыростью и грязью. Позади спальни располагалась примитивная ванная комната: унитаз, верхний душ, треснувшая раковина. Ни полотенец, ни мыла.

Девушка вернулась в комнату. Паскаль стоял на коленях возле мертвого Эплйарда. Засунув руку во внутренний карман его пиджака, он достал оттуда бумажник. Почувствовав, как к горлу вновь подступает тошнота, Джини снова отвела глаза и подошла к шкафу, который перед этим уже осмотрел Паскаль. Электрочайник, засохший хлеб, чашки, тарелки – все вымытое. Наверху, на двух маленьких полочках, выстроились какие-то, прикрытые крышками банки.

Она стала открывать их по очереди: растворимый кофе, пакетики с чаем, сахар, соль, рис, макароны. Джини смотрела на все это, прикидывая что-то в уме. Значит, кто-то собирался жить здесь в течение некоторого времени. Если ты хочешь провести в квартире одну или две ночи, не будешь же ты запасаться рисом и макаронами! Может быть, Макмаллен собирался пожить здесь какое-то время, но потом спешно изменил планы? Джини чуть-чуть передвинула коробку с отсыревшей солью и вдруг заметила позади нее книгу в бумажной обложке.

Взяв ее в руки, она смотрела на книгу не отрываясь. «Потерянный рай» Мильтона. Та книга – та самая книга! – которая лежала на письменном столе в лондонской квартире Макмаллена.

Дрожащими пальцами девушка стала листать ее, но не нашла между страницами никакой спрятанной записки, никаких надписей на полях или обложке, никаких имен, никаких пометок. Ничего.

– Джини, – негромко окликнул ее Паскаль из соседней комнаты. – Иди сюда. Взгляни. – Когда она вошла, он стоял на коленях возле аккуратно сложенной одежды. – Бумажники обоих на месте, со всеми деньгами и кредитными карточками. Я думал, что ничего больше не обнаружу, но затем нашел вот это. Она лежала под кучей одежды. Взгляни.

Он протянул ей что-то маленькое и блестящее. Это была медная пуговица, возможно, от военного мундира или из тех, что пришивают к блейзерам. На ней был выдавлен узор в виде венка из листьев.

– Военная?

– Вполне возможно. По крайней мере, она не от их пиджаков и принадлежит кому-то еще. Вероятно, тому, кто их убил. – Тут он заметил книгу в руках Джини и спросил: – А это что такое?

Джини ответила ему, но когда Паскаль услышал, что внутри книги нет никакого послания, то моментально потерял к ней интерес и склонился над сумкой со своими фотокамерами.

– Постой в коридоре, Джини, – велел он. – Не двигайся. Извини, но это необходимо сделать.

Джини послушалась. Выйдя в коридор, она прислонилась к стене, крепко сжала в руках книгу и закрыла глаза. Ей казалось, что пол под ней плывет, от тяжелого, пропитанного запахом гниения воздуха у нее кружилась голова. Сквозь прикрытые веки она видела вспышки от фотоаппарата Паскаля. Она понимала, что это было необходимо, но от вспышек ее начинало тошнить еще больше. Паскаль работал быстро. Буквально через пару минут он уже стоял рядом с ней.

– Ну вот и все, – сказал он. – Теперь у нас есть кое-какие доказательства. Уходим. Пошли, Джини.

Джини отпрянула.

– Уходим? – спросила она. – Мы не можем оставить их так. Мы должны что-то сделать. Позвонить в полицию…

– Мы уже ничего не можем сделать для них. Они мертвы. Врачи, «скорая помощь», полиция – для этих ребят уже ничто не имеет значения.

– Мы не можем оставить их! Так нельзя! Это ужасно, это невозможно! Кто-нибудь должен здесь остаться…

Паскаль стал подталкивать ее к арке, ведущей к выходу.

– Если мы вызовем полицию, то окажемся замешанными в это дело. Нас станут допрашивать, мы вынуждены будем задержаться на несколько дней в Венеции. А может быть, даже на несколько недель. Как мы тогда сможем раскручивать эту историю дальше? Неужели тебе не хочется найти тех, кто их убил, Джини? Если мы им что-то и должны, то именно это.

– Да, но все-таки это неправильно – просто бросить их здесь вот так. Это так жестоко, Паскаль, и так грустно.

– Пошли отсюда, – решительно сказал Паскаль и, погасив свет, начал подталкивать девушку по коридору. Уже в дверях он остановился.

– Неужели ты ничего не понимаешь, Джини? Когда мы пришли сюда в первый раз, дверь была закрыта и заперта. Вечером мы вернулись, и она уже была открыта. Пока мы полвечера гонялись по Венеции, кто-то сюда приходил. Вернулся, отпер дверь и оставил ее открытой. Оставил для нас! Ну ты идешь? Или хочешь подождать, покуда они снова заявятся?

Они спустились по лестнице, пересекли пустынный двор и остановились возле канала. Джини тихонько вскрикнула. Где-то в отдалении раздалось пронзительное завывание.

Звук отражался от воды и оттого казался еще громче. Выла сирена. Вглядываясь во тьму, они видели, как по воде, пробиваясь сквозь дымку, к ним приближаются огни.

– Конечно. Ну конечно же! Какой я болван!.. – Паскаль схватил девушку за рукав и повлек ее вдоль темной улицы, подальше от этого места. – Ты хотела вызвать полицию, Джини? – прошептал он. – Неужели не видишь, нам было вовсе необязательно это делать? Кто-то уже позаботился об этом, очень точно рассчитав время. Нам дали ровно столько, сколько было нужно, чтобы подняться в квартиру и сделать то, что мы сделали. А затем нам дали время, чтобы уйти. Смотри.

Огни приближались все ближе, из-за туманной дымки свет их расплывался, лишенный строгих очертаний. Вскоре до их слуха донеслись крики. Паскаль крепко прижал ее к каменному парапету набережной. С этого места они смотрели, как у набережной напротив Палаццо Оссорио появился светлый силуэт катера. Внезапно, словно вынырнув из дымки, свет ослепил их глаза, и Паскаль оттащил Джини еще на несколько шагов – туда, где темнота была гуще. Они услышали, как на пристань полетели причальные концы и по набережной гулко загрохотали ботинки полицейских, бегом направившихся во двор здания. Они прогремели по каменным ступеням и стали затихать, пока, наконец, не наступила тишина.

Паскаль слушал все эти звуки с сосредоточенным выражением лица.

– Почему же они рассчитали время именно так? – еле слышно спросил он самого себя. И тут же его лицо прояснилось. – Ну конечно же, конечно, – пробормотал он. – Они не хотят, чтобы нас арестовали или задержали для допросов. Мы крайне полезны для них. Я понимаю, Джини. Я начинаю понимать…

Снова повисла тишина, нарушаемая только свистом ветра и шлепками, которые издавали волны, разбиваясь о гранитные бока канала.

Джини закрыла глаза. Она так устала. Пусть дождь умоет ее лицо.

Паскаль проводил девушку в ее номер. Она никак не могла успокоиться, ее до сих пор трясло, и Паскаль укутал ее в пуховое одеяло. Затем он спустился вниз и уговорил портье достать для них немного бренди и что-нибудь поесть – супа и хлеба. Принеся все это наверх, он запер дверь номера. Вдобавок к этому Паскаль хотел закрыть жалюзи, но Джини попросила его:

– Не надо, оставь их открытыми. Я хочу видеть луну, воду и небо. Мне это помогает.

Паскаль обернулся и посмотрел на девушку. Комнату освещала лишь одна тусклая лампа, тени от нее распластались по потолку. Из окна по полу протянулась дорожка лунного света. Под глазами Джини залегли темные круги, лицо ее было бледным. Она все еще дрожала Паскаль неслышно подошел к ней и, проявив некоторую твердость, заставил ее поесть. Налив бренди в маленький стаканчик, он заставил девушку выпить его содержимое.

– Вот так-то лучше. – Он сел напротив нее, взял ее ладони в свои и стал их растирать, возбужденно глядя ей в лицо. – Так гораздо лучше. Тебе все еще холодно, но хотя бы щеки чуть-чуть порозовели.

Поколебавшись, Паскаль привлек ее к себе.

– То, что мы обнаружили сегодня, меняет все, – начал он тихим голосом. – Ты должна уяснить это, Джини. Сначала все выглядело мерзко, неприятно, и все же… Но сейчас… – Его голос напрягся. – Сейчас это уже убийство. Кто-то хладнокровно прикончил тех двоих. И все было рассчитано так, что их найдем именно мы. Я в этом уверен.

Он помолчал, не отрывая взгляда от девушки.

– Я был прав, Джини, кто-то постоянно идет по нашему следу. Нас используют. Возможно, они считают, что со временем мы приведем их к Макмаллену. Так вот, довольно! Больше я не позволю тебе заниматься этим делом. Завтра я собираюсь поговорить с Дженкинсом и сообщить ему об этом.

Ничего не ответив, Джини опустила взгляд. Пусть все немного уляжется. Кроме того, ей было не под силу думать о завтрашнем дне, о Дженкинсе, о редакции. Все это казалось призрачным и нереальным. Перед ее глазами неотрывно стояла комната, из которой они только что бежали.

– Кто их убил, Паскаль? – спросила она – Кто мог сделать это? Эплйард был всего-навсего газетным сплетником, а Стиви вообще ни к чему не имел отношения. Что мог выиграть убийца от их смерти?

– Молчание, – ответил Паскаль, отпустив ее руки, поднявшись и меряя комнату шагами.

– Я думаю, кто-то хотел заткнуть им рот, это очевидно. Эплйард, должно быть, о чем-то знал, а они решили, что он вполне мог все рассказать Стиви. Поэтому для убийц было бы проще, если бы эти двое умерли…

– Но почему именно таким образом? – Джини наклонила голову и закрыла лицо руками. – Если они хотели убить Стиви, то зачем заманивать его сюда и делать это именно так? Зачем было привозить его в ту квартиру, усаживать рядом с трупом человека, которого он любил? Зачем раскрашивать ему лицо? Это же так жестоко! Это чудовищно, Паскаль!

– Жестокость во всей этой истории самое главное, – Паскаль сжал руки девушки. – Ты же знаешь это, Джини, ты сама все видела. Унижения, стремление подчинить своей воле. Секс, а теперь – смерть. Кто бы за всем этим ни стоял, ему доставляет удовольствие причинять боль. Неужели ты хоть на секунду усомнилась в этом, увидев, что они устроили в твоей квартире? Когда ты прослушивала пленку в машине? Или сегодня вечером, в той квартире?

– Нет, – ответила Джини, – конечно же, нет. Я в этом не сомневаюсь. Но видеть доказательства этого воочию… Этот несчастный раздетый мальчик, его сложенные вещи… Они лишили его лица!

– Они сделали его похожим на женщину. Точнее, на пародию женщины. – Казалось, что лицо самого Паскаля высечено изо льда. Он пристально посмотрел на Джини. – Это сделал тот, кто ненавидит гомосексуалистов, женщин и секс и в то же время испытывает ко всему этому непреодолимую тягу. Ответ тебе известен Джини. Кто это может быть?

– Хоторн?

– Вот и я так думаю.

Джини попыталась что-то ответить, начала было спорить, но Паскаль резко оборвал ее:

– Ладно, ладно, я знаю все, что ты собираешься сказать: ничего еще не доказано, это всего лишь предположения и так далее. Конечно. Но прислушайся к логике, коли уж нет ничего иного. – Паскаль поднялся и зашагал по комнате. – Кто-то очень хорошо обо всем осведомлен, согласна? Он знал, что мы будем раскручивать эту историю, еще до того, как об этом узнали мы сами. Он знал, в какой момент твоя квартира окажется пуста и как туда попасть. Он знал, что мы поедем в Венецию, и сделал так, что мы оказались в этой квартире в удобный для него момент. За нами действительно следят, ходят по пятам и подслушивают, Джини. Теперь у меня на этот счет уже не осталось никаких сомнений. Теперь задумаемся, кто мог организовать операцию с подобным размахом? Кто мог нанять палача, чтобы самому не появляться в Венеции? И рассуди, в конце концов, кто тот единственный человек, который выигрывает в результате всего этого?

Джини выпрямилась. Она отпила глоток бренди и попыталась сосредоточиться. Внутри себя она чувствовала ледяной холод.

– Хоторн, – сказала она, помолчав, и затем добавила: – Но не только он один. Мы до сих пор почти ничего не знаем о Макмаллене. Возможно, Макмаллен тоже что-то выигрывает от всего этого, если он и впрямь одержим Лиз, если хочет пустить под откос карьеру ее мужа и их брак. Это вполне может быть Макмаллен, Паскаль. Ты сам сказал, что убийства напоминают казнь в духе военных: два точных выстрела в затылок.

– Я допускаю это. – Паскаль пересек комнату и сел рядом с Джини. – Конечно, я и сам об этом думал. Но если положить две эти возможные кандидатуры на чаши весов, то ты должна признать, что Хоторн все же сильно перевешивает Макмаллена. Разве Макмаллен мог бы организовать подобную слежку? Вряд ли. Действительно, у Макмаллена могли быть веские причины для того, чтобы очернить имя Хоторна. Но неужели ты думаешь, что ради этого он зашел бы так далеко и совершил убийство? Я в это поверить не могу. Состряпать мелкое сексуальное паскудство, вроде того, что было устроено в твоей квартире? Возможно. Оклеветать человека? Ради Бога. Но убить двоих людей? Нет, не верю. – После недолгого молчания Паскаль продолжил: – В то же время у Хоторна действительно есть за что бороться. Взгляни сама, чего он рискует лишиться: своего брака, своих детей, своей репутации, своей карьеры, всего своего будущего.

Паскаль замолчал, но Джини видела, что у него на уме есть что-то еще, о чем он не хочет ей говорить.

– В чем дело, Паскаль? – пристально взглянула она на него. – Договаривай.

– Да, есть и еще кое-что, – сказал он после минутного молчания. – Первое – это исчезновение Макмаллена. Я думаю, он знал, что ему грозит опасность, и это возвращает нас все к тому же вопросу. К очень простому вопросу. Кто мог раскрыть планы Макмаллена? Кто мог пронюхать о его разговорах с Лиз, о том, что он обратился в газету? Кто мог с такой легкостью организовать слежку? Кто мог перехватывать почту, подслушивать телефонные разговоры, даже те, которые велись из телефонов-автоматов? У кого могут быть такие безграничные возможности? У Хоторна. Конечно, у Макмаллена тоже есть кое-какой опыт, он все же бывший десантник. Поэтому-то он моментально и смылся, предварительно успев замести все свои следы. Мне кажется, что ему это вполне удалось и сейчас он жив.

– Раньше ты думал по-другому. Почему ты переменил свое мнение?

– Я уже говорил тебе, Джини. Потому что я понял: нас используют – и тебя, и меня. Они продолжают разыскивать Макмаллена и считают, что мы можем вывести их на него. Пока существует такая возможность, мы остаемся для них полезны. В тот момент, когда надобность в нас отпадет… Вот почему они щадят нас, как пощадили сегодня вечером. Как только мы приведем их к Макмаллену, считай, что мы покойники.

– Ты ведь не можешь так думать, Паскаль!

– Еще сегодня утром – не думал, сейчас – уверен. – Неожиданно он со злостью обернулся к ней. – Все делается очень просто, Джини. Для них вовсе не обязательно стрелять нам в затылки. Они могут провернуть это гораздо тоньше: устроить автомобильную катастрофу, выбросить из поезда метро, организовать поломку лифта, который рухнет в шахту…

– Это неправда. Это не может быть правдой! – Джини всхлипнула, поднялась и, подойдя к окну, выглянула наружу. Облака непрерывно наплывали на луну, и воды канала то вспыхивали серебряным светом, то вновь делались непроницаемо черными.

– Я же разговаривала с Хоторном, – обернулась она и умоляющим взглядом посмотрела на Паскаля. – Я говорила с ним только вчера. Все это время я смотрела ему в глаза, в лицо. Я бы увидела там какой-то знак, какое-то выражение…

Паскаль нетерпеливо махнул рукой.

– Ты считаешь, что зло так легко распознать? Ошибаешься, Джини, это совсем не так. Мне приходилось встречать многих страшных людей, фотографировать их: бывших нацистов, мафиози, мелкотравчатых продажных генералов в Африке, арабских диктаторов – людей разного возраста, принадлежащих к разным расам. Всех их роднило только одно: они убивали не задумываясь и были готовы убивать снова и снова. Но ни в одном – ни в едином! – случае этого нельзя было прочитать на их лицах.

– Но здесь все по-другому! – взорвалась Джини. – Хоторн не какой-нибудь генерал или диктатор. Он американский политик.

– Ах да, конечно, – в голосе Паскаля появились нотки сарказма – И ты общалась с ним в прелестной гостиной, в окружении милых цивилизованных людей, а угощали вас вкусной едой и дорогими напитками. Но задумайся, задумайся, Джини, что на самом деле представляют собой все эти американские политики, а также их английские и французские коллеги!

– Я думаю и вижу, что тут все иначе. Конечно, я допускаю, что они порой могут принимать негуманные решения, к примеру, во время войны. Могут отдавать приказы о бомбежках и прочих постыдных вещах, могут шевельнуть пальцем, и еще до обеда какой-нибудь город исчезнет с лица земли. Я все это знаю, знаю. Но это политические, а не личные решения. Это совсем не то, что убить кого-нибудь ради того, чтобы спасти собственную шкуру.

– Значит, ты абсолютно уверена, что ни один из американских политиков на такое не способен? – Паскаль смерил Джини спокойным взглядом и, пожав плечами, отвернулся. – Неужели все они такие чистые? Взгляни хотя бы на некоторых из ваших последних президентов и тех, кто их окружает, Джини. И скажи мне еще раз, что ты совершенно спокойна на их счет.

После некоторого молчания Джини произнесла:

– Хорошо, я допускаю это. Но то же самое можно сказать про политиков и могущественных людей во всем мире: в Европе, Африке, Южной Америке, на Востоке…

– Естественно, – вздохнул Паскаль. – В развитых демократических странах система ограничений работает эффективнее, нежели в других регионах. Но попробуй загнать того или иного политика в угол, пригрози ему, что в случае бездействия он потеряет все, а в противном случае выиграет, и он начнет лгать, сплетничать, шантажировать, а при определенном стечении обстоятельств – да, и убивать. И лишь в одном ты можешь быть совершенно уверена: ничего на его лице тебе прочитать не удастся.

После этих слов в номере воцарилось длительное молчание. Паскаль задумчиво курил, Джини стояла у окна, не отрывая взгляда от воды. Она обдумывала некоторые аспекты этой истории, которые раньше не давали ей покоя. К примеру, вначале она не была уверена, что делает правое дело, копаясь в частной, более того, интимной жизни постороннего мужчины. Ее мучили неразрешимые, казалось бы, вопросы. Неужели не существует никакой ширмы, которая отделяет политическую жизнь человека от того, как он ведет себя в быту? Имеет ли какое-то значение тот факт, что политик с безупречной во многих отношениях репутацией оказывается лжецом и бабником, когда дело не касается его работы? Неужели первое не перевешивает второго?

Теперь ответ на эти вопросы был для нее ясен: нет. Ложь и обман не могут быть оправданы и локализованы. Они как заболевание, расползающееся от одного органа по всему организму, заражая его и ставя под угрозу саму жизнь. Кроме того, – перед ее внутренним взором вновь предстала страшная комната в Палаццо Оссорио, – теперь еще убиты два человека. Она вспомнила свой телефонный разговор со Стиви. «Я ведь ни разу не был за границей», – пожаловался он ей тогда. Вот он и совершил его, свое первое и последнее путешествие за границу. И тут Джини осознала, что ярость и бешенство, которое она испытывала сейчас, заставили ее полностью успокоиться. Обернувшись, она посмотрела на Паскаля.

– Паскаль, – начала она, – ты должен понять одну вещь. Я не брошу этого дела. По крайней мере, сейчас. Делай все, что тебе угодно. Беседуй с Дженкинсом, если тебе угодно. Попробуй снять меня с этого задания, если хочешь. Но я все равно буду продолжать работать над ним, и помешать мне не сможет никто – ни ты, ни Дженкинс. Я буду работать над этим с тобой или без тебя. Я буду работать до тех пор, пока не докопаюсь до истины. Если во всем этом действительно виноват Хоторн, он конченый человек.

Она сделала быстрый и резкий жест.

– Выбирай, Паскаль. Со мной или без меня. Делай выбор.

Паскаль молча смотрел на девушку. Ни на одну секунду у него не возникло сомнения в серьезности ее слов. Она говорила спокойно, лицо ее было сосредоточенным и бледным, глаза не отрывались от его лица. Это не было ни бравадой, ни истерикой. Ему самому было знакомо такое состояние. Это было упрямое и непреклонное убеждение в том, что правда может быть раскрыта, и что именно эта цель составляет главную суть их работы.

В этот момент, глядя на Джини, он словно увидел и услышал самого себя, когда был моложе. Он вспомнил, как это бывает, когда работа, которую ты делаешь, становится всем смыслом твоей жизни. Он испытывал одновременно стыд и убежденность в ее правоте, хотя знал, что не может сказать об этом Джини.

Встав, он подошел к девушке. В лунном свете ее волосы приобрели цвет серебра. С бледного лица на него глядели огромные темные глаза. Паскаль видел, что она до сих пор дрожит, и понял, что все увиденное ею до сих пор не отпускает ее. Он молча взял ее за руку и привлек к себе. Протянув руку, он дотронулся до ее затылка и распустил волосы Джини. Когда Паскаль прикоснулся к Джини, она глубоко вздохнула. Он обнял Джини и повернул к себе ее лицо.

Паскаль крепко держал ее в объятиях, чувствуя, как тепло его тела переходит в нее. Внезапно его пронзило понимание закономерности всего происходящего, и он понял, что Джини чувствует то же самое. Они, казалось, слились друг с другом: сознанием, сердцами, руками, и в тот же момент это слияние вернуло желание, которое всегда пробуждала в нем ее близость. Он помнил, каким властным могло быть это влечение, но сейчас, прикасаясь к ней, он ощущал, что даже те, прошлые чувства были ничто по сравнению с тем, что он испытывал теперь.

Теперь уже Паскаль ни секунды не сомневался в том, что и Джини давно ждет его. Он отстранил от себя девушку и заглянул ей в лицо. Да, он не ошибался. Паскаль выключил свет, потянул ее за руку к кровати, и они легли. Паскаль держал ее в своих объятиях легко и нежно. Они лежали в полутьме и смотрели, как то появляется, то исчезает лунный свет. Паскаль гладил ее волосы. Через некоторое время он начал говорить.

Он давно собирался ей рассказать о том, как провел эти двенадцать лет, как ходил рядом со смертью, про обстоятельства своей женитьбы, и сейчас он рассказал ей многое. Джини лежала молча, крепко прижавшись к нему. Но потом Паскаль почувствовал, что хочет забрать ее с собой еще дальше в их прошлое, и заговорил о днях, проведенных ими в Бейруте. Он возвращался все дальше и дальше в глубь времени, рассказывая ей о своем детстве, о матери, о давно умершем отце, о маленькой деревушке в Провансе.

Многое из того, о чем он говорил, было внове для Джини, кое о чем он упоминал еще в Бейруте, и теперь Паскаль чувствовал, что это путешествие в прошлое успокаивает не только его, но и ее. Воспоминания убаюкали их, избавили от пережитого этим вечером ужаса. Дрожь в ее теле начала утихать, Джини уже не была такой напряженной.

Через некоторое время, когда Паскаль умолк, заговорила она. Теперь уже Джини позвала Паскаля назад, в свое прошлое, свое детство. Девушка еще никогда не рассказывала ему об этом, и теперь, прежде чем она успела объяснить сама, он начал понимать, почему их связь в Бейруте окончилась именно таким образом. А Джини все так же спокойно и неторопливо говорила о том, что чувствовала она после того, как они расстались, и как он жил в ее душе все эти долгие годы.

Ее рассказ все перевернул в Паскале. Пока Джини говорила, он гладил руку девушки, проводя пальцем по жилкам, бежавшим по внутренней ее стороне от локтя к запястью.

Какое глубокое, мягкое, наркотическое успокоение охватывало его от этих прикосновений! Джини затрепетала, и, не размыкая объятия, они сомкнулись еще теснее. Паскаль заглянул ей в глаза, и она ответила ему молчаливым взглядом. Паскаль провел рукой по ее волосам, по лицу, коснулся ее горячих губ. Джини тихо застонала. От наслаждения ее лицо расслабилось, его черты стали мягкими и выражали бесконечное доверие и блаженство. Паскаль склонился и нежно поцеловал Джини в губы. Они лежали совершенно неподвижно, слившись в поцелуе.

У губ Джини был слабый вкус коньяка, ее волосы и кожа пахли солью, морским ветром и дождем. Они занимались любовью очень медленно, чувствуя, как возвращаются к своим истокам. В сознании Паскаля, на его поверхности, беспорядочно всплывали крохотные кусочки воспоминаний: вот – характерное для нее движение, вот – ее запах, прикосновение, жесты… Вновь и вновь к нему приходило узнавание, и когда он входил в ее тело, то почувствовал, что вернулся не только к бесконечно любимой женщине, но и к самому себе, прежнему.

Позже, когда они лежали рядом и острое наслаждение, только что пережитое ими, начинало медленно наполнять их тела и души близостью и любовью, Паскаль думал о том, что сейчас произошло, и вспомнил, что кто-то из поэтов прошлого называли это «маленькой смертью». В данном случае, казалось ему, эти слова были неправильны. Наоборот, ему казалось, что он летел на огромной высоте, что он путешествовал на необозримых пространствах. Он чувствовал себя возрожденным.

Они разговаривали и занимались любовью почти всю ночь. Проснувшись в ее объятиях на следующее утро, Паскаль сначала испытал чувство полного умиротворения, а затем волнения от непомерной радости. Ему казалось, что ночью он был ослеплен и оглушен, а теперь снова мог слышать, видеть и ощущать все с необыкновенной чуткостью. И хотя ему хотелось пребывать в таком состоянии бесконечно долго, позволяя времени бежать мимо, не затрагивая его, Паскаль понимал, что сейчас для этого не самый подходящий момент.

Поэтому, совершив над собой усилие, он поднялся и проделал все процедуры, которые обычно приводили его в чувство: встал под душ, оделся, выпил две чашки кофе, позвонил портье, сдал комнату и заказал лодку-такси. Он был настроен решительно и уверен, что они успеют на самый первый рейс.

Они выехали в аэропорт гораздо раньше, чем это было необходимо. Водное такси лавировало между черными бакенами, отмечавшими фарватер канала, утренний свет был еще неярким и серым, а над водой висела все та же зеленоватая дымка.

Стояло утро понедельника, и они добрались до маленького аэропорта, когда еще не пробило восемь. По залу бесцельно слонялись несколько вооруженных охранников, девушка за стойкой контроля зевала. «Оба рейса, – сказала она, – задерживаются. Придется подождать еще, по крайней мере, час».

Только после того, как она произнесла слова «оба рейса», Паскаль вспомнил, каковы были их планы. Ведь он забронировал билеты на разные рейсы: для Джини – прямой рейс на Лондон, для себя – до Парижа, откуда он должен был вылететь в Лондон пятичасовым самолетом. После обеда ему предстояло встретиться с дочерью. У Марианны все еще продолжались каникулы, и ему было позволено увидеться с ней в три часа дня. Как же он мог об этом забыть! Злясь на самого себя, Паскаль начал ругаться, но потом перевел глаза на Джини и в то же мгновение понял, почему он обо всем позабыл.

– Это все из-за тебя, – сказал он, пытаясь скрыть счастье, которое так и прорывалось в его голосе. – Это твоя вина, Джини. Я не соображаю, где нахожусь и что делаю. Я не могу ни о чем думать…

Ему подумалось, что существует единственный разумный выход: отменить встречу с Марианной.

– Ты не полетишь в Лондон одна, – сказал он. – Я не позволю, чтобы ты оставалась одна в этой квартире.

Но Джини привела его в кафе аэропорта, напоила крепким кофе и стала переубеждать.

– Ты не можешь так поступить, – говорила она. – Ты должен поговорить со своей женой, Паскаль. Да и Марианна ждет не дождется встречи с тобой. Ведь вы встречаетесь в три часа. Вечером ты уже будешь в Лондоне. Ну что может случиться за это время!

Но перед глазами Паскаля все еще стояла комната в Палаццо Оссорио и их страшная находка. Джини поняла, что он уперся, и ничто не заставит его изменить решение. Нет, нет и нет, он не пустит ее одну в эту квартиру в Айлингтоне.

Именно Джини предложила компромисс. Хорошо, в таком случае вместо того, чтобы возвращаться домой, она прямо из аэропорта поедет к Мэри и будет оставаться там до тех пор, пока Паскаль вечером не вернется в Лондон.

– Ты даже можешь заехать за мной к Мэри, – предложила она. – Я буду ждать тебя там. Сейчас я ей позвоню, чтобы убедиться, что она дома. Вот увидишь, все будет в порядке. Это даже к лучшему, – добавила она, помолчав. – Я хочу задать Мэри кое-какие вопросы. – Она обвела глазами пустой зал вылетов и безлюдное кафе. – Ты, наверное, догадываешься, о чем я хочу у нее спросить.

Паскаль заворчал. Он уже был готов пуститься в дальнейшие пререкания, но Джини не позволила. Она помнила его слова о том, насколько важна для него эта встреча с дочерью, поэтому без долгих разговоров она нашла телефонную будку и позвонила Мэри. Их соединили почти сразу. Мачеха, встававшая обычно очень рано, подняла трубку после второго гудка. Она, как и всегда, была рада услышать Джини, но в то же время девушка заметила, что голос ее звучал как-то странно и немного напряженно.

– Примерно в полдень? – переспросила Мэри. – Милая, ты знаешь, как мне всегда приятно с тобой видеться, но боюсь, что на сей раз это будет затруднительно. Да, у меня тут кое-какие проблемы. Что, дорогая? Я тебя очень плохо слышу, связь просто ужасная… Ну если тебе действительно так необходимо со мной поговорить, возможно, я смогу уйти попозже, но я пока не уверена. Вот если бы я могла перезвонить тебе примерно через часок…

Джини не сказала ей, откуда звонит, и теперь быстро произнесла:

– Нет, Мэри, не надо. До меня сложно дозвониться. Я уже должна бежать. Я свободна все утро, может быть, смогу заехать к тебе чуть позже? Например в половине первого или в час? Ты никуда не уходишь на обед?

– Нет, нет… Дело не в обеде. Я просто не могу тебе сейчас объяснить. Случилось кое-что весьма неприятное и… – Голос Мэри затих, но потом снова зазвучал в трубке. – Я знаю, как мы сделаем, дорогая. Все очень просто. Помнишь, мы как-то уже так поступали. Я оставлю ключ своей соседке, в доме пятьдесят шесть. Так что если меня не окажется, ты все равно сможешь войти. Мне не хочется, чтобы ты торчала у порога в такую мерзкую погоду. Так мы и сделаем. Возможно, я и буду дома, но если мне придется отлучиться, смело входи и приласкай несчастного Пса. Я оставлю для тебя сандвичи.

– Мэри…

– Нет, давай остановимся на этом. Если я и уйду, то ненадолго. А если мне придется задержаться, что ж, я хоть буду знать, где тебя найти. – Мэри помолчала. – Джини, с тобой все в порядке? Там не было… У тебя не возникало проблем с… Дело в каком-то мужчине, милая?

Джини улыбнулась.

– Вроде того, – ответила она. – Можно сказать и так.

– О, Джини… Я надеюсь, это не твой Паскаль? Он показался мне довольно симпатичным… Нет? Тогда что же, дорогая? Ну хорошо, ладно, будь по-твоему. Скоро увидимся. Обнимаю тебя…

Джини задумчиво повесила трубку. Ей подумалось, что подробности этого разговора Паскалю лучше не передавать. Все еще немного озадаченная, она медленно вернулась в кафе.

– Все прекрасно, – бодро сказала она. – Я обо всем договорилась. Я еду к Мэри, а потом… – Джини вдруг запнулась, не в силах продолжать. Она увидела Паскаля, и все эти договоренности, препирательства, обсуждения показались ей такими незначительными! Он поднялся со стула и одним резким движением заключил ее в объятия. Целуя ей волосы, он поднял к себе лицо девушки.

– Ты знаешь, я не хочу расставаться с тобой даже на час, даже на одну минуту, – сказал он. – Ты знаешь об этом?

С этими словами он затащил ее в углубление, подальше от любопытных глаз карабинеров. Там они стояли, обнимаясь и бормоча какие-то слова. Одновременно с огромным счастьем Паскаль испытывал неловкость и волнение. Он почти изменил свои планы, во второй раз заявив, что, несмотря ни на что, летит вместе с ней. Даже спустя много времени, он так и не смог решить, обернулось ли бы все к лучшему или к худшему, если бы тогда он именно так и поступил.

Только когда объявили о посадке на ее самолет, Паскаль хватился, что прошлой ночью забыл ей кое-что сказать.

– Бейрут, Джини, – торопливо проговорил он. – Очень важно, чтобы ты это знала. Ты помнишь, что они устроили, когда вломились в твою квартиру. Я тогда еще сказал тебе, что это, видимо, сделал человек, знавший, как причинить нам боль, знавший о том, что было в Бейруте…

– Об этом не знает никто. Только мой отец. Я же говорила тебе…

– Милая, ты ошибаешься. Мэри все знает. В тот вечер, во время приема, она дала это понять совершенно недвусмысленно. Неважно, откуда она узнала, сейчас не время это выяснять, но поверь мне, я прав. Она знает обо всем, что там было, и я думаю, она рассказала об этом кому-то еще.

– Она бы не сделала этого! Никогда! Только не Мэри! Паскаль увидел, как лицо Джини приняло упрямое выражение, и привлек ее к себе.

– Конечно же, она не сплетничала. Нет, конечно, нет. Но она, видимо, очень переживала и с кем-то поделилась. Попросила совета. Кто был ее ближайшим другом после смерти мужа? Кто помогал ей пережить тяготы вдовства, привозил ей книги, подарки… От кого она зависит, Джини?

– Джон Хоторн…

– Вот именно. – Он отстранился от девушки и, посмотрев ей в лицо, увидел озабоченность в ее темных глазах. – Если я прав, Джини, то именно он послал кого-то в твою квартиру с особым поручением, выполнение которого, как он теперь знал совершенно точно, причинит тебе боль.

Паскаль сдвинул брови.

– Дорогая, обещай мне быть осторожной. Я не хочу, чтобы он причинил тебе вред.

Джини привстала на носки и поцеловала его.

– Я не позволю ему сделать это. Я никому не позволю.

Она направилась к дверям вылета, но на полпути остановилась и импульсивно обернулась к Паскалю.

– Все равно он не знает о том, что произошло в Бейруте, – сказала она. – Может, он и думает, что знает, но ошибается. Ни он не знает, ни кто-либо еще. Кроме нас.