Ужин явно удался. Фазаны получились на славу, персики и шоколадный мусс были просто объедение. Часы уже показывали четверть одиннадцатого. Скоро должна была подъехать Джини, поэтому Мэри изо всех сил пыталась выпроводить скучных гостей. Двое уже уходили, еще парочка зануд торчала в гостиной, но Мэри видела, как умело маневрирует Джон Хоторн, постепенно вытесняя их в сторону прихожей. Находившийся здесь на протяжении всего вечера американский охранник сейчас помогал мрачному первому секретарю болгарского посольства влезть в пальто.

«Головорез-то из новеньких», – подумала Мэри. Мэлоун – да, именно так его звали, – был весьма услужлив. Болгарин пожал руку хозяйке дома.

– Леди Пембертон, – сказал он, – благодарю вас за великолепный ужин.

Его английский был неплохим, у его жены – похуже.

– Птицы фазаны, – сказала она. – Они мне очень понравится.

– Было крайне интересно побеседовать с послом Хоторном, – продолжал тем временем болгарский дипломат. – Ему известны все последние данные по нашим экспортным поставкам. Весьма информированный человек.

– Вы так думаете? – с восторгом подхватила Мэри, провожая их до двери. Болгарин был как раз из тех гостей, которых Мэри пригласила по просьбе Джона. Все десять минут их протокольной беседы он рассказывал ей о развитии болгарской железорудной промышленности. Мэри с облегчением распахнула дверь.

– Какая жалость, что вы уже уходите! Как приятно было познакомиться с вашей супругой! Конечно, конечно… Несомненно! Всего наилучшего!

Закрыв за ними дверь, Мэри воздела к потолку мученический взгляд. Позади хихикнул новенький охранник.

– Осталось выпроводить еще двоих, мэм? – кивнул он в сторону гостиной.

Мэри одарила его заговорщическим взглядом. Слово «головорез», подумалось ей, в данном случае все же не очень подходит. Хотя Мэлоун был здоровенным, под метр девяносто, верзилой с короткой стрижкой, он, похоже, обладал чувством юмора. Это был беспрецедентный случай. Она взглянула на его широкие плечи и неизменный темный костюм. Проходя мимо телохранителя, она вдруг подумала, вооружены ли охранники Джона. Интересно, как выглядит наплечная кобура с пистолетом? Можно ли ее заметить под костюмом? А может, они прятали оружие где-нибудь еще? Любопытно, где? Может, за поясом? «Фу, какой ужас!» – подумала она и сердечно улыбнулась.

– Я забыла поблагодарить вас, мистер Мэлоун, за те цветы, которые вы мне привезли.

– Рад услужить, мэм.

– Вы ведь новенький, не так ли? Мне кажется, я вас раньше не видела.

– Так оно и есть, мэм. Я прилетел из Вашингтона всего два дня назад.

Мэри удивленно посмотрела на телохранителя. Насколько ей было известно, эти люди никогда и ни с кем не делились никакой информацией. Обычно они разговаривали фразами, состоящими из двух слов. «Да, мэм», «Нет, мэм», – этим их словарный запас исчерпывался.

– Обычно, когда Джон приезжает ко мне, его сопровождает Фрэнк…

Мэри с надеждой посмотрела на верзилу. Если уж он начал изъясняться более-менее по-человечески, то не исключено, что ей удастся из него что-нибудь выудить. Мэри хотелось бы узнать, чем вызвано состояние повышенной боеготовности, в которую приведена служба безопасности Джона, и что означает отсутствие Фрэнка и появление вместо него Мэлоуна. Сам Джон Хоторн ни за что не стал бы ей ничего объяснять, но ведь что-то происходило, и Мэри чувствовала это. На протяжении всего вечера это было видно по Лиз. Мэри заглянула в гостиную и увидела, что та в одиночестве стоит возле камина. Лиз никогда не пила спиртного. Вот и сейчас она держала в руке пустой стакан, в котором ранее была минеральная вода перье. Вертя стакан в руках, Лиз невидящим взглядом смотрела на огонь.

Внезапно Мэри сообразила, что так и не дождалась ответа от Мэлоуна. Обернувшись к нему, она сделала еще одну попытку.

– Значит, даже вы иногда отдыхаете? – вновь закинула удочку Мэри. – Как я понимаю, Фрэнк решил немного отвлечься от служебных обязанностей?

– Да, мэм. В этот уик-энд он выходной.

– Как мило…

– Да, мэм.

– Я всегда думала, что ваша работа, должно быть, чрезвычайно утомительна, – продолжала Мэри, сделав широкий и неопределенный жест в воздухе. – Всегда начеку, постоянно в готовности…

– Да, мэм.

– Настоящие церберы…

Она умолкла. Сравнить собеседника с мифическим псом Цербером, стоящим на страже ворот в преисподнюю, было не очень тактичным шагом. В глазах телохранителя на миг появилось удивление, но через долю секунды взгляд его снова стал пустым и невидящим.

– Да, мэм.

– Не хотите ли выпить, мистер Мэлоун? Может быть, перье?

– Нет, мэм, спасибо.

Охранник отошел на несколько шагов и сделал то, что у его коллег всегда получалось на «отлично» – стал невидимым, слившись со стеной.

– Ну да, разумеется, – пробормотала Мэри, чувствуя себя полной идиоткой.

Она взглянула на часы. Половина одиннадцатого. Джини и этот ее Ламартин могут появиться в любую минуту. Неожиданно ее охватило волнение, но затем инстинкт хозяйки все же взял верх. Вернувшись в просторную гостиную, она прошла за спинами назойливых зануд и подошла к камину. Лиз по-прежнему стояла там одна.

– А где Пес? спросила Лиз, когда, оказавшись возле нее, Мэри наклонилась, чтобы подбросить в камин новое полено. Мэри видела, что Лиз дрожит, хотя она стояла буквально в метре от огня, да и в комнате было очень тепло.

– Я заперла его наверху, – улыбнулась хозяйка. – Он стал бы клянчить у всех подачки и кусочничать. Кроме того, я должна смотреть фактам в лицо: хотя я его и обожаю, но он стар, и от него несет псиной.

– Он такой милый, – неуверенно сказала Лиз. На самом деле ей никогда не нравились собаки. – Ужасно милый. И…

Она умолкла, видимо, не в состоянии придумать ни одного подходящего комплимента. На секунду ее глаза, в которых читалось немое отчаяние, встретились с глазами Мэри, но она тут же отвела взгляд в сторону.

Мэри взяла ее за руку.

– Лиз, – участливо спросила она, – что произошло?

– Произошло? Конечно же, ничего. Я прекрасно провожу время.

Мэри внимательно смотрела на женщину. Сегодня она было как никогда хороша, в белом платье строгого покроя – это был неизменный стиль Лиз. Как хорошая рамка подчеркивает красоту картины, так платье Лиз своей простотой и изысканностью подчеркивало прелесть своей хозяйки. На Лиз было ожерелье, подаренное ей Джоном на день рождения, и никаких других драгоценностей. Лицо ее обрамляли распущенные черные волосы. Сейчас на этом лице с огромными темно-синими глазами, несомненно, было написано волнение. Сегодня Лиз исполнилось тридцать восемь. Она приближалась к сорока годам и неоднократно признавалась, что стремительный бег времени наполняет ее страхом, но сейчас, подумалось Мэри, больше двадцати пяти ей не дашь.

Вот только выглядела она очень напряженной. Лиз казалась болезненно похудевшей, ее прекрасные длинные пальцы, только на одном из которых было скромное обручальное кольцо, по-прежнему сжимали пустой стакан так крепко, что даже побелели костяшки. Поймав на себе взгляд Мэри, Лиз снова болезненно поежилась.

– Да будет тебе, Лиз, не прикидывайся. По крайней мере, не передо мной, – похлопала ее по руке Мэри. – Я же вижу, что ты весь вечер находишься на грани. Я чувствую, что-то случилось.

Лиз по-детски оттопырила нижнюю губку, опустила глаза, а затем смущенно посмотрела на Мэри.

– Ох, Мэри. Так уж и быть, признаюсь тебе. Я понимаю, это глупо, но я так беспокоюсь за Джона! Весь этот ближневосточный ужас… Я знаю, что служба безопасности приведена в повышенную готовность, хотя Джон ни за что не признается в этом. Ты слышала, что у нашего посольства в Париже заложили бомбу? К счастью, сегодня ночью ее обезвредили.

– Нет, я не знала. В новостях об этом не было ни слова.

– Завтра сообщат. Мне рассказал об этом Джон, когда мы одевались, чтобы ехать к тебе. Я думаю, журналистам пока специально ничего не сообщали. Но ты ведь понимаешь, если это случилось в Париже, то почему не, может случиться здесь?

– Ты не должна думать об этом, Лиз. Я уверена, что Джону абсолютно ничего не грозит, – ободряюще улыбнулась Мэри. – Посмотри на его телохранителей – они везде. В прихожей сидит этот симпатичный Мэлоун…

– Симпатичный? – странно взглянула на приятельницу Лиз. – Мне он совсем не кажется симпатичным. Они все такие угрюмые и молчаливые. Я их ненавижу! Особенно Фрэнка, он самый мерзкий из всех.

– А мне казалось, что Фрэнк тебе нравится, – удивленно посмотрела на нее Мэри. – Разве ты забыла? Во время обеда перед Рождеством ты сама говорила мне, что он тебе очень нравится. Ты еще сказала, что он хороший работник и очень вежлив.

– Неужели я могла такое сказать? Не помню. – Лиз снова поежилась. – А если даже и говорила, то потом передумала. Он чересчур выслуживается! Он следует за мной по пятам, как неумолимая тень.

– Что ж, по крайней мере, сегодня он тебя не потревожит, – успокаивающе сказала Мэри. – Как я узнала, в эти дни он выходной, так что…

– Правда? – резко повернулась к ней Лиз. – Кто тебе об этом сказал? Джон? Куда подевался Фрэнк?

– Ну откуда мне знать, Лиз! – удивленно уставилась на нее Мэри. – Мне только что сказал об этом Мэлоун. Я понятия не имею, где они проводят свои выходные, даже представить себе не могу. Может, они пьют два дня напропалую, может, гоняются за девочками, звонят своим стареньким мамочкам, живущим в Омахе. Господь их знает, – улыбнулась Мэри. – Чем занимаются бывшие морские пехотинцы в свободное время? Прыгают с парашютом? Палят в тире? Устраивают пробежки на семьдесят пять километров?

– Бывшие морские пехотинцы? Почему ты так решила? Фрэнк никогда не служил в морской пехоте.

Вопрос прозвучал резко, но Мэри уже не слушала, ее внимание переключилось на вновь прибывших – гостей, которые обычно начинали съезжаться примерно в это время. Мэри узнала известного поэта, вместе с которым пришел еще кто-то. Да, ей, видимо, уже пора обзавестись очками… Нет, это не Джини и не Ламартин. Пара знакомых приятелей-артистов и – да, ну конечно же, – забавный маленький журналист, редактор самого непристойного в Лондоне журнала. Нужно постараться не подпускать его к Джону.

– Извини, – обернулась она к Лиз, – я только посмотрела, не пришла ли Джини. Что ты спросила?

– Ничего. Это не имеет значения.

– И все же?

– Я говорила про Фрэнка. Он не морской пехотинец и никогда им не был.

– Правда? А я-то думала, что они все оттуда… Мэри оглянулась и окинула взглядом гостиную. Два последних зануды уже стояли в прихожей.

– Фрэнк работал еще на отца Джона. Ты об этом не знала?

Лиз уже смотрела на Мэри взволнованным, почти подозрительным взглядом, будто думала, что Мэри от нее что-то скрывает.

– Нет, не знала, – хмурясь, ответила та.

– Вот так-то, – снова повела плечами Лиз. – Когда Джон получил это назначение, его отца не устраивало, как здесь налажена служба безопасности. Ты ведь знаешь, какой он.

– Да уж.

– Он настоял на том, чтобы эта служба была укреплена. Фрэнк оказался одним из тех, кого он сюда прислал. – Лиз замолчала и пристально посмотрела в глаза Мэри. – Джон тебе об этом никогда не рассказывал?

– Нет, Лиз, никогда.

Лиз издала прерывистый вздох. Взгляд ее потух.

– Просто я подумала… Просто… Вы с Джоном такие хорошие друзья. Вы постоянно видитесь.

Мэри с изумлением уставилась на молодую женщину. В ее последней фразе ей послышались чуть ли не ревнивые нотки.

– Лиз, – твердо произнесла она, – я знаю Джона с тех пор, как ему было десять лет. Я – толстая, сварливая старая вдова, а Джон всегда был очень добр ко мне, особенно после смерти Ричарда. Если он ко мне и заезжает, то делает это лишь для того, чтобы подбодрить меня. К счастью, у него это замечательно получается. Поверь, мы с ним не обсуждаем его телохранителей, да и с какой стати?

Лиз сразу же уловила в голосе Мэри упрек и, улыбнувшись, взяла ее за руку.

– О Мэри, Мэри! Я сегодня такая идиотка! Я не хотела тебя обидеть. На самом деле я ужасно рада, что вы с Джоном дружите. Ему приходится очень туго, и иногда он просто должен с кем-нибудь поговорить.

– Он может поговорить и с тобой, Лиз.

Лиз промолчала. Ее глаза встретились с глазами Мэри, и на короткое мгновение той показалось, что супруга посла вот-вот расплачется. Мэри смотрела, как Лиз пытается удержаться от слез. Затем женщина, сделав странный жест, будто пытаясь от кого-то защититься, отошла чуть в сторону. Рукой она прижимала к себе маленькую вечернюю сумочку. Открыв ее, Лиз стала копаться в ее содержимом.

– Просто мне кажется, что приближается один из моих приступов мигрени, – сказала она. – Эти жуткие головные боли…

– Ты уверена, что с тобой все в порядке? Может, тебе лучше поехать домой? Давай я поговорю с Джоном…

– Нет! Ни в коем случае! Не надо! – Лиз, казалось, была до смерти напугана этим предложением. Она едва не выронила сумочку. – Не надо. Он ужасно расстроится. Я знаю, что он очень хочет увидеть Джини. И я, конечно, тоже. У меня есть чудесные таблетки. Мои волшебные таблетки… А, вот они. Честное слово, Мэри, одна такая таблетка, стакан воды, и со мной будет все в порядке.

Ее движения становились все более лихорадочными, руки тряслись. Волнуясь за Лиз, Мэри принесла ей воды. Она обернулась в сторону прихожей и заодно оглядела гостиную. Последние скучные гости, слава Богу, ушли не попрощавшись. «Не только зануды, но еще и хамы», – подумала она. Джон беседовал с двумя артистами. До ее слуха донеслись слова «награды Академии киноискусства». Все были заняты разговорами и напитками. В этот момент и появились новые гости.

Мэри протянула Лиз стакан минеральной воды. Теперь женщина выглядела спокойнее. Наградив Мэри благодарным взглядом, она проглотила маленькую белую таблетку и, в свою очередь, оглядела комнату.

– Это и есть Джини? – спросила она. – Наверняка это она. Какая хорошенькая! Какое у нее чудесное платье! А что это за мужчина рядом с ней?

– Насколько мне известно, он фотограф, – со вздохом ответила Мэри. – Француз. Его зовут Паскаль Ламартин.

– Как замечательно! Я очень люблю Францию. Я обязательно с ним поговорю позже.

Лиз двинулась к редактору похабного журнала. Твердо взяв ее под руку, Мэри развернула Лиз и направила в сторону поэта.

– Ты должна его помнить, вы уже встречались. Это Стивен. У него только что вышел новый сборник стихов…

– Правда? А как он называется? – спросила Лиз, вызвав у Мэри улыбку. Лиз уже приходила в себя, ее инстинкты вновь включались в работу.

– «Размышления».

– Спасибо.

На лице Лиз внезапно появилась обаятельная улыбка. Она подошла к поэту, и до Мэри донеслись ее слова:

– Стивен, как замечательно, что вы пришли. Я так и думала, что смогу найти вас здесь. «Размышления» – просто чудо! И я, и Джон – мы оба в восторге от них. Нет, правда, мы читали их вслух как раз сегодня вечером. Да, прямо перед приездом сюда…

– Итак, месье Ламартин, надолго ли вы в Лондон?

– Пока не знаю. Может быть, задержусь еще на несколько дней, а может быть, и на несколько недель.

С высоты своего роста Паскаль смотрел на Мэри, мачеху Джини. Почему-то он представлял ее другой, считая, что любая женщина, побывавшая замужем за Сэмом Хантером, должна быть высокой, элегантной и волевой, Мэри не подходила ни под одно из этих определений. Она была невысокой, не выше ста шестидесяти сантиметров ростом, и ее никак нельзя было назвать элегантной. Это была толстушка, невыразительно, типично по-английски одетая, в блеклом платье, которое явно скучало по утюгу. Ее седые волосы обрамляли лицо наподобие ореола. Цвет лица у нее, как и у большинства англичан, был прекрасный, а косметикой она, судя по всему, не пользовалась. Она улыбалась Паскалю, но улыбка эта не затрагивала ее ясных голубых глаз, которые она не отрывала от Паскаля с тех пор, как пару минут назад он вошел в гостиную. Первым его впечатлением было, что хозяйка дома – рассеянная и эксцентричная особа, однако теперь он уже начинал думать о ней иначе. Она встретила его и Джини восторженным потоком слов и жестов. И все же Паскаль заметил, что его быстро и ловко оттерли от Джини, и она сейчас разговаривала с Джоном Хоторном. Самого же Паскаля, как он понял только сейчас, блокировали, и теперь он был зажат в углу хозяйкой дома. Справа от него горел огонь в камине, слева стояло огромное старинное, обитое ситцем кресло с продавленным сиденьем, а прямо перед ним, отрезав все пути к отступлению, стояла эта энергичная толстушка Паскаль озадаченно смотрел на нее сверху вниз. Внезапно он начал понимать. Она неожиданно напомнила ему его собственную мать, на лице которой в прошлом он неоднократно замечал точно такое же выражение. Она смотрела так же – точно так же! – на любую новую девушку, которую приводил домой ее сын. Паскаль улыбнулся.

Глядя на него, Мэри подумала, что его улыбка обезоруживает, но ей не хотелось разоружаться. Действительно, она представляла этого француза совсем иначе. Поначалу он ей не понравился. Мэри обладала богатым воображением, кроме того, у нее было двенадцать лет, чтобы нарисовать себе его мысленный портрет. Она не стала читать те материалы, которые принес ей Джон Хоторн, поэтому в ее сознании до сих пор жил тот образ Ламартина, который она создала для себе еще со времен бейрутской истории. «Чертов французишка, покоритель женских сердец», – решила Мэри двенадцать лет назад. Она хорошо представляла себе этот тип мужчин. Хорошо выглядят, прилизаны, взгляд с поволокой, который так и зовет в постель. Откровенно говоря, таких французов Мэри встречать не приходилось, но она не сомневалась, что они есть и выглядят именно так… Помимо того, что он действительно был довольно симпатичен, – хотя ему не мешало бы постричься и чуть более тщательно побриться, – образ, нарисованный Мэри, абсолютно не подходил к Ламартину. Его манеры были сдержанны и независимы. С того самого момента, как молодые люди переступили порог ее дома, он вел себя с Джини заботливо и вполне корректно. Они вошли бок о бок, и он поддерживал ее под локоть, помогая маневрировать между стоявшими в комнате гостями. Когда Джини познакомила их, он пожал Мэри руку, слегка наклонив голову, – элегантно, как умеют только французы, и вежливо произнес: «Мадам».

Нет, он не был прилизанным, решила Мэри. Она моргнула и продолжала разглядывать француза. И ему еще нет сорока. А если Сэм в свое время правильно назвал его возраст, ему сейчас должно было быть именно столько. Он был значительно моложе, лет тридцати пяти, определила Мэри. «Чертов Сэм! – подумала она. – И мое чертово зрение!» Она прищурилась, чтобы лучше видеть. Он вовсе не был похож на дешевого охотника за юбками, и у него не было взгляда с поволокой, зовущего в постель. Присмотревшись поближе, она выяснила, что глаза у него были очень приятными, дымчато-серого цвета, а взгляд – ироничным и насмешливым, как будто его что-то забавляло. Тут Мэри поняла, что разглядывает гостя совершенно неприличным образом. Она сделала шаг назад. Ламартин улыбнулся. Мэри подумала, что улыбка у него совершенно очаровательная.

– Извините меня, – затараторила она, размахивая руками. – Просто… Я представляла вас совсем иным.

– И я тоже представлял вас по-другому, – ответил он.

– Видите ли, – продолжала Мэри, старательно избегая ловушек, которые, казалось, окружали ее со всех сторон, – это потому, что Джини сказала мне, что вы – paparazzo… – Это ему не понравилось. Улыбка исчезла с лица Ламартина.

– Неужели? – спросил он. – Так и сказала?

Он посмотрел в тот конец гостиной, где стояла Джини, погруженная в беседу с Джоном Хоторном. Мэри сглотнула комок в горле и стала быстро соображать.

– Возможно, я ее неправильно поняла. Скорее всего, так и есть. Я такая тупая, все время все путаю…

– Нет, нет. Она совершенно права. Я именно то, что она имела в виду.

Он произнес это серьезно, но с нескрываемым сарказмом. Мэри сделала большой глоток вина из своего бокала.

– Ну так что же, – смущенно продолжала она, – по-моему, это восхитительно: метаться по всему свету и все такое… – Тут она постаралась взять себя в руки. – Так расскажите мне, давно ли вы знаете Джини?

– Нет, – ответил Паскаль после некоторых колебаний, – мы встречались только несколько раз.

Мэри помолчала. Вот она, прекрасная возможность. Какой великолепный момент, чтобы собраться с мужеством, испепелить его взглядом и бросить прямо в лицо: «Ну-ну, месье Ламартин! По-моему, в свое время вы очень хорошо знали Джини. В Бейруте. Двенадцать лет назад». Однако, посмотрев на собеседника, Мэри почувствовала, что слова не идут с языка. Она просто не могла их произнести. Во-первых, он был великолепен, во-вторых, она ощутила, что с ее стороны это было бы беспардонным вторжением в чужую жизнь – грубым, наглым и, возможно, несправедливым. «Ведь я ничего не знаю об этом человеке, – подумала она – Совершенно ничего. Мне известно только то, что рассказал Сэм».

Она вновь встретилась взглядом с Ламартином. Все ее чувства говорили ей: кое-что из рассказанного Сэмом может быть неправдой. С другой же стороны, она не особенно хорошо разбиралась в людях, они представлялись в ее глазах совсем не теми, кем были на самом деле. «Джон был прав, – подумала она, – совершенно прав. Я не должна вмешиваться. Я не должна ничего говорить и делать». Приняв такое мудрое решение, она почувствовала, что у нее словно гора с плеч свалилась. Наконец-то Мэри расслабилась.

– Насколько я помню, Джини говорила, что вы сейчас тоже работаете для «Ньюс»?

– Да, но это будет продолжаться недолго.

– Вы сделаете доброе дело, если уговорите Джини уйти оттуда, – продолжила Мэри потеплевшим голосом. – Это совершенно ужасное и скандальное издание. Ну, может быть, не всегда, но мне не нравится их тон. А этот мерзкий новый редактор поручает Джини самые дурацкие задания. Пока он не пришел, ее дела шли так хорошо! Она не рассказывала вам, что пару лет назад получила две премии?

– Нет, этого она мне не говорила.

– Как похоже на Джини! Она подготовила серию прекрасных публикаций о коррупции на севере страны. Предыдущий редактор просто восхищался всем, что она делает. Он даже согласился послать ее за границу, в Боснию, а она всегда мечтала о такой работе. Бедняжка столько к этому готовилась, и вдруг…

– В Боснию? – нахмурился Паскаль. – Вы имеете в виду, что она хотела освещать военные действия?

– Вот именно. Как раз о такой работе она всегда мечтала. И она бы справилась. Джини прекрасный журналист и очень смелая девушка.

– В этом я не сомневаюсь. – Паскаль еще раз посмотрел в противоположную часть гостиной. Джини по-прежнему беседовала с Джоном Хоторном. После очередной ее реплики, которую Паскаль, конечно же, не расслышал, посол засмеялся.

– Дело в том, – тараторила Мэри, оседлав своего любимого конька, – что, хотя Джини ни за что в этом не признается, на нее оказал огромное влияние ее отец. Когда он уезжал, она была готова следовать за ним хоть на край света. Видите ли, ее мать умерла, когда Джини была еще совсем крошкой. Ей было два года и она ее совершенно не помнит. Когда я впервые увидела Джини, ей исполнилось только пять, но она была развита не по годам, очень хорошо читала и писала. Она даже сочиняла маленькие истории. Это, наверное, делают все дети, но она писала их и оформляла наподобие газетных статей, а потом показывала отцу. Вот только… Он никогда не проявлял к этому интереса. Однако это только укрепляло ее решимость. Она очень упорная, если что-то решила, то отговорить ее невозможно. Знаете ли, когда ей было только пятнадцать лет, Джини вдруг ушла из школы и кинулась в…

Мэри вдруг умолкла и покраснела. Она знала за собой эту черту: когда она начинала говорить о Джини, то не могла остановиться. Но дойти до такого! Оказаться такой дурой! Тут она поняла, что никогда бы не допустила подобной промашки, если бы, к ее вящему удовольствию, Ламартин не слушал ее с таким неподдельным вниманием. Она бы никогда так не опозорилась, если бы Ламартин до такой степени не отличался от того мужчины в Бейруте, каким она его представляла. Так или иначе, это случилось. Теперь нужно было выпутываться.

– Так куда же она кинулась? – вежливо спросил Ламартин.

– О Господи! – растерянно посмотрела вокруг себя Мэри. – Простите, я отлучусь буквально на секунду. Этот никудышный поэт, мой приятель, кажется, вконец измучил Лиз. Мне следует вмешаться…

И она умчалась прочь. Паскаль задумчиво проводил ее взглядом. Она понравилась ему. Более того, он узнал от нее много полезного, о чем сама Джини никогда бы не рассказала. И конечно же, Паскаль понял, что Джини ошибалась. Ее мачеха прекрасно знала о том, что произошло в Бейруте, а это значит, что Сэм Хантер не сдержал своего слова. Он обо всем рассказал Мэри. Кому же пересказала эту историю она?

Паскалю было тяжело оттого, что Мэри услышала всю эту историю в пересказе Хантера и теперь была настроена против него, но с этим уже ничего не поделать. Это объясняло то, как она встретила Паскаля, каким подозрительным и колючим взглядом изучала его. Мэри, вероятно, решила обезопасить себя от очередных ошибок и поэтому возвращалась к нему не одна, а в сопровождении Лиз Хоторн.

Представляя их друг другу, она произнесла приличествующие случаю фразы и растворилась. Паскаль рассматривал супругу посла. Чтобы видеть его глаза, ей пришлось задрать голову, ее чудесное лицо излучало напряженное, почти лихорадочное оживление.

– Я так рада познакомиться с вами, – произнесла она своим тихим, с придыханием голосом. Чтобы слышать все, что она говорит, Паскалю даже пришлось слегка наклониться. Лиз окинула его удивленным и несколько игривым взглядом. – Я видела кое-какие ваши фотографии, – продолжала она, – те, на которых изображена Стефани Монакская. Знаете ли, месье Ламартин, – погрозила она своим длинным пальцем с безупречным маникюром, – я была шокирована. У вас очень скверная репутация…

– Так расскажите мне о вашем отце, – обратился к Джини Джон Хоторн. – Просветите меня, а то мы с ним не виделись уже очень давно. Лет, наверное, пять или шесть.

– Он сейчас в Вашингтоне, – начала Джини.

– В Вашингтоне? Ах, ну да, конечно! Однако, по-моему, до меня доходили слухи о том, что он планирует новую книгу. Об Афганистане? О Ближнем Востоке?

– О Вьетнаме, – ответила Джини.

Она была уверена, что Хоторн знает все это не хуже ее, но по каким-то причинам – возможно, чтобы разговорить ее, – продолжает задавать вопросы.

– О Вьетнаме, Лаосе и Камбодже, – добавила она. – Прошло уже почти двадцать пять лет с тех пор, когда он там был. Теперь он хочет вернуться в те края и написать о переменах, произошедших там со времен войны. По-моему, отец считает, что именно там он работал лучше всего.

– Он ошибается, – резко произнес Хоторн. – Конечно, его репортажи из Вьетнама были выдающимися, так что Пулитцеровскую премию он получил вполне заслуженно. Но его последующие материалы ни в чем им не уступают. Я читал абсолютно все, что он писал во время войны в Персидском заливе, и даже использовал кое-что из его статей в своих выступлениях.

– Думаю, он не стал бы против этого возражать. Наоборот, даже был бы польщен.

– Может быть, может быть… У Сэма никогда не было времени для политиков, – улыбнулся Хоторн. – Самое замечательное заключается в том, что ему всегда удавалось раскрыть что-нибудь новенькое из того, что военные предпочли бы утаить. У них, как ни бились, никогда не получалось ни подкупить, ни заболтать его. Он обязательно должен сделать эту книгу о Вьетнаме. Он просто обязан ее написать. И если Сэм сделает ее, она обязательно будет продаваться… О, ваш бокал пуст. Позвольте мне что-нибудь налить вам. Белого вина?

Хоторн направился к столику с напитками в противоположном конце гостиной, по пути остановившись, чтобы переброситься парой слов со стоявшей неподалеку группой людей. Гости все прибывали, в гостиной становилось тесно. Джини огляделась и увидела, как ее мачеха ведет Лиз Хоторн по направлению к Паскалю и представляет их друг другу. Лиз протянула французу руку.

Затем Джини повернула голову и посмотрела вслед Хоторну. Его комплименты в адрес отца были приятны Джини, особенно замечание о том, что Сэм Хантер до сих пор пишет хорошо.

В то же время Джини чувствовала некоторую растерянность. Хоторну, без сомнения, нет нужды заискивать перед ней. Ради чего? И, разумеется, ни малейшего намека на это нельзя было заметить в его поведении. Манеры Хоторна были просты и естественны. Когда он впервые упомянул ее отца, – а сделал он это в самом начале разговора, – в его голосе сразу прозвучало неподдельное восхищение.

– Разве вы не знали, – спросил он, – что во Вьетнаме я смог остаться в здравом уме только благодаря вашему отцу? Он сопровождал мой взвод во время двух акций, которые нам было приказано провести. Как-то раз мы с Сэмом провели трое суток в одном окопе, под пулями. Он ел мой сухой паек, а я пил бренди из его фляжки. Тогда мне был двадцать один год, и я был перепуган до кровавого поноса. А ваш отец и бровью не повел. Он преподал мне урок, которого мне никогда не забыть. Уж не знаю, что это было – мужество или просто глупость. Так или иначе, нам с вашим отцом нашлось бы сейчас, что вспомнить.

«Обезоруживающая история», – подумала Джини. Восхищение ее отцом с элементами самобичевания, даже легкая непристойность относительно «кровавого поноса», чтобы показать, что Хоторн не является эдаким накрахмаленным снобом, – все рассчитано на то, чтобы завоевать ее расположение. И все же сказанное Хоторном прозвучало естественно и доверительно.

Джини задумалась. Она не была новичком, ей неоднократно приходилось брать интервью у знаменитых и могущественных людей, в том числе и у многих политиков, но Хоторн не был похож ни на одного из них. Он не пытался сконцентрировать разговор на своей персоне, а, наоборот, как бы уводил его от себя. И он не глазел по сторонам в поисках какого-нибудь собеседника поважнее Джини.

Все его внимание было сосредоточено на собеседнице. Он внимательно слушал ее и отвечал на каждый ее вопрос. Джини буквально кожей ощущала его внимательный, даже изучающий взгляд. Ей казалось, что внутри него формулируются быстрые и точные оценки. И еще ей казалось, что какому бы молчаливому тесту она только что ни подверглась, ей удалось его успешно пройти. Джини понимала, что если бы он счел ее дурой, не теряя ни секунды, просто развернулся бы и отошел.

Конечно же, имело значение и другое – знаменитое обаяние и шарм Хоторна, его умение заставить собеседника почувствовать, что тот является самым интересным человеком на свете. Может быть, и Джини подпала под власть этого обаяния? К сожалению, так оно и было, и Джини понимала это. Джон Хоторн нравился ей, и нравился давно.

Он уже возвращался с двумя бокалами в руках. Джини внимательно наблюдала за ним. Мог ли этот человек быть таким чудовищем, как его описывала Лиз Хоторн? Неужели именно его собирался разоблачить Макмаллен? Нет, решила Джини, по крайней мере, сейчас она в это не верит.

– Так расскажите мне, – начал Хоторн, вручая ей бокал, – почему вы работаете на «Ньюс». Николас Дженкинс, может быть, и увеличивает тираж газеты, но в то же время снижает ее качество, тащит ее вниз. Если он не будет осторожен, то потеряет подписчиков из числа среднего класса.

– Дженкинс прекрасно об этом знает. Он считает, что может ходить по натянутому канату, и поэтому постоянно пытается балансировать.

– Да, – улыбнулся Хоторн, – Дженкинс считает, что умеет ходить по воде аки по суху. Я, правда, не уверен, что это его амплуа. Поживем – увидим. По крайней мере, в Букингемском дворце он сейчас не слишком популярен, это уж точно. А судя по утренним газетам, и в Енисейском дворце тоже. Тот французский министр, которого он запечатлел на пленку, как я узнал, подал в отставку. Впрочем, это не самая большая потеря для мира. Расскажите-ка лучше, над чем вы работаете сейчас.

Вопрос был задан умело. Джини поняла, что ответ занял у нее слишком много времени.

– Над чем я работаю? Видите ли, это типичная статья в духе Дженкинса. Секс по телефону. Ну, сами знаете…

– Сам не знаю, но слышал, что такое существует. – Хоторн, казалось, был удивлен. – И вам нравится эта область исследований?

– Нет, совершенно не нравится. – Джини помолчала и подумала, что такое направление беседы может оказаться небесполезным. Она пристально посмотрела ему в глаза. – Пока что я просто прослушиваю магнитофонные записи, которые проигрываются по этим линиям.

– Вы находите их занятными?

– Нет, однообразными. То, что говорят эти девицы, чрезвычайно скучно Они описывают свои тела, свое нижнее белье…

– Неужели?

– Периодически они включают вибратор. Мне кажется, я смогла бы написать куда лучший текст.

– Правда? И почему же вы так считаете?

– Ну, может быть, я и ошибаюсь. Я женщина, а эти тексты рассчитаны на мужчин. Возможно, я просто не понимаю, что в них заводит мужчин.

– Наверняка понимаете. Вы же не дурочка.

До этого он, казалось, поддразнивал ее, но сейчас его голос прозвучал очень резко.

На секунду Джини показалось, что сейчас Хоторн скомкает и прекратит разговор. Он посмотрел в другой конец комнаты, где теперь сидели Лиз и Паскаль, но тут же, к удивлению Джини, повернулся к ней и продолжил уже гораздо более серьезным тоном:

– Любой мужчина, который прибегает к услугам таких телефонных линий, одинок. Он набирает этот телефон, желая получить нечто вполне определенное, вы согласны? Для того, чтобы обеспечить им это «нечто», проводились сотни исследований того, как мужчины реагируют на порнографию, и вам это должно быть хорошо известно. В отличие от женщин, реагирующих в основном на слова, мужчины откликаются на картинку, на зрительный образ. Таким образом, главная задача, которая стоит перед телефонными секс-линиями, заставить мужчину именно увидеть. Перед его глазами должно возникнуть то, что описывает женщина, и оно вовсе необязательно должно быть оригинальным. Порнография вообще не бывает оригинальной, в том-то вся и штука. Помимо того, – нахмурился Хоторн, – я полагаю, что мужчины, звонящие по этим телефонам, Испытывают два вполне определенных типа возбуждения. Во-первых, они, несомненно, выступают в роли подслушивающих, а подслушивание сродни подглядыванию. А во-вторых, – пожал он плечами, – мне кажется, то, что они звонят, дает им некую иллюзию власти, превосходства. Они ведь сами выбрали телефонный номер, а следовательно, и девушку. В любой момент этого общения они могут прекратить его, повесив трубку. Удовлетворение, не требующее никакой самоотдачи и хлопот. Секс на условиях мужчины. Секс с абсолютно незнакомым человеком.

Хоторн нетерпеливо взмахнул рукой.

– Многие мужчины нашли бы это весьма привлекательным для себя. Я предполагаю, что такие телефонные линии будут здесь процветать точно так же, как и в Америке, откуда они родом. Они не прогорят, это уж точно.

Джини опустила глаза. Интересная речь, выдержанная в безличном тоне, словно он читал лекцию перед аудиторией. Свои слова Хоторн сопровождал короткими прямыми взглядами, а под конец стал проявлять явное нетерпение, – то ли ему надоел предмет разговора, то ли собеседница.

– В любом случае это не та тема, над которой вам бы стоило работать, – сказал он так неожиданно и резко, что Джини даже вздрогнула. – Мэри часто говорила мне об этом, и она совершенно права. Дженкинс специально подсовывает вам такие темы, хотя вы гораздо лучше справились бы с другими.

– Это не раз приходило в голову и мне.

– Вот и отлично, – улыбнулся Хоторн. – Вы знакомы с Генри Мелроузом? Вам следовало бы поговорить об этом с ним и ясно рассказать ему о ваших предпочтениях.

Джини смотрела на Хоторна, не веря своим ушам. Генри Мелроуз – лорд Мелроуз – являлся владельцем «Ньюс».

– Нет, я никогда не встречалась с лордом Мелроузом, – сухо ответила она. – Репортеры его вообще редко видят. Когда он присутствует в здании, что, кстати, случается не часто, то все время находится у себя на Олимпе – на пятнадцатом этаже.

Хоторн снова улыбнулся Джини.

– Так встретьтесь с ним где-нибудь еще. Это не так уж сложно устроить. Вам он понравится. Генри Мелроуз необыкновенный человек. Во-первых, он очень умен, что не так часто встретишь среди владельцев газет, и ему далеко не безразлично, о чем пишут в его газетах. В отличие от Дженкинса, он прекрасно умеет отличить способного человека от бездаря. Кроме того, ему принадлежат несколько газет – и здесь, и в Америке. В конце концов, если вы будете разочарованы работой тут, зачем вам вообще оставаться в Лондоне? Почему не вернуться в Вашингтон, Нью-Йорк?

– Там я никогда не работала, – ответила Джини, – только в качестве внештатного автора. С тех пор, как я закончила школу, я работаю в Лондоне.

– Вот и измените это. Вырвитесь отсюда. Я уверен, что отец смог бы вам помочь. У него огромные связи.

– Именно поэтому я и не хочу там работать. Не желаю выезжать на репутации моего отца, а на Лондон она не распространяется.

– Простите.

Видимо, она говорила достаточно жестко, поскольку вновь почувствовала на себе оценивающий взгляд посла. Джини казалось, что за несколько минут до этого она немного упала в его глазах, может быть, потому, что не была знакома с Мелроузом, может, из-за своей застенчивости, но теперь ее акции снова пошли вверх. По крайней мере, голос Хоторна потеплел.

– Я понимаю вас, – начал он. – Сэм бывает просто невыносим, и мы все об этом знаем. Возможно, это касается всех отцов. К примеру, моего собственного… – Хоторн немного помолчал и продолжил: – Когда я был помоложе, мне приходилось с ним очень несладко и время от времени приходится до сих пор. В первую очередь из-за его грандиозных планов в отношении меня. Тем не менее мне повезло. Теперь я знаю, как строить с ним отношения. И, конечно, в этом мне очень помогла Лиз.

Хоторн улыбнулся и взял Джини под руку. Она вздрогнула, почувствовав прикосновение его пальцев к своему обнаженному локтю, но от нее не ускользнул оценивающий взгляд, которым он окинул ее платье.

– Кстати, у вас чудесный наряд, – сказал Хоторн. – Это тот самый рождественский подарок от Мэри, о котором она столько говорила?

– Да, он самый.

– Ее выбор оказался очень удачным. Цвет выгодно оттеняет ваши волосы. Теперь вам следует побеседовать с Лиз. Ей-то, я знаю, не терпится с вами поговорить. Мэри рассказывала вам эту историю – как она якобы уговорила меня сделать Лиз предложение? – Хоторн состроил удрученную гримасу. – Конечно же, полная чепуха Мой отец, в свою очередь, приписывает эти лавры себе. На самом деле я сам все решил, но предпочитаю не говорить об этом Мэри. Меня забавляет то, как она гордится собой, – улыбнулся он. – Мне очень нравится ваша мачеха. Знаете ли вы о том, что мы встретились с ней впервые, когда мне было всего десять лет? Она еще тогда начала меня безжалостно дразнить и продолжает заниматься этим до сих пор. Тому уже почти сорок лет.

Продолжая держать Джини под руку, он стал легонько увлекать ее в сторону. Теперь его лицо было повернуто в том направлении, где находилась его жена. Лиз сидела на диване, весьма возбужденно беседуя с Паскалем. Джини внимательно посмотрела на Хоторна. Он, как и большинство присутствовавших здесь мужчин, был в смокинге. Его светлые волосы лежали естественно, легкий загар покрывал кожу, мужественное лицо было абсолютно непроницаемым. Точно так же он выглядел и в тот момент, когда появился в этой гостиной, и тогда, когда она встречалась с ним, еще будучи ребенком. «Я не продвинулась ни на шаг, – удрученно подумала девушка. – Я ничего не сумела разузнать».

Затем она заметила, что Хоторн нахмурился, и проследила за его взглядом. Он смотрел на Лиз и Паскаля, которые сидели на диване, с головой погруженные в разговор. Паскаль выглядел свободным и раскованным гораздо в большей степени, чем на протяжении всех предыдущих дней. Глаза его были устремлены на Лиз, в них читалось пристальное внимание.

– Нет, – донеслись до Джини его слова, брошенные в ответ на какую-то реплику Лиз. – Нет. C'est impossible.

Женщины любят такие предсказания. И, возможно, кое-кто даже верит им. Но только не вы.

Лиз засмеялась. Она подалась вперед и снова заговорила Хоторн остановился. Некоторое время он неподвижно стоял, наблюдая за своей женой, а затем повернулся к Джини.

– Возможно, сейчас не лучший момент прерывать их беседу. Судя по всему, Лиз оседлала одного из своих любимых коньков.

– И что же это?

– Астрология, карточные гадания, судьба, рок… – посмотрел он на Джини. – И всякая прочая чертовщина. Если ваш друг не проявит осторожность, – а судя по всему, он ведет себя неосмотрительно, то примерно через… – Хоторн взглянул на часы, – примерно через три минуты Лиз предложит ему погадать по ладони.

– Она часто это делает? – неуверенно взглянула на него Джини.

Хоторн не казался ни раздраженным, ни смущенным. Теперь он отпустил руку девушки и смотрел на нее как-то по-другому, упрямым и внимательным взглядом. Она видела, как его взгляд скользит от воротника ее платья к волосам, затем исследует ее рот, глаза. Внезапно он ослепительно улыбнулся и, словно повернув какой-то выключатель, обрушил на нее всю лавину своего легендарного обаяния и шарма. «Значит, вот как это делается, – подумала Джини. – Когда его жена флиртует, начинает флиртовать и он».

– Очень часто, – ответил Хоторн. – Боюсь, Лиз на полном серьезе верит во всю эту чепуху. У нас обоих дни рождения в январе. Когда мы впервые повстречались, она сказала мне, что это предзнаменование… Тогда мы были еще такими молодыми. Кстати, что касается дней рождения, то до моего осталась пара недель. В нашем доме в Оксфордшире состоится прием. Там будет и Мэри, и Генри Мелроуз. Вы обязательно должны прийти, Джини. Теперь, когда нам с вами наконец удалось познакомиться по-настоящему, мы должны компенсировать потерянное время. Ага, вот видите? Ровно три минуты…

Он показал в сторону Лиз, которая уже держала ладонь Паскаля в своей руке и показывала ему на какие-то линии. Паскаль, казалось, воспринимал все это совершенно серьезно.

– Специально для этого сюда прилетают и мой отец, – продолжил тем временем Хоторн, – и мой брат Прескотт, и мои сестры. Вы непременно должны прийти, я скажу об этом Лиз. Ей будет только полезно, если в Лондоне у нее появятся друзья помоложе. – Он снова взял Джини под руку и повлек ее вперед. – А то все эти официальные приемы и расшаркивания на самом деле не в ее вкусе. Да и не в моем тоже. К сожалению, мне приходится с этим мириться, и свободного времени у меня остается в обрез. Слишком много встреч, всех этих чертовых выступлений. Сейчас, конечно, учитывая все то, что творится на Ближнем Востоке…

– А вы не находите это обременительным? Я имею в виду все, что связано с обеспечением вашей безопасности. Ведь вы, похоже, ни на минуту не можете остаться в одиночестве?

– Наоборот. Это как раз напоминает мне о том, насколько я одинок.

Тон, которым были сказаны эти слова, заставил их прозвучать совсем по-иному – искренне и глубоко, но уже в следующую секунду он стал прежним – напористым, властным и лишенным эмоций.

– Как бы то ни было, к этому привыкаешь. Это неотъемлемый элемент занимаемого мной положения.

Они уже подошли к дивану, на котором сидели Лиз и Паскаль. Паскаль поднялся. Рядом с ними вновь возникла Мэри. Лиз Хоторн также встала и тепло поздоровалась с Джини. Она крепко сжала ее руку и посмотрела на девушку взглядом, который той показался смущенным и даже каким-то странным.

– О, я так рада наконец познакомиться с вами по-настоящему! – сказала она своим мягким, с придыханием, голосом. – Я так много слышала о вас. От Мэри, конечно же, и от Джона.

Хоторн улыбнулся.

– Боже Милостивый, – сказал он, – да Джини даже и не вспомнит о тех временах, когда мы с ней встречались. Это было так давно! Но мы с вами, Джини, однажды действительно встречались. В Кенте, в доме у Мэри. Вы как раз собирались возвращаться в школу.

– Я помню, – кивнула Джини.

Лиз отпустила ее руку. Стоя рядом с ними, Мэри пыталась представить друг другу Джона Хоторна и Паскаля. Когда ей удалось наконец привлечь к себе внимание посла, он в упор посмотрел на француза и крепко пожал ему руку.

– Ламартин? – задумчиво переспросил он. – Знакомая фамилия. Ах да, конечно же, я видел ее в утренних газетах. Простите, ради Бога!

Он уже отворачивался. На лице Мэри появилось странное выражение, будто она почувствовала себя виноватой. Лиз так крепко сжала в руках свою крохотную сумочку, что костяшки ее пальцев побелели.

– Лиз, – бросил ей муж через плечо, – боюсь, у нас осталось всего пять минут. Нам пора домой. Я только перемолвлюсь словечком с Мэлоуном.

И с этими словами он бесцеремонно развернулся к ним спиной.

Ровно через пять минут Хоторны направились к выходу. Джини хотела задержаться, чтобы успокоить Мэри, но Паскаль покачал головой и взял ее под руку.

– Нет, – сказал он, – пошли сейчас. Я хочу уйти одновременно с ними.

В прихожей набилась уйма народу. Там была Мэри, Хоторны, там были двое артистов, тоже собравшихся уходить. Возле двери возвышался огромных размеров телохранитель, попискивание портативной рации раздавалось и снаружи.

– Мэлоун, – обратился к верзиле Хоторн. Охранник кивнул, приоткрыл дверь и, буркнув туда что-то неразборчивое, снова закрыл ее.

Хоторн помогал жене надеть шубу. Джини замерла и чуть не вскрикнула, но Паскаль предупреждающе сжал ее руку. Лиз застегнула шубу и с улыбкой повернулась к Мэри.

– Ну разве она не божественна! Джон подарил мне ее на день рождения. И ожерелье тоже. – Она повернулась к мужу и наградила его благодарным поцелуем. – Он так балует меня!

– Ничего подобного, дорогая, – улыбнулся он ей в ответ, – ты заслуживаешь и большего.

Хоторны еще раз поблагодарили хозяйку, пожали руки двум артистам и откланялись. Прихожая пришла в движение, после чего Мэлоун открыл входную дверь и быстро вышел. Двинулись еще две тени, стоявшие до этого на нижних ступенях крыльца. Снова послышалось попискивание их раций. Паскаль и Джини смотрели, как Хоторны в сопровождении двух теней спустились по ступеням и сели в свой длинный черный лимузин. Мэлоун продолжал стоять на верхней ступеньке и исследовать глазами улицу. Когда машина тронулась, он поднял руку и неразборчиво произнес что-то в микрофон на запястье. Лимузин скрылся из виду, и на положенном отдалении в двадцать метров за ним последовала вторая машина.

С легкостью, удивительной для человека подобных размеров, Мэлоун сбежал по ступеням. К крыльцу уже подъехал третий автомобиль. Мэлоун прыгнул в него, и машина резко рванулась вперед.

– Ничего не говори, – прошептал Паскаль, склонившись к уху Джини. – Ни слова. Подожди, пока мы не окажемся на улице.

Они также попрощались с Мэри и, поблагодарив ее, вышли из дома. Паскаль взял девушку под руку. Быстрым шагом они пошли в сторону, противоположную той, где Джини припарковала свою машину. Убедившись, что за ними никто не следует, Паскаль резко дернул ее за руку и втащил в глухой переулок. Там он остановился и повернул к Джини взволнованное и побледневшее лицо.

– Ты видела?

– Шубу? Конечно. Ты полагаешь, я могу не заметить соболиную шубу до пола?

– А ожерелье? Ты видела жемчужины?

– Нет.

– Потому что застежка была у нее на шее. Ее можно было разглядеть только сзади. Я еще раньше заметил. Золотая застежка с неограненным рубином. И шубу, и ожерелье она получила от мужа в качестве подарков на день рождения. Сегодня же ее день рождения, Джини!

– Я знаю, Мэри говорила об этом.

– Ну так вот, – Паскаль вынул из кармана сигареты и, прислонившись к садовой ограде, закурил. – Не правда ли, посол, ее муженек, щедрый человек? Жемчужное ожерелье! Соболиная шуба! Интересно только, сообщил ли он женушке, кто носил все это до нее?

– Подожди, Паскаль. Ты уверен насчет ожерелья?

– Разумеется. Более того, мы были правы, прослушивая тогда эту магнитофонную запись. Она боится, она в напряжении. Даже твоя мачеха заметила это. Мэри дважды подходила и спрашивала Лиз, лучше ли та себя чувствует.

– Мне она не показалась больной, – бросила Джини быстрый взгляд, на Паскаля. – Когда она изучала твою ладонь, то выглядела вполне нормально.

– Откуда ты знаешь? – Его ответный взгляд тоже был колючим. – Ты ведь была настолько погружена в беседу с Хоторном, что просто не замечала ни черта вокруг себя!

– Что ж, я, по крайней мере, не заигрывала с ним, чего нельзя сказать о тебе и Лиз…

– Неужели? Не заигрывала? Но с каким вниманием ты его слушала! Впитывала буквально каждое слово! Я заметил, как он на тебя глядел, видел, как он взял тебя под руку…

– Да не будь же ты таким дураком! Конечно, я его слушала! Именно за этим я сюда и пришла – чтобы составить хоть какое-то представление об этом человеке.

– Отлично! Великолепно! И какое же представление ты о нем составила?

– Если хочешь знать, мне он понравился. В целом. Он довольно властный, но это вполне объяснимо. Если бы ты сам попробовал с ним поговорить вместо того, чтобы торчать на диване и выслушивать предсказания своей судьбы, возможно, он бы и тебе понравился.

– Если бы я попробовал с ним поговорить? Господи, да ты совсем ослепла! – Паскаль возмущенно воздел руки. – Разве ты не видела, что произошло, когда Мэри представила нас друг другу? Как только он услышал мою фамилию, его тут же не стало, он растворился. А жене дал команду «к ноге».

– Удивительно еще, что он не сделал этого раньше, – огрызнулась Джини. – Я никогда не видела ничего романтичнее: сидят двое голубков на диване и перешептываются…

– Она не шептала, просто у нее тихий голос, вот и все.

– Шептала… Взяла твою ладонь на глазах у всех. Я видела, как ты поплыл, Паскаль. Мне не хочется разочаровывать тебя, но она, как выяснилось, делает это постоянно…

– Правда?

Голос Паскаля, такой возбужденный еще мгновение назад, стал вдруг опасно холодным.

– Да, черт побери, делает! – продолжала Джини. – Мне сказал об этом сам Хоторн. Он слышал, что она болтала обо всей этой хреновине, про гороскопы, астрологию и прочий бред. И сказал мне, что через три минуты она станет предсказывать тебе судьбу по руке. Он не ошибся ни на одну секунду.

– Действительно? Как умно с ее стороны!

– С ее стороны?! – уставилась на него Джини. – Почему?

– Потому что она сделала именно то, что он от нее ожидал, а после этого он перестал обращать на нее внимание. Вместо этого он переключился на тебя.

– Прекрати! Он этого не делал! Между нами был обычный, нормальный разговор. Мы говорили о работе, о моем отце. Они знакомы еще по Вьетнаму.

Паскаль нетерпеливо взглянул на девушку.

– Ну разумеется. Он тебя просто очаровал, это было заметно с той самой минуты, как мы туда вошли. Значит, он говорил о твоем отце? Он просто подбивал под тебя клинья. Неужели ты сама этого не видишь, Джини?

– Нет, не вижу. Я же говорю, он мне понравился. Он показался мне честным человеком. Прямым. Умным. Мне он понравился, вот и все. Кончено!

– Значит, теперь ты настроена в его пользу, не так ли? Но ты ведь не можешь объяснить эту шубу, этот жемчуг…

– Нет, не могу. К ты тоже не можешь. Сами по себе они еще ничего не доказывают…

– Но очень многое предполагают.

– Слушай, – вздохнула Джини. – Единственное, чего я хочу, это сохранить хоть какие-нибудь спасительные сомнения на его счет. В отличие от тебя, я хочу считать его невиновным до тех пор, пока не будет доказана его вина. Это один из тех случаев, когда у тебя спонтанно возникает неприязнь к тем или иным людям. Точно так же ты невзлюбил с первого взгляда моего отца…

– Я не верю собственным ушам! – Паскаль развернулся и стал расхаживать вперед и назад. – Чудесно! Замечательно! – произнес он, встав спиной к девушке. – Позволь мне убедиться в том, что я понял тебя правильно. Теперь ты сравниваешь Хоторна со своим отцом. Так?

– Нет, черт возьми, не сравниваю! – со злостью парировала Джини. – Разве я это говорила? Нет. Я сказала о спонтанно принимаемых тобой решениях, которые…

– Я не принимаю спонтанных решений.

– Нет, принимаешь. А как же Лиз? Ты всего разок посмотрел на нее и сразу же сдался. Конечно, ведь Лиз это бедное, запуганное существо, которое нуждается в защите! Но мы этого не знаем, Паскаль. Вполне возможно, что всю эту историю затеяла именно Лиз. Или Макмаллен из-за нее. Все это может оказаться одной большой ложью – с начала и до конца.

– По-твоему, я этого не знаю? Зачем, по-твоему, мне говорить с глупой женщиной столько времени? Почему, ты думаешь, я так внимательно слушал ее? Ты полагаешь, мне и вправду было интересно целый час выслушивать эту галиматью про гороскопы и лекции о поворотах судьбы? Господи, неужели ты совсем меня не знаешь?

– Со стороны не казалось, что тебе было скучно, Паскаль.

– Может быть, ты все-таки замолчишь и дослушаешь? – сказал он, быстро подойдя к ней и сжав ее руку.

– Нет, не замолчу. Я наблюдала за тобой, Паскаль. И я никогда в жизни не видела, чтобы ты так себя вел. Я… – Она замолчала Теперь их с Паскалем разделило лишь несколько сантиметров. Он смотрел прямо в ее глаза.

– Хочешь что-нибудь добавить, Джини? Или все же успокоишься и выслушаешь меня до конца?

– Нет, не успокоюсь. И у меня еще есть очень многое сказать.

– Что ж, хорошо, – вздохнул Паскаль. – Тогда поступим следующим образом. Я сам успокою тебя.

Паскаль притянул девушку к себе и поцеловал ее. Движения его были так стремительны, что он застал Джини врасплох.

– А теперь, – сказал он, отступив от нее на шаг, – ты меня выслушаешь и не будешь перебивать до тех пор, пока я не закончу. Во-первых, Лиз Хоторн действительно была в напряжении. Она была какой-то дерганой, странной, может быть, даже наглоталась таблеток. Во-вторых, служба безопасности, судя по всему, находится в состоянии повышенной готовности, поскольку дом буквально кишел телохранителями. Снаружи стояло три автомобиля и двое охранников. Внутри, в прихожей, сидел мужчина по имени Мэлоун, а возле второй двери, ведущей из гостиной, стоял еще один. Все это очень необычно, я никогда не видел ничего подобного во время частных вечеринок. В-третьих, Лиз Хоторн была взволнована из-за этих двоих – в прихожей и гостиной. Она все время переводила взгляд то на них, то на своего мужа. Ей будто казалось, что за ней следят. В-четвертых, Хоторн действительно ни на секунду не спускал с нее глаз. Большую часть времени, пока вы разговаривали, ты стояла к нам спиной, но он все это время смотрел на нее. Все это, Джини, – все это! – делает еще более знаменательным то, что она совершила, погадав по моей руке и таким образом заставив наконец своего чертова муженька отвернуться. Вот что она мне дала, Джини. Смотри.

В свете уличного фонаря Паскаль протянул девушке крохотный кусочек бумаги.

– Теперь-то ты понимаешь, – продолжил он, – зачем женщина гадала мне по руке? Все было проделано безупречно, Джини, я ничего не понимал до тех пор, пока не почувствовал в своей руке эту бумажку. Все произошло в долю секунды. Ну так что? Заглянем в эту записку?

Паскаль подвел Джини поближе к фонарю, развернул бумажку и разгладил ее. Там, напечатанное на машинке, было одно слово: «Воскресенье», а чуть ниже – адрес.

Воцарилось молчание. Джини поежилась.

– Макмаллену не удалось раздобыть адрес, по которому должно состояться очередное воскресное «мероприятие», – сказал Паскаль, – а вот она смогла это сделать. С риском для себя.

Джини внимательно изучала адрес.

– Ты знаешь, где это, – спросила она Паскаля. – Это же в пяти минутах ходьбы от Риджент-парка. В пяти минутах от официальной резиденции американского посла, от дома Хоторна, Паскаль. По пути домой мы можем взглянуть на это местечко.

Сев в машину, они поехали на север, пересекли Риджент-парк и свернули на Авеню-роуд. По обеим сторонам дороги возвышались огромные дома.

– Где-то здесь, – без всякого энтузиазма произнес Паскаль. Их вид напомнил ему о доме Элен, о том месте, где она жила.

– Богатые дома. Дома нуворишей, – сказала Джини. – Посмотри на эти.

Они проехали мимо особняков в викторианском стиле с белыми оштукатуренными стенами. Следом за ними пошли огромные кирпичные дворцы, выстроенные гораздо позже. Все они были оснащены хитроумными сигнализациями, окна первых этажей были забраны решетками.

– Я думаю, покупая их, люди таким образом делают надежные вложения капитала, – объясняла Джини, – вот отчего половина этих домов пустует. Ага, это известная клиника, здесь делают аборты. Как-то раз я брала интервью у ее шефа. По-моему, нам нужен следующий поворот направо… – Она сбавила скорость. – Черт, здесь же тупик!

– Неважно. Поворачивай, доезжай до конца, там развернешься.

В тупике находилось шесть домов, по три с каждой стороны. Дом, который был им нужен, стоял в самом конце тупика и был старинной постройки. Они рассматривали его белые оштукатуренные стены, причудливое готическое крыльцо, пристроенное сбоку. Остальная часть дома была скрыта густыми зарослями лавровых деревьев. Как и большинство домов здесь, этот был не освещен. В темном тупике одиноко горел единственный уличный фонарь.

Джини выехала обратно на основную дорогу. На пути в Айлингтон они почти не разговаривали. Войдя в ее квартиру, Паскаль молча постелил себе на диване и все в том же молчании принялся упаковывать чемодан. Джини наблюдала за ним.

– Завтра в Венецию? – спросила она.

– Да. Самолет в девять утра. Нам придется выехать около семи, так что тебе лучше поспать.

– Может, нам удастся найти Макмаллена, – произнесла она, – и тогда он сможет объяснить…

– Может быть, – выпрямился Паскаль. Он красноречиво обвел комнату глазами и, повернувшись к ней, предупредил: – Не здесь.

Джини тоже оглядела комнату, которая теперь вполне могла таить скрытую опасность. Ей хотелось спросить Паскаля, почему он ее поцеловал и чувствовал ли он при этом то же, что и она, но не решилась сделать этого в комнате, стены которой могли иметь уши.

Джини казалось, что она видит ответ на его лице и в той решительности, с которой он укладывал вещи, но она не была уверена до конца. Возле двери в спальню она задержалась. Паскаль выпрямился и посмотрел на нее.

– Ты сделал это только для того, чтобы я замолчала? – спросила она наконец.

– Нет, – улыбнулся он. – Я давно об этом думал. Depuis mercredi, tu sais. Depuis douze ans…

И он отвернулся к своему чемодану. Джини вошла в спальню и закрыла за собой дверь.

Две фразы, сказанные по-французски, звучали в ее ушах вновь и вновь. «С той самой среды, – повторяла она про себя. – Все эти двенадцать лет».