В субботу утром Мэри встала ни свет, ни заря. На ужин должны были пожаловать двадцать человек. Она больше не могла позволить себе валяться в постели, поскольку накормить двадцать ртов – нелегкий труд, и, чтобы подготовиться к этому, нужно много часов. Мэри, впрочем, это не пугало. Она всегда любила готовить. Частенько она с грустью вспоминала годы жизни, проведенные в различных посольствах за рубежом, роскошь, окружавшую ее родителей, а потом и ее саму и мужа: целая армия поваров, секретарей, дворецких и помощников. Единственной ее заботой тогда было рассадить приглашенных и должным образом одеться. Она вспоминала все те годы, которые провела за развлечением бесчисленных гостей, и ни на секунду не пожалела о том, как она прожила их.

Сейчас ей предстояло составить меню на сегодняшний вечер. Она уже почти все продумала, но в глубине ее сознания жило какое-то беспокойство, не имевшее ничего общего ни с меню, ни с самим ужином, беспокойство, которое мешало ей сосредоточиться, вселяло неуверенность и даже тревогу. Мэри открыла дверцу холодильника и внимательно изучила его содержимое. Когда она была рассеянной, все валилось у нее из рук. «Сосредоточься, – приказала Мэри, – думай об ужине и не дергайся, от этого будет только хуже».

Первым делом, как она планировала, надо будет подать копченую лососину, потом – блюдо, которое неизменно пользовалось успехом: фазан в кальвадосе с яблоками. И наконец десерт. Мэри всегда испытывала слабость к сладкому, и хотя ее не разделяли некоторые из приглашенных, как, например, Лиз Хоторн, Мэри хотела, чтобы у гостей был выбор. Персики в красном вине и с корицей будут великолепны и похожи на рубины, а еще – любимый ею шоколадный мусс.

Мэри повязала фартук и, напевая себе под нос, начала приготовления, чувствуя, что уже немного успокоилась. Она твердо решила, что ужин непременно удастся. Во-первых, никаких особых хлопот с приготовлениями, а во-вторых, это меню возвращало ей счастливые воспоминания о Ричарде. Удивительно, как вкус пищи может возрождать воспоминания о минувшем счастье и любви. Помимо всего прочего, она сделала тщательный подбор гостей. Будут, конечно, и скучные гости, но они могут оказаться полезными для Джона Хоторна и, откровенно говоря, именно по его просьбе и были приглашены.

– Экий ты интриган, – засмеялась Мэри, когда он перечислил ей их имена.

– Естественно, – парировал он. – Я теперь дипломат, а это занятие неотделимо от интриг. Ты сама это знаешь, Мэри.

– Ты уже родился интриганом с характером Макиавелли, Ричард всегда это говорил.

– Хочешь жить, умей вертеться, – в своей обычной манере отшутился Джон. – Помимо того, в моем нынешнем положении быстро учишься прикрывать собственную спину.

И действительно, думала Мэри, для любого человека, ведущего светский образ жизни, необходимо иметь хорошо развитое чувство опасности. То же самое сказали бы и ее отец, и муж. Некоторый цинизм в таких случаях просто необходим. И довольная собой, она начала натирать на терке шоколад для мусса, изредка рассеянно отправляя в рот маленькие его кусочки. Затем вынула из холодильника сливки, яйца и апельсин, который придавал муссу дополнительную пикантность. Разбив яйца, она принялась взбивать белки, позволив мыслям вернуться назад, к более счастливым дням ее жизни.

Этот рецепт дала ей одна из тетушек Ричарда, которая на протяжении сорока лет жила в эмиграции в Провансе. У нее был изумительный дом на склоне холма, к которому вела дорога, усаженная огромными кустами розмарина и лаванды. Однажды Ричард сорвал для нее веточку лаванды, размял ее в пальцах и протянул Мэри. Она с наслаждением вдохнула терпкий, сухой и душистый аромат. Он тогда сказал: «Для меня – это запах Франции, французского юга…»

Мэри отложила в сторону терку. «Больше от этого прятаться нельзя, – подумала она. – Нужно посмотреть этому в глаза, решить, что делать дальше». Должна ли она дать понять этому французу, что она знает о его поведении в прошлом, или этого делать не стоит? Следует ли сказать ему, что она знает, кто он такой и что собой представляет?

Разволновавшись, Мэри сварила себе кофе и нарушила жесткое правило, закурив сигарету утром. Сидя за кухонным столом, она уставилась в пространство невидящим взглядом – расстроенная и несчастная.

Мэри была уверена, что когда Джини, ничего не подозревая, назвала имя Ламартина, она среагировала слишком поспешно. Мэри не сомневалась, что смогла скрыть от Джини растерянность, которая охватила ее в ту секунду. Мэри даже погордилась собой немножко. Она знала весьма скромную цену своим актерским способностям, а Джини была очень проницательна, но при всем том Мэри все же являлась дочерью и женой дипломатов. При необходимости она умела вполне неплохо использовать приемы из арсенала светских уловок. Возможно, ей самой это и не доставляло удовольствия, поскольку она не выносила лжи, и тем более не могла врать Джини, которую любила без памяти. Тем не менее ее в свое время научили искусству прятать скуку и неприязненное отношение, и точно так же ей удавалось маскировать свое волнение. Еще в детстве она научилась лгать «на голубом глазу», освоила технику вежливых отговорок и уклонения от опасных тем. В прошлом она применяла все это на сотнях дипломатических приемов. В прошлую среду, когда Джини взорвала перед ее носом бомбу, назвав имя Паскаля Ламартина, именно эти навыки пришли ей на выручку. Нет, Джини не могла ничего заподозрить, в этом Мэри не сомневалась. Она знала, что ее болтовня о paparazzi была совершенно идиотской, но в данных обстоятельствах это было как раз то, что нужно. Этот бессмысленный треп достиг своей цели, позволив Мэри собраться с мыслями. Теперь, к сожалению, время заканчивалось. Она, наконец, должна была решить, как вести себя при встрече с Паскалем на сегодняшней вечеринке.

После того, как Джини уехала от нее в среду вечером, Мэри никак не удавалось уснуть. Полночи она ворочалась без сна, а на следующий день оказалась на приеме во французском посольстве. Джон Хоторн пришел туда без жены и после приема подвез ее домой. Согласившись зайти к ней на стаканчик виски, он увидел, что Мэри не на шутку встревожена, и стал вежливо расспрашивать ее… Некоторое время она не хотела говорить с ним на эту тему, но потом сдалась и облегчила душу…

Ну и что ж, думая об этом сейчас, Мэри не испытывала угрызений совести. За всю свою жизнь Джон ни разу никого не подводил. Что же касается ее самой, то, заботясь о Джини, она никогда и никому не рассказывала этой истории, и теперь, когда слова полились наружу, Мэри испытывала огромное облегчение. Ей казалось, что самое неприятное во вдовстве – это необходимость брать на себя ответственность за принятие решений. Ей до боли не хватало умения Ричарда слушать, его поддержки, его спокойных и мудрых советов.

Этот провал в ее жизни постепенно начинал заполнять собой Джон Хоторн, и за это Мэри испытывала к нему невыразимую благодарность. Даже более жесткий, чем ее покойный муж, – хотя Ричард тоже умел быть твердым, – Джон Хоторн тем не менее обладал многими качествами, которые когда-то были присущи Ричарду. Он завоевывал сердца людей своим умением слушать. Те, кто его любил, считали, что именно в этом заключался источник его обаяния, те, кто его недолюбливал, утверждали, что именно этому качеству он обязан своими успехами. Кроме того, как выяснила за последние несколько лет Мэри, Джон Хоторн был добрым, щедрым и остроумным человеком. Он говорил без обиняков, он не опускался до лести и фальшивых утешений. Он давал прямые и честные советы, даже если в данном случае Мэри хотела бы слышать совсем другое, и впоследствии она всегда убеждалась, что советы его оказывались верными. Сдержанный человек, думала она теперь, умный человек, который за прошедший год постепенно завоевал ее сердце. Как ей повезло, что у нее есть такой друг! Какое счастье, что она может рассчитывать на его защиту и доверие!

– Ты хочешь сказать, что Джини знала этого человека раньше? – задумчиво спросил он.

– Более того. Все гораздо хуже. О Боже мой, Джон, что же мне делать! Если об этом узнает Сэм, он будет вне себя.

Джон, знавший в прошлом ее бывшего мужа, сухо улыбнулся.

– Да уж, на Сэма, когда он злится, стоит посмотреть. В таких случаях я посоветовал бы любому держаться от него подальше.

– О Джон, я не знаю, с чего начать. Джини даже не догадывается, что мне все известно. Все это было так ужасно! Сэм и этот парень, Ламартин, подрались. Подрались по-настоящему! У Сэма был подбит глаз и сломано ребро. А Джини – бедная Джини! – она была так несчастна на протяжении многих месяцев. Я была в ужасе, поскольку думала, что она беременна, но, слава Богу, я ошиблась. Я твердила себе, что она непременно доверится мне, но она не обмолвилась ни словом, вплоть до сегодняшнего дня. Вот как глубоко в ней все это сидит. А теперь этот проклятый француз появился вновь, и я знаю, что ее все еще тянет к нему. Я вижу это по ее лицу, Джон. Что же мне делать: промолчать или вмешаться? Должна ли я сообщить Сэму, что этот Ламартин появился снова? Когда-то он взял с меня такое обещание, но ведь с тех пор прошло уже двенадцать лет! Теперь это выглядит глупо. В конце концов Джини уже взрослая. Все мы бессильны и можем лишь давать ей советы. Я подумала, что, возможно, этот Ламартин даст задний ход, если в субботу вечером я ему что-нибудь скажу? Но это только в том случае, если он до сих пор испытывает к Джини какие-нибудь чувства, а мне лично кажется, что это не так.

Задохнувшись от волнения, Мэри умолкла и повернулась к собеседнику.

– Ты сам видишь, единственное, что меня заботит, это Джини. Она гораздо беззащитнее, чем кажется на первый взгляд. Я не выдержу, если ей вновь причинят боль. Тогда он сделал ей так больно, Джон, и совершенно очевидно, что ему было на нее плевать. Откуда берутся такие мужчины? Откуда?

– Не знаю, Мэри, – ответил Хоторн, подарив ей удивленный и преданный взгляд. – Я мог бы дать тебе лучший совет, если бы ты сбавила обороты и рассказала мне всю эту историю с самого начала. Мне на все понятно. Мы говорим о совращении или о любовном романе?

– Разумеется, о совращении, – возмутилась Мэри. – Все это происходило двенадцать лет назад. Джини тогда было всего пятнадцать.

Теперь удивление исчезло с лица Хоторна и оно стало серьезным. Он подался вперед и стал слушать, не пропуская ни единого слова. История в том виде, в каком ее излагала Мэри, оказалась длинной, но он ни разу не прервал ее.

– Это случилось тем ужасным летом, – начала Мэри. – Летом восемьдесят второго. Для меня это был страшный год, один из самых тяжелых. Сэма я не видела уже сто лет, он был в Бейруте…

Мэри продолжала рассказывать: о телефонном звонке от директрисы школы, где училась Джини, о необходимости общения с полицией, об облегчении, которое она испытала поздно ночью, года Джини позвонила ей из отеля «Ледуайен» и сообщила, где находится. Она поведала и о разговоре, состоявшемся той же ночью с Сэмом, который был уже слегка пьян – на уровне трех бурбонов, как определила Мэри. Сэм небрежно успокоил ее, сказав, что с Джини все будет в порядке и он не спустит с нее глаз, но волнение Мэри от этого не уменьшилось. Бейрут был опасным местом, а Сэм Хантер никогда в жизни не утруждал себя заботой о дочери.

– Прекрати паниковать, Мэри, – заявил ей Сэм. – Коли она уже здесь, то пусть поживет немного. Может быть, после этого у нее появится хоть капля здравого смысла. Представляешь, что она несет? Говорит, что хочет стать журналисткой. Господи Боже!

– Она говорит это уже на протяжении пяти лет, Сэм. Если бы ты в тех редких случаях, когда видишься с ней, хоть изредка слушал ее, то знал бы об этом.

– Послушай, Мэри, ведь мы говорим о ребенке! О шестнадцатилетней девчонке…

– Пятнадцатилетней, Сэм. Шестнадцать ей исполнится только через четыре недели.

– Пятнадцать, шестнадцать – какая разница! – Его голос потонул в шуме помех на телефонной линии.

– …Журналисткой, видишь ли! – услышала Мэри, когда посторонний шум пропал. – Ну что ж, пусть увидит, что значит быть репортером. Гарантирую, что через неделю она уже будет дома.

Глядя в огонь камина, Мэри подумала, а потом продолжила свой рассказ. Сэм, конечно, ошибся. Прошла одна неделя, пролетела вторая. Она сама пыталась дозвониться до них, но телефон Сэма в Бейруте не отвечал, а Джини, похоже, даже не заходила в номер.

Мэри рассказала, как ежедневно чуть ли не под лупой изучала газетные репортажи из Бейрута. И вот в один прекрасный день без всякого предупреждения на пороге ее дома возникли Сэм и Джини. Было десять утра, их рейс задержался. Мэри услышала, как перед ее домом в Кенте остановилось такси, и выбежала, сгорая от нетерпения увидеть их лица и задать десятки накопившихся вопросов. Выбежала и замерла.

Лицо Джини было белым и по нему катились слезы. Сэм выглядел весьма воинственно и без устали сквернословил. У него была разбита скула, над глазом красовался шрам с наложенными на него десятью швами, и он заметно хромал. Сэм наполовину втолкнул, наполовину втащил Джини в прихожую.

– Вот так, – прорычал он, – а теперь отправляйся в свою комнату и оставайся там, черт бы тебя побрал! Выйдешь только тогда, когда я тебе разрешу, и ни секундой раньше! Господи Иисусе, Мэри, я не спал всю ночь. Налей что-нибудь выпить, ладно? Только побольше!

Джини, не оборачиваясь, бегом взбежала по лестнице наверх, где располагалась ее спальня. В отдалении грохнула дверь. Сэм и Мэри перешли в гостиную, и он закрыл за ними дверь. Мэри изумленно смотрела на бывшего мужа, а он выпил залпом полстакана бурбона и только тогда перешел к делу.

– Хочешь узнать, в чем дело? Интересуешься, что случилось? Прекрасно, я тебе расскажу. Случился мужик. Его зовут Паскаль Ламартин. Чертов французишка! Фотограф. Из тех придурков, что всюду шляются с «лейкой» на брюхе. Вот что случилось. Возьми себя в руки, Мэри: он ее трахал. Он день и ночь трахал Джини на протяжении нескольких недель…

Сэм умолк.

– Классно, просто классно, правда? – Он налил себе еще один бурбон. – Впервые за три года встречаю собственную дочь, и что же я вижу? Оказывается, что она – маленькая чертова врунья. Паршивая сучка! Хочешь узнать, как все было? Он затащил ее в постель в первый же день их знакомства, и они не вылезали оттуда три недели! Торчали там по утрам, все дни напролет и по ночам! Ей все казалось мало! И это – моя дочь! Господи Иисусе!

Сэм осушил стакан одним глотком и вытер лицо.

– Знаешь, что будет дальше? Беременность, вот что! Она, черт ее задери, наверняка забеременела, я это точно знаю: с этой дуры станется. Забеременеть в пятнадцать лет! Неужели я это заслужил? Ну ладно, пусть только попробует! Я оплачу аборт, и делу конец. Хватит с меня ее художеств, я умываю руки. Пошла она к черту! Пошла к черту эта идиотская школа, куда ты ее пристроила, и пошли к черту те деньги, которые за нее приходится платить! Надеюсь, они вышибут ее из школы пинком под зад! И, надеюсь, ты понимаешь, Мэри, что во всем виновата ты. Ты живешь с ней, и ты должна за ней следить!

Так продолжалось несколько часов. Из Сэма, как из рога изобилия, сыпались обвинения, упреки, оскорбления… Мэри не перебивала его, пока перед ней не развернулась вся картина происшедшего – по крайней мере, в таком виде, в каком изобразил ее Сэм.

Она узнала, что Паскалю Ламартину тридцать лет и он пользуется сомнительной репутацией. Между ним и Сэмом была драка, в которой Сэм избил его до полусмерти и не сетовал до сих пор только на то, что ему не удалось довести дело до конца. Рассказывая, он перескакивал с одного на другое, часто возвращаясь к уже сказанному. Во второй, в третий раз она слышала рассказ о комнате на берегу залива, о постели, о простынях.

– Сэм, – спросила она наконец, – он знал, сколько лет Джини? Ты в этом уверен?

– Уверен ли я? Еще как!

– Он в этом признался?

– Мне – нет. А ты подумала, что он вот так возьмет и во всем сознается? Он не дурак! Джини, правда, пыталась покрывать его, заявила мне, что соврала и сказала, будто ей уже восемнадцать. Она, видишь ли, его обманула! Маленькая врунья! Да все он прекрасно знал! Ему просто хотелось потрахаться, Мэри, он ошивался с ней в барах, ресторанах. Он совратил мою идиотку-дочь. Конечно, он затащил ее к себе в постель в первый же день! Конечно, ей было пятнадцать лет, но ведь несовершеннолетние девочки самые аппетитные! Он рассказывал об этом всем, всем! Господи Иисусе! Бармену, всем журналистам, официантам. Они все об этом знали. Я превратился в посмешище! Он не просто рассказывал, а еще и описывал, как учил ее трахаться, что выделывал с ней…

– А что он с ней выделывал? – внезапно спросил Хоторн, застав Мэри врасплох. Она подняла на него удивленные глаза, затем вздохнула и покачала головой.

– Извини, Джон. Я была за сотни километров от нее, и все же я буквально наяву представляла себе все, о чем рассказывал Сэм. Ты не представляешь, что я испытывала, когда он говорил… Прости, ты о чем-то спросил?

– Да нет, ни о чем, – выпрямился в кресле Хоторн. Мэри встала, приготовила кофе и, пока они его пили, быстро досказала Хоторну финал истории. О том, как она решила ничего не говорить Джини. Девочка считала, будто отец сдержал обещание и хранит все в тайне. Если для Джини это имело такое огромное значение, значит, так тому и быть. Мэри сделала вид, что поверила в идиотскую историю, рассказанную ей в качестве «официальной» версии их возвращения из Бейрута: якобы Джини где-то задержалась и вернулась домой пьяная. Потом, решила Мэри, когда Джини будет готова довериться ей, когда ей потребуется помощь близкого человека, она сама расскажет ей обо всем, и Мэри сможет ей помочь.

– Но этот момент так и не настал? – спросил Хоторн, и Мэри показалось, что он уже не так внимателен, как в самом начале, словно эта часть истории интересовала его гораздо меньше. Она кивнула.

– Прекрасно, – перегнулся он через столик и дотронулся до ее руки. – Теперь я все понял и могу наконец дать тебе совет…

Так он и сделал. Совет его, как всегда, был чрезвычайно мудрым.

– Ничего не предпринимай, – сказал он.

Мэри поднялась со стула и окинула взглядом кавардак, царивший на кухне. Она уже выбивалась из графика. Нужно было поскорее кончать с муссом и приниматься за фазанов. Она вновь, но уже без былого воодушевления, принялась сбивать белки. Затем Мэри отмерила нужную порцию сливок, и вдруг ее снова охватили сомнения. Был ли этот совет действительно хорош? Во время их беседы она не усомнилась в этом ни на секунду, настолько взвешенными казались доводы Джона в пользу такого решения, настолько убедительно и спокойно звучал его голос, хотя теперь он показался Мэри более жестким, чем прежде.

– Во-первых, – начал он, – появление этого Ламартина, конечно, хорошей новостью никак не назовешь. Его имя кажется мне знакомым. Я постараюсь что-нибудь выяснить и сообщу тебе о результатах. Во-вторых, – продолжил он после недолгого молчания, – Джини сама должна разобраться в том, что он собой представляет. И ты не пытайся делать это за нее. Она уже взрослая женщина, а не ребенок, пойми это, Мэри. Более того, судя по ее статьям, она женщина умная, и ее не так просто ввести в заблуждение. – Он пристально посмотрел на Мэри. – Я прав?

– Думаю, да.

– В таком случае позволь ей самой разобраться, что это за человек. Не вмешивайся. И уж тем более не вовлекай в это Сэма. Если еще и он влезет, можно гарантировать, что дела пойдут хуже некуда. И в-третьих, – после короткой паузы подвел он итог, заставивший Мэри удивленно открыть глаза, – не настраивай себя заранее. У тебя существует предубеждение против Ламартина…

– Предубеждение? – изумленно переспросила Мэри. – Не думаю, чтобы это было предубеждением. То, что он сделал, очевидно. Он поматросил Джини, а потом перескочил на какую-нибудь другую бабу. Это жестоко и непростительно.

– А ты уверена, что все было именно так? – Что-то в тоне Хоторна, когда он задавал этот вопрос, показалось Мэри необычным. Он чуть ли не симпатизировал Ламартину, а уж этого-то она никак от него не ожидала. Когда речь касалась сексуальной морали, Хоторн становился старомодным и даже консервативным. В нем слишком крепко сидел дух католицизма.

– Ты уверена в этом, Мэри? – спросил он опять. – Подумай. Ты ведь слышала всего одну версию этой истории. По собственному опыту скажу тебе, что она может оказаться, мягко говоря, недостоверной. – Хоторн нахмурился и посмотрел в сторону. – Вполне возможно, существуют какие-нибудь смягчающие обстоятельства.

– Что за чушь! – огрызнулась Мэри. – Факты говорят сами за себя…

– Нет, не говорят! – резко оборвал он ее. – Факты вообще редко разговаривают. Ты просто определенным образом интерпретируешь известные тебе факты. Все люди только этим и занимаются. – В голосе Хоторна промелькнула горечь. – Поверь, мне это хорошо знакомо.

– Ну ладно, ладно… – поспешно согласилась Мэри. – Я подожду благоприятного случая, не буду торопиться с выводами. Ты ведь именно это предлагаешь?

– Да, именно это. – Хоторн говорил решительным тоном, однако звучавшая в нем категоричность не нравилась Мэри.

– Не торопись, – продолжал он. – Выжди. Посмотри на этого человека и спроси саму себя, что ты о нем думаешь. А пока… Пока остынь, Мэри. Постарайся не быть твердолобой. Попробуй взглянуть на всю эту историю с точки зрения Ламартина. Подумай, какие чувства здесь могут быть замешаны. Работая в зоне боевых действий, он находится под огромным гнетом. Это опасное место, опасное время. Неожиданно он встречает незнакомку, которая оказывается прекрасной светловолосой девушкой. Да будет тебе, Мэри! Ты же вполне в состоянии представить, во что может вылиться подобная ситуация.

– И, по-твоему, это извиняет его поведение? Я, например, считаю, что нет.

– Возможно, и не извиняет, но объясняет. Будь реалистом. – Голос Хоторна напрягся, в нем зазвучало нетерпение. – Пятнадцатилетние девочки могут быть весьма соблазнительными и представлять собой сильное искушение – тебе это известно не меньше, чем мне. Они легко могут завести любого мужчину. Им хочется опробовать силу своих сексуальных чар. Их поведение может выглядеть как откровенное приглашение, а иногда таковым и является. И когда мужчина откликается на это приглашение, его не всегда можно за это судить.

– Значит, ты обвиняешь Джини? – пылко возмутилась Мэри. – Как ты можешь, Джон!

– Ничего подобного, – резко возразил он. – Я всего лишь перечисляю возможные варианты. Для того, чтобы акт совращения увенчался успехом и имел повторения, в нем должны принимать участие как минимум двое.

Мэри смотрела на него сначала с недоумением, а потом с укором. Они внезапно оказались на грани ссоры. Она увидела, что Хоторн тоже это понял, и сразу постарался сгладить неловкость.

– Не отвечай на это, Мэри. Извини. Уже поздно, и мне пора идти. Может быть, мне просто не удалось как следует сформулировать свои мысли… – Он поднялся и обнял ее за плечи. – Я только пытаюсь объяснить тебе, что мужчины и женщины отличаются друг от друга. Допустим, для Джини все обстояло именно так, как ты рассказываешь, и для нее эта история обернулась большой любовью. Я даже убежден, что ты права. Но с точки зрения мужчины, ты должна признать это, Мэри! – искушение было слишком велико. Мужчины любят секс, Мэри. Они любят простой секс, не отягощенный никакими эмоциональными переживаниями. Если им предлагают такой товар, они не раздумывая хватают его… И не делай вид, будто тебе это неизвестно или что ты гневно осуждаешь это. Это не так. Я слишком хорошо знаю твою жизнь.

Мэри в нерешительности помялась, но затем, радуясь, что ссоры удалось избежать, все же улыбнулась.

– Ну хорошо, хорошо, ты меня убедил, хотя я и не понимаю, почему ты решил выступить в роли адвоката дьявола. Ладно, я постараюсь и дальше придерживаться широких взглядов.

– Известно ли тебе, как часто мужчины думают о сексе в течение одного дня? – Теперь улыбался и Хоторн, уже направляясь к двери. – Только на прошлой неделе мне попалась на глаза кое-какая статистика. Каждые две минуты, Мэри. Или там говорилось про каждые три?

– Ты врун, – рассмеялась Мэри. – Только что сам все выдумал.

– Ничего подобного, я говорю правду. Я даже провел исследования на самом себе и засек время.

На лице его появилась обезоруживающая мальчишеская улыбка.

– Однако уже поздно. Мне пора домой.

Хоторн уехал, а Мэри поздравила себя. Конечно, в их беседе были напряженные моменты, но такое случается между близкими друзьями, и, к счастью, они вовремя заметили опасность взрыва и нейтрализовали ее. Когда он уходил, они, как всегда, просто и беззлобно подшучивали друг над другом. Их дружбе больше ничего не угрожало.

Но был ли правилен совет, данный ей Джоном? Теперь, через три дня после этого разговора, когда она вот-вот должна была встретиться с Ламартином, Мэри уже не была так уверена в этом. Ее вновь охватила нерешительность. В итоге она решила выждать и посмотреть, какова будет ее реакция при встрече с этим человеком. Лучше довериться собственным глазам. Мэри снова начала взбивать яйца. Как раз, когда она почти достигла нужного результата, в дверь позвонили.

На пороге стоял Джон Хоторн. На нем был неофициальный наряд для уик-эндов, а рядом топтался какой-то новый телохранитель, которого Мэри раньше не видела. Охранник был нагружен коробками с цветами.

– Это для тебя, – сказал Джон. – Для сегодняшней вечеринки. Мэлоун, внесите все это в дом, пожалуйста. Да, на кухню.

Мэри взглянула на цветы и чуть не расплакалась, до того они были красивы. Нарциссы, гиацинты, ирисы, тюльпаны, полевые цветы, тепличные – такие цветы, которых она себе позволить не могла. На секунду ее взгляд затуманился.

– Ты слишком добр ко мне, Джон, – сказала она, беря его за руку. Если он и заметил слезу на ее глазах, то у него хватило ума и такта не подать виду. В ответ он тоже сжал ее руку.

– Увидимся сегодня вечером, а сейчас я должен бежать.

Хоторн заглянул внутрь дома, желая убедиться, что телохранитель в точности выполнил его указание, а затем протянул Мэри большой конверт из манильской бумаги.

– Здесь сведения о Ламартине, которые я тебе обещал. Я поручил это задание двум моим людям, и они хорошо поработали.

– Святые небеса, Джон! – Мэри взвесила тяжелый конверт на руке. – Что здесь такое? Он весит целую тонну.

– Вырезки из газет, сведения о его прошлой работе и нынешних занятиях, ну и кое-какая информация из неофициальных источников.

Он повернулся и стал спускаться по ступенькам. По обеим сторонам лимузина немедленно выросли две мощные фигуры.

– Пахнет восхитительно, – с улыбкой бросил он Мэри через плечо, чувствуя запах вина и корицы. – Великолепно! Кстати, Лиз просила тебя поцеловать.

Чуть позже Мэри, распечатав манильский конверт, присвистнула. Ее в первую очередь удивило не содержание информации, а ее объем. Конечно, ей было известно, что при современной технологии подобные проверки были делом несложным, а для человека, занимающего такой пост, как у Хоторна, вдвойне. Но скорость, с какой все это было сделано, и колоссальный объем полученной при этом информации удивили и потрясли ее.

Перед ней лежали все сведения о детстве Ламартина, его родителях, годах, проведенных в школе, о женитьбе и разводе, данные о его банковских счетах, заработках, долгах, налогах. Она читала отчеты о его выплатах по закладным, о том, где он использует свои кредитные карточки. Мэри изучала информацию о том, что и в каких магазинах он покупал, какие страны посещал, когда и куда он летал, на самолетах каких компаний и какими рейсами, в каких отелях останавливался. Она узнала адрес его парижской студии и даже имя его тамошней консьержки. Она выяснила, какие международные звонки он делал из этой студии: на лежавшем перед ней листе компьютерной распечатки содержался целый список телефонных номеров.

Не веря своим глазам, Мэри смотрела на этот ворох бумаг. Затем, не прочитав и десятой доли, она сунула их обратно в конверт. Она вся дрожала, испытывая стыд и омерзение.

Конверт вместе со всем его содержимым был немедленно сожжен. Мэри казалось, что она выпачкалась в грязи, она чувствовала себя так, будто только что подглядывала или шпионила за кем-то.