Сестру Джеймса Макмаллена звали Кэтрин, но она настаивала на том, чтобы ее называли Кейт. Она жила в маленьком трехкомнатном домике на Честер-роу в Белгрэвиа, взятом в аренду у Вестминстерского управления недвижимости за огромные деньги. Расположенный в этом фешенебельном районе, снаружи дом казался скромным, но внутри поражал роскошью. Аренда была оформлена двенадцать лет назад, когда Кейт была моложе, красивее и еще не распрощалась с честолюбивыми амбициями. Тогда ее имя было на устах у всех домохозяек, поскольку дважды в неделю в прайм-тайм она появлялась на телеэкране в популярнейшем сериале.

Однако через полгода на нее «наехал» этот ублюдок-продюсер, который уготовил ее героине ужасную судьбу. Еще через пару месяцев ее героиня стала «катать колеса», а еще через месяц, мстительно вспоминала Кейт, – что бы вы думали? – умерла.

На этом ее карьера закончилась. Неприятная мысль об этом возвращалась к Кейт то и дело. Она либо пыталась отогнать ее, либо топила в водке с тоником – в любое время суток. И все же она не опускала руки. Время от времени ей все же удавалось найти работу. Она ждала, что в любой момент ей на голову свалится блестящий сценарий с главной ролью, предназначенной именно для нее.

Но пока, мрачно думала она, вернувшись на Честер-роу с неудачных проб для ролика рекламы стирального порошка, пока этот кукольный домик обходится ей слишком дорого. Однако он помогал ей поддерживать свой имидж, а имидж в ее деле значил очень много. Впрочем, сегодня она изрядно потрудилась над собой, а помогло ли это? Нет, не помогло. И в придачу ко всем неприятностям целый день лило как из ведра. Кейт замедлила шаг, чтобы взглянуть на небо, потом пошла еще быстрее – ее дом уже был виден, но вдруг остановилась как вкопанная.

У дверей ее дома стоял человек: удивительно мужественный, просто потрясающий экземпляр, как раз в ее вкусе. Он был высок, с темными, довольно длинными волосами, над которыми явно потрудился парикмахер, с длинными ногами, узкими бедрами, в обтягивающих черных джинсах, черном свитере и черном кожаном пиджаке. Он выглядел мрачноватым и опасным, как звезда французского экрана. Он выглядел так, будто только что занимался любовью, а теперь пребывал в любовной неге, курит «Галуаз». И такой мужчина звонил в ее дверь. Кейт немедленно ускорила шаг. Оказывается, не все так плохо в этой жизни.

Запыхавшись, она приблизилась к дому. Мужчина посмотрел на нее сверху вниз. У него были изумительные дымчатые глаза и ослепительная улыбка. Он заговорил, и женщина почувствовала, как от его акцента у нее подгибаются колени.

– Вы, должно быть, Кэтрин? – спросил он. – А я друг вашего брата Джеймса.

Кейт было наплевать, кто он такой, пусть хоть заклятый враг Джеймса.

– Меня зовут Франсуа, – произнес Паскаль. – Франсуа Ледюк.

– О, конечно же… – Это имя ничего не говорило Кейт. Она одарила гостя лучезарной улыбкой. – Джеймс только и говорит, что о вас. Ах Господи, этот дождь! Заходите, заходите, сейчас мы чего-нибудь выпьем.

– Итак, Франсуа, – произнесла Кейт Макмаллен, – из напитков у меня есть водка и еще водка. Вас устроит?

Паскаль вежливо наклонил голову.

– Merveilleux, – сказал он, оглядываясь вокруг. Гостиная была довольно запущенной. Повсюду стояли грязные стаканы. На диване валялись пестрые шали, на кофейном столике громоздилась кипа сценариев, в комнате пахло китайскими ароматическими палочками, а может быть, марихуаной.

Он был удивлен тем, как легко ему удалось здесь оказаться, однако Кэтрин Макмаллен и в самом деле казалась беззаботной. Она рыскала по комнате в поисках чистых стаканов. Высокая, располневшая женщина, когда-то она, видимо, была достаточно привлекательной, но, судя по всему, она уже давно перешагнула сорокалетний рубеж и продолжала стариться с неимоверной быстротой. Ее длинные и густые волосы были выкрашены хной и повязаны платком в стиле хиппи. На ее руках было слишком много браслетов, на лице – слишком много косметики. На ней было свободное платье со множеством разрезов, а поверх него – украшенное вышивкой шерстяное пальто, вышедшее из моды лет двадцать назад и заношенное почти до последней стадии. Рукой с наполовину облезшим маникюром, в которой была зажата бутылка водки, Кэтрин Макмаллен изобразила величественный жест:

– Садитесь, садитесь. О Боже, у меня закончился тоник. Вы ничего не имеете против неразбавленной?

Паскаль заверил, что неразбавленная водка – это как раз то, что нужно.

– Благодарю вас, Кэтрин, – сказал он.

– Кейт, – проворковала она, снимая пальто, – называйте меня Кейт.

– Надеюсь, я не причинил вам неудобств?

– Господи, конечно же, нет. Наоборот. У меня сегодня был сволочной день. Я ходила на пробы, так что сейчас мне не помешает взбодриться.

– Ах да, конечно, Джеймс говорил мне, что вы актриса.

– Пробы для рекламного ролика. Глупая, напыщенная и бестолковая реклама стирального порошка. Два пирожка на кухне – вот как называют эти ролики. Да еще этот мелкий придурок из агентства: метр с кепкой, весь в прыщах, на вид лет пятнадцать и, представляете, заявляет, что я ему не нравлюсь! У меня, видите ли, не тот акцент. Акцент ему мой не понравился! – Женщина яростно воздела руки к потолку.

– Вот я ему и говорю: «Слушай, милый, я могу изобразить любой акцент, какой пожелаешь. Хочешь шотландский? Могу шотландский. Могу ирландский, могу ливерпульский, лондонский, манчестерский. Могу американский, австралийский. А если тебе очень приспичит, могу даже валлийский.

Она бухнула полный стакан водки на столик перед Паскалем. Он ободряюще улыбнулся, дожидаясь, пока она сядет, а затем уселся сам.

«Интересно, – подумал он. – Разные акценты… Английский акцент в голосе, звонившем по телефону в СМД, американский акцент у женщины, принесшей посылки. Об этом добровольном признании Кэтрин Макмаллен надо обязательно рассказать Джини».

– Вы должны извинить меня, – сказал он с подчеркнутой вежливостью, в то время как хозяйка полезла за сигаретой, – за то, что я вторгся к вам столь бесцеремонным образом. Но дело в том, что, приехав в Лондон, я надеялся повидаться с Джеймсом и подумал, что вы можете подсказать мне, где его отыскать. Я уже обзвонил нескольких его друзей, но никто из них, похоже, не знает, куда девался Джеймс.

– Ох уж этот Джеймс… – Она посмотрела на Паскаля игривым взглядом, словно говорить на эту тему ей было смертельно скучно и она предпочла бы побеседовать о чем-нибудь другом. – Всем хочется знать, где он находится. А меня он, откровенно говоря, уже достал. Ведь клялся, что постарается вернуться к Рождеству. В это время мы всегда навещаем наших родителей-стариков – ну, сами понимаете. Так вот, этот паршивый Джеймс так и не вернулся. Вот и угадайте, кому пришлось возиться с индейкой и выводить этих чертовых собак. Торчать в декабре в Шропшире – не самое веселое занятие.

– Вы сказали, что он «клялся», значит, вы с ним недавно виделись? – спросил Паскаль, наклоняя голову, чтобы зажечь сигарету.

– Видела? Вы, наверное, шутите. Такого счастья мне не выпало. Я не видела Джеймса с лета. Он слишком занят, чтобы обременять себя моей компанией. Постоянно носится как угорелый, занят Бог знает чем. Нет, он мне всего лишь позвонил. Сказал, что собирается ехать кататься на лыжах с одним своим скучным другом-придурком. И даже тут наврал, потому что через два дня я встретила этого чертова придурка у общих знакомых в доме и он сказал, что уже несколько месяцев он о Джеймсе ничего не слышал.

– Как странно! Может быть, у него изменились планы и он поехал с другим своим приятелем?

– С другим приятелем? – Женщина подозрительно посмотрела на Паскаля. – Вы, видимо, не очень хорошо знаете Джеймса. У него практически нет друзей. По крайней мере, сейчас. Он превратился в настоящего рака-отшельника.

– Но ведь он вам позвонил? Когда это было?

– О Господи, да откуда мне знать, когда это было. Перед Рождеством – это точно, как раз накануне праздника, потому что, Когда он сообщил, что едет кататься на лыжах, я сказала ему, что он слишком хорошо устроился и линяет в самый неподходящий момент, – скорчила недовольную гримасу Кейт. – Вот тогда он и поклялся, что вернется. Сказал, что уезжает всего на несколько дней. Это, наверное, было числа девятнадцатого или двадцатого декабря, примерно так. Нет, девятнадцатого, точно! Я вспомнила, потому что как раз в тот день мой замшелый импресарио пригласил меня на обед. Я только вернулась домой, к тут Джеймс звонит…

Она умолкла, окинув Паскаля взглядом, который вселил в него некоторую тревогу. Затем женщина наклонилась, продемонстрировав гостю изрядную порцию своих прелестей, и обходительно спросила:

– Еще выпить не хотите? Ну и ладно, а я себе еще плесну.

Она встала, взяв курс к столику с напитками, и Паскаль осведомился у ее спины:

– Значит, к Рождеству он так и не объявился?

– Нет, и к Новому году тоже. Даже не позвонил. Не могу сказать, что папе это понравилось. Мамочка горько рыдала в пудинг, а мне пришлось выслушивать лекции о бессердечных и неблагодарных детях. Впрочем, я думаю, папа давно уже махнул на Джеймса рукой. Когда он служил в армии, то был еще туда-сюда, но после того, как вышел в отставку…

– Именно по армии я его и знаю, – уверенно соврал Паскаль. – Мы впервые встретились во время учений НАТО… – Он произвел в уме быстрые расчеты и припомнил дату на фотографии, которую дал им Дженкинс. – Это было году эдак в восемьдесят восьмом.

Паскаль обеспокоенно подумал о том, знает ли сестра Макмаллена, что француз вряд ли мог принимать участие в учениях НАТО, однако его опасения были напрасны. Было совершенно очевидно, что обстоятельства, при которых он якобы познакомился с ее братом, волновали женщину в последнюю очередь. Паскаль начал понимать, что хозяйка дома относится к тому типу женщин, которым моментально наскучивает любая беседа, если она не связана с их персоной.

– Неужели? – откликнулась она, наливая себе водки. – Да, примерно тогда Джеймс и ушел из армии. Когда он вернулся, то все еще был золотым мальчиком. Отец в нем души не чаял. Орден Меч Почета, будущий генерал и всякая прочая тягомотина… Лично я считаю, что вся эта старинная болтовня – про королеву, отечество и так далее – полная фигня. Однако Джеймс всегда покупался на нее. Думаю, ему было бы лучше жить в те времена, когда мы были империей. С него станется… Расскажите мне о себе.

Женщина вальяжно прошествовала к стулу, стоявшему напротив Паскаля, а он незаметно взглянул на свои часы. Было почти три, но за окном уже темнело. Нужно поторопиться. Он сделал еще один маленький глоток.

– Так вы думаете, Джеймс на самом деле не поехал кататься на лыжах? А если поехал, то почему его до сих пор нет? Ведь уже…

То, что разговор вновь вернулся к ее брату, не понравилось женщине. Она раздраженно пожала плечами.

– Да Бог его знает. Может, и поехал. В последнюю минуту изменил планы, взял с собой кого-то другого, снял коттедж. Все возможно. Если уж он и поехал, то наверняка в Италию – тут и думать нечего. Он всегда там катается – в Итальянских Альпах. В этом случае он исчез надолго. Джеймс всегда был без ума от Италии, особенно он любит туда ездить в межсезонье, когда там не шатаются толпы туристов. Он может быть где угодно: во Флоренции, в Венеции, в Риме, в Сиене. Памятные места – Джеймс это любит. Мы половину детства провели, слоняясь по этим чертовым итальянским музеям. Вот так и проводили свои школьные каникулы, таращась на древние картины, пока наш папочка проводил изыскания для своей очередной книги. Твою мать!

Она пролила водку себе на платье и стала безуспешно вытирать пятно, а потом странно посмотрела на Паскаля.

– Наш папа искусствовед. Специалист по всяким сраным Тицианам и Тинторетто. Джеймс ведь наверняка упоминал об этом?

Скачок от дружелюбия к враждебности был очень резким. Паскаль и раньше имел дело с пьющими людьми, так что подобные перепады настроения были ему не в новинку. Он поднял руки в знак примирения.

– Конечно, я знаю, что ваш отец занимается историей искусств.

– Вот там своего Джеймса и ищите. – Хозяйка дома в очередной раз скорчила гримасу. – Либо на лыжах катается, либо памятники старины обнюхивает. Выбирайте на свой вкус. А чего ему волноваться! Джеймс управляет имуществом дедушки на правах опекуна. Ему не надо отсасывать у отвратных людишек из рекламного бизнеса, не надо работать, в отличие от всех остальных. Джеймс у нас богатенький.

– Ну что ж, в таком случае… – Паскаль поднялся на ноги. – Выходит, не суждено мне с ним увидеться. Я ведь в Лондоне ненадолго.

– Неужели? – Она посмотрела на Паскаля мутным взглядом, засмеялась и снова отхлебнула водки из своего стакана. – Это ужасно, я понимаю. Салют!

Паскаль направился к двери, но, пройдя несколько шагов, остановился.

– Скажите, – обратился он к ней, – а не подскажете ли вы мне, кто еще может знать о том, где найти Джеймса?

– А вы к кому обращались?

– К нескольким людям. – Паскаль назвал кое-какие имена из тех, которые дал ему Дженкинс и кому он сегодня уже звонил. Кейт Макмаллен пожала плечами и хлебнула из стакана.

– Господи, что за настырность! С ними и нужно было разговаривать. Кто еще? Ну есть еще один парень, Николас Дженкинс, жаба мерзкая. Они с Джеймсом учились в школе. Может, и до сих пор встречаются.

– Николас Дженкинс, – задумчиво повторил Паскаль.

– Он работает в «Ньюс». А кстати, и еще Джереми Прайор-Кент. Они вместе ходили в частную школу, а потом были в колледже Крайстчерч в Оксфорде. Тоже та еще задница! Делает телевизионную рекламу – редкая дрянь! И дело не в том, что он ни разу не соизволил пригласить меня сниматься, а…

– Его телефон у меня записан, но сейчас его нет в городе. – Паскаль помолчал и бросил на сестру Макмаллена осторожный взгляд. Язык у той уже ворочался через силу, и он решил рискнуть напоследок.

– И еще, мне кажется, он как-то упоминал о том, что у него есть близкий друг, женщина, верно? Американка…

– Кто, Лиз? Вы имеете в виду обожаемую Лиз? – Она поднялась и хрипло расхохоталась. – О, конечно, попробуйте поговорить с Лиз Хоторн. Желаю вам удачи.

– Простите?

– Лиз Хоторн – это поганая глупая сука. Я знаю ее не очень хорошо, но думаю, что она именно такая. У меня аллергия к приторным бабам. От них у мужиков мозги становятся набекрень. Все равно, попытайтесь с ней поговорить, если, конечно, пробьетесь через тридцать пять секретарей. Может, она даже знает, где находится Джеймс, однако ради его блага я надеюсь, что нет.

– Почему вы так говорите? – спросил Паскаль, понимая, что это уже лишнее и его допрос зашел слишком далеко.

Взгляд Кейт Макмаллен опустился к носкам ее туфель. С подчеркнутой осторожностью она поставила на стол свой стакан и, прищурившись, посмотрела на Паскаля.

– Да что же это такое? Ты вообще-то кто такой?

– Я уже говорил вам, я друг вашего брата. Недавно я оказался в Лондоне, вот и решил его навестить.

– Срань ты, а не друг… Что это такое! Вопросы, вопросы, Джеймс то, Джеймс это… Что здесь происходит? Какого черта!

– Знаете ли, я лучше пойду, хорошо? – Паскаль открыл дверь.

– Армия… Говоришь, в армии служил, с Джеймсом на учениях познакомился – ты ведь так говорил? А мне вот кажется, что ты на солдата не очень-то похож. И на офицера тоже. Волосы у тебя длинноваты, сволочь ты этакая.

– И тем не менее. – Паскаль отвесил ей полупоклон, – честь имею представиться: второй парашютный полк, капитан Ледюк. В отставке, как и ваш брат.

Однако Кейт Макмаллен его уже не слушала. Она покачнулась вперед, но потом выпрямилась.

– Вот и тот, другой, то же самое болтал. Теперь-то я задумаюсь над этим. Он тоже сказал, что он армейский дружок братца. Господи Иисусе, это что, шутка такая? Ну давайте, тащите сюда весь ваш чертов взвод, чего же вы ждете! Сперва американский офицер приперся, потом французский, а следующим кто будет? Ну давайте, давайте, пришлите сюда еще «красных кхмеров», Иностранный легион… Что за дела! С какой стати Джеймс вдруг стал так популярен?

Уже стоя в дверях, Паскаль обернулся.

– Американец? И тоже искал вашего брата? Когда это было?

– На это Рождество. Как раз когда я уезжала в Шропшир. – Она глубоко вздохнула и шлепнулась в кресло. – Ах, твою-то мать! Совсем не смешно.

Паскаль колебался.

– Я сожалею, – начал он, – но…

Кейт Макмаллен швырнула через всю комнату свой стакан с водкой, и он пролетел в сантиметре от головы Паскаля.

– Пошел вон! – Вслед за стаканом она бросила на гостя злобный взгляд. – Кто это все заварил? Это розыгрыш, да? За мой счет? А мне вся эта ваша херня вовсе не кажется смешной, вот так-то! А-а-а, – протянула она, неуверенно поднимаясь с кресла, – я, кажется, поняла. Вы заключили пари. Пари между братьями-офицерами. Ах вы, суки! Ну и кто же победил?

Паскаль хотел было что-то возразить, но Кейт Макмаллен перебила его:

– Не трудись врать, сама знаю. Победит тот, кто первым бросит мне палку? Ну и ублюдки! Ну ладно, я Джеймсу все расскажу.

Она умолкла, нетвердым шагом добралась до столика с напитками, налила себе еще водки и обернулась.

– Ты все еще здесь? Я же тебе сказала: пошел вон. Проваливай… – и, зло посмотрев на Паскаля, добавила: – А все-таки американец мне больше понравился. Он мне хоть выпивку поставил…

Движение было напряженным, и сырой воздух загустел от автомобильных выхлопов. Оседлав свой мотоцикл, Паскаль стал пробираться между автобусами и грузовиками, направляясь на северо-восток. Незадолго до станции Кинг-Кросс он остановился на красный свет и посмотрел на часы. Стрелки показывали четыре. Через десять минут он будет у Джини. Паскалю не терпелось ее увидеть – у него было что ей рассказать. Сейчас она уже наверняка дома.

Однако когда он доехал до станции, движение остановилось. Внезапно улица оказалась заполнена полицейскими, взвыли сирены, вспыхнули синие полицейские мигалки. Несчастный случай? Очередное сообщение о якобы подложенной ИРА бомбе или настоящий взрыв? А вдруг они опять взорвали станцию подземки? А если Джини возвращалась домой на метро?

Паскаль вытянул шею и посмотрел вперед поверх бесчисленных автомобильных крыш. Из подземки выплескивался людской прибой, полицейские загоняли толпу словно стадо на тротуары. Любопытство Паскаля удвоилось. Когда транспортный поток с черепашьей скоростью добрался до следующего перекрестка, Паскаль свернул на боковую улицу. И вовремя: обернувшись назад, он увидел, как полицейские выставляют заграждения. С ревом понесся он на север, в сторону Айлингтона, петляя по запутанному лабиринту второстепенных улочек. Газанув, он едва не наехал на зазевавшегося пешехода, однако вовремя вывернул в сторону, чертыхнулся и снова набрал скорость. В четыре двадцать он добрался до Гибсон-сквер и затормозил.

Свет в квартире Джини не горел. От волнения у Паскаля перехватило горло. Спустившись по нескольким ступеням к ее двери, он стал шарить под цветочными горшками в поисках ключа. Нашел его, вставил в замочную скважину и открыл дверь. Паскаль вбежал в гостиную, включая повсюду свет и выкрикивая ее имя, надеясь, что Джини все-таки вернулась. Однако когда гостиная предстала его глазам при свете, он окаменел, застыв на одном месте.

Поначалу Паскаль озирался со страхом, потом с яростью, потом просто отказался верить своим глазам. У Джини побывали гости, оставив визитную карточку, причем весьма своеобразную. Большая и квадратная, она стояла точно посередине ее письменного стола.

Когда Джини вышла из метро, часы уже показывали шесть. Тротуары были заполнены клерками, направлявшимися по домам, в отдалении слышался плач сирен. Мимо нее на красный свет промчались две машины скорой помощи. Джини не терпелось поскорее оказаться дома и поведать Паскалю о своих успехах, поэтому, оказавшись в нескольких кварталах от Гибсон-сквер, она почти побежала. Первое, что она увидела возле дома, был его мотоцикл. Сердце радостно забилось, и девушка бегом спустилась по ступеням к своей двери. Шторы на окнах были задернуты, но свет за ними горел. «Как приятно это видеть», – подумала она. Джини уже давно привыкла возвращаться в темные комнаты и тишину.

Еще не успев открыть дверь, она уже звала Паскаля. С ее губ была готова сорваться фраза, которую она повторяла всю обратную дорогу.

– Паскаль, Паскаль, – позвала она. – Я нашла ее, женщину, которая принесла посылки. Я знаю, кто она…

Она прошла через маленькую прихожую, открыла дверь в гостиную и застыла с помертвевшим лицом. Затем, озираясь, не веря собственным глазам, вскрикнула. В ее квартире был обыск, все было перевернуто вверх дном.

Посередине чудовищного бардака стоял Паскаль. Когда она вошла, он обернулся, и Джини увидела, что в его лице нет ни кровинки. Атмосфера в комнате напоминала плотное силовое поле, Джини почувствовала, как ее пригибает к земле. В следующую секунду, метнувшись через всю комнату, Паскаль уже был возле нее. Он обнял девушку и прижал ее к себе.

– Джини, – бормотал он, – Джини… Слава Богу! На нем была мокрая куртка, и Джини прижалась лицом к ее влажному отвороту. Сквозь толстый кожаный покров она чувствовала, как бьется сердце Паскаля. Девушка закрыла глаза, еще крепче прижалась к нему и на несколько секунд позволила себе замереть в объятиях прошлого. Паскаль гладил ее. Она чувствовала его руки на своих мокрых волосах. Он поцеловал ее волосы, потом – лоб и отстранился. Они еще долго стояли, взявшись за руки. Потом Паскаль прикоснулся к ее лицу, и Джини с удивлением заметила, что его рука дрожит.

– Взорвали еще одну бомбу, – сказал он. – На Кинг-Кросс. Я видел, как полиция выгоняла оттуда людей, и по радио только что сообщили. Я боялся, что ты поехала домой именно этим маршрутом. Слава Богу, ты этого не сделала. С тобой все в порядке…

Она видела, как он пытается справиться с волнением. Отпустив ее руки, Паскаль отошел в сторону и недовольный собой проговорил:

– Извини, это нервы – наследство военного прошлого. Бомбы, снайперы… Ты видишь кого-нибудь за завтраком, а вечером узнаешь, что его уже нет в живых. Эти случайные внезапные смерти, из-за которых никто и никогда не может чувствовать себя в безопасности. Никак не могу забыть…

– Я тоже это помню, но не волнуйся, Паскаль. Я добиралась другим путем. Я ехала из Сити. Я…

Она умолкла и огляделась еще раз. Их окружал хаос, ее вещи были раскиданы по полу. Вот так же она стояла тогда в крошечной комнатке много лет назад в Бейруте. Проходили часы, люди, вдалеке рвались бомбы, трещали автоматные очереди. Как же она боялась за него! Не в силах двинуться с места, она обвела глазами гостиную.

– Кто это мог сделать? Зачем? Здесь нечего красть.

– Красть здесь никто ничего не собирался. Паскаль говорил ровным голосом, но в нем звучало какое-то неясное предостережение. События развивались слишком быстро и непредсказуемо. В ее дом кто-то вторгся, а ей казалось, что вторглись к ней в душу. Джини поежилась, глядя вокруг себя в немом отчаянии. Ей была отвратительна сама мысль о том, что чужие люди потрошили ее шкафы, копались в ее письменном столе. На полу были разбросаны предметы, которые составляли ее жизнь: письма, открытки, магнитофонные записи, книги, фотографии, дневники. Неужели они читали ее дневники, ее письма? Джини растерянно заглянула в бледное и сосредоточенное лицо Паскаля. Он с нежностью и сожалением смотрел на нее, и Джини отвела глаза в сторону, внезапно почувствовав приступ глубокой горечи, ощутив себя совершенно беспомощной. Что было тому причиной – разгром в квартире или недолгая близость Паскаля, несколько секунд, проведенных в его объятиях?

Джини сделала несколько шагов по комнате и ровным голосом сказала:

– Мне, наверное, надо позвонить в полицию.

– Нет, – возразил Паскаль, встав между ней и письменным столом. – Не надо. На твоем месте я не стал бы этого делать.

– Почему?

– Хотя бы потому, что это не является обычной попыткой ограбления, Джини. Здесь нет никаких следов насильственного взлома: ни разбитых стекол, ни сломанных замков.

Джини недоверчиво смотрела на Паскаля.

– Ты хочешь сказать, что они открыли дверь ключом?

– Да, я так думаю. И если я прав, то с их стороны было очень мило положить его обратно под цветочный горшок. Но это еще не все, Джини. – Лицо Паскаля было озабоченным. – Через минуту я покажу тебе, в чем дело. Они побывали везде: на кухне, в ванной…

– И в моей спальне? – Она проглотила комок. Ее начинало тошнить.

– Да, и там тоже. – Паскаль помолчал. – Но прежде, чем мы туда войдем, ты должна увидеть еще одну вещь. Это были не простые воры, Джини. Те обычно не оставляют подарков после ухода.

– Подарков? Не понимаю.

– Они для тебя кое-что оставили, Джини. Вот это.

С этими словами он отошел в сторону, и глазам девушки предстал ее письменный стол. На нем стояла еще одна посылка, на этот раз большего размера, чем первая. Как и предыдущая, она была аккуратно завернута в коричневую бумагу, перевязана и запечатана красным сургучом.

Паскаль разрезал веревку ножом. Внутри коробки, укутанная в черную тонкую бумагу, лежала туфля. Одна-единственная женская туфля – черная, лакированная, на левую ногу. У нее был длинный, сантиметров в десять, каблук-шпилька, острый, как кинжал. В туфлю был вложен – тоже черный – чулок-паутинка Дрожащими руками Джини выложила все это на стол. Рядом шумно вздохнул Паскаль. Ничего не понимая, Джини смотрела на чулок. Сначала ей показалось, что он был сложен каким-то необычным образом, но потом Джини разглядела то, что уже успел заметить Паскаль: наверху чулок был завязан узлом.

Джини еле слышно вскрикнула, Паскаль нахмурился сильнее. Взяв туфлю и чулок, он стал внимательно их рассматривать. Похоже было, что ни чулок, ни туфлю ни разу не одевали. Подметка у туфли была абсолютно чистой. Ни на туфле, ни на чулке не было никаких указаний на фирму-производителя.

Паскаль повернулся и посмотрел на Джини.

– Я знаю, о чем ты думаешь, – мрачно сказал он. – Я думаю о том же. Примерь.

Джини сняла свою левую туфлю и сунула ногу в присланный «подарок». В первую секунду она почувствовала неудобство, поскольку никогда не носила туфли на высоком каблуке. Тем не менее и она, и Паскаль сразу же поняли: туфля идеально подходила на ее ногу – эдакий Золушкин башмачок. Джини смотрела на туфлю с ненавистью, но не могла отрицать, что эта туфля ей впору!

– Этого-то я и боялся, – обреченно произнес Паскаль. – Именно этого…

Джини сбросила мерзкую туфлю, наклонившись, одела свою собственную и выпрямилась.

– Они пытаются запугать меня, Паскаль. Они хотят, чтобы я испугалась до смерти. Ну нет, я не доставлю им такого удовольствия. Я понимаю, на что они рассчитывали. Они думали, что я приду одна в темный дом и увижу все это… – Джини умолкла, увидев, что на лице Паскаля появилось какое-то странное выражение. Она сделала шаг к нему и протянула руку.

– Разве ты не видишь, Паскаль? Не понимаешь, на что они рассчитывали? Но они ошиблись. Я не одна. Со мной ты и…

– Нет, Джини, боюсь, что ты ошибаешься. Это послание предназначено нам обоим. Я думаю, они знали, что я тоже здесь окажусь. Посылка оставлена для нас двоих.

– Они не могли об этом знать. Откуда? Это невозможно!

– Не представляю, откуда, но они об этом знали. – Паскаль нерешительно помялся, но потом все же произнес: – Пойдем в спальню. Ты все поймешь…

Спальня, как и гостиная, являла собой полный хаос. Все дверцы шкафов были открыты, ящики выдвинуты, повсюду валялась разбросанная одежда. От двери к окну вела своеобразная дорожка самых интимных вещей Джини: нижнее белье, новые рубашки, косметика, украшения – все скомкано и раскидано. На вершине этой беспорядочной гряды лежали два портрета, которые обычно стояли в изголовье у кровати Джини – фотографии Мэри и ее отца. Серебряные рамки были исковерканы, стекла разбиты, словно кто-то бросил их на пол и топтал каблуками. Стоявший сзади Паскаль осторожно обнял ее за плечо.

– Джини, – сказал он, – постарайся не принимать это близко к сердцу. Они именно этого и хотели, они намеренно стремились причинить тебе боль. Впрочем, в этом нет ничего особенного, этого можно было бы ожидать и от обычных взломщиков. Однако посмотри сюда. – Паскаль, казалось, колебался, словно сомневался, стоит ли продолжать, но потом все же показал на кровать рукой.

– Видишь? Все остальное, может быть, и можно назвать случайными разрушениями, но вот это уж никак не случайно.

Джини проследила за его взглядом и издала сдавленный крик. Она почувствовала, как от лица отлила кровь.

На ее постели была сооружена настоящая выставка, словно здесь потрудился искушенный дизайнер. Поверх покрывала лежала белая ночная рубашка, та самая, в которой она спала предыдущей ночью. А вокруг нее и на ней были разложены ее реликвии, эти маленькие грустные и тайные сувениры из ее прошлого. Засушенный цветок, страничка письма от Паскаля, пуля, которую он подарил ей на счастье, карточка с расписанием работы гостиничных служб отеля в Бейруте, «Посторонний» Камю. В середине, на ночной рубашке, лежала одинокая и маленькая золотая сережка. Джини сделала шаг вперед, и сережка блеснула, отразив свет лампы.

Джини сделала слабый, неуверенный жест, еще один шаг по направлению к постели, вытянула руки. Резко, почти грубо Паскаль дернул ее назад.

– Не надо, – отрывисто велел он, – не трогай ночную рубашку. Не надо, Джини. Я сам…

– Что? Почему? Я не понимаю… Паскаль обвил ее руками и увлек назад.

– Все это устроил мужчина. Его это, видимо… возбудило. Он воспользовался твоей ночной рубашкой… Пожалуйста, не смотри. Пойдем отсюда.

Джини вырвалась из его рук и бросилась к двери. Ее трясло от холода, потом ее бросило в жар, лицо покрылось испариной и горело. Джини показалось, что комната покачнулась и накренилась. Паскаль бросился к ней и попытался поддержать, но Джини оттолкнула его руку.

– Не прикасайся ко мне, – сказала она. – Только не прикасайся ко мне!

Она убежала от него в ванну, захлопнула дверь и заперла ее на задвижку. Затем встала на колени на белую кафельную плитку, усеянную осколками стекла и разбросанными пузырьками. Она слышала, как Паскаль зовет ее и барабанит в дверь. Вся дрожа, она стояла на коленях. Ее руки были порезаны, ванная была холодной, белой и омерзительной. Через некоторое время Паскаль перестал стучать в дверь. Наступила тишина, и Джини вывернуло наизнанку: никогда прежде у нее не было такой сокрушительной рвоты.

Она уже и не помнила, каким добрым и ласковым умел быть Паскаль. Она совсем забыла или не позволяла себе вспоминать, какую силу вселяла эта его доброта в окружающих. Когда она наконец выбралась из ванной, он обнял ее, словно ребенка. Он ополоснул ей лицо и вымыл руки, а затем привел обратно в гостиную и освободил для нее место возле камина. Он завернул ее в махровую простыню, налил ей сладкого чаю и заставил выпить немного разбавленного виски.

– Сиди здесь, – приказал он. – Сиди смирно, Джини. Это просто шок, пройдет. А мне еще нужно кое-что выяснить.

Она слышала, как он ходил по ее спальне, затем по кухне. Она услышала, как открылась дверь черного хода и звякнула крышка мусорного бака. В комнату ворвался холодный воздух. Наконец Паскаль вернулся, неся на руках Наполеона.

– Смотри, Джини, – он погладил Наполеона и посадил его девушке на руки. – Кот. Мокрый, одинокий. Он, должно быть, сидел все это время на дворе. Может, дать ему молока?

Джини кивнула, покрепче прижав к себе Наполеона. Его шерсть поднялась дыбом, кот настороженно смотрел на хозяйку своими огромными топазовыми глазами. Успокоившись, он замурлыкал, принявшись вылизывать свою мокрую шерсть. Паскаль вернулся с блюдечком молока и поставил его возле дивана. После этого встал на колени, так что его лицо оказалось прямо напротив Джини, и взял ее руку в свои.

– А теперь, – начал он ласково, но твердо, – я хочу, чтобы ты внимательно выслушала меня, Джини. Обещаешь? Не будешь перебивать?

Джини кивнула.

– Где ты хранила эти вещи? Ну те, из Бейрута? Они были у тебя в спальне?

– Нет. – Сглотнув комок, девушка потупилась. – Я держала их здесь, в письменном столе. Они лежали в коробке.

– Ну не надо, милая, не плачь. – Паскаль наклонился и прижал Джини к себе, гладя ее по волосам и выжидая, когда она успокоится. Через некоторое время поток слез утих, и Паскаль отстранился. Джини даже не поняла, сожалеет ли он об этой мимолетной ласке или нет. Возможно, это получилось у него импульсивно, случайно, возможно, он просто хотел утешить ее, вот и все. Больше он не позволил себе забыться.

– Послушай меня, Джини. – Паскаль крепко стиснул ее руки. – Понимаешь ли ты, что все это значит? Кто бы здесь ни был, кто бы его сюда ни прислал, этот человек знает очень много. Я думаю, он знает о запасном ключе. Он определенно знает размер твоей обуви. И он знает, как причинить боль тебе и мне. – Паскаль помолчал. – Джини, он знает все про Бейрут.

– Не может быть! Об этом не знает никто! – В горле у Джини пересохло, она с трудом могла говорить. – Только ты, мой отец и я. Больше никто.

– А Мэри?

– Нет, я никогда не рассказывала ей об этом.

– Ей мог рассказать твой отец.

– Нет! Он поклялся мне! Он обещал, что не скажет ни одной живой душе. Если бы он рассказал Мэри… Мэри такая бесхитростная, такая прямая… Если она знала, я бы догадалась об этом.

Паскаль нахмурился.

– В таком случае я ничего не понимаю. Я тоже никогда и никому об этом не рассказывал. Даже своей жене. Подумай, Джини. Ты уверена? Никто?

Джини нерешительно посмотрела в пол.

– Сегодня я рассказала подруге. На работе. О том, что я знала тебя раньше. Но до этого момента я действительно никому ничего не говорила о нас. Честное слово, Паскаль. А сегодняшний разговор никак не может быть связан с этим погромом. Я ушла от нее поздно, после трех часов.

– Да, в таком случае ты права. Потому что я приехал сюда сразу же после четырех. Проклятье! Это, должно быть, твой отец, Джини. Он, наверное, рассказал кому-то. Не мог не рассказать, если только…

Паскаль умолк, и Джини видела, что он колеблется, рассматривая комнату, телефон, письменный стол.

– Если только что, Паскаль?

– Ничего. Не обращай внимания, – повернулся он к ней. – Давай пока не будем ломать себе голову над тем, откуда все стало известно. Есть кое-что поважнее. Возьми-ка вот это.

На его ладони лежала какая-то маленькая вещица. Опустив глаза, Джини увидела, что это крохотная золотая сережка.

– Надень ее.

– Сейчас?

– Да.

Он внимательно следил за тем, как она вдевает сережку в мочку уха, а затем протянул руку, убрал ее волосы назад и взял ее ладонь.

– Ты действительно думала, что потеряла ее?

– Нет, я солгала. Я знала, что она у меня.

– Почему ты солгала, Джини? – В его глазах был испуг. – Почему ты сказала мне неправду?

– Я не знаю, почему, – отвела она глаза. – Возможно, потому, что это выглядит сентиментально, глупо. Я подумала, что ты стал бы презирать меня, если бы узнал об этом.

– Презирать тебя? Ты не могла так думать.

– А я думала.

– Послушай, Джини, я хочу, чтобы ты кое-что поняла. Тот, кто побывал здесь сегодня днем… – Голос Паскаля стал твердым. – Так глупо! Так грубо! Они считают, что могут прийти сюда и, переколотив несколько вещей, причинить нам боль. Им следовало бы знать, что есть вещи, разбить которые невозможно. То, что помнишь ты, то, что помню я, – этого у нас не отнять никому. Они нас не тронут, ты понимаешь это, Джини? Если только мы сами им не позволим, а в мои планы это не входит.

– Ты хочешь сказать, что они не могут изменить то, что мы чувствовали? – Джини подняла глаза на Паскаля. Они долго молчали, и Джини пожалела, что сформулировала последнюю фразу в прошедшем времени. В его глазах промелькнул удивленный огонек. Наклонившись, Паскаль поцеловал ее в бровь и быстро поднялся на ноги.

– Конечно, – сухо сказал он, – именно это я и имел в виду. А теперь, – обвел он рукой царивший вокруг них кавардак, – теперь я избавлюсь от них. Изгоню их отсюда. Я вычищу все это.

Порядок они наводили вместе, расставили все по своим местам: книги, кассеты, фарфор, разложили одежду.

Из квартиры ничего не пропало, Паскаль был прав: целью погрома был вовсе не грабеж.

Джини никак не могла избавиться от острого ощущения опасности. Она старалась не думать, что будет делать, когда Паскаль отправится в гостиницу и она останется одна. Когда комнаты вновь обрели божеский вид, Джини оглянулась вокруг. Что-то неуловимо изменилось в ее квартире. Уверенность в собственной защищенности ушла, ее дом теперь был ненадежным и хрупким убежищем.

Она предложила Паскалю поужинать дома, но он был непреклонен и настоял на том, чтобы они отправились в ресторан, только не в тот, где были прежде.

Они выбрали китайский ресторанчик, что находился неподалеку. В этот вечер, в пятницу, здесь, как всегда, было людно и шумно. Когда же они наконец сели за столик, Джини спросила:

– А чем не понравился тебе тот итальянский ресторан?

– Почему же не понравился? Там очень мило, просто нам с тобой теперь нужно избегать шаблонного поведения, вот и все. Кроме того, мне кажется, что в твоей квартире разговаривать надо с большой осторожностью.

Джини изумленно уставилась на него.

– Ты шутить?

– Вовсе нет. Кто-то очень хорошо информирован о нас. Сделаем жизнь нашего наблюдателя чуть более сложной, согласна?

– Паскаль, ты хочешь сказать, что у меня в доме «жучки»?

– Джини, – подался вперед ее собеседник, – много ли тебе известно о современных подслушивающих устройствах?

– Не очень.

– В таком случае забудь все фильмы, которые ты смотрела. Забудь о маленьких «жучках», спрятанных за картинами, в телефонных трубках и под столешницами. Конечно, они существуют и могут быть использованы, но есть и другие. Обладая соответствующим лазерным оборудованием, человек может сидеть в машине рядом с твоим домом. Он может находиться в квартире на другой стороне площади. И в том, и в другом случае он будет слышать все, что ты говоришь, так же отчетливо, как если бы стоял в метре от тебя. Даже лучше. И когда ты находишься в квартире одна, ты даже в этом случае не можешь чувствовать себя в безопасности. Они могут определить, в какой комнате ты находишься. Они могут слышать, как ты наливаешь воду в стакан. Они могут слышать, как ты стучишь по клавишам своего компьютера. Они могут слышать, как ты зеваешь. Они могут слышать твое дыхание, когда ты спишь…

Джини поежилась.

– Ты сам начинаешь в это верить, да? – тихо спросила она. – Ты начинаешь верить в эту историю про Хоторна…

– Я безоговорочно верю в то, что какая-то история существует. Возможно, не та, которую нам рассказали. Я верю также в то, что нам, с одной стороны, помогают, а с другой, мешают – одновременно. – Он помолчал. – Но уверен я только в одном: мы не единственные, кто жаждет найти Джеймса Макмаллена. Его ищет кто-то еще.

После этого Паскаль рассказал ей о своей встрече с сестрой Макмаллена и беседах с его друзьями.

Джини слушала очень внимательно и, когда он закончил, задумчиво насупилась.

– Как странно. Она сказала про Лиз «обожаемая»? Послушай, Паскаль, помимо нас с тобой, посылки были отправлены еще двоим, и оба эти человека исчезли.

– Оба?

– Да, Эплйард тоже. Его нет уже десять дней. – Она пересказала свой разговор со Стиви. Паскаль сосредоточенно слушал, перебивая время от времени рассказ Джини вопросами. – Но и это еще не все, Паскаль. Я собиралась сказать тебе, когда вернулась домой… – Джини наклонилась вперед, на ее лице было написано возбуждение. – Я знаю, кто принес посылки в компанию по доставке. Сегодня ее опознала Сюзанна.

– Опознала? Каким образом?

– По фотографии в каталоге манекенщиц. Я взяла их сегодня в редакции. Сюзанна легко ее узнала. Эта женщина действительно американка. Работает на нью-йоркское агентство под названием «Моделз ист» – это одна из самых процветающих в этой области фирм. Я позвонила в это агентство прямо оттуда, из конторы СМД. Она новенькая, только начала работать. Ее зовут Лорна Монро.

– Ты уверена?

– Абсолютно. Сюзанна убеждена, что не ошиблась.

– Ты узнала номер ее телефона?

– Да, но она сейчас в Италии. Выполняет какую-то работу в Милане. У меня есть номер ее телефона в отеле.

– Звонить пробовала?

– Да, но ее не было на месте. Я повсюду оставила для нее сообщения: у ее импресарио в Нью-Йорке, в гостинице, в журнале, для которого она снимается. Она перезвонит, Паскаль, я в этом не сомневаюсь.

– Что еще? – ободряюще улыбнулся Паскаль.

– Как что? – вопросом на вопрос ответила Джини.

– Убежден, что это еще не все твои новости, – пожал плечами Паскаль. – Я это вижу по твоим глазам и румянцу. С каким же крутым, с каким цепким репортером мне посчастливилось работать! Не хотел бы я, чтобы когда-нибудь ты повисла у меня на хвосте…

– Я не привыкла останавливаться на полпути, – не очень уверенно посмотрела на него Джини. – Как и ты, Паскаль.

– Это точно, – подтвердил он. – Так что же еще тебе удалось разузнать?

Джини колебалась. Вытащив записи, которые сделала Линдсей, она посмотрела на них и нахмурилась.

– Есть еще кое-что, чего я никак не могу понять, – начала она. – Это, конечно, ниточка, но я не понимаю, что она означает. Тот костюм от Шанель…

– Который был на Лорне Монро, когда она принесла посылки?

– Да. Я думала, что его кто-то купил, но я ошиблась. Он был взят без предварительной оплаты в магазине на Бонд-стрит вечером в пятницу тридцать первого декабря. Через четыре дня его вернули – во вторник четвертого января, когда магазин открылся после новогодних праздников.

– В этом есть что-то необычное? – спросил Паскаль.

– Да нет, они изредка оказывают такие услуги своим постоянным клиентам. Необычность этого заказа заключается в том, кто оказался клиентом в данном случае. – Джини выдержала эффектную паузу. – Этот костюм брала Лиз Хоторн.

– Лиз Хоторн? – изумленно переспросил Паскаль. – Ты уверена в этом?

– Настолько, насколько в чем-то вообще можно быть уверенным. Хозяин магазина хорошо знает Лиз. Он утверждает, что костюм брала именно супруга посла. Она позвонила ему в пятницу утром, и он сам с ней разговаривал.

Когда они покидали ресторан, Паскаль был задумчив. Он взял Джини под руку, и они пешком пошли к ее дому. С неба все еще капало, блестел мокрый асфальт, мимо с сырым шелестом проезжали машины. Их шаги гулко отдавались в вечерней тишине. Джини чувствовала, как в ее душу медленно заползает страх. Она пыталась не думать, как останется в доме одна.

По настоянию Паскаля они возвратились кружным путем. Около Гибсон-сквер, на безлюдной улице, Паскаль замедлил шаги.

– Я думаю о твоей квартире, Джини. Кто живет над тобой?

– Моя соседка. Миссис Хеншоу. Она живет в Айлингтоне с самого начала, а таких старожилов немного. В шестидесятых – начале семидесятых это был довольно бедный район. Это уже позже его облюбовала аристократия. Многие аборигены уехали или их вынудили уехать.

– Подкупом? Угрозами? – взглянул на нее Паскаль.

– Конечно. Или грошовым подкупом, или под давлением: в один прекрасный день они обнаруживали, что у них отключены вода, газ и электричество. То, что здесь происходило, – история не из приятных. Миссис Хеншоу повезло больше: ее оставили в покое. Но теперь эти дома стоят огромных денег, поэтому домовладелец несколько лет назад попытался выжить и ее. А ведь она прожила в этом доме всю свою жизнь. Здесь родились ее дети, здесь умер ее муж… – В голосе Джини зазвучала злость. – Я попыталась объяснить это домовладельцу, но потерпела неудачу.

– И что же будет теперь?

– Я нашла ей хорошего адвоката, и он помог оформить пожизненную аренду. Теперь ей ничего не угрожает до конца жизни.

– Понятно.

Они прошли еще немного, и Паскаль сказал:

– Значит, мы имеем только одну пожилую соседку, которая живет этажом выше. А сейчас она где? Я что-то ее не видел и не слышал.

– Нет, она уехала погостить к одной из своих дочерей.

– Но у тебя есть ключ от ее квартиры?

– Да, конечно. Иногда я хожу для нее за покупками, навещаю ее. Она дала мне ключ.

– Прекрасно. – Паскаль бросил взгляд через плечо и ускорил шаг. – Дай мне его, когда придем домой. Я хочу кое-что проверить.

Оказавшись в квартире, она молча протянула Паскалю ключ. Он взял его, вышел из комнаты, и Джини услышала, как он направился к квартире миссис Хеншоу. Через некоторое время над головой Джини скрипнула половица и наступила полная тишина. Джини включила телевизор и стала смотреть выпуск новостей. По всему Ближнему Востоку прокатилась волна антиамериканских демонстраций, на станции Кинг-Кросс возле газетного киоска взорвалась бомба, подложенная ИРА, несколько человек были ранены осколками и битым стеклом. Двое – молодая женщина и ее четырехлетний ребенок – погибли.

По сравнению с этим сообщением ее собственные страхи показались Джини ничтожными. Злясь на саму себя, она выключила телевизор и стала ждать. Сверху не доносилось ни звука. Джини заставила себя войти в спальню. На постели лежало чистое белье, на подушке – новая ночная рубашка. От той, другой, Паскаль избавился. Джини приказала себе забыть картину, которую она увидела в спальне и так тщательно подготовленную неизвестным посетителем.

И все же она до сих пор ощущала дух побывавшего здесь мужчины. Он копался в ее вещах, прикасался к ее одежде. Его присутствие все еще отравляло сам воздух комнаты.

Она попятилась из спальни и в этот момент услышала в гостиной за своей спиной шум. Джини оглянулась.

Это был Паскаль. Джини смотрела на него широко открытыми глазами, а он тем временем расстилал на диване простыню и выкладывая на нее горку подушек. Признавший гостя Наполеон терся о его ноги. Как только Паскаль расстелил простыню, Наполеон запрыгнул на нее и тут же свернулся калачиком. Паскаль не видел, что Джини смотрит на него. Он улыбнулся и наклонившись, согнал кота на пол.

– Mais non… – проговорил он. – Нет, Наполеон, это не самая удачная мысль.

– Паскаль, – позвала его Джини, делая несколько шагов вперед. – Что ты делаешь?

– Что делаю? Я проверил квартиру наверху и ничего не нашел. А сейчас… – Он бросил на Джини взгляд, в котором, несмотря на его серьезность, зажглись смешливые огоньки, – теперь я стелю постель. По-моему это évidemment.

– Я вижу. – Джини, поколебавшись, добавила: – Это очень мило с твоей стороны, но я буду спать на своей кровати. Все равно рано или поздно мне придется это сделать. Лучше уж сразу.

– А я вовсе не для тебя стараюсь. Я стелю себе. Видишь, как раз по моему росту. То, что надо!

В подтверждение своих слов Паскаль растянулся на диване. Диван был довольно коротким и ни в коем случае не был рассчитан на верзилу под метр девяносто.

– Паскаль, – начала Джини, пытаясь подавить смех, – этот диван тебе не подходит. Тебе на нем, похоже, будет не очень удобно.

– Ты ошибаешься. – Он поднялся. – Я могу спать где угодно. Здесь, на полу. Мне все равно. И не спорь. Я остаюсь здесь. Одну я тебя не оставлю.

– Это вовсе не обязательно. Со мной уже все в порядке. Все равно мне так или иначе придется с этим справиться и…

– Нет. И не будем больше об этом.

Он приблизился к Джини. Лицо его было абсолютно серьезным, а голос, такой лукавый еще секунду назад, звучал отчужденно.

– Нет, – повторил он, и впервые с момента их последней встречи Джини ощутила жесткую волю, которая жила в этом человеке. – Нет, с этим ты не справишься. И одна ты не останешься. Пока мы работаем над этой историей, я остаюсь здесь – таковы мои условия. Либо так, либо я звоню Дженкинсу, и тебя снимут с этого задания.

Джини изумленно смотрела на Паскаля. Происшедшая в нем перемена ошеломила ее. Он говорил непривычным тоном, не допускавшим никаких возражений. Еще одна черта Паскаля, о которой она совершенно забыла. Джини смотрела на него, и в ее мозгу, словно давно забытые голоса, оживали другие воспоминания.

– Ты действительно так сделаешь?

– Да. Мне ничего не стоит заставить Дженкинса снять тебя с задания. Ему нужен я и мои фотографии. Он сделает все, что я скажу.

– То есть ты готов продолжить работу один, без меня.

– После всего этого? – Он обвел рукой вокруг себя. – Бесспорно.

Джини отвернулась. В ее памяти всплыли все старые сплетни и пересуды в пресс-баре в Бейруте о том, что Ламартин не побрезгует ничем, лишь бы только сделать репортаж, о том, что он бессовестный, одержимый человек, одиночка, а не член команды. Держаться от Ламартина подальше – такова была общая позиция журналистов, даже тех, которым он нравился. Ламартин никогда не раскрывал своих наводок, не судачил и не позволял никому и ничему становиться на его пути.

Джини нерешительно взглянула на него.

– Если бы ты так сделал, я бы просто так не отступила. Я тоже могу поговорить с Дженкинсом.

– Но победил бы все равно я.

Он заявил это спокойно и категорично. Джини знала, что Паскаль прав. Она молча пожала плечами.

– Ну хорошо, мне ничего не остается, как принять твои условия. Оставайся. Я не откажусь от этого задания.

Она умолкла. Это неохотное согласие не очень обрадовало Паскаля, Джини понимала, что сделала ему больно. Губы Паскаля сжались.

– Вот и хорошо, – проговорил он наконец и отвернулся.

– Послушай, Паскаль, подожди, – торопливо заговорила Джини. – После всего этого мне действительно было страшно. Я признаюсь, что рядом с тобой мне будет гораздо спокойнее…

Паскаль молча смотрел на Джини долгим изучающим взглядом. Взгляд этот был твердым, оценивающим, в нем не было ни капли тепла.

– Если ты подумала, что этой ночью я оставлю тебя одну, – спокойно произнес он наконец, – значит, ты совсем меня не знаешь.