8
На несколько минут Саша и Маури остались одни. Берни говорил по телефону в соседней комнате, а особа по имени Бендекс спустилась вниз, чтобы купить шампунь и зубную пасту.
— Кто такая эта Бендекс? — спросила Саша.
Она знала Маури сто лет и потому заметила его смущение.
— Она здесь, чтобы помочь кое в чем.
Саша взяла Маури за лацканы костюма. От нее не так просто отвертеться.
— Кое в чем — это в чем? — улыбнулась она.
— Ну, знаешь ли, вообще. Особые поручения.
— Какие такие поручения?
— Зачем тебе все знать?
— Ты всегда рассказывал мне все.
Он сделал гримасу.
— Ну ладно. Она просто двадцатипятилетняя блондинка с большими сиськами, идет?
— Итак, у нее будет две обязанности?
— Какие еще обязанности?
— Принести завтрак и лечь в постель.
— Не будь так строга. Ты же знаешь, я ненавижу одиночество.
— Одиночество? А я, по-твоему, плод воображения?
— Ты, — сказал он, притягивая ее к себе на колени, — мой лучший друг.
— Стало быть, никаких обедов, ужинов и прочего интимного общения. Друзья — это с кем общаются по телефону и встречаются в аэропорту. Не так ли? — поинтересовалась она, положив ладонь на живот Маури. — И за что я тебя только люблю?
— За то, что я абсолютно надежен, полезен и самозабвенно тебе предан.
— Ты думаешь, эти вещи взаимосвязаны?
— И не селись с ней в одном номере, — попросил Маури.
— С кем? — простодушно спросила Саша.
— С Бендекс.
— А почему бы и нет? Разве что она окажется беспокойной соседкой.
— С чего это ей быть беспокойной?
— Все они одинаковые. По крайней мере те, кого ты подсовываешь мне. Впрочем, всегда кончается одним и тем же — они требуют, чтобы их отправили домой, а потом еще прихватывают с собой пару платьев из костюмерной.
— Ты спешишь с выводами, — запротестовал он. — Говорю тебе, она здесь, чтобы помогать.
— И знаешь, почему я тебе не верю? — воскликнула она.
— Почему? — спросил он, едва сдерживая улыбку.
— Да потому что на ней, словно на вокзальном табло, яснее ясного пропечатано: двадцать пять лет, блондинка, и имечко, ишь ты, какое — Бендекс, просто Бендекс, совсем не та милая еврейская девушка, о которой мечтала для тебя мамочка… словом, она совершенно в твоем вкусе. — Саша снова пустила в ход свою ладонь. — Ты забыл, Маури, что я знаю тебя, как облупленного. Знаю этого пылкого сиониста, неутомимого паренька, который только и ждет, чтобы пристроиться к каким-нибудь сиськам.
Маури слегка покраснел.
— На себя бы посмотрела, — проворчал он.
— А что, — прыснула она, — умненькая еврейская девушка, которая знает, как отщипнуть от батона.
— Ладно, мы удалились от темы. Я приношу свои извинения, потому что даже и не думал к тебе пристраиваться. Видишь, какой я смирный?
Саша решила не быть с ним слишком строгой.
— Знаю, знаю! Ты абсолютно надежен, полезен, невротичен и самозабвенно мне предан… И все-таки, — вдруг резко добавила она, — я не обязана терпеть твою мамочку!
— Почему нет, она очень милая, — удивился он.
— Тогда не говори, что ты ко мне не пристраивался.
— Ты была само совершенство, и моя матушка любила тебя, — произнес Маури сокрушенно. — Между прочим, на прошлой неделе мне звонил Карл.
— Что он хотел? — спросила она, мрачнея.
— Просто хотел узнать, что с тобой все в порядке.
— Я была в эфире четыре вечера подряд. Он мог бы заметить, что у меня все на месте.
— Он имел в виду твое эмоциональное состояние.
— Сомневаюсь.
— Будь снисходительна.
— Если Карл чему-нибудь и научил меня, так это тому, чтобы не быть снисходительной.
— Ну, он-то должен был бы научиться у тебя чему-нибудь хорошему. Вы были женаты шесть лет.
— Брак с Карлом вне времени. Это все равно что иметь роман с Хуфом Хефнером.
Саша изобразила Диану Китон.
— Постарайся вспомнить о его хороших качествах, — посоветовал Маури. — Для тебя же лучше.
— То есть?
— Я хочу сказать — для твоего здоровья.
— Понятно… Когда мы познакомились, он выслушивал мои рассказы обо всем, что меня беспокоит. Потому что я платила ему за это как психоаналитику. Потом, после свадьбы, он выслушивал меня, когда мы ложились в постель, и я рассказывала ему всю ту чепуху, как он учил меня раньше, чтобы, переложив проблемы на него, я могла спать спокойно.
— Вот, прекрасное качество.
Саша пожала плечами.
— Но самое замечательное, — продолжала она, — что когда он бросил меня, то любезно предложил мне тем не менее обращаться к нему за консультациями, если меня что расстроит… Что и говорить, разве не удивительно, что он обратил внимание на мое эмоциональное состояние только после террористического акта?!
Маури вздрогнул.
— Он будет звонить еще. Рассказать ему о тебе или нет?
— Знаешь что, ты расскажи ему, что у меня появилась одна сногсшибательная идея — написать книгу полезных советов на тему о том, как оправиться после развода, — сказала она, усмехнувшись. — И не забудь прибавить, что я тружусь над ней не покладая рук.
— Мне очень жаль, Саша. Мне так жаль, что ты оказалась в той заварухе. Мне жаль, что это случилось с тобой.
— Больше со мной ничего не случится, — пробормотала она, чувствуя, как предательски наворачиваются на глаза слезы. — После того, что я видела, больше ничего не случится!
Маури придвинулся ближе и обнял ее.
— Саша!
Но она выскользнула из его рук и пошла за носовым платком.
— Давай поговорим о чем-нибудь другом, — предложила она. — Например, о твоей поездке в Израиль.
Он послушно кивнул.
— То же, что всегда. Виделся с теми же людьми, выслушивал те же жалобы, ел ту же самую еду. Можно сказать, объедался. — Он похлопал себя по животу. — Всегда, когда возвращаюсь после этих пикников…
— Командировок!
— Один черт!.. Налогоплательщики оплачивают пикники, спонсоры — командировки… В общем, я каждый раз возвращаюсь оттуда раздувшимся словно огромная кровяная колбаса, на которую напялен один из моих тысячедолларовых английских костюмов.
Не такое уж и преувеличение, подумала Саша. Впрочем, это не делало его менее привлекательным в ее глазах. Несмотря на избыточный вес, толстенные очки и маленький рост, Маури был вполне сексуален. Умница Маури. Энергичный Маури. Маури родственная душа. К тому же, настоящий почитатель женщин. Вот если бы еще только когда-нибудь, где-нибудь, как-нибудь они дождались от него хеппи-энда.
— Во всяком случае, ты выглядишь отдохнувшим, — сказала Саша, погладив его по щеке.
— Хотел бы я то же самое сказать о тебе. Ты бледна, худа, измучена. Если ты хорошенько не отдохнешь за эти дни, тебе трудно будет выдержать график съемок, который мы утвердили.
— Мы?.. Кто это мы?
— Мы с Берни. Он будет продюсером. Он такой агрессивный и такой неустрашимый. Он тебе здорово пригодится, — Маури улыбнулся. — Будете работать вместе, что в этом плохого?
— Всегда, когда ты просишь меня об этом, все оборачивается несчастьем. А так — ничего плохого.
— Ну, сделай мне приятное, согласись! — попросил Маури, и было видно, что он боится ее отказа. — Бедняга думает, что ты его не любишь.
— Я? — Саша широко раскрыла глаза. — Разве я давала ему повод?
— Такой чудак… Между прочим, он должен сейчас подойти, чтобы поговорить с тобой о сценарии и о твоем интервью.
Маури поднялся с дивана и подошел к маленькому холодильнику в углу комнаты.
— Позволь ему поговорить с тобой. Это немного его успокоит. — На свет появилась бутылка шампанского.
— Что еще?
Саша качала головой и вспоминала о том времени, когда она и ее брат Элик были детьми, и родители всегда учили ее уступать брату, чтобы тот не волновался, чтобы ему было хорошо. Как заботились родители о его психике только из-за того, что он был мальчиком. Потом они беспокоились о том, как он распорядится своим членом. Как будто она не нуждалась в заботе и внимании, несмотря на то, что не была мальчиком.
Держа бутылку и бокалы в руках, Маури уселся в кресло напротив нее.
— Нет худа без добра, Саша, — сказал он. — По крайней мере ты окажешься там, где я давно хотел тебя видеть.
— Где именно? — осторожно спросила она.
— На международной арене, — ответил он, хлопнув пробкой. — И не просто на международной арене, а на Ближнем Востоке, делая материал на самую раскаленную тему, какая только существует!
Он наполнил бокалы шипучей жидкостью и отпил глоток.
— И пусть потом хоть мир перевернется, — добавил он, — но у нас будет этот материал!
— Ты всегда отдавал предпочтение Ближнему Востоку, не так ли?
— Воинская форма — моя тайная страсть.
— А если серьезно, почему ты интересуешься всеми этими маньяками?
— О каких маньяках ты говоришь в нашем случае?
— О тех, что с обеих сторон. Одни убивают. Другие убивают в ответ. И так далее, и тому подобное. До тех пор, пока однажды не останется ничего, кроме груды флагов, транспарантов и вороха старых газет. Я не могу этого понять.
— Это потому, что у тебя не было любовника араба или израильтянина.
— А если бы и был, что с того?
— Разве ты не знаешь, что лучший способ изучать иностранный язык — в постели? Когда ты вступаешь с человеком в интимные отношения, то начинаешь понимать его образ мыслей, суждения и мотивы поведения…
— Нет уж, благодарю! Я скорее согласилась снова пережить все то, что я перенесла из-за Карла, чем связаться с кем-то, у кого кинжал за поясом.
— Ну, не все они с кинжалами, — засмеялся Маури. — Есть у них кое-что и кроме кинжалов.
— Рискуя потерять в твоем мнении, я все-таки постараюсь не иметь дело с гражданами тех государств, которые слишком много задолжали Чейз Манхеттен банку. — Саша наклонилась и стала развязывать кроссовки. — И пожалуйста, не уклоняйся от ответа, — добавила она, поднимая глаза. — Расскажи мне о твоих делах с Ближним Востоком.
— Военная форма, — повторил Маури. — Но ты мне не веришь. Где-то я слышал, что форма притягивает женщин. Поэтому, когда еще мальчишкой я стал интересоваться противоположным полом, у меня появилась мечта сделаться пожарным. Когда я немного подрос, то стал мечтать о службе в полиции. А уж когда поступил в колледж, то всерьез подумывал о карьере военного. Блажь прошла, когда я осознал ее происхождение.
Саша сняла с головы повязку и встряхнула волосами.
— Какое это имеет отношение к Ближнему Востоку?
— Итак, я понял, что форма кружит голову женщинам. Но еще больше они сходят с ума по тем парням, которые ногой открывают двери таких заведений, как клуб «21» или ресторан «Максим».
Маури шутливо ткнул себя кулаком в щеку.
— Ты хочешь сказать, что все швейцары в дорогих ресторанах — арабы или израильтяне?
Как это ни забавно, но, кажется, она начала понимать происхождение его печали.
— Не валяй дурака, — проворчал он. — Все, что я хотел сказать, это то, что женщины стоят немалых денег. Особенно для человека, вроде меня. Поэтому-то я и подался в телевидение, чтобы ворочать большими делами и жить припеваючи.
— Ну и как? — серьезно спросила она.
— Что ну и как? — задумчиво переспросил он.
— Живешь припеваючи?
Мгновение он смотрел на нее, а потом заговорил быстро и взволнованно:
— Телевидение дает мне ощущение собственной значимости, а работа с новостями — чувство власти. Без войны же и без терроризма, да и вообще без всякого этого ближневосточного безумия, нет забойных новостей. А нет забойных новостей, нет и моей работы. Значит, прощай моя значительность. Я потеряю влияние в качестве ведущего эксперта…
— А это значит, что тебя отодвинут за ненадобностью. Все дело именно в этом. Нет моря крови — нет Бендекс?
— Фу, как грубо!
— Может быть. Но хорошо бы поинтересоваться у этой Бендекс и у подобных ей, почему они не хотят ложиться с тобой без того, чтобы прежде ты предъявил им двадцать четыре трупа невинных людей, которые только и сделали, что отправились за билетами в офис авиакомпании. — Она задохнулась от вновь нахлынувших на нее воспоминаний. — Боже, — пробормотала она, закрывая лицо руками, — опять начинается!
— Что я могу сделать для тебя? — беспомощно спросил Маури.
— Помоги узнать все о том маленьком мальчике, который погиб при взрыве, — ответила она.
— Говори! Тебе нужно выговориться!
— Я не могу, — просто сказала она. — Пожалуйста, Маури, если у меня возникнут затруднения, помоги!
— Какая польза от того, что ты узнаешь?
— Не в пользе дело. Нужно вытащить на свет зло. Я не могу объяснить, что я чувствую по отношению к этому мальчику… Он был такой беззащитный… После всего этого ужаса, я не думаю ни о чем, кроме него. Я не могу объяснить, — повторила она.
— Что бы ты не пожелала, — спокойно сказал он, — ты знаешь, я тебе помогу.
Ей стало легче от его слов.
— И еще об одном, — начала она. — Когда-нибудь ты научишься говорить о своих проблемах без того, чтобы убегать в эти глупые и бессмысленные сексуальные копания. Когда-нибудь ты оставишь эту отвратительную манеру кривляться, изображая из себя самоуничижающегося еврейчика, потому что, честное слово, это оскорбляет.
— Кого оскорбляет?
Но она знала, что и сам он прекрасно это понимает.
— Меня.
— Когда ты вернешься из Туниса, — сказал он отрешенно, — обещаю, что мы все это обсудим.
— Я заставлю сдержать тебя обещание.
Еще одна мысль пришла ему в голову.
— Все-таки позвони Карлу. — В его словах звучал неподдельный интерес.
Но у Саши не было желания разговаривать об экс-муже.
— Это ему на пользу, — отмахнулась она.
Маури не возражал.
— Между прочим, — сказал он, — мы сегодня ужинаем все вместе — ты, я и Берни.
— Я — нет. У меня встреча.
— Что еще за встреча?
— Встреча как встреча.
— С кем?
— Кое с кем.
— Ладно, Белль. Не хочешь говорить — не говори. Это твое право.
— Пригласи на ужин Бендекс.
— Еще чего!
— Нет, серьезно, — сказала Саша. — Попробуй обойтись с ней как с человеком. Открой ей свою душу.
Он сделал вид, что не слышал ее слов.
— Где это ты порвала брюки и поранила колено?
— Если бы не порванные брюки и разбитое колено, я бы не была занята вечером.
— В следующий раз постарайся обзаводиться синяками после ужина.
— Ты начинаешь говорить, как Берни.
— То есть?
— Шутишь, а не смешно.
— Точь-в-точь как он?
— Почему бы тебе не позвать его, чтобы ты сам смог убедиться?
Маури взглянул на часы.
— Ты права: уже поздно, а у нас напряженный день. — Прежде чем взяться за телефон, он немного помолчал. — Следующие две недели ты будешь очень занята, Саша, и тебе не следует обзаводиться сейчас новыми… — он помедлил, как будто подбирал слово, — …друзьями.
Оба почувствовали что-то вроде облегчения, возвращаясь к делам. Всегда легче гнуть прямую линию, даже имея для этого сомнительные основания.
Что касается Берни, то он мог позволить себе шутить, даже и несмешно, поскольку заполучил-таки место продюсера в программе о Карами. То, как он руководил подготовкой репортажей из Рима, обеспечило ему личное доверие Маури, которого устраивало, что все дело ограничилось простым освещением событий. По крайней мере, так рассудила об этом Саша, наблюдая, как он петушился, пока они сидели у Маури за бутылкой шампанского и кофе. Пусть его, только бы не позволял себе лишнего и не впадал в этот свой всезнающий тон.
Когда разговор зашел о предстоящем интервью, он вновь стал тем Берни, которого она знала по прошлой работе. Он словно играл с судьбой в покер и намеревался вытащить джокер.
— Не помешает ли Саше ее еврейское происхождение? — поинтересовался он между прочим.
— Карами на это наплевать, — сказал Маури. — Она для него только мостик к американцам.
— А как насчет того, что она женщина? — продолжал Берни. — Ты же знаешь, как эти ребята относятся к женщинам.
Саша была невозмутима.
— А ты как относишься к женщинам? — с невинным видом поинтересовалась она.
Берни поерзал на стуле и обратился к Маури:
— Проблема даже не в том, что она женщина. Во время интервью она имеет привычку высказывать личное отношение к предмету. Ей нравится выступать в роли эдакой доброй еврейской мамаши. Ей кажется, что прежде чем докопаться до того дерьма, которое скрыто в человеке, с ним нужно поговорить по душам. Я же считаю, что этот парень Карами имеет право, чтобы с ним обходились без предвзятости. Как с обыкновенным смертным.
— Не думаю, что это мой недостаток, — сказала Саша.
Она вдруг подумала о том, сможет ли избежать этой привычки за сегодняшним ужином.
— Давайте все-таки вернемся к еврейскому вопросу, — предложил Маури.
— Они ненавидят не евреев, а сионистов. По крайней мере это их партийная линия.
— Тут дело не в религиозных предрассудках, — сказал Берни, — я беспокоюсь о том, чтобы сам подход был по-американски хладнокровным.
— Послушай, у Саши были те же самые национальность и привычки, когда она делала репортажи об этих головорезах из ку-клукс-клана на Юге или о Луисе Фаррихане в Нью-Йорке. На мой взгляд, — мягко сказал Маури, — главное, чтобы она не зацикливалась на религиозных вопросах, а они не втянули ее в разговоры о коране и тому подобном. Все будет нормально, поверь мне.
— Ее тянет быть мамашей, — не успокаивался Берни.
— Все, на что я способна, — это пришивать оторванные пуговицы на пальто, да и то зимой.
— Ты знаешь, что арабы думают о женщинах, — настаивал Берни.
— Они думают не хуже, чем некоторые субъекты с американского телевидения, — с милой улыбкой парировала Саша.
— Вернемся к Карами, — сказал Маури.
Берни не протестовал.
— Что касается меня, то я все еще полагаю, что он должен выглядеть симпатичным парнем — нормальным, здравомыслящим и даже убедительным в изложении своей позиции.
Саша не прерывала его. Напротив, она внимательно слушала и даже сделала несколько пометок в блокноте.
— Все, что от нас сейчас требуется, — сказал Маури, — это начать профессиональный разговор о предмете и решить, показываем ли мы Карами хорошим мужем и отцом или страшным убийцей.
— Ну, я не та, кого стоит об этом спрашивать, — усмехнулась Саша. — Я имела возможность наблюдать проявление этих двух его качеств.
— По моему мнению, мы должны показать его и тем, и другим и пусть телезрители решают сами, — сказал Маури, глядя то на Берни, то на Сашу.
— С этим трудно не согласиться, — пробормотал Берни.
— Позволь напомнить тебе, что наша программа называется «Семья». Это значит, что в ней должны быть показаны люди, которые рассказывают о других людях, о тех, кого они любят, а не о работе.
— Ты называешь работой взрыв в офисе авиакомпании? — рассмеялся Берни.
— Послушайте, вы оба знаете, как я отношусь к тому, что случилось, но я не хочу, чтобы наша программа потеряла… — тут Маури запнулся, подбирая слово, — …доверительную интонацию что ли. Мы ведь собираемся прийти к человеку в дом, чтобы люди увидели его за обычными житейскими делами. А то, что он взрывает самолеты и офисы, останется за кадром и оттого будет еще более впечатляющим. Зрителю не нужно, чтобы мы за разговором о детях обменивались зуботычинами. Если мы все сделаем, как задумано, не выставляя напоказ его истинное лицо, то это даст гораздо больший драматический эффект.
— Он сам выдаст себя с потрохами, — кивнула Саша.
— Учти, он очень обаятелен, — предупредил Берни.
— Ни у кого не хватит обаяния, чтобы сделать популярными массовые убийства, — возразила она.
— Забудь на минуту о морали. Люди перестают думать о том, что увидели, как только сменится картинка. Единственное, что останется у них в голове, это то, что этот парень и такие, как он, покушаются на их свободу, — сказал Маури. — И этого будет достаточно, чтобы тысячи собирающихся путешествовать отложили свои планы и задумались, даже если у них в кармане уже лежат билеты на самолет. И никто, особенно американцы, не любят, когда урезаются их права.
— Может быть, и так, — признал Берни, — но когда вы увидите, как он двигается, как говорит…
— Вот это-то нам и нужно, — сказал Маури, откидываясь назад, — пока он будет выставлять все свои достоинства, мы будем показывать кадры Рима и всего другого, к чему он приложил свое обаяние.
— Может быть, — медленно повторил Берни. — А как насчет того, чтобы дать еще несколько сюжетов о том, как живут палестинцы в лагерях беженцев, — в качестве контраста к тому, как живет он в своей вилле с видом на море.
— Хорошая идея. Но мало подходит для жанра телеинтервью.
— Зато отлично подходит для того, чтобы люди, живущие в лагерях беженцев, посмотрели на жизнь своего лидера, — сказала Саша.
— Не многие из этих людей смотрят телевизор, — ответил Маури.
— Но кто-то все-таки увидит, — попытался спорить Берни.
— Мы можем дискутировать целый день, поэтому лучше не надо.
— Почему бы нам не посмотреть мое досье? — предложила Саша.
— Хорошо, и тогда Берни сможет поговорить с тобой об интервью.
Саша вытащила папку с надписью «Карами», раскрыла ее и надела свои роговые очки.
— Очки нужны тебе, чтобы выглядеть умной или соблазнительной?
Саша пропустила это мимо ушей.
— Карами образован, и притом высокообразован, — начала она.
— Возраст? — спросил Маури.
— Около сорока пяти.
— Говорит по-английски?
— Свободно.
— А жена?
— Тоже свободно, — ответила она, удивляясь, что разговор происходит лишь между ними двоими, а Берни самоустранился.
— Где они встретились?
— В Сорбонне, во время студенческих беспорядков 1968 года.
— Можем мы сделать небольшое отступление, чтобы зрителю было понятно, что это было за время?
— Я уже заказала фотоматериалы из парижского бюро. Мы покажем вкратце, как студенты присоединяются к рабочим, чтобы блокировать город. Но упор сделаем в основном на роли Карами как руководителя Союза палестинских студентов. Именно тогда он стал заметной политической фигурой.
— И чем же он прославился?
— Он захватил отель на рю де Комеди и удерживал в нем в качестве заложников группу туристов из Германии. Толку от этого не было, а отель окружила полиция.
— Лихой парень, — пробормотал Маури.
Саша перевернула несколько страниц.
— Жена Карами — одна из четырех студенток, которые носили осажденным еду, воду и записки через кордоны полиции.
— И сколько это продолжалось?
— Через шестнадцать дней заложники были освобождены, а наши персонажи полюбили друг друга.
Маури покачала головой. Темные круги у него под глазами были заметнее обычного.
— Трогательно! В самом деле трогательно!..
— Карами отсидел только две недели, — продолжала Саша. — Из заложников никто не пострадал, и его решили освободить, чтобы успокоить палестинскую общину. В общем, у властей были дела поважнее. Но пока он сидел в тюрьме, будущая жена регулярно посещала его, приносила сигареты, заботилась о его почте, переписывала его статьи.
— Должен заметить, — прервал ее Маури, — что в списке злободневных тем арабские женщины стоят между сикхскими сепаратистами и проблемой снятия скальпов.
— Но она — француженка, — заявил Берни с таким пылом, словно это касалось его лично.
— При этом она и красива, и обаятельна, — продолжала Саша. — Следовательно, заинтересует наших телезрителей. Впрочем, не настолько красива, что попасть под критику телезрительниц. Она преданная жена, заботливая мать. Каждый отнесется к ней с симпатией, а женщины начнут идентифицировать себя с ней.
— К тому же, сколько женщин, подобно ей, заботливо укладывают мужу в дорогу парочку гранат вместе с завтраком.
— Ну и что из того?.. Лучше скажи, много ли тебе известно супружеских пар, которые так страстно любят друг друга после двадцати трех лет совместной жизни? И что самое замечательное, после стольких лет супружества, имея двух почти взрослых детей, они обзаводятся еще одним малышом. — Она захлопнула папку. — Карами качает малыша на колене, берет его с собой на совещания и не обращает внимания, когда чадо писает на карты и документы. Все это я узнала от представителя ООП в Риме.
— Восхитительно, — сказал Маури, — нянчится со своим ребенком и разрабатывает планы убийства чужих.
— Теща Карами живет в той же самой квартире, в которой жила всегда, — начал Берни. — Нужно бы с ней повидаться, расспросить о делах семейных. Была ли она в ужасе, когда ее дочка убежала с террористом.
— У тебя есть ее номер? Я позвоню ей сейчас же.
— У меня есть все, — сказал Берни, кладя на колено записную книжку в кожаном переплете. — И я достану для тебя все что угодно. — Он достал из книжки конверт. — Совсем забыл, тебе передали из Рима. Должно быть, тебе понадобятся сведения о жертвах.
Маури удивленно взглянул на Берни. Однако Саша мгновенно пересекла комнату, выхватила конверт и тут же его распечатала. Она села и сразу стала читать. Информации было столько, что она забыла обо всем и опять перенеслась мыслями на Виа Венето.
— Что там такое? — нетерпеливо спросил Маури.
Она была так поражена, что на несколько секунд лишилась дара речи.
— Невероятно, — наконец сказала она, — но они не дали никаких сведений о жертвах. Даже имен. Все, что здесь есть — это пол, возраст и национальность. — Она пробежала список глазами. — Тому мальчику было всего десять лет. Здесь написано, что он израильтянин. Еще один израильтянин, — пробормотала она. — Это женщина. — Саша снова подняла глаза. — Женщина с куском ткани от красной курточки… Я знала, что она была с ним. Готова поспорить, что израильское посольство в Париже может назвать не только их имена, но и имена их родственников… Спасибо, Берни, — сказала Саша, покраснев и нервно проводя рукой по волосам. — По этим ничтожным сведениям я все-таки смогу их найти. — Она постаралась взять себя в руки. — Если будешь в Риме, поблагодари за информацию, скажи, что я очень признательна… — Печаль переполняла ее сердце, и слезы подступили к глазам. — Может быть, я поеду в посольство и все проверю…
Ее голос дрожал. Она часто заморгала и закусила губу.
— Зачем тебе туда ехать? — сказал Маури, подходя к ней.
Она отстранила его.
— Просто мне нужно, я хочу знать, кто он, — захлебываясь, пыталась объяснить Саша, — и кто та женщина… Я должна поговорить с его отцом, с ее мужем, я хочу рассказать… — У нее перехватило дыхание. Как она сможет рассказать об этом? — Кто такие эти чертовы убийцы, чтобы заполнять собой весь эфир? — вдруг выпалила Саша, словно уже стояла перед телекамерой.
Берни побледнел.
— Да потому что все телевидение для этих молодчиков, а не для их жертв.
— Саша, прошу тебя, — пробормотал Маури, опускаясь перед ней на колени, — хватит об этом.
По ее щекам катились слезы.
— Нет, не хватит, — покачала головой она, — не хватит, раз мы снимаем Карами!
— Черт с ним, — уговаривал Маури, — пусть тебя это больше не касается.
Но в том-то и дело, что ее это касалось. И касалось больше, чем когда-либо.
— Рим остался в прошлом, — продолжал Маури, — ты сделала свое дело, а теперь мы займемся чем-нибудь другим.
И все-таки что-то изменилось. Она переступила критическую черту, хотя до преодоления недуга было еще далеко.
Саша сидела на полу, скрестив ноги и прислонившись спиной к кушетке, и набирала номер телефона. Маури сидел за письменным столом, перебирая документы и кредитные карточки. Берни вышел в соседнюю комнату к другому телефону.
Саше пришлось долго ждать, пока на другом конце провода сняли трубку. На ломаном французском Саша попросила:
— Можно поговорить с мадам Вилленев?
Ей ответили на чисто английском:
— Я у телефона, а кто говорит?
Саша набрала побольше воздуха.
— Меня зовут Саша Белль. Я работаю на американском телевидении…
— Очень жаль, но мне ничего об этом неизвестно, — отрезала женщина. — Пожалуйста, не вешайте трубку. Мы делаем передачу о вашей дочери и о ее семье в Сиди Боу Сад.
— В самом деле? — медленно проговорила женщина.
— Да, конечно… И у меня очень сложное задание, — сказала Саша и помолчала.
— Что еще за задание?
— Беседа с вами.
— Но что вам от меня надо?
— Я бы хотела поговорить с вами несколько минут о вашей дочери, о том, как она росла в Париже. Словом, мне интересно все, что поможет создать нам фон для интервью.
Последовала короткая пауза, а потом женщина осторожно спросила:
— Так это… не о том, что случилось?
Закрыв глаза, Саша сосредоточилась на том, чтобы ее голос звучал искренне.
— О чем вы? Я не понимаю.
— Ну, я подумала, вы звоните по поводу того, что случилось в Риме, а я действительно ничего об этом не знаю. Я всего лишь бабушка их детей…
«Просто бабушка» — неплохой заголовок для следующей программы.
— А-а, вы говорите о взрыве… — сказала Саша и подумала о том, а действительно, смогла ли она забыть об этом, если бы просто сидела с этой женщиной за обеденным столом. Не удивительно ли упоминать об этом, как о чем-то малозначительном, вроде рядового дорожного происшествия. Нет ли в этом чего-то ирреального? Престарелая женщина, живущая в Париже, непостижимым образом оказалась причастной к арабскому фанатику-революционеру, который живет в Тунисе.
— Мой продюсер обещал снять с меня голову, если мне не удастся поговорить с вами. Как вы полагаете, можем ли мы сегодня встретиться?
— Не думаю, — заколебалась женщина, — я как раз занялась телячьими отбивными.
Вполне понятное объяснение для отказа. Саша мысленно пролистывала свое досье. Одно дело зять и совсем другое дело собственная дочь, живущая за тридевять земель, так что даже не всегда можно навестить внуков на Рождество или в день рождения.
— Звучит аппетитно, — сказала Саша с улыбкой.
— То есть? — не поняла женщина.
— Телячьи отбивные.
— Все эти журналисты и репортеры нагородили в газетах столько лжи, что я даже не знаю… — неуверенно проговорила женщина.
— Во-первых, я никогда не врала, а во-вторых, я не работаю в газете или журнале и не собираюсь ничего писать. Все, что мне нужно, это немного материала для интервью, — повторила Саша. — К тому же, я бы пришла к вам одна — без камер, без съемочной группы.
— А как вы узнали мой номер? Его нет в справочнике.
Если нужно, можно и объяснить.
— Мой продюсер взял его у вашей дочери.
— Понимаю, — сказала женщина. — Все, о чем я могу мечтать, — продолжала Саша, — это взглянуть на детские фотографии вашей дочери, если они у вас сохранились.
— Ее отец обожал фотографировать, — задумчиво сказала женщина, а потом вдруг спросила:
— Вы недавно говорили с дочерью?
— Не то что бы, — сказала Саша осторожно. — Может, вы хотели бы что-то передать ей, когда я ее увижу?
Неохотно, но женщина отказалась.
— Нет, ничего не надо.
— Если бы вы согласились на встречу, — спросила Саша, — когда бы это было удобно сделать?
Маури, сидевший за столом, вопросительно посмотрел на Сашу: «Ну, как?» Она неопределенно пожала плечами.
— Дело не во времени, — напряженно произнесла мадам Вилленев.
Саша почувствовала, как вспотела ее ладонь, сжимавшая трубку.
— Ну, пожалуйста, у меня только два дня перед отлетом в Сиди Боу Сад.
— Только в том случае, если…
— Я все понимаю, — поспешно сказала Саша.
— Ничего о том, что случилось в Риме.
Саша показала Маури, что все о'кей.
— Ничего, я обещаю.
— Ну ладно, если вы уверены, что это будет касаться только Жозетты.
Сказано так, будто дело было не только в ее собственном желании.
— Клянусь, — пообещала Саша.
— У вас есть мой адрес?
— Скажите сами, чтобы не ошибиться.
Адрес, этаж, входной код. Саша все подробно записала.
— А когда вам удобно?
— Завтра в четыре.
— Прекрасно, — сказала Саша, — и большое спасибо.
Потом она положила трубку и повернулась к Маури.
— Завтра в четыре, и — ни слова о Риме.
— Тебе удастся и это, уверен! — сказал Маури. Сцепив руки на затылке, он откинулся к спинке стула и с внезапным смущением спросил:
— Я пригласил бы тебя позавтракать, но уже обещал Бендекс, что мы пройдемся по магазинам.
— Очень мило, — пробормотала Саша, углубившись в телефонную книгу.
— Мы позавтракаем завтра.
— Замечательно, — снова пробормотала она, продолжая рыться в справочнике.
— Между прочим, ты знаешь, какая разница между гробовщиком и телерепортером?
— Ну? — спросила она, набирая номер.
— Гробовщик, прежде чем похоронить, ждет, пока человек умрет.
Но она уже не слушала, спрашивая по телефону, как ей связаться с пресс-атташе посольства Израиля.
