19

Чемодан у Гидеона был что надо: кожаный, с бирками и этикетками на боках. Ни у кого и сомнений не возникало, что обладатель такого чемодана носит шелковые жилетки, курит сигары и пьет кальвадос, а в его французском паспорте красуются визы и печати на въезд и выезд из Туниса, Алжира, Великобритании, а также Италии.

На Гидеоне был темно-серый костюм, белая сорочка и узкий галстук, как будто сразу с самолета он намеревался попасть на бал. Проходя со взлетной полосы в терминал и стоя в очереди, чтобы пройти электронный контроль, он думал о Саше. Еще он думал о путях неисповедимых…

Американцам потребовался бы месяц, чтобы забросить двадцатипятитысячный десант, поднять шум на весь мир, развернув подготовку к настоящей войне, а потом… с позором провалиться. Французам, чтобы оказаться здесь, потребовалась бы всего неделя и три тысячи солдат. При этом они бы без конца клялись и божились, что не стремятся к конфликту, и затеяли бы основательные переговоры. Однако и они бы ничего не достигли.

У израильтян иной стиль работы. Самое большее пять человек, одна ночь — и дело сделано. А точнее, как распорядился Рафи, только восемьдесят минут на все про все. Меньше слов и больше дела. Да поаккуратнее. Если вмешается «человеческий фактор», то время операции можно продлить максимум до полутора часов.

Гидеон остановился в отеле «Африка» в центре Туниса и занялся распаковыванием вещей. Было шесть вечера, то есть несколько раньше того времени, когда он должен был прибыть. Он вылетел из Парижа более ранним рейсом. Какого дьявола ему шататься по Парижу, если она уже здесь?

Он снял трубку телефона и к восьми часам заказал автомобиль. Потом он попросил соединить его с отелем «Абу Навас». В комнате Саши телефон не отвечал, и этого он не ожидал. Он попросил портье передать, что в девять позвонит ей из фойе, чтобы отправиться вместе ужинать. Потом он позвонил администратору своего отеля с просьбой разбудить его через час. Уплывая в сон, Гидеон почувствовал, что все начинается сначала, и он собрал все силы, чтобы противостоять кошмарному сновидению. На этот раз он победил. Сон перенес его в Палестину — в страну, где не заходит солнце. Где оно светит для всех.

Она была холодна. В ее понимании это была самозащита, потому что ей нужно было слишком многое успеть, и потому что он имел над ней особую власть. Она умирала каждый раз, когда расставалась с ним, а потом напряженно ждала следующей встречи, и каждый раз ей казалось, что они больше не увидят друг друга.

Когда он позвонил ей из фойе, она сказала, чтобы он поднимался к ней. Впрочем, «подняться», в данном случае, было не совсем то слово. Отель был двухэтажным, а Саша остановилась на первом этаже. Ее номер находился в самом конце длинного коридора. У входа был горшок с декоративным кустом и белая клетка с болтливым попугаем. Некоторые двери вели прямо в цветник из роз с видом на море. Выпить можно было прямо на веранде. Это было куда лучше, чем сидеть среди множества незнакомых людей в шумном баре… «Скорее, мне тебя так не хватало!» — этого она ему не сказала, поскольку все еще изображала холодность.

На ней были бежевые шелковые брючки и бежевая шелковая блузка. Очки она подняла на лоб, в руки поспешила взять блокнот и авторучку. Она хотела выглядеть деловой женщиной, для которой их отношения всего лишь времяпрепровождение в конце трудового дня. Словно она была поглощена работой до самой последней минуты. Как будто за последние два часа ее мысли витали где угодно, только не вокруг него.

Стук в дверь и вот — он здесь. Он мгновенно оценил обстановку. Одним взглядом охватил комнату, мебель, окна. Мгновенно почувствовал температуру ее тела, пульс и эмоциональное состояние. И осторожно сохранял дистанцию. Поцеловал в щеку. Она приняла поцелуй и подставила другую щеку. Не то разыгрывала старую добрую знакомую из Парижа, не то сожалела о прошлой близости, не то просто касалась его кожи и вдыхала запах его одеколона.

Темно-синий костюм, темно-синяя рубашка, черно-синий строгий галстук от Нино Ричи. Все подобрано так, чтобы его глаза излучали голубое сияние. А может быть, виной тому был вечер и поток предзакатного солнечного света, который затопил комнату и вызвал это сияние? Он появился в дверях со свертком под мышкой. Без слов. Без лишних движений. Его глаза пристально смотрели на нее, и она ощутила внутренний трепет.

— Это для меня? — спросила она.

— Для тебя, — сказал он и протянул сверток.

Там оказалось несколько книг — биография Арафата и история ООП. Кто есть кто, объяснил он. Это может ей пригодиться или просто покажется любопытным. Кроме того, «Сентиментальное путешествие» Пруста в новом переводе. Теперь, похоже, он начинал завладевать не только ее телом и душой, но еще и ее мыслями.

Им не понравилось на открытой веранде. Слишком много всяких мушек и мотыльков. Они расположились напротив распахнутых в сад с розовым цветником стеклянных дверей. Она держала в ладонях бокал с холодным шампанским, часто прикладывая его к щекам, которые не переставали гореть с тех пор, как он появился у нее в номере. С тех пор, как появился в ее жизни. Вот в чем дело.

Она надела очки и при близком рассмотрении сделала одно наблюдение, которое, впрочем, никак не уменьшало его привлекательности. В сравнении с прошлым разом Гидеон выглядел отнюдь не таким энергичным и цветущим. И тем не менее, она не удержалась, чтобы не поделиться с ним тем, что пришло ей на ум.

Для начала вот что. То, что случилось между ними, произошло чересчур поспешно. Такого с ней, вообще-то, не бывало. Не в ее привычках, скажем так, подобная поспешность. Конечно, согласился он, о чем разговор. И все же ей немного не по себе от этого.

— Что случилось? Почему тебе не по себе? — удивился он.

Она отнюдь не предполагала влипнуть во что-то такое. Она говорила какие-то слова. Слушала, как он говорит какие-то слова. Потом они перешли на напряженный шепот. Проигрыш ей обеспечен, если она позволит разговору развиваться в этом духе. Если у него сложилось впечатление, что она еще одна американская потаскушка, то он глубоко ошибается. Пусть он скажет — разве не так называют английские джентльмены американских женщин, которые проявляют в таких делах подобную поспешность?

— Ни о чем таком я вообще не слышал, — мягко сказал он. — Ничего подобного не происходило. По крайней мере, со мной.

Не очень-то часто случается в Тюильри такая удачная охота, а? Пусть он будет честным, пусть признает это. Ведь он, надо сказать, тоже изрядно постарался. Подумать только: подцепить женщину совершенно беззащитную, едва оправившуюся после развода, едва пришедшую в себя после того, как она стала свидетельницей террористической акции. Такой случай, ей богу, выпадает один на миллион.

Он был очень нежен. Он был очень искренен.

— Мне просто очень повезло. Повезло, что я нашел тебя.

Боже, как он хорош. Как он мил. Как она бы желала заткнуться и забыть обо всем.

— Так ты говоришь, Пруст?

Ей нужно было временно сменить тему, чтобы получить передышку в борьбе со своими сомнениями. Мадам Вердурин напоминает ей собственную мать. Как замечательно удалось Прусту изобразить тип подобных женщин. Несчастливых и поверхностных.

Ее ладонь легла на обложку толстой документальной книги об Арафате. В ней были главы о ее новом знакомом. Как мило со стороны Гидеона проявить такое внимание к ее занятиям. Однако она уже успела собрать достаточно материала. Во всей ее карьере это было самое серьезное и трудное дело. Но что действительно удивительно, так это то, что Карами вовсе не выглядит взволнованным и потерявшим здравомыслие. Совсем наоборот. Он прекрасно понимает, что его ожидает судьба кофейщика.

— Что ты имеешь в виду, говоря о том, что он это понимает? Он должно быть, подавлен? — спросил Гидеон, отпивая шампанского.

— Я думаю, он был бы расстроен, если бы о кофейщике узнала его жена. Во всяком случае, нет ничего неоыбкновенного в том, что одного из его людей убили израильтяне. Он это предвидел.

— А почему он думает, что это израильтяне?

Она откинулась в кресле.

— Он это не сказал.

— Ну, если это так, то очень скоро ты будешь делать репортаж еще об одном чрезвычайном происшествии.

— О чем ты?

— Разве он не захочет отомстить? Устроить еще один Рим?

— Он не очень-то откровенничает со мной о своих планах, — сказала Саша. — Мне лишь известно, что из-за этого случая в доме будет больше охраны. Он попросил у тунисского правительства полицейских из спецподразделений. А еще у него есть собака.

Секунду Гидеон пристально смотрел на нее.

— Ты очень занята своей работой, да?

— Просто мне никогда не приходилось сталкиваться с таким ужасным делом.

— Ты очень остро на все реагируешь, — мягко сказал он.

— На все? — спросила она и почувствовала прилив желания.

— Расскажи о собаке, если хочешь. Но сегодня больше ни слова об этом. Обещаешь?

— Обещаю, — ответила она. — У этой собаки лай под стать ее громадной пасти. — Он улыбнулся. — Это дрессированная собака. Она натаскана убить любого, кто приблизится к дому. — Желая сдержать слово, она переменила тему. — О чем я начала говорить тебе до этого?.. Мне кажется, что ты — это то, чего я меньше всего ожидала в моей нынешней жизни.

— Да, я именно тот, кто постарается сделать тебя несчастной и всячески осложнить твою жизнь.

Нет, ты должен возразать мне, черт тебя возьми! Не уклоняйся от борьбы за меня, прошу тебя!.. Однако он был холоден, слишком холоден, чтобы оправдываться. По крайней мере, вслух. Он так же не пожелал больше поддерживать ее глупых рассуждений на моральные темы. Его совершенно не интересовал Пруст и ее новый знакомый. Зато он заинтересовался этой проклятой собакой.

— Как ты думаешь, эта зверюга будет сидеть на цепи, когда ты там будешь со съемочной группой? Не лишусь ли я тебя из-за нее?

Она отрицательно покачала головой.

— Меня уверяли, что, когда мы будем там, собаку уберут. Кроме того, у нее есть кличка, с помощью которой ее можно остановить.

— Надеюсь, тебе она известна.

— Да, мистер Карами сказал мне.

— Не забудь ее, — предостерег Гидеон.

— Я уже забыла, — засмеялась она. — По крайней мере, как она звучит по-арабски. По-английски это означает «тихо».

Он переменил тему и вернулся к их отношениям.

— Мне бы хотелось, — сказал он, — исчезнуть и раствориться. И не досаждать тебе. В общем, все зависит от тебя. Я сделаю все, что ты пожелаешь… Но мне тебя будет ужасно не хватать, — добавил он.

— О чем мы, в самом деле, болтаем! — воскликнула она. — Через две недели я должна возвращаться в Штаты.

— Разве люди еще не придумали, как преодолевать географические преграды?

Он был тем, кто мог превратить ее жизнь в цепочку редких, случайных свиданий. Ей следовало бы больше никогда не возвращаться в Европу. Ее сердце разбито в Риме. Потом в Париже. Можно было только догадываться, что теперь произойдет в Сиди Боу Саде… Однако ничего этого она ему не сказала. Она уже устала жужжать ему о своей неуверенности и беззащитности. Все, что она сказала ему, так это то, что ситуация, в которой она оказалась, далека от идеальной. В ответ он отрицательно покачал головой, говоря, что она самая необыкновенная женщина из всех, каких ему только доводилось встречать.

— Хочешь еще шампанского? — спросила она, чтобы скрыть смущение.

Он пожал плечами, потом встал, снял пиджак и повесил его на спинку кресла.

— Вообще-то, мне хорошо и без шампанского, — ответил он.

А что же она? Неужели ей так нужно взбадривать себя алкоголем, чтобы избавиться от рефлексии и страхов относительно того, что может произойти в будущем?

Первое движение сделала она. Поднялась и пересела к нему в кресло. Он обнял и поцеловал ее, и его руки быстро проникли к ней под блузку и нашли ее груди. И в этом не было ничего развязного, мол, здесь он уже побывал, дорога ему хорошо знакома, и можно сразу выруливать к цели. Потом он встал, поднимая ее за собой. Расстегнул блузку и снял лифчик; расстегнул свою рубашку и освободился от галстука. Притянул ее снова к себе.

Десять шагов до постели. Она считала их, когда шла за ним. Чтобы раздеться, ему потребовалось времени ровно столько, сколько ей, чтобы окончательно освободиться от лифчика и блузки, лечь в постель.

Он начал ласкать ее, когда на ней все еще были шелковые брючки, трусики и туфли. Он покрывал ее поцелуями. Его рука лежала на ее трусиках, однако он даже не пытался их снять, словно это было ее дело. Необходимое только ей. Она сбросила туфли. Сначала одну, потом другую. Надеясь, что звук их падения вдохновит его приступить к раздеванию. Но внезапно он перевернулся на спину. Голова на подушке. Руки за головой. Смотрел на нее так, словно она спорила с ним о текущей процедуре. Встать, чтобы снять брючки и трусики? Не самый лучший вариант. Может, снимать лежа?.. Согнув ноги в коленях, она стянула с себя последнюю одежду. Что сказал бы на это Карл? Женщина выглядит сексуальнее, если обнажена не до конца, а чуть-чуть одета.

Он привлек ее к себе. О, этот мужчина знал, когда заканчивать игры. И сначала он любил ее ртом. Она даже не пыталась откинуться навзничь. Прошлый раз кое-чему ее научил. А он ласкал ее рукой — вверху, внизу. Потом припал к ее губам, и его рука занялась ее грудью. Он ласкал ее до тех пор, пока не уверился, что хочет большего. Ощущение было таким сильным, будто он не прикасался к ней много лет. Ни к ней, ни к другой, будто у него это вообще впервые. Или, по крайней мере, во второй раз.

То, что он сделал потом, показалось ему непростительным. Даже недопустимым.

— Я люблю тебя, — сказал он.

Он сказал это не впервые, но снова. И повторял эти слова, как будто хотел вложить в них какой-то другой, неведомый ей смысл.

— Я люблю тебя, — повторил он, и она, вопреки рассудку, почувствовала, что с ней происходит нечто особенное.

Сам процесс вдруг приобрел совершенно новый смысл. Она перестала в этот момент просто трахаться. Она ощущала, что любит, действительно любит. Это он, кроме всего прочего, научил ее любить. Научил верить.

Как странно, независимо от обстоятельств, всегда было одно и то же. Мужчина начинал скакать на ней, а ей оставалось только подчиниться и приспособиться.

Однако он предложил еще одно неожиданное развитие темы.

— Скажи, что ты любишь меня, — сказал он.

— Нет, — ответила она с большей поспешностью, чем требовалось, если бы действительно хотела сказать «нет». Это была тонкая грань. Его плоть пронзила ее плоть.

— Конечно же, я тебя не люблю, — повторила она, и еще неизвестно, что означал ее уверенный тон.

Он слегка вздрогнул. В этот ужасный момент она подумала, что сбила его, и у него ничего не получится.

Может быть, когда-нибудь, хотела сказать она. Однако пока я тебя едва знаю, и не годится вести такую отчаянную игру.

— Слишком рано, — вежливо защитилась она.

— Я люблю тебя, — снова сказал он.

По крайней мере, не сказал «ты мне нужна». Не сказал этого в судорогах оргазма. И на том большое спасибо.

Несколько мгновений спустя он снова повторил это.

— Я люблю тебя, Саша. Ты часть меня.

Имя! Он назвал ее по имени. Может быть, это заставит ее поверить, что у них особенные отношения и особенные чувства.

Пока все не кончилось, она так и думала. Пока это происходило в третий, в четвертый или в пятый раз, — кто, в конце концов, подсчитывал? Пока он прижимал ее к себе так крепко, что ей казалось, что у него это получится дважды. Пока дышал так жадно, что это вот-вот должно было случиться… Потом тепло и влага его тела покрыла ее тело, и он снова повторил то, что уже говорил не один раз. Он сжимал ее в объятиях, а она пыталась отдышаться и прийти в себя. И он сказал это снова.

Конец. Прямо как у Тавиани. Конец фильма. Белые буквы на черном экране возникли перед ее глазами. Во всяком случае, это был конец чего-то, что она и сама не могла ясно определить.

Всего тридцать шесть часов в Тунисе, а уже успела провести день с террористом, ночь с любовником. Ее сутки принадлежали убийцам.

Конечно, они могли говорить о Прусте и о мадам Вердурин, которая так напоминает ей собственную мать. Они могли даже говорить о ее новом знакомом. Почему бы нет, если ей это необходимо после трудного дня. Он немного шовинист, признался он. Был таким, потому что никогда не встречал такую, как она, женщину, которая занята мировыми проблемами. Чистая правда, что спорить, — он не слишком заинтересовался ее работой вначале, поскольку она, как он думал, мало касалась их отношений. Это было эгоистично. Однако он все время старался помнить, что она — американка, то есть женщина, у которой на первом месте карьера, разум и независимость. К тому же ей посчастливилось иметь самую распрекрасную и самую расчудесную пипку в мире… А потому, давай, дорогая, расскажи мне обо всем, что случилось сегодня и почему ты так взволнована. Расскажи. Давай, не стесняйся. Расскажи мне все.