3
До кафе «Луна» они добрались, когда уже наступил вечер, погода испортилась, над городом нависли темные тучи.
Вход в кафе был почти напротив обелиска, и у закрытых дверей толпился народ, но никого не пускали. Сарму это обстоятельство не смутило, она пробилась сквозь толпу к дверям и стучала в них с такой настойчивостью, что появился швейцар с орденскими планками на груди и вопросительно уставился на Сарму.
— Нас ждет Зига! — крикнула Сарма. — Стол заказан.
Швейцар кивнул, с трудом распахнул дверь, жаждущие проникнуть внутрь поднаперли было, но опытный страж кафе ловко отодвинул кого надо, рявкнул на кого следовало, и Сарма с Аней протиснулись в маленький холл кафе.
— Кто такой Зига? — спросила Аня, когда они поднимались по лестнице на второй этаж.
— На контрабасе играет, — кинула на ходу Сарма, а сама уже повеселела, засияла вся и затряслась от грохочущей навстречу музыки.
— Хоть бы найти кого, кто по-настоящему танцевать умеет, а не топчется как слон в валенках!
Контрабасист Зига действительно существовал. Он рвал пальцами струны своего инструмента и в полный голос орал с маленькой эстрады:
— Вас приветствует оркестр кафейницы «Л-у-у-на-а»! Температура воздуха в столице СССР Москве двадцать пять градусов! В столице Советской Латвии, городе Риге, — двадцать шесть! В Юрмале воздух двадцать четыре градуса! В кафейнице «Луна» температура постоянная — сорок градусов!
И оркестрик вдарил молодецкий ритм, покрывая вспышку одобрительного смеха, словно острота контрабасиста была всем в диковинку, а не произносилась по пять раз за вечер и каждый день. Но Зига был украшением и гордостью кафе, популярной фигурой в городе, не знать его, вместе с его прибаутками, считалось зазорным, и все его экспромты смаковались знатоками, как шутки-шоу высшего, глубоко интеллектуального порядка. К тому же он еще и пел на языке, который непритязательная публика принимала за английский.
За несколько минут Сарма нашла каких-то знакомых и вместе с Аней подсела к столику, за которым уже сидели две увядшие женщины, имен которых Аня не запомнила, да и не сочла нужным запоминать. Что-то невыразительное: Люда, Люся, Марта, Валя…
Возглавлял стол вислоносый немолодой мужчина, уже изрядно потрепанный, полинявший и явно уставший от ресторанной жизни, поскольку поглядывал на всех свысока и не проявлял ни к кому никакого повышенного интереса. Денежный мужик, да и только.
— Кир Герасимов, — небрежно кивнул он Ане, представляясь, и она вспомнила, что это достаточно известный в Риге жулик, про махинации которого ходили разные легенды, как смешного, так и неприличного толка.
— Кир! — панибратски обняла его за плечи Сарма. — Мне тут рассказали про тебя историю, и я не знаю, верить ей или нет?
— Верь. Какую историю? — спросил Кир, и Аня поняла, что он, при всей своей барской вальяжности, очень ревниво относился к историям, касаемым его персоны.
— А будто бы этой зимой ты пообедал в кабаке со Смуйдрой, но пока сидели в ресторане, пошел снег. Вы вышли из кабака, а Смуйдра ежится в своем модном плащике. Так ты завел ее в комиссионный магазин, купил с ходу шубу из натурального меха и проводил до дому, как король с именин. Но даже под юбку ей не полез!
Кир снисходительно усмехнулся.
— Ну, во-первых, Смуйдра самая красивая женщина в Риге, номер первый, что давно известно и зафиксировано. Во-вторых, я, Кир Герасимов, и «залезть под юбку», дорогая Сармит, — вещи несовместимые. Я русский интеллигент старой школы… Предки мои бежали в Латвию из России, когда власть там захватили уголовники-большевики. И они, профессура и аристократы, создали здесь еще в буржуазные времена очаг культуры.
— Ага! — обрадовалась Сарма. — Это я знаю! Мои бабушки тоже драли когти из Польши! Оставим эту шубу. А кто и где проводит у нас подпольные конкурсы красоты, на которых дуру Смуйдру объявили самой красивой?
— Я провожу, — спокойно и просто ответил Кир. — Жизнь даже в нашей провинции должна быть красивой. Здесь не какой-нибудь тухлый Передрищенск Рязанской губернии, а Рига, которую умные люди называют маленьким Парижем. Для СССР это так и есть. Очаг западной культуры, а мы — его представители, если хочешь. А где и как проводятся конкурсы красоты, тебе это без разницы. Твое время, Сармочка, уже отгорело, и хотя ты еще пригодна для постельных радостей, но, прости, для конкурсов уже не годишься.
— Ага! — обидчиво возразила Сарма. — Вы туда одних соплячек-девчонок приглашаете! Чтоб в кровать и заваливать!
— По-всякому бывает, — снисходительно ответил Кир и повернулся к Ане. — В сентябре мы хотим устроить осенний конкурс красоты. Можете принять участие.
— Я не из красавиц, обойдусь, — спокойно ответила Аня, и ей захотелось сказать в лицо этому дешевому жлобу что-то такое резкое, чтоб его перекосило.
— У вас есть шарм, — тоном оценщика в комиссионном магазине сказал Кир.
— Может быть. Но мне ваши дристучие конкурсы не нужны.
— Что так?
— Так, — безразлично ответила Аня, глубоко откинулась в кресле, выгнулась и почесала, как поцарапала, выпершую из выреза сарафана грудь. Она знала, что этот номер всегда производит на немолодых кавалеров сильное впечатление.
Брови Кира вздернулись, голос слегка осип.
— Однако и мнения у вас… Все конкурсы происходят далеко не так и не в таком стиле, как думает Сарма.
— Мне наплевать, как они происходят. Дешевка везде дешевка. Хоть в вашем Передрищенске, хоть в большом Париже.
От такой наглости Кир растерялся, он не ожидал от юной девчонки (пусть даже с грудью зрелой женщины) такой свирепой убежденности прожженной стервы, которая все знает, все понимает. Сарма одобрительно рассмеялась.
— Она, Кир, из Москвы. А до этого шлифовала тротуары настоящего Парижа, а не нашей вшивой, невесть что возомнившей о себе деревни! Так что будь осторожен.
Кир ответил раздраженно и обидчиво:
— Наши конкурсы — это совсем не отбор кандидаток для постельных игрищ! Для этой штуки желающих и без того найдем. Это серьезное мероприятие. И у нас, в отличие от пошляков, достаточно продуманная и стройная базовая теория.
Сарма со смехом перебила его:
— Кир теперь стал не просто рижский потаскун, а с теорией! Во смех!
Кир и бровью не повел.
— Да, дорогая. Я не в том возрасте, чтоб восхищаться женской красотой, исходя только из объема ее задницы и груди. Этот период я миновал еще в детстве. Главное в женщине — шарм! Умение всегда и везде подать себя! Исторически известно, что все фаворитки королей и императоров в общепризнанном, стандартном понимании были далеко не красавицы! У меня дома есть альбом… Маркиза Помпадур, Анна Болейн, русская балерина и любовница всего нашего императорского дома знаменитая Кшесинская, Инесса Арманд, подруга плешивого вождя революции Ульянова, — все они внешне были вполне заурядными чувихами, можете убедиться, посмотрев мой альбом. Но у них был шарм, была «изюминка»…
— Вы собираете такой альбом? — без особого интереса спросила Аня.
— Я рыцарь женской красоты, — ответил Кир, но на Аню это впечатления не произвело, а все остальные, судя по их реакции, с жизненным кредо Кира были давно знакомы.
Ничего нового, просто Киру хотелось выглядеть необыкновенным, как и всем, наверное, вот и придумал себе «изюминку». Мелкий жулик, мошенник не Бог весть какого размаха, не имеющий приличного образования, корчил из себя высокопородного рыцаря с утонченными теориями похабного пошиба.
— Дело в том, мои дорогие дамы, — продолжал «рыцарь красоты», — что дураки, окружающие нас, в основной своей массе полагают, что самые красивые, самые обаятельные и прекрасные женщины существуют только на экранах кино и телевизора. Но заверяю вас, все как раз наоборот. Бессчетное количество по-настоящему красивых и достойных женщин ходят вокруг нас и к дешевой славе экрана не желают прикасаться. Подлинная красота скромна и стеснительна! Она имеет цену сама по себе и не нуждается в рекламе!
— Кир! — язвительно спросила Сарма. — Перед кем ты сейчас распускаешь павлиний хвост? Я с тобой спала, но больше не буду, и ты это прекрасно знаешь. Твои подруги сидят здесь по твоим денежным делам. А девочка Аня, ее не испугаешь, она таких речей у себя в столице наслушалась. Не пудри нам мозги, а?
— Я сегодня отдыхаю. И мы вместе просто расслабляемся, — без раздражения возразил Кир. — Придержи язык, Сарма, и не порти приличного застолья, не то получишь пинок под жопу и вылетишь отсюда. Ты попала в приличное общество. Я люблю поделиться искрами своих мыслей в хорошей компании. Так вот, настоящие женщины ценят себя и не размениваются, не подставляют свою красоту под пошлые взгляды быдла, вот в чем дело. Могу тебя заверить, Сарма, что каких-то пять лет назад по своим внешним данным ты могла бы заткнуть за пояс всех Софи Лорен, Лоллобриджит, Элизабет Тейлор. Ну, разве что до Мэрилин Монро не могла б дотянуться… И если мы внимательно оглядим даже этот зал, то убедимся, что наши женщины ни в чем не уступят никаким мисс Мира, мисс Вселенная, не говоря уж о манекенщицах — это вообще шваль — и прочих убогих потаскушках, которые пробились к своей ничтожной славе только за счет того, что пропустили через свою кровать дивизию мужиков. Чтобы прийти к такому заключению, надо прожить сорок лет жизни и к тому же иметь мои мозги.
Эта высокопарная чушь на Аню никакого впечатления не произвела, обычный треп, обычное самолюбование. Подобная дребедень произносится такими кирами каждый день по пять раз, и скорее всего он не сам додумался до таких мыслей, а у кого-то их украл.
Но обиженная Сарма, которую Кир походя списал со счета, сказала сердито:
— Тебя не поймешь. Ты же сам сказал, что главное — не внешность, а умение себя подать! Тогда и возраст ни при чем, если ты еще не совсем старуха-развалина!
— Ну, уметь себя подать — дело тонкое. Хотя в принципе женщину «подает» мужчина. Красота женщины — ее внешность. Красота мужчины — его ум!
Столь убогая расхожая чепуховина была Ане и вовсе не интересна. Она уже поняла, что Кир старался блеснуть своим тонким мышлением перед одной из дам, грузной, неряшливой и скучной, и цели его совсем другие, не лирические, что и стало очевидным из следующих слов Кира:
— И потому, Людмила, если мы объединим мой ум, мои возможности и небольшие капиталы с твоими связями, то в деле парфюмерии можем добиться изрядных успехов.
Неприбранная грузная Людмила, которой при всем ее золоте в ушах, на шее и на пальцах на яркую внешность и «изюминку» претендовать не приходилось, вяло улыбнулась, кивнула и ответила что, дескать, сейчас парфюмерию все дурочки предпочитают покупать заграничную, а на свою по глупости поплевывают.
— Дуры наши бабы, — сказала она, напористо перекрикивая музыку оркестра. — Пусть наши кремы, пудра и грим уступают в колорите, но все заграничное — на химии! Если той же французской или американской косметикой пользоваться постоянно, то шкура с фейса через полгода клочьями полезет! Все толковые актрисы в кино и на телевидении сперва нашу косметику накладывают, потому что она натуральная, а уж потом чуть-чуть подмазывают лицо всеми этими Диорами и мадам Рубинштейн!
— Я про то и говорю! На этом и надо играть! — подхватил Кир, и из дальнейшего туманного разговора Аня поняла, что Кир и Людмила пытаются провернуть какую-то махинацию с парфюмерией, поскольку Людмила была в достаточно высоких чинах на местном широко известном комбинате «Дзинтарс».
Сарма, уже хлебнувшая коньяку, прервала деловую беседу:
— Кир, все-таки сознайся, подарил ты за просто так, без кровати, шубу Смуйдре или нет?
Кир вытащил сигарету из красивого плоского портсигара и насмешливо глянул на Сарму.
— Подобные фокусы — для деловых пижонов.
— Значит, это был не ты? Ведь все Смуйдру видели в этой шубе!
— Не я, во всяком случае.
— Значит, кто-то другой из подпольных миллионеров! — засмеялась Сарма.
— Подпольных рижских миллионеров я знаю всех, — уверенно ответил Кир. — И могу тебя заверить, ни один из них такую глупость себе не позволит.
— Это почему же?
— Потому, что наш подпольный миллионер сидит тихо, незаметно. Наш подпольный миллионер, или «жирный кот», как таких называют, копит копейку, вкладывает ее в золото, валюту, а если есть возможность — теперь она появляется, — перекидывает капитал в зарубежные банки. Дома же он носит драное пальтишко и такси не пользуется. Катается на трамвае.
— А кто тогда откинул шубейку Смуйдре?
— Кто-нибудь из фуфла, — презрительно бросил Кир. — «Жирные коты» пока не могут себе позволить ни такого подарка, ни собственного «мерседеса», даже хорошей дачи на берегу моря.
— Да что же это за жизнь у них такая?! — возмущенно застонала Сарма. — Ни симпатичную девочку повеселить да в кровать повалить, ни шампанского выпить? Сидеть на деньгах и прозябать?
— Они ждут перемен, — многозначительно ответил Кир. — И скоро перемены грянут, я это шкурой чувствую. Новый правитель СССР, товарищ Горбачев, странную политику ведет. Не ясно, куда его занесет и чем все кончится. Тогда-то «жирные коты» повыползут из своих щелей, покажут всем, что такое настоящая шикарная жизнь.
Людмила взглянула на него неприязненно и, не скрывая подозрения, спросила сквалыжно:
— А ты — «жирный кот», Кир?
— Нет, — весело ответил Кир. — Ни в коем случае. Я просто советский деловой мужик. Хорошо знаю систему, ее слабые места, знаю, как строится подпольная, теневая экономика социализма, и этими знаниями готов поделиться с тобой.
— И сколько стоят эти знания? — Неряшливая Людмила была, видать, не дура, поскольку вопрос был очень точен. Кир ответил на него отважно и весьма конкретно:
— Эти знания стоят пяти-семи лет отсидки в лагерях и тюрьмах, что я в своей жизни уже прошел, Людочка. Но больше меня туда не загонят. И ты тоже туда никогда не попадешь.
Оркестр заиграл вальс-бостон, который Аня очень любила за плавность и широту движений. Она с некоторым напряжением оглянулась на зал, на миг столкнулась взглядом с тонколицым ярким блондином, отвернулась, но блондин ее зовущий взгляд зафиксировал, тут же встал и двинулся к их столику.
Он остановился за спиной Ани и произнес с подчеркнутой деликатностью:
— Кир Михайлович, разрешите пригласить вашу даму?
— Гуляй, Арик. — Кир небрежно повел рукой. — Не по себе дерево рубишь. Не твоего класса дамы.
Арик послушно развернулся и вернулся на место.
Кир наклонился к Ане.
— Я вас не обидел?
— Я люблю вальс-бостон, — ответила Аня. — А с кем танцевать, мне все равно. Я вас своим папашей не нанимала.
— Но ведь здесь не танцплощадка, — удивленно сказал Кир. — Мне совершенно не хочется, чтоб женщин моего стола лапала всякая мелкая шелупонь. Не надо так размениваться. Танец — в определенном смысле духовный и материальный аванс на будущие отношения. Разрешите вас пригласить?
— Сбацаем вальсуху! — кивнула Аня. — Если, конечно, ты будешь говорить со мной, как человек, а не как пердила из Тагила.
Кир засмеялся, помог ей выйти из-за стола и провел к танцплощадке.
Он был высок и грузноват. Но танцевал с удивительной легкостью, что приятно удивило Аню. И особенно поразило ее, что Кир танцевал бостон классически правильно, со всеми фигурами, а не так, как остальные танцующие на площадке, которые попросту изображали медленное примитивное танго, топтались в ритме и не более того.
— Культура танца тоже уходит, — негромко проговорил на ухо Ане Кир. — Кроме нас, только одна пара еще помнит, что такое бостон, а остальные выкаблучивают перепляс, словно в саду офицеров под духовой оркестр.
За хороший танец Аня простила Киру его вызывающий дешевый снобизм, и он, рыцарь красоты, пердила из Тагила, стал ей даже симпатичен. Клоун, конечно, но очень популярная здесь личность. Аня знала, что знакомство с ним считалось честью.
— Мы с вами наверняка будем друзьями, — уверенно сказал Кир. — В хорошем смысле этого слова. Я для вас не староват?
— Были и постарше, — ответила Аня и закончила помягче: — Для меня возраст не имеет значения. Вы танцуете, как Бог.
Он чуть-чуть отодвинул ее от себя, от чего движения стали еще легче, и Аня полностью ушла в счастливое ощущение танца.
Чтобы не толкаться в тесноте, Кир вел ее по краю площадки, и они, танцуя, вышли из зала в холл, где из-за переполненности основного помещения администрация поставила несколько столиков и усадила за них посетителей.
Плавно развернувшись и на миг замерев в ожидании следующего такта, Аня рассеянно глянула через плечо Кира в окно и заметила, что на нее очень внимательно смотрит парень лет тридцати, худой, с одутловатым серым лицом, в тонированных желтоватых очках и прической на косой пробор. Он был непримечателен внешне, но что-то такое было в его остром липком взгляде, что у Ани пробежал по животу холодок.
Элегантным разворотом Кир закончил танец под последний аккорд оркестра, жеманно склонился и поцеловал Ане руку, а потом неторопливо, пропуская мимо себя толпу, повел ее к столу. С ним здоровались со всех сторон, впечатление было такое, будто весь зал переполнен его близкими родственниками и закадычными друзьями.
Кир отодвинул стул, ловко усадил Аню, произнес «Благодарю вас» и уселся на свое место. Что там ни говори, а подобное обхождение нравилось Ане, было непривычным, крепенько отличалось от манер кавалеров в городе Электросталь, а Кир хоть и фальшив от выспренных речей до блеска искусственной жемчужины в галстуке, но впечатление производил и обращаться с дамами, безусловно, умел. Он уже начинал нравиться Ане, к тому же Сарма перехватила ее взгляд и заговорщицки подмигнула, как бы советуя: «Верное дело, подруга! С Киром жизнь может пойти кучеряво!»
Он снова щелкнул тонким выгнутым портсигаром, закурил и сказал весело:
— Могу вас порадовать, дамы! Нас посетил сегодня не кто иной, как сам папашка Штром! Сидит на стреме у дверей!
— Черт бы его побрал! — сквозь зубы выругалась Сарма. — Не даст людям отдохнуть!
Кир засмеялся.
— А у тебя что с ним — конфликты?
— Да ко всем пристает, зараза липучая!
— Это его хлеб, — философски заметил Кир. — К тому же он из тех, с кем все-таки можно договориться. Он все-таки человек.
— Сволочь он, а не человек, — убежденно сказала Сарма. — Сам, говорят, бабник, не дай Боже, а другим жизни не дает.
Ударник оркестра грохнул в свои тарелки, и Зига прокричал высоким голосом педераста:
— Дорогие друзья, объявляем тайм-а-а-у-ут! Перерыв! Нам тоже нужно принять освежающего!
Снова в зале засмеялись, хотя веселиться было не с чего, но в общей атмосфере все казалось забавным.
Аня видела, как Зига, целенаправленно лавируя между столиками, пошел к ним. Чуть приостановился, перебросился парой фраз со знакомыми, но наконец остановился за плечом Кира.
— Добрый вечер, дамы. Кир, договор остается в силе? Ты устроишь нам гастроли в Сибири? Заработать надо, а то вовсе нищие стали ребята.
— Раз обещал, то сделаю, — высокомерно ответил Кир. — Что за публика сегодня вшивая! Одна шелупонь.
— Да Васька же обалдуй сегодня на дверях стоит! Вчера был народ класса «люкс». А сегодня, черт его дери, папаша Штром явился! Половина наших девочек под стол попряталась, в сортире сидит!
Протиснувшаяся к столику официантка без нужды поменяла что-то в сервировке, наклонилась к Ане и сказала негромко:
— Девушка, зайдите, пожалуйста, в кабинет директора.
— Зачем? — удивленно спросила Аня.
— Затем.
Официантка отошла, но даже на спине ее отражалась многозначительность сообщения.
— Это Штром, Аня, — тихо сказала Сарма.
— Какой Штром?
— Папашка Штром, — все так же тихо и жестко повторила Сарма. — Надо идти, Аня. А то будет хуже.
— Плевала я на вашего папашу, — равнодушно сказала Аня. — Я ничего такого не сделала.
— Не дури.
— Да он не имеет права меня выдергивать!
— Иди, я тебе говорю. Иначе на выходе тебя будет ждать машина, поняла? А так, может быть, отвертишься.
— В тюрьму, что ли, посадит?
— Хуже. В «триппер-бар».
Оказалось, что Кир, хотя и беседовал с Зигой о гастролях оркестра по хлебной и нуждающейся в высокой культуре Сибири, ничего из виду не упускал, слова официантки слышал и весь разговор Ани и Сармы тоже уловил. Едва Зига отскочил за соседний столик, куда его пригласили выпить, как Кир откинулся на стуле и негромко сказал Ане:
— Надо идти, зачисляться в картотеку.
— Какую картотеку?
— На всех приличных людей в Риге у папашки Штрома есть специальная картотека. Это ничего страшного. Даже определенный знак принадлежности к высшему свету.
Людмила насмешливо глянула на Аню и ухмыльнулась.
— Или иди к папаше Штрому, или срочно беги на вокзал, хватай билет на ближайший поезд и рви когти.
— Заткнись, профура! — презрительно отвернулась от нее Аня. — Сперва шею вымой, потом что-нибудь советуй.
— О Боже! — всплеснул руками Кир. — Анечка, ну и выражения за приличным столом!
— Иди, Аня, не выпендривайся, — попросила Сарма. — На первый раз он тебя не захомутает.
— Ладно. — И Аня встала.
Сарма быстро проговорила:
— Поменьше ври, все равно проверит.
— Плевать.
Аня прошла сквозь зал, вышла в холл, оглянулась и заметила боковые двери, около которых стояла официантка. Она кивнула, предлагая следовать за ней.
Аня послушалась.
Официантка прошла по коридору, распахнула двери кабинета, пропустила Аню и тут же прикрыла двери.
Прислонившись задом к широкому столу, с сигаретой в руках стоял и смотрел на Аню тот самый парень в желтых тонированных очках, который разглядывал ее во время вальса-бостона. В хорошо обустроенном кабинете директора он казался еще тщедушней и незначительней, чем в слабом освещении холла. Ничего угрожающего в нем не было, кроме неприятного взгляда водянистых бесцветных глаз.
— Садитесь, — спокойно сказал он. — Мы немного поговорим. Как вас зовут?
— А вас?
Он помолчал и ответил без раздражения:
— Инспектор Штром.
— Чего инспектор? — нахраписто спросила Аня, решив, что бояться ей нечего и поддаваться на всякий напор глуповато.
— Инспектор Главного управления милиции Риги Александр Штром, — все так же невыразительно произнес он.
— Очень приятно.
— Про себя этого не скажу. Имя?
— Анна.
— Полностью, пожалуйста.
— Анна Васильевна Плотникова.
— Откуда появились в Риге?
— Из живота мамы.
— А где мама? — не реагируя на грубость, спросил он.
— В городе Электросталь, если такой знаете.
— Слышал. Приехали отдохнуть в Юрмале?
— Да.
— Это неправда. Я вас вижу здесь уже всю зиму, весну и лето. В ресторанах, в кафе, около магазина «Альбатрос». Весной вы болтались у гостиницы «Темпо».
— А я вас не видела!
— Вам и не надо. Документы есть?
— С собой нет.
Он сунул сигарету в пепельницу, обошел стол, сел в кресло и сказал, чуть улыбнувшись:
— А если у тебя нет документов, то поговорим по-другому. Где живешь?
— Не имеете права, — уверенно ответила Аня. — Я пришла в кафе отдохнуть и с вами говорить не желаю! Буду жаловаться прокурору и куда повыше!
— Жалуйся. Не ты первая. Но поначалу уясни, что ты приехала в Латвию, в Ригу. И законы своего города можешь заткнуть себе в задницу. Уже за то, что ты без документов, я могу тебя задержать. А когда ты принесешь, положим, паспорт, то в нем, конечно, не будет рижской прописки, что есть нарушение паспортного режима, то есть нечто вроде маленького преступления. Где работаешь?
— Пока не работаю.
— Ясно. Так и знал. А потому у меня есть все основания отправить тебя на проверку в венерологический диспансер. Вполне по закону. Твои подруги называют диспансер «триппер-баром». Отсидишь там две-три недели, и если у тебя со здоровьем все в порядке, то выйдешь из него. Чтобы через три дня вернуться обратно. По второму и третьему кругу. Все ясно?
Аня не ответила. Прописки у нее не было — Михаил Шломович за суетой своих дел никак не мог оформить это дело, поскольку не считал его существенным. И неожиданно Аня поняла, что положение ее скользкое, ненадежное, и если сейчас беседа с этим непонятным, но явно опасным и достаточно сильным человеком пойдет не по тому руслу, то серьезных неприятностей ей, Ане, не избежать. Но пока, хотя он и «тыкал» нагло, ничего угрожающего не намечалось.
— За что меня в «триппер-бар»? — спросила она.
Он прищурился от дыма собственной сигареты, впился глазами в Аню и произнес, словно рассуждая, точнее, определяя место Ани под рижским солнцем:
— Ты, понятно, еще не проститутка… Не кадровый товарищ. Пока, во всяком случае. Так сказать, «честная давалка». Но время от времени получаешь за свои услуги всякие подарки. От моряков, рыбаков, может быть, от иностранцев и прочих желающих тебя поиметь. Но даже если ты профессиональная проститутка и я тебя проглядел, то посадить не могу, поскольку проституции в СССР нет. Но есть разного рода умные указы, которые ограничивают деятельность женщин легкого поведения. Я могу бесконечно сажать тебя в «триппер-бар», могу упрятать на сутки в изолятор за то, что ты ругаешься матом в общественных местах, и в конце концов, привлечь за тунеядство.
— Так что же, я вовсе бесправная? Изгой?! — с вызовом спросила Аня.
— Нигде не учишься?
— Пока нет.
— Ребенка тоже нет?
— Нет.
— Тогда тебе крышка, дорогая, — с непонятным облегчением улыбнулся Штром. — На тебя набирается куча статей, и никакой адвокат не поможет, поскольку никаких смягчающих обстоятельств не найдет.
«Заплакать, что ли? — подумала Аня. — Можно, да что это даст? Мужик наверняка столько бабьих слез перевидел на своей работенке, что они для него что освежающий летний дождик. Но ведь как-то защищаться надо, иначе действительно окажешься со шлюхами и проститутками в «триппер-баре»!» Но в голову ей не приходило никаких разумных идей, да еще мешала звучавшая по динамику музыка из зала.
— С кем ты сюда пришла? — спросил Штром.
— С подругой.
— Сармой?
— Сармой.
— Кира Герасимова давно знаешь?
— Первый день.
— А кто он, знаешь?
Что-то в этом вопросе было подспудное, со вторым значением. И отвечать односложно было неразумно. Быть может, от этого ответа зависела ее удача, маленькая удача. Без потерь закончить беседу казалось Ане совершенно не осуществимым. Инспектор по прозвищу «папашка Штром» вцепился в нее жестоко и намертво, это Аня уже понимала.
— Слышала кое-что, — неопределенно ответила она и ляпнула наудачу: — По-моему, он «жирный кот».
Штром глянул на нее удивленно и засмеялся дребезжащим смешком.
— Да нет. До «жирного кота» Кир еще не дорос. Пыль в глаза пускает, по мелочевке работает. А с Сармой где познакомилась?
— На пляже.
— А не на панели?
— Я на панель не хожу.
— Валютой промышляешь?
— Зачем?
— Это уж тебе надо знать — зачем? — Он скользнул взглядом по фигуре Ани и спросил: — Ты в кафе без сумочки пришла?
— Ну как же без сумочки! — ответила было она, и тут же ледяной страх сковал ей сердце. Черт возьми! Ведь в сумочке, оставленной в зале случайно, как раз лежит валюта! Та самая валюта, которая перепадала ей крайне редко! Это уж совсем плохо.
Увидел ли Штром смятение в глазах Ани или действовал с привычной пунктуальностью, но он поднялся из-за стола, прошел к дверям и позвал кого-то.
— Мирдза, сходи в зал и найди Сарму. Около нее лежит сумочка моей знакомой. Пусть Сарма принесет ее сюда. И свою сумку тоже.
Он вернулся к столу, все такой же невыразительный и скучный.
— С иностранцами встречаешься?
— Нет.
— Опять врешь. В конце зимы я тебя видел в Доме моряка.
— Я была там с рыбаком. Нашим.
— Не негром?
— Да нет же, наш! Русский. Или латыш.
— Уже лучше, — усмехнулся Штром.
— В каком смысле?
— А в том, что на худой конец прихватишь сифилис, а не СПИД и нас этой дрянью не заразишь. Вот в каком смысле. Так что, так или иначе, дорогая, а проверить в нашем веселеньком «триппер-баре» тебя придется.
— Придется так придется, — неожиданно для себя согласилась Аня. В голове ее мелькнула безнадежная мысль, что все его угрозы пока полные пустяки. А по-настоящему дело начнется тогда, когда Сарма принесет ее сумочку с валютой. Вот тут уже грядут грозные неприятности, финал которых непредсказуем.
Сарма появилась в кабинете через минуту, и вид у нее был откровенно просительный, до полной униженности. Ничего гордого и независимого от статной красавицы не осталось — нищенка, да и только. Обе сумочки, свою и Ани, она держала в руках, словно раскаленные куски металла.
— Добрый вечер, Александр Иосифович, — робко сказала она.
— Здравствуй, Сарма, — усмехнулся инспектор. — Садись. Тут твоя новая подруга сказала, что вы валютой в больших масштабах промышлять принялись, а?
Не глядя на Аню, Сарма заголосила:
— Не знаю я, что там она сказала! Я уже давно никакой валютой не занимаюсь! Вы же знаете, что я никуда особенно не хожу и работаю!
— Где?
— Смотрительницей музея!
— Господи, со стула упаду! — охнул Штром. — Что же это за работа такая?
— Работа как работа! Я и ее, Аню, туда устроить хотела, но если она такую бочку на меня катит, то пошла она к черту!
Аня поняла отчаянный вопль Сармы, сообразила, что подруге надо помочь сориентироваться в расставленных инспектором сетях, и тоже крикнула навзрыд:
— Не занимались мы никакой валютой! Что вы нас на понт ловите?!
— А вот мы посмотрим, чем вы занимаетесь! — не без удовольствия сказал Штром и пододвинул к себе обе сумочки.
Вот и конец, решила Аня, покосилась на Сарму, а та дернула углом рта, но знак этот был непонятен. Как его расшифровать? Конец? «Триппер-бар» или что похуже? А может быть, надо отбрехиваться от всего тупо и отчаянно, до победного конца?
Инспектор не любил церемониться. Вывернул обе сумки, высыпав барахло на стол, прощупал подкладки и даже разбираться в ворохе мелочей не стал.
Никакой валюты не обнаружилось! Даже монетки! Если что и заинтересовало Штрома, так только пестрая пачка презервативов, выпавшая из сумки Сармы. Он с интересом исследовал этикетку и спросил Сарму:
— Твои?
— Мои. А что тут такого?
— Правильно, — одобрительно сказал он. — Наконец-то дошло до вашего брата, что работать надо с мозгами. Японские… Они с усиками, что ли?
— Откройте, посмотрите, — с торопливой услужливостью сказала Сарма.
— Да нет. Не стоит распечатывать. А то твои клиенты подумают, что ты их после использования стираешь и снова в дело пускаешь. Зачем уж мне твой промысел портить!
— Да не занимаюсь я такими делами, Александр Иосифович! — жалобно сказала Сарма, скидывая слезу с ресниц. — Я эти резинки любопытства ради купила! Может, кому подарю! Или шарики племянникам надувать буду! Ну что вы меня тираните? Мне уже двадцать девять лет. Кончились мои веселые годочки!
— Лет тебе, — на миг задумался Штром, — тридцать два. И ты еще машина на ходу. Но… Но поскольку я вижу тебя теперь не часто, то склонен тебе верить. Частично. Забирай барахло и иди. А с подругой твоей мы еще поговорим.
Сарма схватила обе сумки и вышла из кабинета, не забыв попрощаться.
— Что будем с тобой делать, Аня? — с заботливой миной спросил Штром и потянулся к телефону, что было знаком надвигающейся беды — вызовет машину, и поедешь неизвестно куда!
— Я домой хочу, — нелепо сказала Аня.
— Куда? В Электросталь или на свою здешнюю хату?
— В Электросталь я не хочу.
Рука инспектора отодвинулась от телефона.
— Уже лучше. Значит, умеешь и правду говорить.
Он помолчал, прищурился — дым сигареты ел глаза — и спросил с притворным безразличием:
— О чем там Кир Герасимов трепался с Людмилой? О валюте не говорили?
— Нет. Про косметику, парфюмерию всякую. Какие-то у них свои заморочки.
— Какие?
— Я в них ничего не понимаю. По-моему, Кир хочет в чем-то помочь Людмиле.
— Ну, конечно! — язвительно заметил Штром. — Кир Герасимов любит всем помогать! Но ты постарайся не пользоваться его помощью. Если, конечно, не желаешь увидеть небо в клеточку… Все-таки… — с некоторым сожалением вздохнул он, — все-таки темная ты лошадка. Отвезу-ка я тебя в «триппер-бар», найдем твой паспорт, ты там отдохнешь, а мы по своим каналам проверим, что ты из себя представляешь. В милицию приводы были? Имела контакты с правоохранительными органами? Только не ври, пожалуйста.
— Никаких контактов у меня не было! — со злостью ответила Аня. — И приводов не было! Только один раз допрашивали как свидетельницу!
— По какому делу?
— Солдата у нас убили, — буркнула Аня.
— На твоих глазах?
— Нет. Я ничего не видела, меня допросили, и следователь Соболь отпустил.
— Соболь? — В глазах Штрома вспыхнул интерес. — Игорь Соболь? Из московского розыска?
— Игорь Соболь, — ответила Аня, тут же смекнув, что наконец-то ей удалось зацепиться за ту самую соломинку, которая может помочь спасти утопающего. Она спокойно и, как ей казалось, внушительно повторила: — Игорь Соболь. Из Москвы. Так грозно, как вы, он со мной не разговаривал. Совсем наоборот. У меня в старой записной книжке даже еще есть его телефон.
— У меня тоже, — неожиданно по-простецки улыбнулся Штром. — Мы с ним знакомы… В нашей системе все друг друга знают, хотя бы по именам. Он к тебе клеился?
— Да так, — решила не перегибать палку Аня. — Встретились пару раз. В кино сходили.
— Хорошо, Анна. Идите, отдыхайте, танцуйте и договоримся так: без документа на улицу не выходить — это раз. Постарайтесь устроиться на работу или учебу — это два. Если через месяц-другой не пропишетесь в Риге, убывайте в любом удобном вам направлении — это три. Запомните, что в Риге хотя и можно сладко пожить, но особенно разгуляться никому не удается.
Зачем Аня ляпнула следующую фразу, какой черт ее надоумил и откуда вдруг из сознания выскочили именно эти слова, она понять не могла.
— А если я у вас в стукачках буду, тогда как?
— В стукачках? — удивленно переспросил Штром.
— Ну да! То есть в секретных ваших агентах.
— А вы имеете опыт в этом деле? Работали с Соболем?
— Начинали! — приврала Аня. — Но я потом уехала. Засветилась, как он сказал.
— Это тема для разговора, — медленно сказал Штром. — Надо было сразу намекнуть на такой поворот. Хорошо, поговорим об этом в другой раз. Идите.
Аня встала.
— А ну-ка стой! — вдруг загремел Штром.
— Что такое? — обернулась Аня.
Штром держал в руках пестрый пакетик японских презервативов, оставленный на столе Сармой.
— Это что?! Ты зачем мне это оставляешь?!
— Это не я…
— Ах да! Сарма старается прощупать! Передай ей, что на такую дешевку меня не купишь! Не пользуюсь я этими штуками, даже японскими! Гуляй!
Аня вышла из кабинета. Она тут же сообразила, что глупую и рискованную игру в стукачки затеяла зря. Штром по своей системе тут же свяжется с Соболем, и за три минуты разговора весь Анин блеф проявится в полной неприглядности. Но, с другой стороны, у Соболя, по известным причинам, нет оснований откровенничать со Штромом, вряд ли он сообщит ему, что спал и с гражданкой Анной Плотниковой, и с ее мамой Сарой Шломович. Вряд ли. Скорее всего он не обольет Аню грязью, а даст ей приличную характеристику. Тем более что, с его точки зрения, они с Аней расстались друзьями. Ну, не признает ее своей секретной агентшей, только и всего! В стукачки к папашке Штрому она может устроиться и без рекомендации.
Аня даже засмеялась от удовольствия, гордясь своей изворотливостью. Никогда не была интриганкой, но жизнь учила и этому.
Она зашла в туалет, привела себя в порядок и вернулась в зал как раз в тот момент, когда Зига подскочил к микрофону и запел дурным, козлиным голосом пошлые куплеты на мотив популярнейшей песни «Миллион алых роз»:
Жил был художник-подлец,
Деньги имел и холсты,
Крепко он выпить любил,
Девок любил и цветы!
Миллион, миллион, миллион стопарей
Он не спеша засадил!
Миллион, миллион бутылей
Этот художник пропил!
Выпил бы рюмку еще,
Жалко вот денежек нет,
Вот и пропил он тогда
Красный партийный билет!
Миллион, миллион стопарей
Он под билет получил!
Миллион, миллион б…й
Он не спеша полюбил!
Вызвал его наш парторг.
«Что ж ты, подлец, натворил?
Ты без меня свой билет
В «Луне» с б…ми пропил»!
История несчастного художника, видоизменившаяся в полуночном угаре кафе, была бесконечна. Но вокальные упражнения Зиги могли плохо, совсем плохо кончиться, в этом Аня была твердо уверена. Но то ли Зига уже был пьян и ему все прощалось, то ли здесь подобного рода вещи допускались, но в зале раздавался лишь хохот одобрения. Судя по всему, искалеченная песня была коронным номером Зиги, исполнявшимся за полночь — на закуску.
Аня подошла к своему столу и услышала, как Кир сказал негромко, тыча сигаретой в сторону оркестра:
— Вот и все, что остается бедолагам-латышам, так они выражают свое недовольство советской властью! И еще должны благодарить Горбачева за его идиотскую перестройку! Ну хотя бы лаять позволили! Каждому свое. — Он заметил Аню и спросил озабоченно: — Как прошла беседа с представителем грозного закона?
— Нормально, — ответила Аня и села рядом с Сармой.
— Пронесло? — тихо спросила та.
— Да.
— Чуть было не купил нас с тобой, зараза хитрожопая! Я даже подумала, что ты действительно свою шкуру спасаешь и топишь меня с этой валютой.
— Ерунда.
Сарма покопошилась за вырезом своего платья, потом опустила руку под стол и прошептала:
— Возьми свои доллары.
Аня уцепилась за смятые бумажки, быстро глянула на них — они, родные, они заработаны цирковой акробатикой!
— Как ты догадалась их притырить?
— Что я, милицейских штучек не знаю, — презрительно усмехнулась Сарма.
— Он твои презервативы вернул. — Аня подала пестрый пакетик.
— Кир! — позвала Сарма. — Возьми свои гондоны! Не сработало!
Кир с сожалением покачал головой.
— Не взял, зараза? Вот ведь подонок, на чем-то ведь должен купиться. Ну что, девочки, переметнемся в ночной кабак? В «Русу»?
— Я устала сегодня, — сказала Аня. — С меня хватит. Завтра весь день проваляюсь в постели.
— С кем? — тут же спросил Кир.
— Одна.
— Правильно, — засмеялась Сарма. — Давай телефонами обменяемся. Такие ураганы с тобой пережили, что крепко повязала нас судьба.
На следующий день Аня удачно разменяла доллары у юркого барыги около «Альбатроса» и большую часть денег положила на книжку, прикинув, что общий счет уже достиг той суммы, при которой рыбацкий домик можно было снять даже в том случае, если цены в следующем сезоне подскочат вверх. Но она не собиралась на этом останавливаться, поскольку требовалось обеспечить красивый беззаботный отдых родителя на все летние месяцы.
Около полудня она позвонила Сарме, и они встретились в кафе «Турайда», где за бокалом кофе-гляссе и парой сигарет окончательно постановили, что будут ходить к близнецам по очереди. Но цену за сеанс назначат одинаковую и твердую — пятьдесят баксов и ни центом меньше.
