Книга: Счастье взаимной любви
Назад: 1
Дальше: 3

2

Милиционер распахнул перед Аней тугие двери, улыбнулся, и она вышла наружу, не ответив на прощальный жест охранника.
Минут через пять Аня обнаружила, что медленно идет по тротуару. «Что же, собственно говоря, происходит в данный момент?» — думала она. Август месяц. Солнечно и тепло. 1991 год. Она в джинсах, кроссовках и тоненьком свитерке. В карманах справки, которые позволяют ей идти, куда хочешь, и делать, что пожелаешь. Делать абсолютно все, но с оглядкой на ближайшего милиционера, как сказал один «мудрец».
Аня остановилась и оглянулась. Как и ожидала, увидела в тридцати шагах от себя светлую «волгу», прижавшуюся к бровке тротуара. Она присмотрелась к номеру машины, но из-за руля уже выскочил могучий атлет, широко улыбнулся, громко захохотал и спросил:
— Ну, каковы ощущения в первые минуты свободы?
Она улыбнулась в ответ и пожала плечами.
— Надеюсь, тебе больше никого не захочется убивать, а то какого же черта мы тебя два года с лишком лечили?
— Не захочется, Василий Федорович.
— Отлично! Садись в машину, — кивнул он. — Ты, кажется, на Курский вокзал хотела, домой, в Электросталь?
— Нет… Просто пройтись хочу.
— Все равно садись. Закончим чтение нашей общей страницы жизни.
Она послушно уселась в автомобиль, а он — за руль. Потом покосился и спросил осторожно:
— Надеюсь, мы без обид расстаемся?
— Что вы, Василий Федорович! Вы столько для меня сделали!
— Ну, кто для кого сколько сделал, это еще надо посчитать. — Неизвестно откуда он вытащил вдруг пухлый конверт и положил его ей на колени. — Это тебе довольствие на первые дни. Примоднишься и на витамины хватит. Не возражай. Теперь два совета. Первый — профессиональный. Повторяю, я не врал, когда говорил официально, что ты психически совершенно здорова. Ничего не бойся, живи на полную катушку. Второй — бытовой. Было бы неплохо, если б ты сменила климат. Укати куда-нибудь подальше, если есть куда. — Он обнял ее за плечи своей лапищей и вдруг захохотал. — Силы небесные, ну что я без тебя буду делать среди своих психов, особенно в ночные дежурства! Даже по-английски ни с кем не поговоришь, не говоря про остальное!
Аня тихо засмеялась, не отодвигаясь от него.
— Следующее, Анюта. По закону тебе положено встать на учет в диспансере по месту жительства…
— Плевала я на это, — спокойно ответила Аня.
— Э! На закон не плюют! Встать ты обязана…
— Не буду. У меня спрятан паспорт, новый по этим справкам получать не надо.
Он загоготал одобрительно.
— Во, молодец! Я так и чувствовал, что ни под каким гипнозом ты до конца всей правды о себе не говорила! Тогда эта проблема снимается… Но мы все равно расстаемся. В том смысле, Аня, что больше ничем я тебе помочь не смогу. Сама понимаешь, семья, дети, психи мои в палатах… Ну, если уж совсем прижмет, что хоть в петлю, тогда звони. О, Господи, хоть назад тебя затаскивай! Надеюсь, больше на криминале не попадешься?
Аня подумала и сказала:
— А вы поищите завтра в Бутырках, может, я уже там.
Он, как всегда, залился смехом.
— Все, Анна! Раз к тебе чувство юмора вернулось, значит, ты окончательно выздоровела! Ну… Лети, ласточка, дыши воздухом свободы.
Она повернулась, обняла его за шею и поцеловала. Потом молча вышла из машины, зная, что больше друг друга они никогда не увидят. Каждый заплатил другому полную ставку — без торговли и обид. Теперь надо было забыть его как можно скорее, забыть два бесконечных года, которые, может быть, и не были ужасными, но прошли как в сумеречном, тягучем сне. Забыть.
Солнце пригревало плечи и голову. Никаких больших перемен в столице Аня не замечала. Разве что появились многочисленные ларьки на улицах.
Она ускорила шаг и через час нажала на звонок у знакомой двери, она тут же распахнулась, и Алка-врушка, верная подружка, с визгом бросилась ей на шею.
— Ты куда же пропала?! Я как дура третий день дома сижу, никуда не выхожу, а тебя все нет и нет! Но удачно пришла! Мой Юрасик ушел на какое-то партийное собрание, собирается выдвигать свою кандидатуру в президенты! Не на этот срок, конечно, а с дальним прицелом! Регби его кончилось, и он решил делать политическую карьеру!
Похоже, началось. Не успели встретиться, как пошла информация сомнительного свойства.
— Анька! А ты прекрасно выглядишь! Честное слово! Знаешь что? Мы тебя на американце женим! Понимаешь, у меня нарисовался родственник в Америке, дядя Гигечкори! Жуткий миллионер, и, главное, никаких близких родственников у него нет! Наследством-то каким пахнет! Он на днях приедет, и мы поговорим о тебе!
— А как твоя скрипка? — вставила Аня.
— Ой, да кому она теперь, к черту, нужна! Мы с Юрой открываем кооперативный ресторан! Неподалеку, на Неглинной! Теперь это можно! Теперь все можно! Президент Горбачев дает дорогу молодым, процесс, как говорится, пошел! Слушай! Мы в ресторане стриптиз-бар откроем, тебя поставим им заведовать! Как это мне сразу в голову не пришло? Ой, ты, наверное, голодная?
— Нет…
— Все равно! Ланч, то бишь второй завтрак, устроим!
Она, добрая душа, ринулась было в холодильник, но эта емкость у процветающей рестораторши оказалась совершенно пустой.
— Ничего! Выпьем растворимый бразильский кофе! Ты ведь его небось столько лет не пила?
— Пила. Заведующий отделением угощал. В ночные дежурства.
— Да? Ты нигде не пропадешь! Во интересно!
— Интересно. Но не будем, Алла, об этом говорить.
— Понимаю, понимаю! Слушай, джинсы эти тебе надо сменить, а в таких кроссовках сейчас ходят только старухи. Я попробую занять деньги у брата, он работает в аппарате Горбачева…
— Не надо. У меня есть деньги, — прервала Аня, твердо уверенная, что если брат и существует, то при аппарате президента он работает в лучшем случае гардеробщиком.
— Ладно! Давай составим планчик на пару деньков! Пока оклемаешься, поживешь, конечно, у нас. А завтра мы… Ох, черт побери! Мы же сегодня вечером уезжаем на прием к английскому послу! Совсем забыла! На его загородную виллу! Понимаешь, Юрасик там обязан быть, а прием с женами! Ладно, тогда план мы завтра составим! А как я, на твой взгляд, выгляжу? Изменилась за это время?
— Ты стала еще ярче, — искренне сказала Аня. — Просто вылитая Софи Лорен. В молодости, конечно.
Но Алла оказалась относительно самокритичной.
— Нет… У нее грудь больше. Зато у меня уши меньше!
Они выпили по три чашки кофе. Алла беспрестанно бегала к телефону, и враки ее, в общем-то безобидные, обрастали новыми яркими подробностями. К тому моменту, когда Аня уходила (договорившись, что вернется завтра к вечеру), ее уже выдали замуж за американского миллионера, пристроили руководить совместным франко-советским ансамблем стриптизерш, а на Рождество она должна была быть представлена английскому послу.
Аня взяла у подруги ключи, вышла из дому и уже во дворе столкнулась с Юрой. Тот был рад встрече не меньше, чем жена.
— Анька! Черт тебя дери! Как там в Японии?
— Японии? — Аня тотчас прикусила язык. — Нормально в Японии. Мне не очень понравилось. А что ты такой заморенный?
— Да хреновые времена, Анюта. Из спорта я ушел, пока никуда не прибился, всю ночь как проклятый на станции мороженую рыбу разгружал, а вечером поедем за сто километров — у бати моего участок, пора картошку выкапывать. Ну, ты у нас побудешь? Ведь дома у тебя…
— Как раз домой и еду. Завтра увидимся.
Он одобрительно погладил ее по плечу. По его глазам Аня увидела, что выглядит она неплохо. А почему? Да потому, что все эти годы была в Японии! Вот ведь как объяснила отсутствие подруги Алла! Неужели он до сих пор верит ей? Уму непостижимо! А с другой стороны, зачем суховатому по натуре, строгому Юре знать правду про Аню? Он ведь мог сказать: на кой ляд нашему дому такая подруга?
Так лучше уж так: для профанов она более двух лет была в Японии! Спасибо, Алка, оказывается, в твоем вранье есть и практическая польза.
Во втором часу пополудни Аня уже вышла из электрички в Электростали, но не пошла ни в центр города, ни в свой бывший дом. Смотреть на город ей было неинтересно (она была убеждена, что ничего нового и завлекательного там не увидит), а уж тем более не было желания встречать знакомых.
Она добралась до стадиона, свернула в лес и знакомой тропинкой дошагала до широкой просеки, на которой и располагались садовые участки рабочих завода «Электросталь».
Уже издали она увидела, что внешний вид их маленького домика изменился. Из голубенького он стал знойно-зеленый, а сбоку появилась пристройка. Когда подошла ближе, то увидела, что меж аккуратных грядок копается крепкая, как деревенский сундук, бабища.
Но оградка вокруг участка осталась прежней — низкая, по колено.
Аня остановилась около калитки и молча глядела на потеющую под солнцем женщину. Народу в будний день на участках не было, только в дальнем конце пара рабочих поднимала второй этаж кирпичной дачи — такое теперь разрешалось.
Женщина повернулась и спросила грубо:
— Тебе чего?
Заговори она человеческим языком — получила бы и культурный ответ. Но этот тон и, главное, настороженные глаза сразу подсказали Ане, что перед ней закаленный боец кухонных сражений, не чурающийся ни лютого мата, ни схваток со сковородками и утюгами. Было совершенно очевидно, что именно эта баба и подобный ей муж поселились в квартире Ани, нашли ходы, чтобы закрепиться там официально, и, мало того, подготовились к встрече с наследницей. В голове промелькнула мысль, что борьба за квартиру и прочее наследство проглотит всю оставшуюся жизнь…
— Что тебе, я спрашиваю?
— Того. Пошла вон отсюда!
— Да ты, сук… — бульдозером поперла было женщина и вдруг испугалась. Она мигом смекнула, с кем имеет дело, и тут же заголосила:
— А-анечка?! Племянница! Здравствуй, родненькая! Что уж ты так сразу — вон! Я же твоя тетя Клава! А дядя твой…
— Повторяю: пошла вон, — не повышая тона, сказала Аня.
Глаза тети Клавы загорелись звериной злобой, но приходилось искать пути спасения.
— Зачем же ты так, Аннушка?.. Ведь мы родственники. Нам всякие вопросы решать надо… Мы тебя искали.
— Искали бы, так нашли. Я вас не знаю и знать не хочу. Уходите отсюда, а завтра вернетесь. Потом мы не увидимся никогда.
Женщина поняла, что ее отпускают на свободу, да еще с добычей! Что слова могут только испортить положение. Не снимая фартука, не помыв рук, она прошла мимо Ани, но, видно, что-то дрогнуло в ее давно очерствевшей душе.
— Извини, Аннушка… Извини, жизнь такая… Кушай там, бери все что хочешь. Извини.
— Ничего, — смягчилась и Аня. — Где могила отца с матерью?
— Старое кладбище, четырнадцатый участок.
Аня кивнула и отвернулась. Вступать в переговоры было нельзя — потеряешь боевой настрой, разнюнишься, и с тебя снимут последнюю рубашку.
Она вошла в домик, и сразу стало ясно, что все здесь — другое. Дело не в перестановках, не в новых обоях. Дело в самом духе домика: это уже не ветхая конурка сталевара, что по выходным выпивал здесь с друзьями и для вида совал в землю три картошки, чтобы по осени вытащить две. Это была база городских землевладельцев, которые строили на ней свое будущее: поначалу — приварок к семейному бюджету, а потом после усердных трудов — автомобиль, квартира в Москве, дача у моря. Перед уходом следовало бы все это сжечь. Чтоб сгорел маленький домишко и не осквернялась память отца.
Но, открыв холодильник, Аня от этой мысли отказалась. В отличие от рестораторши Аллы, хозяйка этой емкости наполнила ее под завязку всевозможными продуктами, включая две бутылки водки и шампанское.
Не укорачивая себя ни в чем, Аня неторопливо приготовила ужин, выпила рюмку водки под огурец, разделась до трусов, нашла лопату и принялась копать землю у крыльца.
Заветный пакет с документами она нашла там, где и оставила. За два года не прогнило ничего. Паспорт был на месте. Этот документ позволял Ане скрыть от официальных органов, где она находилась в последние годы. Аня понимала, что при серьезной ситуации от КГБ, к примеру, ничего не скроешь, но до контактов с подобного рода заведениями она надеялась не дойти.
Как ни крути, а жизнь можно было начинать с чистого листа.
В сумерки Аня принялась за ужин, к полуночи выпила почти всю водку, дьявольски опьянела, плакала навзрыд, вспоминая родителей, а в полночь включила радио, нашла музыку и голой танцевала перед домом при свете луны. Танцевала до тех пор, пока полчища комаров не загнали ее в домик.
Но проснулась, как ни странно, со свежей головой и в бодром настроении. Быстро позавтракала и привела домик в порядок, то есть все, что оставалось в холодильнике, перегрузила в подвернувшуюся сумку.
Около полудня она прикрыла за собой воротца и, не оглядываясь, пошла прочь.
На кладбище она без труда нашла участок номер четырнадцать. Могилу родителей тоже обнаружила сразу. Из густой травы, буйно разросшейся на квадратном клочке земли за железной изгородью, торчала почти метровая пирамида из нержавеющей стали. Завод похоронил своего заслуженного сталевара с почестями: если не сломают, пирамида из качественной стали простоит века! На одной из граней пирамиды было написано, что здесь покоятся заслуженный сталевар В. И. Плотников, Герой Социалистического Труда (посмертно), и его жена. Это уточнение — посмертно — повергло Аню в какой-то необъяснимый суеверный страх, и только потом она сообразила, что утверждение отца в звании Героя проходило после его смерти и, может быть, за него еще пришлось бороться (ведь не герой помер, а уголовник). Но завод сделал все что мог. И за то спасибо.
Вот, папаня, и весь след, который ты оставил на земле. Тебе так и не удалось единственный сезон в жизни провести так, как проводят его цивилизованные люди. Все тебе готовила дочь — и виллу, и шампанское по утрам, и прекрасную женщину под бок, но… Не получилось.
Тот, по чьей воле это произошло, ответит за все, рано или поздно он заплатит по этому счету, даже если ей, Ане, придется пройти по второму кругу страданий.
Аня присела в траву около могилы, распаковала сумку, организовала «стол» на газетке, разлила остатки водки по трем стаканчикам, выпила, вздумала было взгрустнуть, но оказалось, что все слезы уже выплакала ночью. А потом расколола все три стакана, раскрошила птицам хлеб и пошла на электричку.

 

Подруги Аллы и ее мужа дома не оказалось — то ли задержались на приеме у английского посла, то ли горбатились на картофельном поле.
Аня наполнила ванну теплой водой, подлила шампуня и, разнежившись, незаметно для себя задремала. К счастью, не утонула, а проснулась, замерзнув в остывшей воде.
Натянув потрепанный махровый халат (в свое время его называли японским кимоно из натурального шелка), она вышла на кухню. Аня достала из сумки шампанское и уселась к телефону с записной книжкой на коленях.
Автоматическая связь с Ригой работала плохо. Только с шестой попытки на другом конце провода подняли трубку и манерно спросили:
— Хэллоу?
— Тетя Берта! Это Аня Плотникова! Лаб диен! Свейки!
Пауза. И — отчужденным тоном:
— По-русски не понимать.
А что тут было понимать? Имя есть имя, а поздоровалась Аня по-латышски.
— Аня это! Сарму позовите! Сарму!
— Нет здесь никакой Сармы.
И — конец связи.
Чего-то подобного Аня ожидала, но услышать об этом в такой форме от всегда вежливой соседки-латышки!..
Наудачу Аня решила позвонить Сарме по прежнему телефону, в дом ее родителей. И угадала!
— Анька! Матка Бозка Ченстоховска, чтоб ты сдохла! Я всю страну обшарила, найти тебя не могла! Где ты была?
— В Японии! — захохотала Аня, и мир засверкал алмазами.
— Я так и думала! Когда приедешь?
— Не решила еще!
— Давай скорей! Лето уже кончается, жизнь, правда, хреновая, да где наша не пропадала!
— Ладно! Тебя из моей хаты вышибли?
— И тебя вышибли! Всю квартиру захватили соседи, и не рыпайся! Тут вообще очень много перемен, а последняя новость — папашку Штрома выгнали с работы!
— За что?
— За то, что он не чисто латышского происхождения! Говорить-то он говорил, а писать по-латышски не умел! Все девочки-проституточки по этому поводу пьянствуют вторую неделю!
— А Кир Герасимов?
— Кир собирается открывать публичный дом и даже пробивает это официально! Я просилась бандершей, а он сказал, что я завязла в промежуточном возрасте! Для обслуги уже стара, а для бандерши еще молода! Жизнь такая хреновая, что если б не братья-циркачи, с голоду бы подохла! А они все крепнут год от года! Тебя вспоминают каждый раз! Ты приезжай, поделимся с тобой по-братски, как в старое время!
— Подожди, Сарма! Я выпью шампанского за твое здоровье!
— Ах ты зараза! У нас тут с выпивкой такая напряженка, как в пустыне Сахара! Черт бы побрал ваших идиотов из Москвы, нашли что придумать, лучше б голодом всю страну заморили! Ага! Спекулируют вовсю, конечно, и на этой спекуляции получил два года Гарик-саксофонист! Но ты приезжай, мы-то с тобой как-нибудь вырвемся!
Минут десять перемывали косточки остальным знакомым, пока Сарма не спросила:
— А ты Виктора Сартакова в Москве не встречаешь?
— Виктора? А он здесь?!
— Давным-давно! Поступил в МГУ, на журналистику! Ты что, его там на своих Бродвеях не видишь?
— Сарма, Москва не Рига, тут годами можно ближайшего соседа не встретить!
— Ну и жизнь у вас! Хуже, чем у нас, если такое возможно. Черт бы побрал эту перестройку-перестрелку! Жили как люди, кому это мешало?
Они проболтали добрых сорок минут и расстались на том, что Сарма будет ждать Аню через неделю.
Обе не знали, что это ожидание продлится шесть лет.
Уже засыпая, Аня подумала, что найти Виктора Сартакова в МГУ не составит большого труда, едва начнется учебный год. А до него всего полторы недели. И если он такой же, как прежде, то, слава те Господи, будет и здесь хоть один надежный, искренний друг.
Назад: 1
Дальше: 3