9
Заказав столько блюд, что хватило бы и на обед, Аня неторопливо съела холодное и горячее, затем перешла к кофе. В этот момент в кафе заскочил саксофонист Гарик, кивнул Ане, взял рюмку коньяку с мороженым и подсел к ее столику.
— Ох! — с радостной усталостью выдохнул он. — Ну и ночка была! Работали, как негры, в рот ни капли взять не пришлось! Поспал пару часиков на трезвую голову, а теперь надо восполнить упущенное!
— Хорошо заработали? — улыбнулась Аня.
— Справно. — Он посмотрел на нее внимательно, словно собирался перейти к разговору на более важную тему.
— Гарик, скажи, среди музыкантов есть богатые люди?
— Среди лабухов? Никого. И среди эстрадников тоже. Кроме тех, конечно, у кого очень, очень громкие имена. Таких на весь Союз меньше, чем пальцев на одной руке. У нас если и перепадет шальная копейка, то выскальзывает из рук, как обмылок в бане… Побег из пивного зала прошел благополучно?
— Да, спасибо тебе. Все хорошо.
Аня поставила на стол пустую чашку.
— Допила кофий? — спросил Гарик. — Хорошо. Ну, а теперь для тебя плохие вести.
— Что еще?
— Тебя ищет папашка Штром.
— Как ищет?
— Пока без собак. Но очень серьезен. Я утром к матери в больницу забежал, пока не похмелился, ну а потом сюда рванул. По пути папашка меня и прихватил. А интересовался он только тобой. Велел передать, если увижу, чтоб ты его срочно нашла.
— О, черт! — непроизвольно выругалась Аня. — Не ко времени.
— Штром всегда не ко времени. И в борьбе с ним, Анна, есть только два метода. Или исчезнуть, надолго залечь на дно, желательно вне Риги, или идти сдаваться. За тобой что-нибудь числится?
— Что? — не поняла Аня.
— Ну, я ж не знаю! Валютные какие-нибудь дела или кто из знакомых что натворил.
— Да ничего у меня такого и не было! — вспыхнула Аня.
— Тебе видней. Но я тебя предупредил. Учти: метода только два.
— Спасибо, Гарик, я поняла.
Они простились. Аня вышла из кафе, но ей не пришлось долго решать, какой из предлагаемых Гариком методов больше ей подходит. К ней неожиданно подскочил сухощавый парень в шляпе и сказал радостно:
— Анна? Привет! Очень удачно! Пошли со мной.
Она с трудом вспомнила, что этот парень был одним из подручных Штрома, принимавший участие в вокзальной истории с цыганкой.
— Но у меня дела! — капризно возразила она. — С какой стати прямо на улице хватаете?
— Ничего не знаю, — небрежно ответил он и крепко уцепился за ее локоть. — Инспектор Штром хочет тебя видеть, вот и все.
Через двадцать минут она уже сидела в знакомом коридоре, на той же скамье перед кабинетом, куда ее усадили после происшествия на вокзале. Аня была совершенно спокойна, поскольку, перебрав в уме все, что делала в последнее время, ничего опасного не обнаружила. Она не очень сокрушалась, что с точки зрения общественных норм поведения вся ее жизнь представляла собой сплошное нарушение.
Штром быстро вышел из кабинета, заметив Аню, рассеянно кивнул: «Посиди, подожди немного» — и куда-то ушел.
Ясно было, что ничего опасного не случилось, и Аня окончательно успокоилась. Но это «подожди немного» затянулось на полтора часа, пока Штром не вернулся, все такой же заполошенный и слегка мрачноватый.
— Пойдем, Плотникова, поговорим.
Аня вошла следом за ним в кабинет, где стояли три стола со стульями, громоздкий сейф в углу, а пыльное окно выходило во внутренний двор.
— Садись, — бросил Штром, полез в сейф, покопался в нем, перелистал какие-то бумаги и, все так же стоя к ней спиной, спросил:
— Как эту ночь провела?
— Как обычно, — ответила Аня.
— В чьей постели?
— В своей.
— Точно? — спросил он, и Аня возликовала: вопрос выдавал инспектора, он наверняка не знал, где Аня провела минувшую ночь.
— Точно, — ответила она.
Штром захлопнул сейф, сел к столу, закурил и взглянул на нее внимательно.
— Так. Допустим, ты не врешь. Антона Николаевича Сухорукова знаешь?
— Нет, — тут же выдохнула Аня, зная, что так следует отвечать на любой опасный вопрос. Сперва скажи «нет», а уж потом подумай, что будет дальше.
— Значит, Деда ты тоже не знаешь?
— А это одно и то же?
— Одно, дорогая, одно. И никогда ты к Деду в гости не ходила, никогда с ним не баловалась, никогда он тебе подарков не дарил?
— Нет, — повторила Аня, пытаясь припомнить, в каком состоянии оставила Деда. Вроде бы все было в порядке.
— На работу устроилась? — резко сменил тему инспектор.
— Нет. И меня уже не возьмут.
— Почему это?
— Потому что я беременна, — с легким вызовом ответила она.
— Да? — засомневался Штром.
Аня встала и выпрямилась.
Штром дернул ртом и сказал с сомнением:
— Может, и так, а может, растолстела от пирожных с ликером.
— Отвезите к врачу. Через полчаса будете иметь справку. Ну а курсы, на которые вы меня направили, сами знаете, закрыли.
— Знаю, — кивнул он. — Знаю, что ты ходишь на них в частном порядке.
Он явно колебался, скорее всего никак не мог определить, в какую графу «подопечных» теперь отнести Аню. В ресторанах ее всю зиму не было видно, около гостиниц — тоже. И эти курсы… А с другой стороны, ее холеность и отсутствие работы наводили на размышления.
— Если не секрет, от кого ребенок?
— Не хочу говорить, — смело ответила Аня.
— Не знаешь или не хочешь?
— Знаю, но не скажу.
— Ну что ж, дорогая, на работу тебя, понятно, не зачислят, платить тебе декретные деньги ни один начальник отдела кадров не пожелает, но зато я сейчас оформлю тебе…
— Перестаньте, — с неожиданной для себя смелостью прервала его Аня. — Беременной женщине, инспектор, вы ни хрена не оформите.
Он негромко засмеялся.
— Ты права. Всерьез будешь рожать?
— Непременно.
— Тогда после того, как выйдешь из этого кабинета, беги из Риги и не возвращайся сюда лет пять.
— Это почему еще?
Он помолчал, потом сказал без официального оттенка в голосе:
— Ладно. Поскольку ты мне с самого начала нравилась, я скажу, почему тебе надо бежать. Потому что ты была знакома с Сухоруковым и у него бывала. Но на твое счастье, это знакомство и сам Дед Сухоруков отрицает.
Он выдержал паузу, но Аня с невероятным трудом удержалась от вопроса: «А что с ним, с Дедом?»
— Он отрицает, хотя валяется в больнице избитый до полусмерти и еле говорит.
— Да? — Аня сама себя не слышала из-за грохота в голове — там будто граната взорвалась.
— А в больницу он попал по вызову соседей, которые нашли его в квартире окровавленного, без сознания, со сломанной челюстью и ребрами. Но он все отрицает. И избиение, и ограбление — все.
— А при чем тут я? — с трудом выговорила Аня.
— Да при том, что Деда, конечно же, утром ограбили. И ограбили крепенько. Но он в этом не сознается, потому что ему лучше деньги потерять, чем объяснить, откуда он их взял. И потому Дед не даст нам никакой наводки ни на бандитов, его сокрушивших, ни на того или ТУ, кто этих бандитов привел. Будет молчать. Правда ему невыгодна. Он вообще заявил, что утром лампочку в люстру вкручивал и с табуретки упал, отсюда и травмы. На нашем языке это означает, что «жертвы преступления нет». А значит, нет и преступления, и преступников.
— Это для меня слишком сложно.
— Врешь, Плотникова, для тебя все очень понятно. Даже понятней, чем мне.
Он помолчал, и Аня благоразумно не прерывала его молчания.
— Хорошо. — Штром резко поднялся. — Я еще раз к Деду съезжу, а ты, Плотникова, посиди и подумай.
Она снова оказалась в коридоре. Ожидание продлилось несколько часов. По коридору ходили какие-то люди, на Аню никто не обращал внимания, а она ни о чем не думала. Мозги ее отключились, она словно спала наяву, мысли и мутные образы плавали в сознании, не задевая никаких чувств. На время она не обращала никакого внимания, поскольку оно то ли остановилось, то ли проплывало мимо нее.
Штрому пришлось встряхнуть ее за плечо, когда он вернулся.
— Иди, Плотникова, назовешь внизу свою фамилию, и тебя выпустят. И помни, что я сказал: исчезни. Сегодня же и навсегда. Прощай.
Аня встала и двинулась по длинному тускло освещенному коридору к лестнице.
На улице было темно и ветрено. Выпавший утром снег таял под ногами. Аня взглянула на часы. Оказалось, что пошел уже седьмой час вечера.
Сармы дома не было. Аня не сразу нашла ее записку на круглом столе в своей комнате. Корявым почерком и с кучей ошибок было написано:
«Анна! Ты прекрасная девчонка, и спасибо тебе за все! Мы с Иваром поехали за деньгами, будем часов в десять, так что никуда не уходи! Как я рада! Да, твой Олегушка был в полдень, посидел, мы перекусили и немного выпили. Он тебя не дождался, ушел и будет звонить вечером. Целую. Сарма».
Аня не понимала, отчего Сарма счастлива и почему она, Аня, стала причиной этого счастья. Безвольно переставляя ноги, она добралась до дивана и подумала, что, может быть, есть записка и от Олега. На тумбочке около дивана ничего, кроме книжки на английском, не было.
Совершенно машинально Аня выдвинула ящик, хотя записки там быть не могло, и непроизвольно открыла шкатулку, где хранила свои ценности.
Шкатулка оказалась пустой. Ни золотого браслета дяди, ни ее побрякушек из серебра, ни сберкнижки.
Аня туповато смотрела на шкатулку, пытаясь вспомнить, куда она переложила все свое богатство, заглянула в сервант, но ничего, кроме документов и писем, не обнаружила. Какая-то смутная догадка мелькнула в ее сознании, и Аня пошла к телефону. Номера Виктора она не вспомнила, но нашла его на стенке.
Трубку подняла Раиса Андреевна, сразу возликовавшая:
— Ой, Аннушка, что ж это я вас так давно не видела и не слышала?! Вы меня огорчили! Эта гнусная Галина просто обнаглела! Представляете, на той неделе…
— Раиса Андреевна, — монотонно произнесла Аня, — Виктор дома?
— Витенька убежал полчаса назад. Не знаю, куда, но…
— Но?
— Но я случайно слышала, как он говорил по телефону. Судя по всему, он пошел провожать кого-то на вокзал! По-моему, уезжает этот ужасный Олег! Я, откровенно говоря, очень рада, потому как…
— Куда он уезжает?
— Ну, я же не подслушиваю чужих разговоров, Аня! Куда-то уезжает и, как мне показалось, навсегда! Такое событие меня…
Аня положила трубку.
Она вспомнила, что и московские, и ленинградские поезда отправляются с вокзала по вечерам.
Аня оделась, вышла из дому и сперва неторопливо, а потом почти бегом ринулась на вокзал.
По табло информации в кассовом зале она определила, что ленинградский поезд отправляется через двенадцать минут.
По лестничным переходам она взлетела на перрон, метнулась к головному вагону и сразу увидела Виктора. Слегка растерянный, он озирался по сторонам и, заметив Аню, крикнул радостно:
— Вот и ты! А Олега нет! Сказал — второй вагон, десять минут осталось, так и опоздать можно!
— Куда он едет?
— Да на чей-то день рождения в Питер! То ли брата, то ли свата! Он у меня свою зажигалку «ронсон» забыл, просил поднести! Слушай-ка, я что-то засомневался! Может, он сказал двенадцатый вагон, а не второй? Давай жди здесь, а я побегу!
Он тут же ринулся вдоль перрона. Аня посмотрела ему вслед, рассеянно отвернулась, скользнула взглядом по параллельной платформе — в свете фонарей мелькнула знакомая шапка. Мелькнула и тут же исчезла в потоке людей, двигавшихся вдоль дизельного поезда, уходящего неизвестно куда.
Ане показалось, что ее будто ударили. Ни о чем не думая, она бросилась к переходу и, на кого-то натыкаясь, кого-то сбивая, взлетела на противоположную платформу.
Не разбирая дороги, Аня бежала вдоль вагонов и уже в середине состава увидела шапку.
— Олег! — крикнула она что было сил.
Он уже стоял около проводника и подавал ему билет. В руках всего лишь небольшая сумка.
— Олег, — тихо повторила она.
Первого пронзительного крика он не услышал, а на едва прошелестевший шепот обернулся.
Тяжелое лицо его дернулось, он оставил билет в руках проводника и шагнул ей навстречу.
— Олег, не уезжай! — задыхаясь, проговорила она. — Не уезжай, все будет хорошо. Я тебя люблю. У нас все есть, есть деньги, мы за все заплатим и уедем вместе.
— Пошла отсюда вон, проститутка! — скаля зубы, проговорил он. — Вон, сука!
— Подожди, ты же не понимаешь! Тебе не надо никуда ехать, я все сделала, я все уладила, мы будем вместе и уедем, куда хочешь…
— Я — с тобой? Да что ты мне дашь, кроме сифилиса? Иди, валяйся по кроватям со своими близнецами, со стариками, с иностранцами, с кем хочешь! Да меня блевать тянет, едва я тебя вижу!
До нее не доходил смысл его слов, она на них даже не обижалась, не чувствовала несправедливости, потому что все сказанное было правдой, а имел ли он, Олег, право это говорить, она решить не могла.
— Ну да, да, все так! Я что хочешь для тебя сделаю!
— Ты мне не нужна, падаль!
Проводник громко крикнул:
— Отправляемся, молодой человек! Целуйте вашу девушку и если едем, то едем!
Олег быстро оглянулся. Потом повернулся к Ане и незаметным резким движением ударил ее локтем в солнечное сплетение. У Ани перехватило дыхание, на миг промелькнула мысль, что все происходит совершенно не так, как ей сейчас представляется, что все совершенно по-другому, но, пока она пыталась разобраться в этой путанице, поезд дернулся, снялся с места, застучал колесами, и поплыли мимо квадраты освещенных окон, а потом стало пусто, невыразимо тихо.
Боль под ребрами отпустила. Аня отвернулась от огней исчезающего в темноте поезда и пошла к лестнице.
Она не сразу узнала Виктора, который уже внизу схватил ее за руку.
— Слушай, Анька, я ни хрена не понимаю! На том перроне ты его, что ли, нашла?
— Да… Он уехал, — безжизненно сказала она.
— Куда?
— Не знаю.
— Подожди, этот дизель направляется, кажется, в Калининград. Или в Вильнюс?
Она посмотрела ему в глаза и вдруг засмеялась.
— А ты знаешь, он меня ограбил. Все взял. Браслет, кольца… Даже сберкнижку. Зачем?
Виктор остановился и выпрямился.
— При желании получить деньги по чужой сберкнижке не так уж и сложно… Ты ничего не путаешь?
— Он был должен двенадцать тысяч долларов… За это его хотели убить. И он убегает.
— Двенадцать тысяч? Убить его хотели?! — Виктор завыл, словно зверь. — Вранье это, Аня! Он мне по пьянке сознался, что в Питере в университете у своего товарища плащ украл! И пропил! Товарищи без всякой милиции выгнали его! Избили и выгнали! Черт возьми, какая же сволочь! Ведь это он у меня из хаты отцовские золотые часы спер, тогда, в августе, когда мы с тобой познакомились! А я все мучился: кто? На Галку думал, на тебя, на других девок, а он мне в расследовании помогал! Ну уж нет, гад, так дело не пойдет! Стой здесь и жди меня!
— Зачем?
— А затем, что я сейчас сбегаю в отделение вокзальной милиции и все сообщу! Его снимут с поезда через полчаса! Всякую подлость надо карать! Жди!
— Да, конечно, — ответила Аня, не соображая, с чем соглашается.
Виктор исчез, а она побрела неизвестно куда и очнулась уже далеко от вокзала. Оглянувшись, обнаружила, что идет куда-то к центру, поскольку увидела громоздкое здание оперного театра. Она приостановилась, соображая, куда же двигаться дальше, и в тот же миг около нее резко тормознули синие «жигули», кто-то быстро выскочил из них, схватил ее за руку и в одно мгновение затолкал Аню в салон на заднее сиденье. Она упала грудью на чьи-то колени, дверца захлопнулась, и машина тут же сорвалась с места.
В следующий миг будто железный обруч сдавил ей горло, и Аня поняла, что ее душат, душат по-настоящему. Она попыталась дернуться, с хрипом замычала и увидела перед собой совершенно бешеные глаза Кира Герасимова.
— Ах ты падаль! — прошипел он. — Вот, значит, какова твоя благодарность за мою работу? На несчастного старика навела своего бандита? Что он тебе плохого сделал? Что?! В какое положение, сука, ты меня поставила? — Он ослабил хватку и перевел дыхание. — Ну, рыбец тебе, гнида! Муля, поезжай на Московский форштадт, к реке! Сейчас искалечим падлу, булыжник к ногам и — в воду!
Муля, сидевший за рулем, пробурчал невнятно:
— Надо все-таки ее послушать. Кончить всегда успеем.
— Правильно. Ты молодец, мой Муля. Даже самая ничтожная гадина имеет право на последнее слово. У меня тоже такое джентльменское правило.
Он размахнулся и ударил Аню по лицу — силы в ударе не было, слишком тесен салон для настоящего размаха, но тяжелый перстень ободрал Ане щеку. От второго удара хрустнул зуб.
— Не бейте меня, — проговорила Аня. — Утопите сразу. Я беременная.
— О, черт! — простонал Кир и рывком усадил ее на сиденье. — Какую долю твой хахаль тебе выдал?
— Никакую… Он все забрал. И убежал.
— И тебя почистил?
— Да.
— Но ты же ему давала наводку! Утром дверь не заперла! Как иначе он мог вломиться к Деду?
— Не знаю. Он сильный и смелый. Он за мной следил.
Эти были последние осмысленные слова, которые произнесла Дня. После этого пошел лепет о колхозе в Лудзе, о браслете из Израиля, а на все вопросы Кира, орал ли он, или был вежлив, Аня не отвечала.
— У нее крыша поехала, — ровно сказал Муля.
— Гони на Революцию, ее дом около школы! Не хватало еще о всякую слякоть руки марать.
Когда Аню выкинули из машины, она распласталась на тротуаре и тут же ощутила острую боль в животе, груди, в горле. Но на мокром холодном тротуаре лежать было хорошо и приятно. Она закрыла глаза и уже не слышала последних слов Кира Герасимова:
— Исчезни отсюда! Исчезни из нашего цивилизованного города! Еще раз тебя увижу — помогу исчезнуть с самой земли!
И наступила тишина. Не хотелось отвечать кричавшей над ухом Сарме и человеку, который оторвал ее от мокрого асфальта — кажется, это был мясник Ивар — и потащил на руках неизвестно куда.