– Мы посылаем вас и Эда Словацки от «Медлаба» на биохимическую конференцию в Иллинойский университет в Урбане, – сказал Лебен Бренде в начале семьдесят второго года. К тому времени она была уже помощником фармацевта. Жалованье возросло до восемнадцати тысяч в год. – Я могу сказать руководству, что вы согласны?

– Конечно, – ответила Бренда деловым тоном. Она могла бы ответить шуткой: «Дикие лошади меня не удержат», но она знала, что Хейнрих не воспринимал юмор, и она сдержала себя – Это честь для меня.

Эд Словацки закончил Корнелл, тот же колледж, что и Хейнрих, в одно время с Брендой. Оценки у него были ниже, чем у Бренды, но он получал на две тысячи долларов больше, о чем Бренда, к счастью, не знала. Эд был почти альбиносом, даже ресницы были очень светлые. Он занимался исследованиями в области лекарственного лечения артрита, но, кажется, больше времени уделял администрированию, чем науке.

Бренда воспринимала поездку в Урбану как знак того, что ей и Эду доверяют серьезное дело. Эд считал, что конференция всего лишь короткий оплачиваемый перерыв в нудной работе. В самолете Бренда читала последний номер журнала «Биохимия», а Эд пил белое вино и болтал со стюардессами.

В течение трех дней биохимики читали доклады, обсуждали новые эксперименты и новые направления в научных исследованиях, но больше всего сплетничали: кто получил субсидии, а кто нет, кому дали новую должность, кто организовал прибыльную консультацию, кто возглавит новую лабораторию в Хьюстоне, а кто попадет в Конгресс США. Пока все обсуждали друг друга, Бренда сконцентрировалась на рецепторах инсулина.

Она уже познакомилась с данными о роли рецепторов инсулина в ожирении, полученными в Калифорнийском университете, Лос-Анджелес, Джеймсом Рейнкингом. Она читала его статью в «Биохимическом обозрении» еще десять месяцев назад, и когда она узнала, что он собирает своих коллег, чтобы обсудить последние результаты своих исследований, Бренда с удовольствием записалась в его секцию.

Когда профессор Рейнкинг – похожий скорее на хоккеиста в своих очках с толстенными линзами, напоминающими донышко бутылки от кока-колы – закончил свое выступление, Бренда представилась ему и рассказала о своей работе и о своих проблемах.

– Наше исследование связано с вмешательством в процесс поглощения в пищеварительном тракте, – рассказывала Бренда. – Но мы застряли – не можем избавиться от побочных эффектов – тошнота и газы. Я работаю в «Медлабе» два года, а мы так и не подошли к решению этой проблемы. Я подумала, что, может быть, работа с рецепторами инсулина окажется полезной.

– Я не знаю, – сказал профессор. Как ученый, он не мог сказать иначе, но все же он не терял надежды. – Если бы вы посмотрели наши необработанные лабораторные данные? Я поделюсь с вами.

– Это было бы великолепно, – Бренда обрадовалась предложению профессора.

– Я пришлю вам ксерокс.

В этот вечер, когда Эд Словацки отправился выпить с химиками из компании «Райдер и Эванс» – конкурентами «Медлаба», Бренда особенно остро почувствовала, что она – единственная женщина на конференции, не считая, конечно, секретарш. Она осталась в своей комнате и внимательно прочитала ксерокс, который получила от профессора Рейнкинга.

На другой день после возвращения из Урбаны она положила свои предложения на стол Лебена. Используя статью Рейнкинга и результаты его лабораторных исследований, Бренда предложила вести параллельные опыты с рецепторами инсулина.

В конце своего отчета она просила увеличить ассигнования на эти работы. Она ожидала ответа с оптимизмом, присущим молодости, и не могла понять, почему Лебен целых две недели хранил молчание.

– Может, мне надо поговорить с ним? – спросила она Джефа.

Бренда думала, что план новой работы, основанной на достижениях Рейнкинга, и придуманный ею, вполне оправдывал ее отличный диплом, премию Калкотта и высокую зарплату в «Медлабе». И теперь – молчание. Бренда была обижена и смущена.

– Я не понимаю, в чем дело. Мне кажется, я должна поговорить с ним.

– Почему бы и нет? – ответил Джеф. – То, что ты мне рассказала, звучит очень убедительно.

Когда Бренда зашла к Хейнриху и спросила, не прочитал ли он ее предложения, он сказал, что у него не было времени. Он даже не пообещал Бренде найти время!

– Ты можешь поверить в это? – Бренда жаловалась Тони, которая приехала с Таком в Бостон на уик-энд. – Они заплатили за мою поездку в Урбану, а теперь даже не хотят узнать, что я там раздобыла. Мне кажется, что инсулиновый рецептор – это то, что нам надо, мы сможем выбраться из тупика. Я могла бы составить и всю программу.

– Ты могла бы, я могла бы, – сказала Тони. – Главное, что они хотят!

Они – это противоположный пол. Мужчины. Противники. Члены узкой секты, куда Бренда и Тони пытались проникнуть – либо по приглашению, либо нахальством. У мужчин были деньги, власть, развлечения. Бренда и Тони тоже хотели этого для себя.

Тони становилась экспертом в отношении мужчин. Она анализировала работу компаний, чьи акции «Эддер и Стерн» предлагали своим клиентам. Она много ездила по стране, разговаривала с руководством, ходила по заводам, анализировала цифры. Результаты ее работы в виде отчетов рассылались брокерам «Эддера» и использовались как рекомендации для купли-продажи акций.

– Тебе нужно было бы быть мужиком, – сказала Тони Бренде. Спорим, что, если бы отчет написал мужчина, все было бы решено давно.

Мысль об Эде Словацки, с его белесыми ресницами и удовлетворительными оценками, промелькнула, но Бренда решительно отбросила ее.

– Может быть, в твоем бизнесе существует мужской шовинизм, но мы – ученые, – сказала Бренда. – Ученые опираются только на результаты опытов. Пол здесь ни при чем. Хейнрих всегда давал мне сложные задания, зная, что я все сделаю и уложусь и в сроки, и в бюджет.

– Не обманывай себя, Бренда, – сказала Тони. – Ты всего лишь славная девочка для Хейнриха. Он просто использует тебя.

– Тони, мне не нравится твой пессимизм, – сказала Бренда.

– Может быть. Но это скорее реализм.

Тони была единственной женщиной в компании «Эддер и Стерн», за исключением Реты Эш, специалиста по очистительным средствам, которая работала раньше в «Ревлоне» и в фирме «Рубинштейн». Эта женщина говорила грубым, пропитым голосом и держала всех в страхе, потому что она знала все тайны фирмы.

– Они называют меня «девочка», – жаловалась Тони Бренде. – И это после двух лет работы на фирме! Знаешь, как реагируют мужики, когда я приезжаю составить отчет? Они оскорблены тем, что к ним прислали девчонку. Для них это означает только одно: «Эддер и Стерн» считают их компанию второсортной. Поэтому мне приходится быть очень строгой и подкованной во всем. Иногда это срабатывает, но чаще они звонят в Нью-Йорк и спрашивают, зачем им прислали «эту девчонку»; и это в моем присутствии! Приходится одному из компаньонов говорить с ними и успокаивать. А знаешь, что потом?

Бренда покачала головой. Она была удивлена и возмущена. Ее работа в лаборатории была ограничена общением с другими биохимиками и Лебеном. Она понимала теперь, как мало она знает о мире бизнеса.

– Нет, – сказала она. – Что дальше?

– Они начинают приставать.

– Ну да! В наше время?

– Да, да. В наше время. Они ведут себя так, как будто я – вернее, мое тело – пришла по «этому» делу. Те, кто повежливее, говорят: «Ну вы не станете скучать вечером в «Шератоне» одна. У моего приятеля есть квартира». Те, кто попроще, говорят сразу: «Вы, свободные женщины, даете всем. Почему бы не мне?»

Бренда была поражена, хотя она вспомнила сейчас, что один из лаборантов часто, как бы случайно, касался ее груди, когда приходил заменять пробирки.

– Ну, и что ты им говоришь? Как ты справляешься с этим? – Она сама «справлялась» с лаборантом притворяясь, что не замечает этого.

– Не очень-то хорошо, – призналась Тони. – Если я говорю, что я не согласна, они начинают выпытывать у меня, с кем я живу. Если я посылаю их к черту, они говорят, что я слишком злая. – Тони пожала плечами. – Я чувствую, что у меня портится характер, я все время в обороне. Ты не поверишь, сколько парней говорили, что спали со мной. Ложь, конечно. А потом говорят: «Ты была с Джо Блоу. А я чем хуже?»

– После этого «Медлаб» кажется раем, – сказала Бренда. Она поклялась себе никогда не становиться такой злой и ожесточенной, какой становилась Тони, никогда не носить одежду в мужском стиле, которая больше походила на броню, чем на платье. Тони стала поправляться, а ведь раньше она была такой стройной! Бренда подумала, что Тони, возможно, все это делает, чтобы не выглядеть слишком привлекательной.

Давая себе подобные обещания, Бренда решила не сидеть, сложа руки: если Лебен не вызовет ее через неделю, она предпримет что-нибудь серьезное.

Бренда вновь послала свой отчет Лебену и копию его – шефу Лебена, Сэму Винсенту, возглавлявшему всю научную работу в «Медлабе».

Через два дня копия была на столе у Бренды с карандашной пометкой «хорошая мысль – С. В.» и просьбой составить примерную смету расходов. Через неделю Бренда отдала один экземпляр сметы Хейнриху, и копию – Сэму Винсенту, которого она уже считала своим покровителем.

Когда Хейнрих пригласил ее в свой кабинет, Сэм Винсент тоже был там, высокий, благообразный, учтивый, с едва намечающимся брюшком. Но если Сэм мягко улыбался, то Хейнрих довольно жестко говорил.

– Ваша идея о инсулиновом рецепторе кажется многообещающей. И смета в порядке, – Хейнрих тщательно набивал свою трубку.

Бренда с трудом сдержала улыбку. Она пыталась выглядеть серьезной ученой дамой.

– Нам придется поломать голову, как впихнуть эту работу в бюджет, но я думаю, мы постараемся уложиться, – сказал Хейнрих. – Вы возглавите эту работу. Это ваше дитя.

– Благодарю вас, – сказала Бренда, как обычно она говорила в колледже, когда учитель ее хвалил. – Я рада, что вы согласны со мной. Боюсь, что другой подход оказался неудачным.

– Хорошая девочка! – сказал Сэм Винсент сердечным доброжелательным тоном, кивнул Хейнриху и вышел из кабинета. Впервые такой большой начальник, как Сэм Винсент, заметил ее существование. Только позже Бренда вспомнила, что он назвал ее «девочка».

– Никогда больше не действуйте через мою голову, Бренда, – сказал Хейнрих, когда они остались одни. Тон его стал ледяным. – Никогда. Даже не смейте думать об этом. Если вы это сделаете, вы вылетите с работы в два счета.

– Но почему? – спросила Бренда, потрясенная до глубины души. – У вас не было времени прочитать мой отчет, а работа может быть очень важной для «Медлаба». Я думала сэкономить ваше время, обратившись к мистеру Винсенту.

– Я думаю иначе. Я руковожу отделом. И руковожу неплохо, – голос Хейнриха звучал, как февральская метель.

– Извините, – сказала Бренда, хотя и не хотела говорить этого слова. Она пыталась сдвинуть с мертвой точки исследование, над которым она работала, направить его в нужное русло – все это для «Медлаба». Она поняла, что наблюдения Тони о мужском эгоизме были правильными, как ни грустно это было признавать. Ее извинение было уступкой Хейнриху. Но она все же добилась своего. – Какую часть лаборатории я могла бы взять для нового проекта? – спросила Бренда, даже боясь подумать, что она теперь руководитель программы. Место в лаборатории трудно было получить.

– Не знаю, – сказал Хейнрих равнодушно, посасывая трубку. – Я не думал об этом. Это ваш проект. Вы ищите место.

Бренда пришла домой в тот вечер взволнованная и… разочарованная.

– Я не понимаю. Я выиграла! Я получила то, что хотела. Я уверена, мы продвинемся вперед – но я чувствую себя так, как будто я проиграла. Что-то произошло сегодня, но я не понимаю что.

У Джефа были свои проблемы в клинике. Его начальник хотел, чтобы Джеф «отрабатывал» больных быстрее – «отрабатывать» было новым бюрократическим словом. Больше пациентов означало больше федеральных ассигнований, которые поддерживали клинику, и, соответственно, больше ассигнований из фондов штата Массачусетс – эти оба фонда соперничали между собой. Джеф привык к медицинским и бюрократическим проблемам, но не знал, что сказать Бренде.

– Может, ничего не случилось, – сказал он, пытаясь утешить ее. – Просто служебные интриги.

Бренде хотелось верить, что это так и есть.