8
В Москве действительно мело вовсю. Знакомый «гриб» Шереметьевского аэропорта тускло светился сквозь густые хлопья мокрого снега. Кристину встречали с цветами. Мать — в распахнутой короткой дубленке вишневого цвета, выглядела неожиданно игриво. Изящные очки с туманно-розовыми стеклами и модная стрижка «горшок» превратили скучную «училку» в пикантную «деловую женщину» с налетом европейского шика. Неловко топчущийся рядом с ней детина, небрежно «прикинутый» в натуральную рыжую кожу, протянул Кристине букет голландских хризантем в серебристом целлофане с бантиками по углам.
— Фил, — коротко представила спутника мать и, обняв дочь, уронила на ее грудь скупую слезу.
— Это все? — Фил недоуменно оглядел два чемодана прибывшей и, подхватив тележку, бросил на ходу:
— Жду в машине!
— Боже мой, девочка! Семь месяцев не виделись! Здесь столько всего произошло… У бабушки был инфаркт — намоталась я в больницу, аж позеленела вся… Тебе не хотела говорить, что зря расстраивать, своих проблем полно… Сейчас уже — тьфу, тьфу! Рвалась тебя встречать, но я отговорила. Ехать далеко, да и ночевать у нас теперь негде…
Алла Владимировна резко остановилась и, развернув к себе дочь, внимательно осмотрела с головы до ног:
— Выглядишь потрясающе! Повзрослела, похорошела — вся какая-то «тамошняя».
Они пробивались сквозь густую толпу к выходу, стараясь не упустить из виду широкую спину Фила.
— Есть что-нибудь интересное? Перемены в личной жизни не намечаются? — забросала нетерпеливыми вопросами мать.
— Нет, мамочка. Перемен много, но все — мимо.
— Уж очень ты у меня разборчивая. Небось там целая очередь поклонников под дверьми маялась? Ничего, дочка, все впереди. Ты надолго приехала?
— Мам, я насовсем…
Алла Владимировна опешила, округлив трагически-недоуменные глаза:
— Шутишь… А мы-то с Филимоном к тебе собрались. Даже расписаться решили…
И оказалось, что Кристина разочаровала всех. Встречали ее от всего сердца — с красивым столом, шампанским, заготовленными шуточками насчет иностранной жизни, а главное — с интереснейшими планами, теперь, увы, на корню загубленными.
Ночью, лежа с дочерью на новой двуспальной кровати (Фила выгнали по такому случаю на диван в «гостиную»), мать горячо шептала:
— Он на девять лет моложе меня, так что, сама понимаешь, надо держать форму. — Она старательно нанесла на лицо ночной крем из импортной баночки и похвасталась: — Париж, между прочим! Филя для меня ничего не жалеет… Видишь ли, парнишка из рабочей семьи, тульский, простоватый, на меня как на королеву смотрит… А талант к бизнесу у него огромный! Начинал с нуля, как дилер… Ой, ты неправильно поняла: это киллер — наемный убийца. А Филя был дилером. Ну, за полгода какие-то баксы пару раз крутанул. Купили «вольво», почти что новый, и деньги на квартиру собрали. Фил теперь недвижимостью занимается в риэлторской фирме — это которые коммуналки расселяют, ремонтируют… В общем, хорошие «бабки».
Кристина слушала как завороженная. Она и не предполагала, что за столь короткий срок в лексике ее чрезвычайно утонченной и консервативной маман появятся такие слова, не говоря уже о «новых идеалах» и «стиле жизни».
— Что и говорить, мы очень на тебя рассчитывали, — вздохнула Алла Владимировна. — Фил уже три месяца со мной итальянским языком занимается. Упорный, даже в туалете транспаранты с трудными словами поразвесил — цельная натура… Да… Думали, устроишься ты в Риме — и мы к дочери поближе переберемся… Ведь у тебя такой солидный покровитель был, миллионами ворочал…
— Был, да сплыл. Ты же знаешь, он в тюрьме, мафиози оказался. Даже в московских газетах о процессе писали.
— Ах, да они там все мафиози! — отмахнулась Алла Владимировна. — А у нас? Бандит на бандите! Просто игра такая — кто кого первый сожрет. Закон джунглей. Твоему, бедолаге, не повезло… А в газетах половину врут, это даже наша бабка знает. «Стервецы, говорят, и засудили мужчину от зависти и еще всех собак ему на шею повесили». И развратник, и убийца! Что же он тогда тебя пригрел?
— Я потом тебе все расскажу — история длинная. Сволочь он — это точно. — Кристина демонстративно зевнула. — Спать хочется, я ведь почти ночь не спала — волновалась.
Ей почему-то совсем расхотелось посвящать в свои итальянские приключения мать — разве поймет? Было очевидно, что возвращение «итальянки» воспринято близкими как постыдное поражение. И сердиться вроде нельзя, пожалеть надо. Что делать, не той породы девочка, чтобы дорогу себе пробить, промахнулась, дуреха.
— Да ты какая-то заторможенная… — Приподнявшись на локте, Алла Владимировна тревожно присмотрелась к дочери и сокрушенно заключила: — Видать, нескладно у тебя там жизнь сложилась… Удается же другим как-то пролонгировать контракты, находить спонсоров… я не знаю, заинтересованных лиц, что ли… И не с твоей внешностью устраиваются. Вон Марии Кузьминичны внучка — в Швеции по договору на второй год осталась…
— Я тоже могла остаться, мама. На хороших условиях, но не тех, на которых хотелось бы… Знаешь, это здесь можно оставаться «третьим сортом» и носить китайские шмотки с парижским лейблом… Там хочется настоящего. Настоящих дорогих вещей, настоящей славы, настоящей семьи. — Кристина впервые сформулировала причину отъезда из Италии и с горечью заключила: — У меня запросы большие, а «капиталу» маловато. Личного опыта, «жизненной школы», как нам талдычили, не хватает. То есть кишка тонка!
— Что правда, то правда — учили вас не тому. Добросовестному прозябанию на 150 рэ. Плюс десятка за иностранный язык… Пять квадратных метров на человека и «заказ» с венгерской колбасой по праздничкам… И ведь ничего — жили…
— А я не хочу! Нищенства этого ублюдочного — не хочу!
Кристина с ненавистью окинула взглядом двенадцатиметровую спальню, забитую ее старыми вещами. Книжный шкаф, школьный письменный стол, тумбочка со швейной машинкой прижимались к стенам, уступая место громоздкому с высокой стеганой спинкой ложу.
— Это потому, что ты сразу выскочила на самый верх… Слишком круто взяла… — философски заметила мать.
— Из грязи — в князи. Комплекс парвеню. Неудовлетворенное честолюбие и гордыня… Только сразу заявляю: переубеждать меня бесполезно. Я намерена жить здесь: восстановлюсь в институте, устроюсь на работу, буду растить ребенка. — Кристина замолкла, проговорившись.
В тишине стало слышно, как тикают новые «каминные» часы. «Чем раньше они узнают об этом, тем лучше!» — подумала она и не стала переводить разговор на другое.
— Так… — Алла Владимировна, лежа на спине, изучала низкий потолок, и чувствовалось, что на душе у нее гадко, а в носу щекочет сдерживаемый плач от того, что обмануты ее лучшие ожидания, а вместо дочери-иностранки вернулась иждивенка — без работы, образования и вдобавок с «подарочком». — Какого ребенка?
Вопрос прозвучал как-то монотонно, вроде даже вскользь.
— Обыкновенного. Своего… А про жилплощадь не беспокойся — я деньги привезла, что в Риме сэкономила. На однокомнатную хватит.
— Идиотка! Боже мой, я вот этими руками вырастила идиотку! — С ненавистью рассмотрев свои растопыренные пальцы, Алла Владимировна вцепилась ими в волосы. Из огромных, расширенных горем глаз потекли слезы.
— Что тут у вас? — заглянул в дверь Филя. Увидев рыдающую Аллу, подошел и обнял за плечи. На его широкой груди, поросшей светлыми кудрявыми волосами, вздрагивающая от плача женщина казалась беззащитным ребенком.
— Извините, дамочки, я тут все слышал… Стены хреновые, — обратился он к Кристине. — Не гони волну, сестренка, выплывем… Ты на свой университет плюнь. Я тебя к бизнесу пристрою… Квартирку подыщем и мужичка надежного подберем… Это же не фути-кути — итальянская фотомодель! Ты журнальчики со своими картинками прихватила?
— Мам, я лучше пойду спать в гостиную. Вы тут с дядей Филимоном обсудите, как мне жить! — зло буркнула Кристина и хлопнула за собой дверью.
Обитателям тесной «распашонки» в эту ночь не спалось. Но уже на следующий день все утряслось. Общими усилиями, не без вздохов и охов, был составлен план дальнейшей жизни: Фил начнет подыскивать для Кристины однокомнатную квартиру где-нибудь поблизости. Когда ребенок появится, можно будет бабушку к себе взять. Она с малышом поможет да из деревянного дома своего хоть на зиму выберется. В инязе Кристина восстановится, на вечернее отделение, а там, смотришь, и жизнь еще улыбнется длинноногой красотке.
— Ты стала профессионалкой, моделью с европейским именем. В Москве сейчас девчонки, не чета тебе, здорово устраиваются… Только вот с животом некстати вышло, — потихоньку подступала мать к больному вопросу, надеясь склонить Кристину к аборту. — Вся твоя карьера к черту летит. Да и мужа нелегко будет найти, мало теперь любителей на чужих деток тратиться… Скоро три месяца, говоришь? Срок предельный — надо хорошенько подумать. Вот в газетах полно объявлений насчет медицинской помощи: американская метода, комфортабельные условия, и никаких проблем!
Алла Владимировна пододвинула дочери рекламный проспект. Чистившая картошку Кристина демонстративно сбросила на развернутый лист грязную кожуру и промолчала — она твердо решила в дискуссии о ребенке не ввязываться. Аргументы матери, весьма, кстати, основательные, своими неопределенными заявлениями не перешибешь.
— На принцип пошла. Видать, что-то мужику своему доказать хочет, — объяснил Алле позицию Кристины Фил.
— Да нет, нет у меня никакого мужика! — крикнула из кухни Кристина.
— Я же говорю, стены хреновые, — буркнул Фил. — Все насквозь слыхать.
— Если еще раз кто-нибудь про аборт заговорит — уйду! — пригрозила Кристина, чувствуя себя героиней.
Но порой ей и самой казалось, что желание оставить ребенка, столь нелепое в ее ситуации, подогревается духом противоречия: не станет она повторять все заново — от Эдиков до Строцци. И на поводке у матери и Фила ходить не будет. Хватит, пора самой по своему сценарию жизнь выстраивать.
Убедившись, что отговаривать дочь бесполезно, Алла Владимировна решила пойти другим путем.
Тридцатого марта в отделе загса Гагаринского муниципального округа был зарегистрирован брак гражданки Лариной А. В. с Лохмачевым Ф. Ю. Пара свидетелей и Кристина с букетом — скромная официальная церемония. Но отмечать торжество решили с помпой — в модном ресторане, не скупясь на эффекты. Банкетный зал, оркестр, полсотни гостей, да не каких-нибудь старушек-тетушек, а сплошь людей солидных и влиятельных. У Филимона полно деловых партнеров, нужных знакомств, которые надо поддерживать на соответствующем уровне. Не приглашать же людей в «хрущобу»!
В начале апреля вдруг пришло тепло с запада. И по-западному поднялось настроение. Алла Владимировна, помолодевшая после визита в шикарный дамский салон, чувствовала себя юной новобрачной, занятой приятнейшими хлопотами — обсуждением меню, списка приглашенных, подготовкой сногсшибательного туалета. Собственно, все было уже давно определено, но как приятно в сотый раз в телефонном разговоре с какой-нибудь новой подружкой пожаловаться на усталость, упомянуть имя дорогого парикмахера, пожурить неторопливых фирмачей, затянувших ремонт квартиры.
— Забот с переездом полно! — вздыхала она. — Фил занял целый этаж в особняке на Сретенке. Конечно, домик небольшой, конец прошлого века. Полная реставрация — все «от и до» делают финны. Но тянут безбожно — теперь какие-то трубы надо заказывать в Хельсинки. Зато соседи у нас будут серьезные — с целым эскортом охраны смотреть апартаменты наведываются!.. Ну, скоро увидимся, обо всем поболтаем… — обещала Алла очередной приятельнице, приглашенной на свадьбу, и уже под занавес с интригующей ноткой добавляла: — Посмотришь, кстати, на мою красотку. Только что из Рима. Не как-нибудь — топ-модель, звезда!
Кристине пришлось отправиться на банкет при полном параде — в вечернем платье из черного муара, тяжело падающего к носочкам абсолютно «хрустальных» — сплошь усыпанных алмазными блестками туфелек. Обнаженные плечи небрежно прикрыты норковым палантином, волосы собраны высоко на затылке, открывая длинную, нежную шею. В довершение Кристина, насмешливо улыбаясь своему отражению в зеркале, надела колье от «Карата». Еще бы и диадему пристроить! «Новые русские» будут в восторге — настоящий шик! В Риме, мол, в высшем свете, все только диадемы и носят!.. Жаль, что на голове плохо держится, отбросила Кристина царственное украшение.
Новобрачные выглядели как пара кинозвезд, вышедших на каннскую набережную в праздничный фестивальный вечер.
— Клевая у меня падчерица! Такую я задешево не отдам! — потрепал Кристину по щеке отчим, улыбаясь во весь рот. Зубы из металлокерамики, заменившие выщербленные «развалины», позволяли демонстрировать голливудский оскал. И Фил охотно это делал, превращаясь из добродушного «русопятого» увальня в рекламного американского «ковбоя».
— Да, с мужем мне повезло! — Довольная новобрачная крутилась перед зеркалом в прихожей, поблескивая свадебным подарком — крупными золотыми серьгами с сапфировыми подвесками. — И дочурку пристроим, правда, Фильчик?
Супруги заговорщически переглянулись, предчувствуя эффект предстоящего вечера.
— Ну, как? Признайся, не хуже, чем в Риме! И уж наверняка дороже! — с гордостью представила Алла Владимировна дочери шикарный стол в прекрасно декорированном банкетном зале нового ресторана, выстроенного шведами. «Вот она, наша отечественная «красивая жизнь», светлое капиталистическое будущее, которого я наконец дождалась! — усмехнулась про себя Кристина. — Любопытно, что первой к нему пришла моя принципиально пролетарская, правильная мать, гневно осуждавшая спекулянтов, эмигрантов и частнособственнические инстинкты бабушки, продающей жалкий урожай из своего сада».
На «итальянскую фотомодель» откровенно глазели и наперебой спешили познакомиться нарядные, веселые, церемонно-галантные гости. Вечер только начинался, и приглашенные усердно изображали светские манеры в соответствии с рекомендациями модных «элитарных» журналов.
Когда в зале в сопровождении Фила появился новый гость, толпа, как в оперетте, расступилась, образовав коридор, ведущий прямо к хозяйкам вечера — очаровательной новобрачной и ее знаменитой дочери.
— Геннадий Алексеевич Лопахин. — Поздравив Аллу Владимировну, мужчина склонился к руке Кристины. — Для вас, конечно, просто Гена.
Глаза новобрачной значительно сверкнули, встретившись с вопросительным взглядом дочери. Кристина поняла, что именно этого человека ей прочат в кавалеры.
Он не стремился к эффектности, но все — от шелкового галстука в тон бежевого костюма до туфель — было отмечено знаком дорогой, непритязательной элегантности. Лет сорока — сорока пяти, коренастый и крепкий, Геннадий излучал сдержанную энергию. В его глубоких серых глазах мерцали веселые искорки, а мягкое, добродушное лицо истинного славянина, казалось, говорило: «Масочка это, господа, удобный камуфляж. Я могуществен, хитер и нагл, как Бонапарт. Красив и сексуален, как самый любимый ваш экранный герой. Может, кому-то и посчастливится лицезреть мое истинное великолепие, но только далеко не всем и, конечно же, не сейчас. Сейчас я скромен, очень скромен, друзья».
Геннадий, оказавшийся соседом Кристины по столу, проявил себя как прекрасный собеседник. Открыв торжество коротким, но изящным тостом по поводу новобрачных, он поддерживал поверхностный, остроумный разговор о новых строительных объектах, поставках, инвестициях, перемежая его сплетнями о столичном бомонде, обзором театральных премьер и разнообразными впечатлениями от экзотических путешествий… Кристину сосед ни о чем не выспрашивал, и уже от одного этого она, готовившаяся к неизбежному допросу на тему: «а как там?», почувствовала себя легко и свободно.
— А эту вещицу я узнал, — неожиданно улыбнулся Геннадий, кивнув на колье. — Знаменитая штучка. Одно время о ней много шумели кое в каких кругах. Да еще о диадеме, к нему прилагающейся… У меня фотографическая память, милая синьорина. С рождения, — как бы извиняясь, добавил Геннадий.
Кристина с интересом посмотрела на собеседника.
— Вы сейчас думаете: а что известно этому непонятному дядьке о римских скандалах? Не стану темнить — очень немногое. Просто не мог удержаться, чтобы не заинтриговать вас… Собственно, я начал свою строительную карьеру года три назад со знакомства с неким Стефано Антонелли. Крепкий был мужичок, надежный, широкий… Царство ему небесное! — Геннадий даже не поднял глаз на Кристину, занятый разделкой розовой форели.
— Вы имеете в виду подлинного Антонелли? Или… — Кристина сомневалась, сколь основательно посвящен Геннадий Алексеевич в сюжет с подменой Доном Лиджо.
— Да не пугайтесь вы так, девочка! — Геннадий с явным удовольствием окинул ее внимательным взглядом. — Поболтали — и хватит об этом.
Склонившись к Филу, сидевшему по левую руку от Кристины, Геннадий что-то шепнул ему. Фил сорвался с места, и тут же оркестр, прервав развеселую блатную песенку из репертуара Шуфутинского, серьезно приступил к вальсу.
— А не пойти ли нам потанцевать? Чудесная музыка, да и кинофильм был отличный. — Геннадий слегка поклонился и протянул даме руку.
Кристина, подхватив длинный подол, не без удовольствия закружилась в ускоряющемся вальсовом вихре. Геннадий вел легко и надежно. Вспомнились кадры из фильма «Мой ласковый и нежный зверь», восторженное лицо юной невесты в облаке летящей за ней фаты…
Когда они завершили кружение на пустой площадке (никто из гостей не решился конкурировать с этой парой), посыпались аплодисменты. Геннадий поцеловал руку своей даме.
— Вот видите, Кристина, сколь легко опровергаются непреложные истины. До сих пор считалось, что не слишком рослый мужчина смешон в танце с высокой партнершей. Естественно, это мнение не было популярным в эпоху Наполеона… Нет, я не страдаю манией величия. Но зато вы — настоящая императрица!
Казалось, все приглашенные сразу поняли, что римская фотомодель прочно «зафрахтована» Геннадием. Мужчины, посылавшие в начале вечера многозначительные взгляды Кристине, ретировались, не решаясь даже пригласить ее на танец. Между тем оркестр, игравший в их зале, по-видимому, заранее оговоренный заказчиком репертуар, развернул захватывающую танцевальную программу. Очевидно, среди гостей не было поклонников рок-н-ролла и рэпа, зато зарубежные шлягеры 70 — 80-х годов, исполняемые на высоком профессиональном уровне, многим пришлись по вкусу.
Лирическая мелодия из репертуара Джо Дассена подняла из-за столов почти всех присутствующих, устремившихся в пронизанный светящейся метелью круг. Геннадий медлил с приглашением, и здесь за спиной Кристины возник элегантный кавалер, проникший, видимо, из другого зала и в иерархии местной империи не разобравшийся. Молодой человек весьма светски попросил у Геннадия разрешения пригласить его даму и, получив согласие, увлек шуршащую шелками изящную блондинку в самый центр танцевального томления. Пары двигались в обнимку, мысленно перенесясь на пустынный в межсезонье пляж французской Ривьеры. Партнер Кристины выглядел весьма импозантно — как с витрины, руки держал в положенных правилами хорошего танцевального тона местах. Пахло от него дорогим одеколоном и слегка — коньяком. «Да, — подумала с удовольствием Кристина. — Произошла за этот год грандиозная смена декораций. Вместо веселеньких ресторанных гуляк элегантно проводят время в цивилизованных условиях новые хозяева жизни».
— Одна косая, — тихо промолвил молодой человек.
— Что? — не поняла Кристина, придвинув к нему ухо.
— Тысяча баксов. — Он интимно коснулся губами ее шеи.
Кристина отстранилась и в упор посмотрела в спокойное холеное лицо.
— Две. — Кавалер попытался слегка прижать к себе девушку и тут же горячо выдохнул в щеку: — Три.
Только тут до нее дошло, о чем идет речь. Этот красавчик «снимал» девочку на ночь! И, вероятно, предлагал щедрую ставку. Кристина весело рассмеялась, отрицательно качнув головой:
— Вы ошиблись. Я занята. Всего хорошего.
Она хотела уйти, но незнакомец крепко удержал ее за талию.
— Я хочу именно тебя. Не пожалеешь, детка, пять косых и шикарная ночь в любовном бреду.
— Извините. — Кристина сбросила его руки и, расталкивая пары, вернулась за стол.
Геннадий что-то шептал склонившемуся к нему официанту.
— Вы дрожите, Кристина? Что случилось? — Он набросил на ее обнаженные плечи меховой палантин.
— Пустяки. Я еще не привыкла к новой реальности. И, видимо, не очень хочу к ней привыкать. — Пунцовая от негодования, она выпила целый стакан минеральной воды.
— Этот парень обидел вас? — Геннадий напрягся.
— О нет, прошу вас, он же не мог знать, что попадет на «девушку строгих правил», как говорили в старину. — Кристина удержала руку Геннадия, намеревавшегося подозвать одного из своих телохранителей, пристроившихся за отдельным столиком в глубине зала и не спускавших глаз с патрона.
— Я научу этого сопляка хорошим манерам. Кто-то ведь должен совершенствовать нашу третьесортную цивилизацию?! И теперь ясно, кто именно, — сильнейший.
— Это значит, самый богатый? Боюсь, Геннадий, с такой установкой мы вернемся к купеческим загулам с битьем зеркал, смертельным обжорством и свинством.
— Ну, нет. Деньги в кармане — это не только результат грабежа. Чтобы обрести власть, необходимы ум, сила воли, предприимчивость, образование… и манеры. Да, да — общепринятые манеры цивилизованного общества… Я рад, что мы с вами нашли общий язык. — Он взял руку Кристины и поцеловал галантнейшим образом.
— Не успел поинтересоваться, какие цветы вы предпочитаете, заказал орхидеи. «Красоте — красота» — это, кажется, цитата из чего-то действительно купеческого, пьесы Островского, что ли. — Геннадий кивнул кому-то, и на столе перед Кристиной появилась корзина с цветами — вычурно изогнутые, безупречно-совершенные, словно отлитые из розового воска капризные орхидеи.
— В честь нашего знакомства и в знак будущего взаимопонимания, — тихо сказал Геннадий, любуясь недоумением девушки.
«Неужто Санта оказался пророком, пообещав начало новой эпохи — эпохи музыки и цветов», — подумала Кристина, живо припомнив корзину роз, принесенную элегантным Алексом и оставленную в гостиничном номере. А «танго италиано», от одного воспоминания о котором кружилась голова. Впрочем, скорее от выпитого шампанского.
— Я предлагаю подкрепить вашу мысль о взаимопонимании бокалом шампанского… Спасибо. Мне и впрямь стало весело. Впервые за все эти дни в Москве.
Бокалы чокнулись с хрустальным звоном, и Кристина посмотрела на своего нового знакомого долгим, чуть вопросительным, немного беспомощным и в то же время зовущим взглядом. Так учил ее смотреть в объектив фотокамеры Эудженио: «Милое дитя, нежное, незащищенное, нуждающееся в сильном покровителе. Наивная волшебница, не подозревающая о скрывающихся в ней могучих женских чарах. Ты драгоценность, Кристина, и совсем скоро узнаешь об этом».
«Спасибо, рыжий чудак Джено, кое-что твоя ученица все же усвоила», — Кристина загадочно улыбнулась и ответила Геннадию «да». Будто речь шла не о предложении подвезти ее домой, а о чем-то более важном.
Геннадий усадил Кристину в шикарный «БМВ» последней модели. При этом дал понять, что сегодня нарочито скромничает, играя в «середняка». Телохранители, следующие за «БМВ» в невзрачном «жигуленке», тоже, по-видимому, составляли камуфляж.
— Не бойтесь, Кристина. Со мной вы избавлены от приключений. За рулем — бывший полковник ГБ, а в «жигуленке» — мотор «мерседеса», — шепнул Геннадий с деланой небрежностью. — Уверен, вас не удивишь такими штучками — эскортом, громилами за спиной, шуршаньем валюты… Да и мне приходилось видеть рядом с собой длинноногих красоток с университетскими дипломами, коронами разных «мисс» и папашами из бывших «слуг народа». — Кристина хотела возразить насчет отца, но вовремя сообразила: так, вероятно, представляет своего бывшего мужа мать — брежневским послом или каким-нибудь министерским чиновником.
— Благодарю за вечер, Геннадий. Вы не дали мне скучать и не досаждали расспросами. К тому же отлично информированы и прекрасно танцуете… Ваш автомобиль у подъезда облезлой «хрущобы» напоминает живописное полотно «НЛО над совхозом «Красный путь». — Кристина протянула руку, прощаясь.
— Я совсем недавно выбрался из подобного жилого строения. — Он захватил руку девушки в горячие ладони, не собираясь выпускать.
— И прямо — во дворец?
— Приезжайте в гости. Правда, приезжайте! Потанцуем. — Геннадий заглянул в лицо девушки, скрытое тенью от дома. Колье на обнаженной шее неправдоподобно сверкало в неоновом отсвете дальнего фонаря, ресницы строго опущены. Она зябко поежилась, кутаясь в мех.
— Спасибо. Мне пора.
Высвободила руку и быстро скрылась в подъезде. Приподнятое настроение выветрилось вместе с шампанским, и теперь Кристина злилась на себя за неуместное кокетство с совершенно ненужным ей мужчиной.
Дома новобрачные наперебой расхваливали Геннадия.
— Он на две шапки выше моего шефа! Я и не замахивался на такие «вась-вась» с самим Лопахиным. Просто закинул при случае удочку — мол, свадьбу справляю да и возвращение, так сказать, дочки из Рима. И вдруг — тут как тут! Невероятная пруха… Фил поглядывал на свое отражение в стекле кухонной двери, заклеенной календарем с изображением обнаженного торса Шварценеггера. Белая праздничная рубашка и пестрый галстук-бабочка сизых тонов выгодно оттеняли его представительную фигуру в сравнении с блестящей от пота грудой мышц экранного героя. Подмигнув жене, молодожен доложил Кристине:
— Подарочек, знаешь, какой нам отвалил? Мои парни завтра от зависти удавятся — купчую на десять соток недалеко от своего «подмосковного имения». Особая милость, между прочим!
— Ты все, Филек, на себя одеяло тянешь. Нужен ты Лопахину! — хмыкнула Алла Владимировна, подставляя мужу спину, открытую вечерним платьем. — Расстегни застежку, дружок. Не заметил, как он Тинку охаживал? Корзину с орхидеями заказал и целых полчаса под окнами любезничал — ну, прямо как в деревне! Что и говорить, мужчина представительный и очень недурен!
Весь диалог супругов шел на повышенных тонах — ну точь-в-точь театр у микрофона. А все для Кристины, удалившейся к себе в комнату и плотно закрывшей дверь.
— Я раздеваюсь и все слышу. Можете убавить звук. Да и красноречие. Ты вот что, Фил, — запахивая коротенький халат, Кристина появилась в коридоре, — будь добр, пошустри с квартирой! Пора мне с вами разъезжаться, а то, глядишь, и впрямь сосватаете.
Три дня о Геннадии не было ни слуху, ни духу, даже тему эту перестали поднимать. И вдруг — звонок. Шофер корзинку роз затаскивает, а в ней письмо: «Посетил Париж по делам. Сижу дома, «оттягиваюсь». Приглашаю на теннисный турнир, сауну, ужин, беседу о постмодернизме, просмотр киноклассики, дискуссию о смысле жизни (нужное подчеркнуть). Иваныч будет ждать. Г. А.».
— Так мне что, в машине подождать? — спросил шофер, подождав, пока Кристина закончила изучать послание.
Она в раздумье посмотрела на него.
— Кланяйтесь шефу, Иваныч. Скажите, Кристина Ларина просила не беспокоиться с цветами и прочими развлечениями.
— Почему это, как это? — шутливо подскочил прямо из ванной Филя. — Вы присаживайтесь, уважаемый. Можно тебя на минутку, сестренка?
Он проводил шофера на кухню и, затолкав Кристину в комнату, плотно закрыл дверь.
— О себе не думаешь, подумай о матери! — зашипел прямо в лицо падчерице. — Геннадий Алексеевич — человек воспитанный. Насильно трахать тебя не станет. Он двух финтифлюшек из Большого театра для этих целей при себе держит… Съезди, Богом прошу, подластись к мужику. Поддержи дипломатические отношения! Да и самой на воздух пора, вся зеленая, — сказал он уже громко и, приоткрыв дверь в переднюю, крикнул:
— Дуй, Иваныч, вниз, грей мотор. Дама через пятнадцать минут выйдет.
И понеслась Кристина по апрельскому веселому шоссе прочь из города, в те лесные края, где скрывались некогда облюбованные ею «шале».
Сосновый бор, ароматный от испарений талой воды, грелся на бледном, сквозь дымку желтеющем солнышке. Прозрачные насквозь перелески, кустики желтых цветов на подсохших кочках, россыпь лиловых нежных сцилл прямо у снежной горки — чудесно, невинно, радостно!
Заборы и ворота, ворота и охрана, а за ними — маленький Версаль. Очень маленький и совершенно грандиозный. Статуи, фонтан, уже освобожденные от зимних брезентовых чехлов, колонны, балконы, поблескивающая стеклами крыша зимнего сада. На зеленом газоне с южной стороны на самом пригреве диван-качалка под зубчатым полотняным навесом, белые столик и кресла.
Эх, если бы не итальянская школа капиталистического процветания, повергла бы роскошь этого имения гостью в неописуемый восторг! А она лишь подумала: «Ну что ж, на уровне!» И еще: «А верно все же сказано: все будет, стоит только захотеть…»
Геннадий в теннисном костюме с ракеткой в руках выбежал откуда-то сбоку: широкий лоб блестит испариной, топорщатся русые вихры, загорелые ноги упруго пружинят на мягких подошвах белых кроссовок. Молод, спортивен, бодр!
— А я уже и не ждал партнершу, так у стенки умотался! Вот порадовали! Извините, синьорина, мне надо переодеться. — И крикнул кому-то в дом: — Легкую закуску в сад. Вино я выберу сам.
Затем, поддерживая Кристину под локоть, проводил в холл, из которого открывалась перспектива просторных, с профессиональным дизайнерским изыском меблированных комнат. Темная деревянная лестница, покрытая ковром, вела на второй этаж.
— Чувствуйте себя хозяйкой, Кристина. Там телевизор, книги, музыка, в общем, не скучайте. — И вдруг быстро прижал гостью к себе и радостно шепнул: — Ах, как же ты меня порадовала, девочка!
Пока Геннадий переодевался, Кристина осматривала библиотеку, фонотеку, картинную галерею. Вкус и размах хозяина впечатляли. Фил не соврал — дружбы с таким человеком гнушаться не стоит. Только вот зачем все это Кристине? Не та уже она озябшая наяда, попавшая в сети обаяния бестии-Стефано…
— Я не спросил гостью — угодно ли ей посидеть на солнышке или накрыть стол в доме?
Спускающийся по лестнице Геннадий озорно улыбался. Он «подыграл» Кристине, выбрав костюм в том же стиле: джинсы цвета слоновой кости и куртка из тонкой замши песочного тона.
— Но вы уже одеты для прогулки в саду. И я не прочь позагорать. Мне кажется, мы выглядим, как близнецы! — заметила она.
— Это смешно, но у меня есть консультант по вопросам «имиджа». Стилист-визажист называется. А то бы я из своих затертых джинсов никогда не выбрался.
— Вижу, жизнь в России для обыкновенного миллионера совсем не проста… — вздохнула Кристина, садясь за столик, накрытый с чрезмерным для садовой трапезы изыском — морские деликатесы, будто прямо с витрин Стокгольма, шампанское в ведерке со льдом, сверкающее на льняной скатерти столовое серебро.
— Положение обязывает… Видите ли, Кристина, у нас сейчас строго соблюдается понятие иерархии. Как звездочки на погонах: имеешь определенный чин, значит, должен выдерживать уровень… Не смущайтесь, у меня припрятано за душой и кое-что свое — индивидуальное. Друзья считают Гену Лопахина эксцентричным, враги — непредсказуемо хитрым. И те, и другие льстят.
Приятно разомлев от еды и шампанского, они сидели под теплым солнцем, щурясь на зеленеющие сосновые кроны и перебрасываясь ленивыми репликами.
«Пора, кажется, раскланяться и отбыть восвояси», — думала Кристина, отгоняя мысли о том, к чему и зачем сей визит. Во всяком случае, время прошло незаметно и молодожены не будут в обиде.
— Дело идет к вечеру, а у меня в рукаве ни одного туза. Сидим здесь, болтаем, как гимназисты.
Геннадий развернулся к Кристине и внимательно посмотрел ей в глаза. Русая прядь на лбу, еле заметная седина на висках, черные, бездонные зрачки в наивной голубизне радужки.
— Вы позволите быть серьезным? До ужина это плохой тон. Но я еще не получил вашего согласия отужинать, а если и удостоюсь такового, то не хотелось бы портить трапезу деловыми разговорами… Как вам нравятся устрицы?
Кристина рассмеялась:
— Совсем наоборот, чем Гиви помидоры. Помните анекдот? Так вот, я устриц люблю, а кушать — нет.
— Благодарю за откровенный ответ. Выходит, что, сервируя для нас ужин, бедолага Порфирий старался зря. Это мой мажордом или, если угодно, дворецкий. У меня сплошная эклектика — смесь «французского с нижегородским». Порфирий — это кличка в честь сыщика из «Преступления и наказания». Помните, он мучил Раскольникова неожиданными вопросами типа… Ну, например: «Кристина, вы согласились бы стать моей женой?»
— Что? Я не сразу схватываю новый юмор. Это «прикол», «феня»? Смешно.
— Неужели вам необходимы свидетели и маменька? Девочка, я предлагаю вам руку и сердце. И заметьте, до сего момента я не только не «обесчестил» вас, но ни разу не «тыкал» и даже не распускал руки. Мне нужна интеллигентная, представительная супруга с безукоризненным добрачным поведением… Вы опять смеетесь?
— На редкость неудачный выбор, Геннадий Алексеевич. Или здесь какой-то скрытый смысл? Возможно, игра? — спросила Кристина, теряясь в догадках. То, что Геннадий не шутит, она поняла сразу, но к чему намеки о «безупречности» поведения?
— Пять тысяч долларов — это трехмесячная ставка русской фотомодели в рекламном агентстве «Стиль», — как бы рассуждая вслух, заметил Геннадий. — Красивый, юный атлет предлагает девушке эту сумму за одну ночь, она же, брезгливо фыркая, отказывается. Выводы: атлет ошибся адресом.
— Значит, это вы устроили мне проверку, а потом в знак благодарности за моральную устойчивость преподнесли орхидеи? — догадалась Кристина. — Отличная работа!
Ей стало противно за подстроенную проверку и в то же время весело — серьезный подход Геннадия к выбору подруги казался смешным, а его брачные планы ничуть не взволновали.
— Всего год назад я заглотила бы вашу блесну с крючком. Столковалась бы, наверно, даже на трех тысячах… Но теперь, Геннадий Алексеевич, действительно ошибка! — насмешливо призналась она.
— Вы зря себя порочите, Кристина. — Геннадий примирительно пожал ее руку, лежащую на подлокотнике кресла. — Я изучил ваше досье и даже, не без удовольствия, — «портфолио».
Он открыл стоящий рядом кейс, и на зеленую траву выскользнули журналы, газеты с фотографиями Кристины и даже стопка студийных портретов, сделанных при содействии Эдика перед конкурсом в Москве.
— Тогда вам известны мои взаимоотношения с итальянской прокуратурой, романтические увлечения и, наверно, даже то, что я беременна, — с вызовом заявила Кристина, но Геннадий лишь пожал плечами:
— Обвинения сняты. Вы чуть ли не национальная героиня. Романы пустячные, включая почти невинную связь с Эдуардом Цепеневым. Бедняга никогда не пользовался славой растлителя и постельного гурмана…
Геннадий устало вздохнул:
— Ребенка, чей бы он ни был, я готов усыновить. Брачный контракт составим при участии вашего адвоката. Медовый месяц проведем в Европе, если угодно, на Апеннинском полуострове. Ведь у вас наверняка есть там любимые места?
— У меня такое чувство, что я сдаю какой-то экзамен. Только вот не пойму, на что — на приз юморины или диплом за цинизм. — Кристина поднялась. — Очень жаль, Геннадий Алексеевич, становится прохладно. От ужина я вынуждена отказаться — мне надо быть дома. Благодарю за приятный вечер. Разрешите откланяться и вызвать такси.
— Прекрасная осанка, преисполненная достоинства, жесты! Кто бы сказал, что вы дочь заурядного стукача! — Геннадий, не покидая кресла, любовался девушкой. — Тут заметна настоящая порода. От маман, Аллы Владимировны, надеюсь? Ваш репрессированный дед, не вернувшийся из ссылки, хороших кровей, между прочим. Бабушка не рассказывала? Теперь можно. И даже Дворянское собрание навещать принято. Особенно если фамилия звучная, как у вашего прадеда.
Кристина остановилась, присматриваясь к Геннадию, — нет, он не шутил и с удовольствием готовил сюрприз.
— Почему вы не хотите сказать мне все прямо? Я далеко не фанатичка старинных титулов и не монархистка. Но все-таки приятно знать, что имеешь в роду кого-то поинтереснее неведомого отца-»стукача».
Геннадий встал и подошел к Кристине.
— У меня ключи от многих загадок, девочка. Я готов поделиться всеми. Про деда охотно живописует бабуля… Мне же хочется говорить о себе. О нас. Я влюбился в тебя с первого взгляда, осатанело, безумно. Как, впрочем, делаю все в этой жизни. У меня нет недостатка в женщинах — любых женщинах. Но мне нужна ты. Не спрашивай, почему. Я и сам не знаю — волшебство, магия, мистика…
Синий сумрак опустился в сад, напомнив о зиме и пронизывающем холоде. Запахло снегом и дымом, как в Новый год. Геннадий притянул к себе ошалевшую девушку и поцеловал в губы. В меру нежно и страстно. С достоинством и напором.
— Ты поймешь потом, девочка, в какую огнедышащую лавину я тебя увлекаю, — прошептал он хрипло.
— Монолог о внезапной страсти прозвучал романтично. Если это сочинение вашего стилиста, то весьма удачное: необходимая условность сделки соблюдена. Цинизм повержен пылкостью чувств. — Кристина высвободилась из объятий Геннадия. — Я все поняла и оценила, Гена. Только, пожалуйста, не надо торопить меня. Я не испугана, не смущена… Жаль, но мне почему-то невероятно грустно… Пора возвращаться домой.
— Иваныч ждет в машине. — Геннадий взял ее за руку и повел к гаражу. — Это вполне понятно — ты должна хорошенько подумать. Но когда будешь размышлять, прими во внимание одну деталь: я не случайный человек на пути «Голубого принца». Год назад я уже держал его в руках… Это охота, азартная охота, детка. Ты в заколдованном кругу, очерченном этим камнем. И ты, и я. Мы не вырвемся из него, пока не овладеем талисманом.
Кристине показалось, что она видит перед собой совсем другого человека. В сумерках лицо ее спутника белело алебастровой маской, сквозь которую фанатичным блеском сверкали глаза.
— Ведь это твой камень, Кристина. По праву твой. «Голубой принц» попал в коллекцию моего отца очень сложным путем… Старик умер, утратив любимую игрушку, за которой охотился несколько лет. В то время как некая мадемуазель Ларина пересекала границу с бриллиантом в чемоданчике, отец сипел, еле шевеля онемевшим языком. «Верни…» — я уверен, что услышал именно это слово. И еще: «жене…» Он хотел, чтобы я вернул талисман для своей будущей жены. «Принц» будет твоим, Кристина.
Шофер молчал, из музыкальных колонок вырывался рыдающий голос одинокой матери, стенающей над колыбелькой своего ребенка. «Спи, мой цветик аленький…» — слезно причитала певица над сыном.
В висках стучало, будто Кристина только что покинула самолет после длительного путешествия. Безумие! Что за навязчивое безумие… Опять все сначала — хоровод оборотней: Стефано, Леонардо, а теперь — Геннадий… Кто он, матерый мафиози «русской группировки», представитель новой формации деловых людей, шантажист или, в самом деле, наследник того самого охотника за бриллиантами, у которого год назад похитил камень Санта? Расчетливый игрок, втягивающий Кристину в какую-то авантюру, или впрямь — влюбленный жених? Ох, нет! В искренность чувств Геннадия Кристине верилось меньше всего. Что можно думать о других мужчинах, если ей сумел солгать Санта?.. Он превратил в шутку ее рассказ о майском вечере, уверяя, что это выдумка, сон. И ведь сомнений нет: стотысячную купюру за букет гиацинтов отдал Кристине Санта. Но почему не признался, не намекнул даже, что мог быть тем самым случайным встречным, круто врезавшимся в жизнь девчонки на обочине? Просто не захотел, побоялся занять то значительное место в ее судьбе, которое Кристина отвела человеку из белого «мерседеса»…
В груди щемило от мысли, сводившей с ума: никто никогда не любил ее по-настоящему. Но все стремились использовать, притворяясь друзьями. Все кружили, как воронье, над «Голубым принцем» — опасным, коварным камнем. «Принц» погубил Элмера, Риту, беднягу Строцци, злодея Рино и даже самого Дона Лиджо. А сколько еще на его счету загубленных душ? Кто следующий? Неужели отец Геннадия пополнил список жертв страшного бриллианта? Да и сам он, неожиданный жених, сгорающий от внезапной влюбленности, — куда стремится он, прихватывая с собой Кристину? Шквал предложений, обрушившихся на едва знакомую девушку, — подарок, спасение или снова ловушка, ложь?
Кристина застонала от боли, тисками сжавшей виски. Что-то запищало на приборной доске. Шофер отключил музыку и протянул Кристине трубку радиотелефона:
— Геннадий Алексеевич на проводе.
— Кристина, простите меня. Я знаю, что напугал вас и почти ничего не сумел объяснить. В вашем присутствии я теряю голову, как это ни смешно признавать… Эта голубая стекляшка, о которой шла речь, действительно пропала из коллекции моего отца. Он был очень стар и не пережил потерю… Хотя инсульт мог случиться с ним и во время просмотра теннисного турнира… Но я стал копать вокруг камня, открыл вас — и на этом спасибо. Вначале я полагал, что мой интерес к большеглазой блондинке связан с ее ролью в итальянской криминальной истории. А потом заметил, что держу у кровати ваше фото. Я опять перешел на «вы»…
В трубке отчаянно затрещало, и когда вновь наладилась связь, Кристина торжественно сказала в пустоту:
— Я не хочу больше слышать ни о чем, связанном с этим камнем. Он принадлежит роду делла Форте и оберегает его. Остальных — убивает. Вы должны были это знать, Геннадий. Простите — и прощайте. Мне страшно…
— Нет, я не уйду. Я умею пробивать стену лбом. Я забуду про камень, но буду почитать его всегда, как реликвию, соединившую меня с вами. А вы… вы постарайтесь не думать обо мне плохо. Вы нужны мне, Кристина. А я нужен вам. Со мной вы никогда ничего не будете бояться. И это чистейшей воды правда.
— Ну, что? — испугалась мать, открыв дверь и увидев застывшее лицо дочери. — Что случилось, дочка?
— Геннадий Алексеевич предложил мне стать его женой, — вяло объяснила Кристина, стаскивая сапоги.
— Ну?! — только и произнесла опешившая Алла Владимировна.
— Я обещала подумать.
— Боже мой! Дочка! Ах, Филимоши дома нет! Радость-то какая! — Она обняла дочь, заливаясь счастливыми слезами. — Завтра, завтра же утром… Он, конечно, будет звонить или явится сам… Ой, я не прибиралась два дня! — заметалась мать, засовывая в стенной шкаф разбросанную одежду, будто жених с букетом уже стоял под дверью.
— Мама! — удержала ее за руку Кристина. — Послушай меня и постарайся понять: я не хочу, не могу сейчас выходить замуж. Ну, просто не в состоянии видеть рядом чужого мужчину… Считай, что это капризы беременной… И все так неожиданно!
— Девочка, ну пойми, Геннадий Алексеевич не способен на долгие ухаживания. У него каждый час миллионы стоит! В твердой валюте. А ты хочешь, чтобы он тебя в кино водил, на завалинке сидел или под окнами серенады исполнял…
— Если честно, мама, я не думаю, что даже в результате длительных усилий с обеих сторон смогу его полюбить.
— Ну при чем здесь любовь! Да что такое любовь! — взвизгнула Алла Владимировна. — Я твоего отца безумно любила. Безумно! И что? Осталась, вот как ты со своим… — Она кивнула на Кристинин живот и зашмыгала носом.
— Не будем сегодня об этом, ладно? Я очень устала. И не плачь, Геннадия я не отшила. Не хочу обострять отношения ни с ним, ни с Филом… Завтра я поеду навестить бабушку. Поживу у нее, а? А ты объясни Геннадию, что я не способна на блиц-решения. Вот такая тяжелодумка, зануда. К тому же — хвораю. Но адрес не говори… Хотя… он все равно найдет…
— Этот из-под земли достанет, — то ли одобрительно, то ли со страхом подтвердила мать. — Он уж, наверно, и про итальянскую историю пронюхал.
— Знает. И про бриллиант и про беременность знает. Все обстоятельно разузнал.
— Бедная ты моя девочка! — снова всхлипнула мать, прижимая ее к груди, и Кристина бурно разрыдалась — с детским, неудержимым наслаждением.
