Со дня той студенческой выставки прошло больше года. И за это время произошло много замечательных для Джесси событий. Ее работы получили отклик у британских издателей. Но это был – если пользоваться термином журналистов – средний успех. Успех, который определял аромат месяца. И выражалось это в том, что настроение, заданное ее фотографиями, доминировало при демонстрации мод, при показе фильмов, при других такого же рода шоу.

Несколько журналов отозвалось на ее работу, некоторые из них даже назвали ее «новой Джулией Кристи», хотя и не стремящейся подражать известному мастеру. А затем была первая выставка в Суахили, на которую пригласили – по обмену – студентов. Затем базар в Каледонии, куда прибыли торговцы древностями со всего мира. Джесси пришла в восторг от небольших палаток, которые выставили продавцы, внимательно следившие за тем, чем торгуют их соседи. Разумеется, здесь все были готовы скупить все: начиная от последних работ Тернера до старинных грузинских чайных наборов из серебра.

Время от времени Джесси влюблялась, но увлечения кончались ничем. И это заставило ее задуматься, а может ли женщина такого типа, как она, вообще сочетать увлечение работой и любовь? Не мешает ли одно другому? Мужчины, которые ей нравились, с ее точки зрения – точки зрения фотографа, были вполне привлекательны, но очень скоро у нее вызывало негодование то, как они представляют себе роль женщины. Сами они не задумываясь могли отменить свидание, если им надо было идти к боссу или отправиться в срочную командировку. Но это, если касалось их дел.

Большинство любовных связей кончалось разрывом из-за ее работы. Тед ушел, оставив гадкую записку, когда ей пришлось дожидаться решения, пошлют ли ее делать репортаж из Палладиума. Джонатан просто-напросто исчез и отказывался отвечать на ее звонки после того, как она вынуждена была неожиданно, без предупреждения уехать, чтобы заснять заплыв двух девочек-близнецов через Ла-Манш. Вильям, когда не застал ее дома, так саданул своим автомобилем по железной изгороди, что сшиб ее и поспешил убраться поскорее, пока полиция не схватила его за нарушение порядка.

Она не вспоминала и не думала о Джимми Коласе до тех пор, пока в институт на ее имя не пришло письмо из Аргентины. Она не без труда разобрала письмо, написанное небрежным почерком на голубой бумаге, которой пользуются аристократы, чтобы досадить беднякам.

«Дорогая Марсианка,

возможно, вы вспомните нахального парня, который чуть не сбил вас на площади Белграф. Все это время я был в Аргентине, большей частью в пампасах и в Патагонии. Знаете ли вы, что ее заселял Вельсмен и местные жители по этой причине по сей день блюдут старые кельтские обычаи? Вы с вашим аппаратом могли бы найти для себя много интересного здесь.

Быть может, вы в курсе того, что я был просто потрясен вашей фотографией «Американская семья» и заказал ее для себя. Мой дворецкий сообщил, что он выполнил заказ, работа прибыла на Хилл-стрит и печальная и одинокая лежит в ожидании особых распоряжений.

Через две недели я возвращаюсь в Лондон. Не будет ли слишком навязчивым с моей стороны, если я, воспользовавшись нашим коротким, но незабываемым знакомством, попрошу вас помочь мне повесить ее наилучшим образом?..»

Послание заканчивалось выражением надежды, что письмо застанет ее в добром здравии. Поскольку он не имел представления, где она живет, то просил позвонить в Хилл-стрит и оставить свой домашний номер телефона. Странно, а как же жена? Не удивит ли ее, что какая-то американская девушка оставляет свой домашний номер телефона? Впрочем, благодаря Теду и Джонатану она знала, что жену очень часто отправляют отдохнуть за город с детьми и собаками, а в том случае, если она остается в городе, в ответ не замечают звонки ее любовников.

Любовники? Куда это ее занесло. Что за чушь она порет? Мужчина похвалил ее работу и купил в знак уважения. Теперь он просит ее помочь повесить фотографию. А у нее слишком разыгралась фантазия. Ведь она нужна ему не для того, чтобы держать молоток или гвозди. У него есть дворецкий и, конечно же, слуги, которые могли прибить гвозди. И помахать молотком. И посмотреть, ровно ли висит фотография.

Зачем она мучает себя? Джимми Колас ничего не значит для нее. Хотя, если честно признаться, мысль о нем почему-то задевает ее. Как утверждал Скотт Фицджеральд, богатые люди тоже отличаются друг от друга. Конечно, Джесси нельзя отнести к числу бедняков. Она может унаследовать, согласно завещанию, сбережения Ханны, к тому же Рейчел собирается поделить все поровну между нею и Элеонорой. А Рейчел можно назвать богатой. Но скорее всего, по греческим меркам, корабль с ее наследством имеет не очень глубокую посадку.

По каким-то причинам – она и сама не могла бы объяснять, по каким именно, – Джесси никак не решалась позвонить в дом на Хилл-стрит. Но почему? Неужто она боится этого важного дворецкого? Боится? Элеонора на ее месте испугалась бы. Но не Джесси. Если он хочет найти ее, когда вернется, пусть немного поработает. Ее не так уж трудно разыскать. Все, что ему надо сделать, – заглянуть в телефонный справочник. Или – если это так сложно – узнать ее номер в справочной.

Но что грызет ее? Что свербит в душе? Что вызывает какое-то смутное раздражение?! Желание и страх. Она думала о Джимми Коласе гораздо чаще, чем ей хотелось бы признаться себе. И еще она представляла себе, какой он будет любовник. Теперь, когда его возвращение в Лондон становилось не только возможностью, но и реальностью, будущее вызывало у нее беспокойство. Он намного старше ее, повидал мир и намного умудреннее, чем наивная девушка из Манхэттена.

Лучше будет, если она не позвонит. И даже если столкнется с ним, она может сделать вид, что не получала его письма. И вообще, у нее есть проблемы гораздо более важные и серьезные. Месяц назад журнал «Санди Таймс» предложил ей сделать фото-эссе: американские туристы в Лондоне. Не ту преснятину, что делают обычно, – угри в желе и Тауэр. И не тупиц в гавайских рубашках, поливающих кетчупом мороженое.

«Что-нибудь такое, что по-настоящему передает американский дух, – ну, вы сами знаете». Она знала. Они хотели что-нибудь, подобное портрету Элеоноры, Люка и Ясона. Что-нибудь особенное. Какой-то удачно вырванный из жизни миг. Но Джесси вовсе не была уверена в том, что у нее такое получится еще раз. И на какое-то время она даже впала в отчаяние, пока идея вдруг не осенила ее.

Серия фотографий о трех поколениях женщин, прибывших на распродажу. Бабушка, мать и внучка в Лондоне, куда они прибыли в первый раз. Примеряющих одежду у Маркса и Спаркса, поднимающихся на эскалаторе к Гарвею Нику и Хародам. Совершающих поездку по Королевской дороге. Воскресное утро в Петтикоте.

Фото трех женщин, дающих друг другу советы. Задающих друг другу вопросы. Пробующих соленые орешки. Так как это могли бы делать ее собственная мать и бабушка.

Хотя Джесси никогда не ходила ни по магазинам, ни на распродажу с бабушкой и очень-очень редко с Ханной. Особенно после того, как она стала достаточно взрослой, чтобы ходить везде самой.

В «Санди Таймс» ее предложение одобрили. Надо было браться за дело.

Фотографии вышли такие удачные, что даже сама Джесси удивилась. Может быть, это уже не просто счастливая случайность. Может быть, и в самом деле у нее хороший глаз, и она чувствует момент. Репортаж должен был появиться в журнале на следующей неделе. И как ей сказали, одна фотография даже пошла на обложку журнала. Это были три женщины перед палаткой Тубби Исаака в Петтикоте. Они пробовали угрей в желе.

Скрестив пальцы, Джесси мысленно молилась о том, чтобы общее впечатление от ее фотографий было именно таким, на какое рассчитывали в «Санди Таймс» – только после этого она могла быть уверена, что ее положение укрепилось, стало достаточно стабильным. Поэтому, несмотря на то, что впереди были два свободных дня, Джесси не уехала никуда за город, она осталась дома одна. И вот именно в эти свободные дни она особенно остро почувствовала, как ей не хватает рядом человека, который мог бы успокоить ее. Мужчины типа Люка или Джерри, которые заботятся о своих женах. Точно так же, как заботился Маркус, пока не заболел и не попал в клинику. Должно быть, это так хорошо – проснуться воскресным утром на плече мужа, а потом, растянувшись на полу, пить вместе горячий крепкий кофе с жареными тостами.

И его настроение не испортится от того, что ей вдруг позвонит какой-нибудь издатель с интересным предложением, он останется таким же внимательным и заботливым, и быть может, не дожидаясь, когда откроются цветочные магазинчики, соберет букет из цветов на клумбе собственного сада.

На следующий день издатель Лондонского бюро-обозрения прислал ей набор фотографий Маргарет Бурк-Вайт, сделанных в 1936 году, с многообещающей надписью: «Первая, ставшая знаменитостью, женщина фотограф-репортер. Как жаль, что она не может посмотреть ваши фотографии. Поздравляю!»

Когда Джесси позвонила Ханне рассказать о том, что случилось за эти дни, трубку взял Джерри:

– Ну когда же наконец состоится ваша свадьба? – с шутливой строгостью спросила Джесси.

– Но это так забавно жить во грехе, – ответила Ханна.

С каким бы удовольствием Джесси обняла их обоих. Ей доставляло радость, что мать так счастлива с Джерри. И это счастье кажется своеобразной наградой за то, что она пережила с Виктором.

Рейчел, разумеется, воротила нос от Джерри, называя неудачником за его спиной по той причине, что он напрасно тратит время, обучая детей из неблагополучных семей городских трущоб чтению и правильному произношению.

Люку она тоже не могла простить того, что из-за него сорвалась, как считала Рейчел, блистательная карьера кинозвезды Элеоноры, но тем не менее, она все-таки отписала ему две сотни акров фруктового сада.

Интересно, подумала Джесси, как восприняла бы Рейчел Джимми Коласа?

Телефонный разговор с Элеонорой начался с обычных восклицаний, как они безумно соскучились друг по другу. Но Элеонора перехватила инициативу, заговорив о том, как она гордится успехами сестры и с каким нетерпением ждет журнала, который Джесси выслала ей авиапочтой.

– Элеонора, ты что-то пытаешься от меня скрыть! Я чувствую по твоему голосу! Ну-ка, выкладывай, что у тебя там стряслось?

После короткой паузы раздался едва слышный шепот:

– Я беременна… Шш-ш-ш-ш.

– Это опасно? А Люк уже знает? Он обращался к доктору? Элеонора, умоляю тебя…

Джесси знала, что не простит себе, если что-нибудь случится с ее сестрой.

– Ты знаешь, мои мужчины сейчас попадают в обморок, если я не накормлю их. Я позвоню тебе попозже, когда их не будет, и все расскажу подробно.

А еще несколько дней спустя Джесси позвонил секретарь Джимми Коласа, который сообщил, что шеф на днях побывал в Нью-Йорке, куда он заехал по дороге в Лондон.

– Он надеется, что вы будете свободны в среду вечером и присоединитесь к ужину, на котором будут присутствовать друзья Джимми Коласа. От восьми до восьми тридцати. Черный галстук для мужчин. Наверное, вам захочется надеть какое-нибудь длинное платье, но ничего официального. Вы позволите прислать за вами машину?

У нее сдали нервы. Она даже не нашла в себе силы спросить, приехал ли уже Джимми Колас. Впрочем, слава Богу, что не спросила. К чему это? Она видела его один-единственный раз. Зачем усложнять ситуацию, когда на самом деле все очень просто. Богатый грек купил ее фотографию и теперь хочет пригласить на ужин. Очень учтивый, очень сдержанный ужин в ее честь.

Она перемерила несколько платьев, прежде чем остановила выбор на черном джерси, которому уже было тысяча лет, но в котором она чувствовала себя лучше всего.

– Мисс Лоуренс…

Дворецкий, назвав ее, направился к библиотеке. Она почувствовала себя, как Элиза Дулитл в доме матери профессора Хиггинса. Но она не продавщица цветов, которая мечтает стать леди. Она энергичная, предприимчивая американская девушка, которая сумела победить лондонский снобизм или, во всяком случае, пытается сделать это. Доказательство тому – фотография «Американская семья», которую удачно расположили между двумя громадными шкафами в библиотеке.

Джимми Колас быстро поднялся ей навстречу. Тайная мыслишка: а не окажется ли этот ужин в ее честь – ужином для двоих, – тотчас развеялась, как только она увидела небольшую группу элегантно одетых гостей, стоявших так, словно они позировали перед съемочной камерой. Ее черное платье вписалось идеально в общую атмосферу ужина. Она увидела, как в глазах трех женщин – ни одну из них нельзя было определить как жену, – вспыхнул огонек – они понимали, где куплено ее платье. А в огоньке, промелькнувшем в глазах Джимми, чувствовалось что-то еще.

– Как хорошо, что ты пришла. – Он представил ее гостям. Жены среди них не оказалось.

Указывая на фотографию, он проговорил:

– Трудно поверить, что такая молодая женщина сумела снять такую изумительно артистичную работу. Клиф, дружище, ты согласен со мной?

Клиффорд Смит, укутанный облаками сигаретного дыма, задумчиво кивнул в знак согласия. Оказалось, что Клиффорд издает книги по искусству.

– Я доказывал ему, что фотография – новая форма искусства. Разве это не так, Джесси?

Взоры собравшихся обратились к ней.

– Похоже, что да. Коллекционеры сейчас платят за фотографии по самым высоким ставкам. Институт фотографии в Лондоне открылся благодаря средствам, которые получили за продажу фотографий времен войны – их закупили лучшие музеи мира. Сесиль Битон, Дэвид Бэйли, Ричард Аведон, Мильтон Грин – их книги ценятся очень высоко, но издатели нарочно ограничивают тиражи книг, чтобы обеспечить стабильность. Фотографов начинают оценивать так же, как и художников.

Джимми, который стоял рядом с ней, тихо, чтобы не услышали остальные, проговорил:

– Ты должна оценить и себя тоже.

– С удовольствием.

– Об этом чуть позже, когда остальные гости разойдутся.

Выпив еще одну рюмку коньяка, Джесси поняла, что немного погорячилась. Она ела и пила слишком много. Голова шла кругом, и блюда с едой, стоявшие на столе, тоже кружились перед ней в каком-то хороводе. А на подносах уже появились светлые десертные вина и шоколадный мусс.

Рука Джимми, которую она ощутила на плече, несколько отрезвила ее, она почувствовала, что окончательно теряет почву под ногами. У нее нет ничего общего с этой компанией. Она боялась, что вдруг расплачется или выкинет еще что-нибудь столь же неуместное. Поэтому самое лучшее – убраться отсюда поскорее. Вот только надо разобраться, где выход, чтобы не оказаться в дурацком положении.

Клиффорд Смит покидал дом последним. Сейчас или никогда:

– О, Джимми! Уже поздно, не так ли? А мне завтра рано вставать. Чуть ли не на рассвете. Клиф, ты меня подбросишь домой?

Джимми Колас принял ее бегство с вежливым удивлением, только проговорил:

– Что-то теряем, что-то находим… – и поцеловал ее в щеку, как и всех остальных женщин, что пришли в гости.

Провожая их до машины Клифа, он проговорил, обращаясь к Джесси:

– Мне кажется, что мы могли бы встретиться за ланчем в пятницу? В «Мирабеле» в час тридцать? Я пришлю машину.

Совершенно неумышленно, отчасти даже по неопытности, она выбрала самый верный путь. На следующей неделе она начала обнаруживать всю прелесть и очарование любовной игры – восхитительной, волнующей и завораживающей. В круговороте последовавших затем ланчей, обедов, ужинов, спектаклей, концертов, прогулок под дождем она наконец поняла по-настоящему, что такое пережить период влюбленности.

Не обольщение. Не просто телесное ощущение друг друга как это бывало прежде, когда алкоголь затуманивал голову и ее страх перед мужчиной проходил. Подобно большинству молодых женщин ее возраста, она испытывала некоторые сомнения относительно своей сексуальности. Она могла испытать оргазм. Ей казалось, что она понимает свое тело. И она посмеивалась над ритуалом свиданий, столь волнующим влюбленных в прежнее время. Над тем, с каким трепетом девушки ждали звонка от молодого человека, делая при этом вид, что нисколечки не думают о нем. Еще больше она иронизировала над тем, по какой формуле должны развиваться отношения – сначала взяться за ручку, а уж только потом дотрагиваться до талии. Сначала близость душевная, а уж потом все остальное. Но как ни странно, теперь они с Джимми именно по этой схеме и шли.

– Я чувствую к тебе какое-то необъяснимое влечение. Словно мы тысячу лет знали друг друга, – признался Джимми. – Не спрашивай, почему. Влечение – вообще тайна, понять которую нам не дано. Такое ощущение, что мне все известно о тебе, точно так же, как тебе обо мне. И с тобой у меня возникает чувство покоя. Только если ты не удираешь, как это тебе пришло в голову в первую нашу встречу.

– Удирать? Почему ты решил, что я удрала? – Но Джесси знала, что он говорит правду.

– И мне хочется тебе сказать – я не буду тянуть тебя в постель до тех пор, пока ты сама не выразишь желания. Джесси поняла, почему он сказал это – для того, чтобы она расслабилась, перестала внутренне сопротивляться тому, что подсказывала сама ситуация. Где ей захочется – у себя ли дома, у него ли в особняке – он примет любой вариант.

– Я знал очень многих женщин. Но мне всегда не хватало с ними одной вещи.

– Какой же?

– Ты не будешь смеяться?

Но эти слова могли изменить всю ее жизнь, как она могла смеяться?

– Настоящей близости.

В последовавшие затем дни и ночи они рассказывали друг другу о себе все, что накопилось в душе. Он поведал ей о том, что такое быть иностранцем в Лондоне, в высшем английском обществе. Ты можешь одеваться как истинный джентльмен, ты можешь быть образованнее любого англичанина, знать английскую историю и литературу, как никто другой, – и все равно ты будешь оставаться иностранцем.

Его положение и состояние помогли ему стать членом закрытого клуба. Женитьба на дочери графа, казалось бы, еще более должна была упрочить его статус. Но ее скандальное поведение сделало его посмещищем. А когда они оказались в Аргентине, она влюбилась в одного миллионера и отказалась возвращаться в Англию.

От одного клубного завсегдатая он случайно узнал, что его – мужа-рогоносца, – называют не иначе как «Грек». Это его кличка.

– Но ты ведь и на самом деле грек.

– Ты так считаешь? Какая умненькая девочка. Устами ребенка глаголет истина. На прошлой неделе умер мой дядя Коста. Он оставил мне в наследство остров в Эгейском море. Представь, Джесси. Солнце. Оливы. Лимоны. Фиги. Трава. Овцы и пастухи. Древний монастырь. Ни одной машины. Там нет даже электричества…

– Городскому человеку, как я, трудно представить, что такое еще где-то есть. – Она могла мысленно увидеть себя на улицах шумного города, с его бешеным движением, гудками, криками, рекламой. Но вообразить себя в таком пустынном месте она уже не могла. – Когда мы хотим экзотики, мы идем в греческий ресторан в Сохо, – она иронически улыбнулась.

Постепенно она обнаружила, что и у нее накопились тайны, о которых она могла поведать только Джимми. Каково быть чужаком, человеком, не знающим своих корней в американском обществе. Ведь ее бабушка выросла в приюте для сирот и не имеет представления о том, кто ее родители.

– Поэтому она придумывает себе прошлое. То ее родители родились в Вене и привезли ее в возрасте трех лет в Америку. В другой раз начинает уверять всех, что она еврейка. Ты знаешь, в Америке модно быть евреем. Она никогда не была религиозной, но тратит массу денег на благотворительные пожертвования для еврейской общины..

А мой дедушка… я никогда не видела его, покончил жизнь самоубийством во время Великой Депрессии. Бабушка вышла замуж за Маркуса, только сейчас он заболел и лежит в клинике.

– Похоже, она опасная женщина.

– Да, она воспринимает жизнь как беговую дорожку. Всегда надо вовремя успеть к финишу. Но, несмотря ни на что, я восхищаюсь ее способностью выстоять в невероятно трудных обстоятельствах. Она добилась того, о чем мечтала.

Никогда до того Джесси не могла так откровенно говорить о своей семье ни с одним человеком. Она даже призналась, какие планы строила Рейчел относительно Элеоноры – самой красивой в их семье. Если Ханна позволяла матери иной раз вытирать о себя ноги, то Элеонора, как надеялась Рейчел, станет кинозвездой и принесет их семье мировую славу.

Однажды, когда они слушали запись Эрла Гарнера и расправлялись с омлетом и салатами, которые приготовил сам Джимми, он сказал:

– Ты всегда говоришь о своей сестре как о красавице.

– Она и в самом деле красавица.

– А как же ты? Кем ты была в семье?

Невольно он задел ее больное место. Ту далеко засевшую занозу, о которой и сама Джесси не подозревала.

– Самая смелая, – ответила она. – Так считала бабушка. Она говорила, что из-за меня не стоит волноваться. Я позабочусь о себе сама. – И Джесси почувствовала, как в груди что-то сжалось. Раньше ей всегда удавалось побороть это чувство.

– Так оно и есть, – пробормотал он, придвигаясь к ней, – моя маленькая ревнивица.

– Я не ревную Элеонору. И не завидую ей. Я очень люблю ее. Она такой чистый, светлый человек, каких в мире больше нет. А я в самом деле сильная. И сама заботилась о сестре, пока не появился Люк. И мне доставляет радость, что теперь есть кому позаботиться о ней. Не пытайся доказать мне, что я завидую своей сестре.

– Джесси, пожалуйста!

Они повалились на пол и начали шутливую борьбу. Ее ноги обвились вокруг его ног, его руки обнимали ее, словно он пытался защититься от ее ударов.

– Ты не собираешься похитить меня? – пробормотала она.

Именно это он и собирался сделать. Он и два его деловых партнера собирались в полночь лететь в Грецию.

– Но ты и словом не обмолвился об этом.

Он попытался поднять ее, но у него ничего не получилось. Она еще крепче прижала к себе ноги, свернувшись клубком.

– Оставь меня, – сказала она.

Разумеется, он не оставил ее, а принялся осторожно щекотать пятки, а потом бока, пока она не выдержала и не рассмеялась. Туго сжатый комок исчез.

– Ты не Элеонора. Ты Джесси. Красивая, смелая, талантливая. Взгляни на фотографию. Неужели ты думаешь, что я купил ее, чтобы устроить ужин в твою честь? Знаешь, сколько человек уже предлагало мне выкупить ее? Ты даже не представляешь, какая ты талантливая, какая ты желанная… – он обнял ее за плечи, и она послушно повернулась к нему лицом, – и как сильно я люблю тебя.

Они прильнули друг к другу. Он обнимал ее и раньше, но не так, как сегодня. Он целовал ее, но не так, как они поцеловались сегодня.

– Джимми, ты был так терпелив… – Наконец-то она почувствовала, что сможет по-настоящему открыться ему. – Мы останемся здесь, или ты хочешь подняться по лестнице наверх?

Он поднялся на ноги:

– Я отвезу тебя домой.

– Что?

– Ты столько времени терзала меня, прежде чем сказала «да». А через час мне надо быть уже в аэропорту. Неужели ты думаешь, что я позволю испортить нашу первую ночь любви?

Он подвез ее к дверям дома, где она снимала квартиру.

– Спокойной ночи, дорогая. Я вернусь через несколько дней, – добавил он, помедлив. – Жди меня. И, прошу тебя, надевай на ночь вместо ночной сорочки свою чудную майку с Микки Маусом. Я хочу застать тебя в ней, когда вернусь.