31
Тихо жужжал кондиционер в окне, заполняя кабинет теплым воздухом с запахами моря и сосен. Хорошая штуковина! Много появилось красивых вещей. Было бы здоровье, можно пожить в свое удовольствие. Красиво пожить… А здоровья-то и нет.
Илья Олегович выдвинул верхний ящик стола, взял упаковку реланиума, выдавил таблетку, положил под язык, откинулся на спинку кресла.
Невроз, черт бы его побрал! А у кого из крупных руководителей его нет? Посмотришь по телевизору на московских демократов и видишь: руки трясутся, вид грозный, а глаза пустые, двух предложений внятно сказать не могут. И понимаешь: друзья по несчастью, на транквилизаторах живут. По-другому и нельзя. Не может выдержать нормальная человеческая психика таких напряжений каждый день.
А тут еще этот журналист, щенок, сволочь такая! Он свое получит, в порошок будет стерт! Какой наглец, а! В кабинете мэра чувствует себя прямо как дома! Что это значит? Кто-то за ним стоит? Кто?
Директору завода не так-то просто все выяснить. Раньше, бывало, только подумает о чем-то или о ком-то, сразу людишки вокруг суетиться начинают, шептать на ухо, записки докладные сочинять — оно и ясно становится. А теперь…
Бориса можно было бы расспросить, кто этот журналист, чего к Лере ходит, может, партию какую организуют вместе? Да Бориса нет, уехал на дачу. Заболел. Куда-то смотался, а приехал, как собака побитая. И вчера был такой же, сам на себя не похож. Весь вечер водку жрал да тупо ухмылялся. Может, и вправду заболел? Сказал, что плохо себя чувствует, был у врача и теперь уезжает за город, недельку посидит на больничном.
Вовремя исчез, ничего не скажешь.
Тоже странно, что это с ним приключилось? Здоровый мужик, на нем пахать можно, а расклеился. Если кто и больной, так это он, Стригунов: давление скачет, голова кружится, сердце колотится, ладони потные — невроз! А обязанности свои служебные выполняет, на больничный не садится. Дома поторчишь недельку, совсем расклеишься, а на даче в такую погоду и вовсе тоска смертная. Что-то здесь не чисто…
Да и вчера Борис так старательно рассказывал, что Лера больная, не может приехать… На полном серьезе говорил! Потом аж побелел, когда увидел ее. Вашурин с трибуны свалился, а этот рот от неожиданности раскрыл.
Многовато загадок…
Таблетка растаяла, но во рту остался мягкий, горьковатый привкус. Стригунов нажал кнопку селектора:
— Ольга Павловна, дайте, пожалуйста, чаю.
— Несу, Илья Олегович. Булочку, бутерброд с колбасой или ветчиной?
— Просто чай.
А может, у нее шуры-муры с этим Истоминым? У Леры Агеевой?! И представить себе такое невероятно. Уж он-то знает ее как облупленную, можно сказать, в одном котле варились. Какие мужики — и красавцы, и при деньгах — подкатывались! И когда незамужняя была, и когда Агеевой стала, горы золотые обещали. И ни один, ни один так ни хрена и не добился. О ее неприступности прямо-таки легенды ходили. Суровая баба! И не сказать, что Бориса любит без памяти, просто у нее на уме только одно — работа. Помешалась на этом, и все туг. Да нет, какие там шуры-муры, особенно теперь, перед выборами?
Ольга Павловна внесла поднос с чашкой чая, поставила перед Стригуновым. Стройная, в красивом сером костюме — не такая уж и пожилая, еще хоть куда женщина. А он даже и не пытался… Стареет, что ли?
— Еще что-нибудь?
Было время, когда Стригунов на этот вопрос отвечал коротко: тебя! И лез под юбку, ощупывая сладкие женские прелести. Иногда этим дело и кончалось, иногда следовало продолжение в комнате для отдыха на диванчике — когда как получалось. Было время…
— Спасибо, Ольга Павловна. Нужно будет, скажу.
И нужно, а не скажешь… Нет, Ольга Павловна, такие секретарши нам не нужны. Приятные воспоминания подсказали, что делать дальше: позвонить Марине и непременно встретиться с нею сегодня. Она может кое-что интересное рассказать про Леру и подлеца Истомина, про Бориса, чего это он вдруг расхворался. Ну и… будет «еще что-нибудь».
— Мариночка? — проворковал в трубку Стригунов. — Как настроение?
— Илья? Мог бы раньше позвонить, я тут извелась вся. Выскочил нервный, красный, чего-то крикнул и убежал. Вы что, одну бабу не поделили?
— Ну, мне-то нужна совсем другая женщина, ты ведь знаешь. Кстати, где Агеева? Ты можешь говорить?
— Могу, она вышла. Сегодня тут прямо столпотворение какое-то, народ валом валит. Но минут пять назад уехала к энергетикам, сказала, вернется через час.
— Труженица наша, — посочувствовал Стригунов.
— Ты-то как себя чувствуешь? После таких нервотрепок можно инфаркт получить, совсем не думаешь о себе, — отчитывала его Марина.
— Ну, по правде сказать, чувствовал себя хренова-то, но теперь лучше.
— Ты знаешь, что Истомин после того приходил к Агеевой? Видел бы, как он выглядит! Ужас! Все лицо в синяках.
— Бог наказал за наглость, — довольно усмехнулся Стригунов. — Ну и что? Стал вежливым после этого?
— Илья, скажи мне честно, ты как-то причастен к нападению на него?
— Да ты что, Мариночка! Я сразу на завод поехал, поначалу думал «скорую» вызвать, так тяжело было, да потом отошел. В моем возрасте только бегать за молодыми подлецами да морду им бить! И рад бы, да увы! Для таких дел мое время вышло.
— Я так и думала. А Истомин утверждает, что ты нанял бандитов, они его избили. Представляешь, Илья? Он же по всему городу будет трепаться, что ты мафиози, расправляешься со всеми неугодными!
— Пусть подаст на меня в суд, — снова усмехнулся Стригунов, вспомнив совет Чупрова. — И помалкивает до его решения, не то может за клевету ответить.
— Но это точно не ты?
— Ох, Марина, Марина! Пусть соберут независимую комиссию, она придет и спросит Ольгу Павловну, как я себя чувствовал в эти часы, что делал. И все станет ясно. А что Агеева?
— Не знаю, по крайней мере, по ней не скажешь, что огорчена. Замотана — это да, я ж тебе говорила, сегодня целый день идут и идут.
— Кто он такой, это самый Истомин?
— Журналист, которого Осетров позавчера уволил. Да это не телефонный разговор. В последние дни много интересного случилось, а я все никак не могу вырваться к тебе, рассказать.
— Я потому и звоню. Хочу сам к тебе вырваться. Не возражаешь? Или Вашурин опередил меня?
— Перестань, Илья! О Вашурине я уже и думать забыла.
— Тогда приду? Где-то в половине седьмого?
Марина задумалась, Стригунов ждал. Торопить с этим делом никогда не следует. Пусть сама настроится, захочет или убедит себя, что ей это нужно. Тогда все и решится.
— Хорошо, приходи, — тихо сказала Марина. — Постараюсь освободиться сегодня в шесть. Агеева, наверное, раньше восьми не уйдет, но я не стану ее ждать.
— А меня? — не удержался Стригунов.
— И тебя не стану, — капризно сказала Марина. — Ты здоровье свое не бережешь и на банкете уж больно за жену держишься, прямо не мог потанцевать со мной разик или отшить этого противного Вашурина.
— Виноват, виноват, — довольно замурлыкал Стригунов. — Но здоровье у меня еще есть. И оно, Мариночка, в полном порядке. Сама увидишь, да?
Марина захихикала, видимо, представила себе его «здоровье» и осталась довольной.
— Ну, значит, жди, раз такое дело. До вечера, Мариночка, до встречи.
…Молодец Дима Чупров, живо отреагировал на его просьбу. А этот, значит, ходит с побитой мордой и кричит, что Стригунов бандитов натравил? Пусть ходит, пусть кричит. Крикунов нынче много, их давно уже никто не слушает.
Совсем другое, понимаешь, настроение. И поди разберись, то ли таблетка подействовала, то ли согласие Марины лучше всяких таблеток?
* * *
В комнате было жарко, и не только потому, что батареи горячие — не дотронешься. Жар исходил от белого женского тела, распростертого на широкой деревянной кровати: горячими были полуспущенные шары грудей с крупными сосками, мягкий, припухший в нижней части живот, а более всего обжигал чувства темный водоворот лобка. Горячими были и полные, напрягшиеся ноги, чья белизна в верхней части была особенно заметна и приятна для глаз.
Придерживая руками нетерпеливое колыхание бедер, Илья Олегович Стригунов не с юношеской пылкостью (возраст не тот!), но с солидностью умудренного немалым опытом мужчины целовал это доброе женское тело.
Ему нравилась такая любовь, сладостное путешествие в мягких и влажных, столь приятных глазу и сердцу мужчины местах. Нравилось чувствовать себя там хозяином. Он знал, что это нравится и Марине, она блаженствует — бедра кричали об этом. Острые запахи близкого, пульсирующего лона возбуждали Илью Олеговича больше, нежели просто вид обнаженного тела.
Он мог еще и обычным, так сказать, стандартным способом (каковой только и признавала его жена, давно уж охладевшая к этому занятию) ублажить женщину, но с годами все больше хочется чего-то особенного, экзотического, понимаешь. А любовь в положении «валетом» была именно такой.
Илья Олегович, предчувствуя скорую развязку, все более остервенело хозяйничал в самых сокровенных уголках женщины, не только язык и губы, но и зубы в ход пускал, и Марина отвечала ему с такой же неистовой яростью.
Вот она протяжно застонала, бедра взлетели вверх и затрепыхались, не опускаясь, и в то же мгновение захрипел, задыхаясь и захлебываясь, Илья Олегович.
Какое-то время два тела неподвижно лежали рядом: притягательное своей спелостью женское и рыхлое, некрасивое мужское. А потом Марина взяла заранее приготовленное полотенце, вытерлась сама, вытерла его толстые волосатые ноги и все, что там еще имелось.
Стригунов с кряхтением поднялся, перевернулся, устраивая свою голову на подушку рядом с ее вспотевшим лицом, блаженно прикрыл глаза. И еще несколько минут они лежали без единого движения.
Марина разомкнула пересохшие от внутреннего жара губы, с улыбкой сказала:
— Ты настоящий мужчина, Илья.
— Не тот уже, не тот, — не раскрывая глаз, вздохнул Стригунов. — Но еще кое-что могу, да. Благодаря тебе, Мариночка. С такой женщиной и покойник оживет.
Она встала с кровати. Тут его глаза сами собой раскрылись — как можно было пропустить момент, когда ее пышный зад, воссияв над кроватью, мягко покачиваясь, удалился в сторону ванной?
— Прекрасно, прекрасно, — пробормотал Стригунов и снова опустил веки.
Почему-то вспомнилась их первая встреча…
Без малого десять лет назад перепуганный редактор городской газеты дал задание не менее перепуганной молодой журналистке взять интервью у Самого. Редактор знал, что Стригунов лично хотел беседовать именно с этой девицей, но тем не менее боялся, а вдруг она что-то не так скажет, сделает? Отвечать-то придется ему! Журналистка Марина Маркушина ничего не знала и не понимала, почему редактор сам не поехал к Самому.
Стригунов принял корреспондентку так, как обычно принимал высокие комиссии из Краснодара или Москвы: с коньячком, икоркой, импортными сигаретами и конфетами. И не в кабинете, а в комнате отдыха. Вблизи она оказалась именно такой, какой он запомнил ее на одном из своих выступлений: молодая, простоватая, покладистая, и все, как говорится, при ней.
После второй рюмки Илья Олегович уловил момент, когда глазки корреспондентки слегка осоловели, решительно подсел ближе, как бы ненароком ладошку ее вспотевшую придавил своей тяжелой ладонью. Не отдернула. Слегка приобнял — не отодвинулась, легонько поцеловал в щеку, потом, более настойчиво, в губы. Она попыталась отодвинуться, но вяло, нехотя. Тогда Стригунов без лишних слов сунул руку под юбку, нашел там то, что и хотел найти, и перенес Марину с кресла на диван.
— А как же интервью? — растерянно пробормотала она.
— Будет тебе интервью и все, что захочешь, — твердо пообещал Стригунов.
Это интервью оказалось последним в журналистской карьере Марины. Вскоре она уже хозяйничала в приемной Самого, постепенно превращая ее в «аквариум».
Илья Олегович оказался не только жадным до страстных ласк молодой секретарши, но еще и человеком добрым, щедрым, без лишних слов исполняющим любые ее капризы. Марина жила с родителями на окраине Прикубанска в довольно-таки просторной хате, но тем не менее без проблем получила однокомнатную квартиру в новом районе города, о которой семьи молодых специалистов «Импульса» до сих пор мечтают.
Зато можно было встречаться с полным, так сказать, комфортом…
Она вернулась из ванной, присела на край кровати.
— Пора, Мариночка, пора, труба зовет, — с сожалением вздохнул Стригунов, сладко потягиваясь.
— Побудь еще хотя бы полчасика, — Марина заботливо укрыла его одеялом и устроилась рядом — ласковая, теплая, мурлыкающая.
— Полчаса не могу, а вот минут десять, пожалуй, отдохну. Хорошо у тебя…
— Ну и оставайся, утром я тебе приготовлю завтрак, провожу на службу, вечером встречу.
— Мариночка, мы уже говорили на эту тему, не будем воду в ступе толочь. — Стригунов закинул руки за голову, глаза его были по-прежнему закрыты. — Давай о другом. Я так и не понял, почему именно этого придурка она послала к тебе за ключом?
— Не знаю, Илья. Могла бы взять такси и сама приехать. Сама ничего не понимаю.
— Значит, не могла. Выходит, заперта была в квартире. Только так можно объяснить все это. И не просто заперта…
— Почему не позвонила прямо мне? Я бы привезла ключи.
— Значит, не хотела, чтобы ты ее видела. Может, связанная была… Что-то и я не понимаю. А с точки зрения женской логики, Мариночка, ну-ка сообрази. Ты — мэр. В какой ситуации ты не могла бы обратиться за помощью к секретарше?
— Ну-у… — наморщила лоб Марина. — Если б и вправду была связанной. Я бы не хотела, чтобы секретарша видела меня в таком виде.
— И все? А подруги, знакомые, друзья? Она ведь могла разыскать Гену Бугаева, Лобанкина? Уж они-то ее не выдали б.
— Знаешь, когда бы я обратилась за помощью только к тебе? Если бы меня связали голой.
— Ко мне?! — изумился Стригунов. — Ты хочешь сказать, что этот Истомин… Да нет, не может быть!
Марина и сама была ошарашена нечаянной догадкой.
— И я ничего такого не замечала, — пробормотала она.
— А Боря всем рассказывает про ее болезнь… И сам заболевает. Ну и дела! Так думаешь, она была голой, когда Истомин вызволял ее? — переспросил Стригунов. И вдруг вспомнил вчерашнее появление Агеевой — красивая, улыбающаяся, энергичная, столько в ней силы, задора, уверенности! — Не может быть…
— Ты думаешь?.. — начала Марина.
Но Стригунов уже взял себя в руки.
— Глупости, Мариночка. И знаешь, что я тебе скажу? Помалкивай. Никому ничего. Победим в марте — проси, чего хочешь.
— Главным редактором на телестудии, — уверенно сказала Марина.
— Вместо Осетрова, что ли?
— Вместо кого угодно, но чтоб я была главной.
— Сделаем. Не сразу, поначалу будешь замом, потом первым замом, а потом…. Мое слово ты знаешь.
— Какой ты замечательный, Илья! — воскликнула Марина, порывисто обнимая своего благодетеля.
— Пора мне, Мариночка, больше не могу с тобой просто так лежать. Что-то начинает пробуждаться в душе, возбуждаться, понимаешь, а нельзя. И прошу тебя, никому ни слова, о чем мы с тобой тут болтали. Всякое может случиться, не причиняй сама себе вреда.
— Хорошо, не буду. Но если что новое узнаю, обязательно скажу тебе, Илья.
— Вот это правильно, — похвалил Стригунов.
Илья Олегович взял себе привычку идти последние пятьсот метров до подъезда своего дома пешком. Как только машина сворачивала на улицу Некрасова, он клал руку на плечо водителя, выходил на тротуар и неторопливо шагал к девятиэтажному кирпичному дому. Врачи рекомендовали — чтобы отложения солей не скапливались в организме. Портфель оставался в черной «волге» и катил метрах в трех-четырех позади хозяина, не обгоняя его, но и не отставая.
Так было и на сей раз. Стригунов прошел мимо темной арки соседнего трехэтажного дома, не обратив никакого внимания на человека в светлом пальто, который пристально следил за ним.
У двери подъезда Стригунов принял портфель из рук водителя, пожелал спокойной ночи и направился к лифту, зная, что машина будет стоять у подъезда до тех пор, пока он не войдет в кабину.
— Мила-а, спишь? — спросил Стригунов, войдя в квартиру.
— Да ну тебя к черту, Илья, — отозвалась из своей спальни Людмила Евгеньевна. — Мог бы и пораньше являться домой.
Вот уже лет пять, как они спали в разных комнатах.
Стригунов сбросил пальто, шляпу, заглянул к жене.
— Мила, тебе ли объяснять, какое нынче время? Выборы на носу, завод все время останавливают, корейцы, понимаешь, всякие, бизнесмены чертовы…
— Илюша, я давно уже не хочу ничего знать. Но ты запросто можешь схлопотать себе инфаркт. А я не желаю быть вдовой. По-моему, это жутко скучно. Так что, будь добр, думай иногда и об этом.
Стригунов не сомневался, что жена прекрасно знает о его похождениях, смирилась с этим и даже скандалить не пытается. Все-таки она прекрасная женщина, надежный, проверенный товарищ. Была бы лет на пятнадцать моложе…
— Ты у меня прелесть, — пробормотал он.
— Ну и дурак же ты. — Она засмеялась, будто сухим кашлем зашлась.
— Мила, а что если мы с тобой по рюмочке коньячку дерябнем и в «девяточку» поиграем? Устал чертовски, хочется расслабиться. А где еще, как не дома? Да и с кем, как не с тобой?
— Сначала по рюмочке, а потом ко мне под одеяло полезешь?
— Ну, не хочешь, так и не будем, — почесал в затылке Илья Олегович.
— Тебе Чупров звонил, — с усмешкой сказала Людмила Евгеньевна.
— А-а… — протянул Стригунов. — Если еще раз позвонит, скажи ему, пожалуйста, что я уже сплю, — и отправился в ванную.
Когда ты должник, можно и отложить разговор.
Стоя под душем, он мысленно сравнил двух женщин и пришел к выводу, что заниматься любовью с женой, как с Мариной, самый верный способ получить инфаркт.
