12

Несмотря на усталость, Лера никак не могла уснуть. Борис лег в своем кабинете, даже не заглянул в спальню, не попытался извиниться или хотя бы объяснить свое поведение.

И хорошо, что его нет. Завтра важная встреча с городской общественностью, ей выступать с программной речью, нужно выспаться, отдохнуть… Да вот — не спится.

Хотела показать Борису текст своего выступления, посоветоваться, может, сократить? Со стороны ведь лучше видно… Надеялась, посидят вдвоем, поспорят и найдут оптимальный вариант. Но ему не интересно ее слушать.

А ей не интересно видеть его в спальне! Ведь и вправду нет никакого желания заниматься любовью. Объятия, поцелуи, ласки — все это казалось чем-то далеким, ненужным, вроде коллекционирования бабочек. Если нет никакого желания возиться с бабочками, о них и не думаешь. Раз в две недели она уступала настойчивым просьбам Бориса, но никакого удовлетворения не получала. Вздыхала с облегчением, когда он, запыхавшийся и разозленный, уползал на свою половину.

Иногда собственная бесчувственность вызывала тревогу в ее душе, рождая мысли о неполноценности, фригидности. А что, как страшное напряжение разрушает ее организм, и обычные человеческие радости уже непонятны ему? Но потом она всегда находила причины, оправдывающие ее холодность в постели: усталость, раздражение, нерешенные проблемы… да просто плохое настроение. С кем не бывает!

Вот и сегодня, ворочаясь под одеялом, Лера знала, почему не хочет видеть рядом с собой мужа. То, что он отказался даже выслушать ее, говорил с нескрываемой издевкой, — конечно, отвратительно; но, в конце концов, это можно понять. Она ведь тоже порой отмахивается от его проблем. Но ведь он оскорбил ее как женщину! Заявил, что поищет другую! А потом предложил раздеться и в таком виде высказывать свое мнение. Это еще что такое? Как он смеет разговаривать в таком тоне с ней, с мэром города?! Невероятное хамство!

Она в отчаянной ярости стукнула кулаком по подушке. И после всего этого — думать о мужчине в своей спальне?! Боже упаси! Мужчина у нее только один — муж; и этого негодяя она совершенно не желает видеть. А другие мужчины ее вообще не волнуют. Не в этом счастье!

Многие хотели бы познакомиться с ней поближе. Идиоты! Она, мэр, пойдет в ресторан с посторонним мужчиной? Или, того хуже, явится к нему домой?! Только последнему олуху могло взбрести в голову подобное! Забыли, что их главная обязанность — выполнить ее указание и доложить?! И получить либо благодарность, либо нагоняй, после которого даже самые настырные не осмеливались заигрывать с мэром, становились как кроткие агнцы. И лишь один относился к ней с полнейшим пренебрежением. Собственный муж.

Он ничего не боится потерять?

…Как это ни грустно признавать, такое вполне вероятно. Она, действительно, уйму времени уделяет работе. Наверно, она плохая жена…

Восемь лет они вместе. Когда-то была шумная комсомольская свадьба первого секретаря горкома ВЛКСМ и парторга завода «Импульс». Много подарков, много пожеланий, много радости и надежд. Она искренне верила, что обрела умного, верного товарища и будет счастлива с ним всю жизнь. А потом — свадебное путешествие на болгарский курорт Приморско, в международный молодежный центр. Они жили в бунгало в сосновом лесу неподалеку от моря. Это было чудесно! Настоящий рай! После Прикубанска с его голыми прилавками и очередями буквально за всем поражало изобилие товаров и напитков, тишина и порядок — ни пьяных драк, ни грязной ругани. А как возбуждали шумные танцы до глубокой ночи в ресторане! Как освежали прогулки под соснами до рассвета! И после моря, после танцев, после сосен они уединялись с Борисом в уютном бунгало! Секс не доставлял ей острого наслаждения, но он был неотъемлемой частью этого чудесного путешествия, еще одной приятностью; и ей это нравилось. А как Борис гордился ею, каким был веселым, остроумным, щедрым, сильным и смелым! Какой нескрываемый восторг светился в его глазах, когда он раздевал ее! Всякий раз он будто впервые видел ее.

Первый год замужества она действительно была счастлива. Второй пролетел незаметно, а потом в их отношениях возникла трещина, которая с годами становилась все больше и больше… Теперь это пропасть? Может быть…

В октябре 89-го, одуревшая от мучительной раздвоенности, когда надо было в корне менять всю тактику и стратегию работы с молодежью, но нельзя было ссориться с еще могучим партийным начальством, которое ничего не желало менять, — она в своем служебном кабинете вывалила из пепельницы окурки в корзину для бумаг и поехала на встречу с руководством железнодорожной станции «Прикубанск». Она тогда курила, и много курила. Только так можно было хоть немного снять нескончаемое нервное напряжение. Вот было времечко для идеологических работников!

В проблемы железнодорожников ей так и не удалось тогда вникнуть — срочно вызвали в горком. Оказалось, в ее кабинете возник пожар. Не такой уж страшный — быстро обнаружили, быстро погасили огнетушителями еще до приезда пожарников, но городская комсомольская организация лишилась своего знамени. Оно сгорело.

Разъяренный Стригунов орал на нее матом так, что, казалось, на площади перед горкомом уже толпы людей собрались насладиться бесплатным концертом. Стригунов отправил ее домой, пообещав не только исключить из партии и комсомола, но и привлечь к уголовной ответственности за утрату священного символа — знамени.

Ни жива ни мертва вернулась она домой и, конечно же, рассказала обо всем Борису. Он только пожал плечами: «Чепуха. Прошло то время, когда за тряпку людям жизнь калечили. Стригунову сейчас не до тебя, завтра отойдет, прикажет отремонтировать кабинет и новое знамя сшить. Ты умеешь держать в руках иголку? Если нет, помогу.

До глубокой ночи сидела она на балконе, смолила одну сигарету за другой, гадая, что будет, если Стригунов исполнит свою угрозу. Ни в школу, ни в техникум, ни в газету ее не возьмут. Ни в одну приличную организацию не примут. А стать домохозяйкой казалось равносильно смерти.

Борис несколько раз подходил, со снисходительно иронической усмешкой качал головой, мол, как можно переживать из-за пустяков? Настойчиво пытался затащить ее в постель, но она отказывалась. Когда он в последний раз сказал, что есть занятие поинтереснее, чем думать о сгоревшем дурацком знамени, она зло огрызнулась. Борис равнодушно пожал плечами и отправился спать. А ей так хотелось, чтобы он обнял ее: «Любимая, не отчаивайся, что бы ни случилось, я всегда буду рядом с тобой, только с тобой…» Ничего подобного у него и в мыслях не было. Ирония, жесткая, все разъедающая ирония в словах, во взгляде…

Он оказался прав. На следующий день Стригунов милостиво простил ее, велел выделить средства для ремонта кабинета и на приобретение нового знамени. А потом долго еще с явным удовольствием величал Леру не иначе, как «наша погорелица». Любил давать клички своим подчиненным всесильный Первый.

Но томительный октябрьский вечер на балконе врезался в ее память на всю жизнь. И когда ночью Борис придвигался к ней и начинал жадно тискать ее тело, ожидая ответной страсти, она знала: когда он горячо шепчет, какая она красивая, какая желанная, — это всего лишь похоть самца, стремящегося удовлетворить свои сексуальные потребности. Больше — ничего.

Уступая с большой неохотой, и лишь потому, что это необходимо было для поддержания видимости счастливой семейной жизни, Лера все больше и больше отдавалась… работе.

Если бы сейчас Борис пришел в спальню, она бы не стала выгонять его. Завтра тяжелый день, совсем ни к чему нервничать. Пусть бы лег на своей половине, но на большее… Вспомнилась строчка из давней песни: «А на большее ты не рассчитывай…» Однако Борис, похоже, вовсю храпел на диване в кабинете и не собирался являться в спальню. Он что, обиделся? Мало того, что вел себя с нею по-свински, так еще и обиделся?! Ну, это уж слишком! Лера перевернулась на другой бок. Сердце гулко колотилось в груди. Валокордину выпить, что ли?.. А может, Борис и вправду нашел другую? От этой мысли стало не по себе. Не сама измена пугала, а последствия. Борис — ее «ахиллесова пята». Если он сотворит что-либо непотребное, камни полетят в нее.

Завтра же серьезно поговорит с ним, решила Лера. Если он мечтает о развратной женщине — пусть находит себе такую и катится к ней. Но только после выборов.

Она уже проваливалась в тяжелый, тревожный сон, когда откуда-то из глубины души, разорвав оковы ослабленного дремотой сознания, выплыл ответ на многие ее вопросы. Не Борис виноват в том, что она холодна в постели, и не работа причина ее невнимания к мужу, а давний весенний вечер на берегу темной реки и то сумасшедшее, ни с чем не сравнимое счастье, которое она испытала с улыбчивым, угловатым парнем. И страшная боль потом, когда он ее предал…

Она тяжело вздохнула. Выдох вылился в протяжный, тоскливый стон.