Глава 10
Лера спустилась в вестибюль впервые – и остановилась у двери, ведущей с лестницы, словно не решаясь войти в это незнакомое пространство, заполненное людьми и какой-то неизвестной жизнью.
Она даже оглянулась испуганно, как будто кто-то стоял на лестнице и мог вернуть ее обратно, в уже обжитую палату, в привычный и замкнутый мир.
– Испугалась? – услышала она.
И тут же увидела Митю. Он шел к ней через весь просторный больничный вестибюль, и она рванулась ему навстречу так, будто хотела спрятаться и от этих людей, и даже от себя самой.
Она не могла поднять на Митю глаза и, уткнувшись ему в плечо, слышала только его голос у себя над головой.
– Что же ты? – спросил он, осторожно касаясь губами ее виска. – Не надо… Бояться не надо.
И тоже замолчал, замер. Лера вдруг вспомнила, что они уже стояли вот так однажды – октябрьской ночью, в своем дворе посреди стреляющего города. И Митя так же молчал, держа руки на ее плечах, и она успокаивалась просто от того, что он появился.
– Ты за мной пришел? – спросила она наконец, поднимая на него глаза.
– Несомненно, – он улыбнулся ее вопросу и незаметно опустил руки. – А ты думала, я жду здесь королеву Елизавету?
Они вышли на крыльцо, и июльское солнце ослепило Леру. За эти три месяца она ни разу не выходила из больницы, несмотря на чудесную погоду и уговоры соседок по палате. Ей было немного страшно, а немного безразлично – знать, как выглядит мир за крашеными зелеными стенами.
Все казалось ей странным сейчас, даже ее серебристая машина у входа. Неужели она открывала эту дверцу, держала в руках эти ключи, которые Митя достал сейчас из кармана?
Голова у нее кружилась от странности этих бесчисленных мелочей. И только Митя не был странен в сверкающем июльском круговороте.
– Мы… домой едем? – спросила Лера, когда машина выехала за ворота больницы.
– Конечно. Мы просто едем домой, и этого тебе меньше всего стоит бояться.
Как ни спокоен был Митин голос, Лера именно боялась, и ничего не могла с собой поделать.
Она старалась не вспоминать о том, что произошло три месяца назад. Но одно дело – не вспоминать, когда находишься далеко от дома и кругом внимательные врачи, которые профессионально не напоминают тебе ни о чем, что могло бы тебя взволновать. И совсем другое – когда надо войти в родной дом и быть готовой к тому, что Аленка заплачет, увидев тебя…
У Мити был ключ, и они вошли в квартиру без звонка. Митя быстро прошел по коридору, а Лера прижалась к стене у вешалки, не в силах идти дальше.
– Митя пришел! – услышала она Аленкин голос – звонкий, как у маленькой отличницы. – Ура!
Аленка не выговаривала «р», и ее восторг прозвучал смешно и трогательно.
– Митя пришел, – подтвердил Митя. – Настоящую корону принцессе привез, как обещал. И еще – знаешь, кого привез?
– Кого? – с любопытством спросила Аленка.
– Кого я тебе обещал привезти?
Лера видела их обоих в конце коридора, возле кухни. Митя присел на корточки перед девочкой, а она нетерпеливо топала ножкой, стараясь отгадать его загадку.
– Маму? – вдруг спросила она. – Маму привез, правда?
– Ну конечно! – веселым голосом подтвердил Митя. – Мама уже тапочки надевает и идет к тебе.
Лера качнулась вперед и быстро пошла по коридору навстречу своему ребенку…
– Мама! – закричала Аленка и побежала к ней, оставив за спиной и Митю, и вышедшую из кухни Надежду Сергеевну. – Ты почему так долго болела? А я теперь принцесса, ты знаешь?
Голова у Леры так кружилась, что она почти не помнила, как прошел этот бесконечный день. Они обедали в комнате, за празднично накрытым столом, Аленка то вертелась вокруг Мити, то карабкалась Лере на колени – и Лера не могла поверить, что это происходит наяву.
Когда прошла первая ослепительная радость, Лера заметила, что Аленка смотрит на нее немного настороженно. Совсем иначе, чем на Митю, который вызывал у нее только восторг и желание бесконечно что-то рассказывать.
Но она не чувствовала сейчас в дочке того отталкивания, едва ли не ужаса, которые так потрясли ее три месяца назад, – и уже этого ей было достаточно.
Лера так устала к вечеру, что боялась не уснуть от потока стремительных впечатлений. Очень уж отличалось все это от той размеренной жизни, к которой она привыкла в больнице.
– Может, мы выйдем на пять минут перед сном? – спросила она Митю. – Покурим на лавочке и вернемся?
Он кивнул, и они спустились вниз, вышли на бульвар посреди Неглинной. Лавочка была все та же, на которой Митя когда-то пел любимые Лерины песни под гитару, время от времени отхлебывая вино из стоявшей на асфальте бутылки.
Может быть, конечно, лавочку меняли за эти годы – но она была все та же.
– Ты устала? – спросил Митя, затягиваясь сигаретой и глядя куда-то перед собой.
– Да, – кивнула Лера. – Я не думала, что все будет так… Если бы ты знал, как я боялась!
– Я же тебе говорил: не надо бояться, – сказал он.
Лера улыбнулась. Действительно, ведь всегда получалось так, как он говорил…
– Но все-таки тебе лучше бы сейчас с ней уехать. – Митя повернулся к Лере, но она не видела его лица в темноте. – Далеко куда-нибудь, вдвоем. Ты же все понимаешь…
– Я так виновата перед ней, Митя… – Голос у Леры дрогнул.
– Нет, – твердо сказал он. – То есть, может быть, и виновата, но совсем не так, как ты себя уверила. И это гораздо легче исправить, чем ты думаешь. Она же маленькая еще, поезжай с ней куда-нибудь недельки на две, вот и все. А то у нее, знаешь, такой идеальный образ мамы создался за это время, что ты в больнице была, – улыбнулся Митя. – Прямо дедушка Ленин, не мешало бы немножко очеловечить.
– Куда же уехать? – спросила Лера.
– Да куда угодно. В нелюдное какое-нибудь место, неужели не найдешь? Ты же сама, помнится, сортиры какие-то возводила на Сахалине – вот туда и поезжай. Тебе и самой не помешает.
– А ты, Митя? – помолчав, спросила Лера.
Он тоже молчал.
– Что – я? – спросил он наконец.
Он смотрел на нее, и теперь, когда привыкли к темноте глаза, Лера видела, как свет от фонаря тонет в уголках его глаз под ресницами.
– Нет, ничего… Я думала только… Ты в Москве будешь?
Лицо его скрылось за облаком дыма.
– Я сейчас Моцарта буду записывать в Вене. Я же на сутки только приехал, теперь опять уеду. Распорядок странствий становится все жестче, – усмехнулся он.
– Моцарт, в Вене… Это же хорошо, Мить?
– Конечно, – кивнул он. – Это больше, чем хорошо.
Лера смотрела на Митю, пытаясь лучше разглядеть его в тусклом неживом свете фонаря. Но она не видела его лица по-настоящему, как ни вглядывалась. Белела его рубашка в темноте, поблескивали туфли, дым от сигареты вился над головой – и все, больше ничего не могла она рассмотреть.
– Митя, – сказала Лера, – если бы ты знал, как я тебе благодарна…
– Перестань! – ответил он неожиданно резко. – Я не хочу, чтобы ты говорила о благодарности.
– Но почему? – удивленно посмотрела на него Лера. – Если это правда так?
– Если так… Тогда хотя бы не будем об этом говорить, – произнес он, уже по-прежнему спокойно.
– Ты представить себе не можешь, как я запуталась в жизни, – сказала Лера, закуривая новую сигарету. – Ведь я же совершенно нормальная, мне и в голову никогда не приходило ничего такого… Того, что я сделала с собой… Но я не видела выхода, ты понимаешь? Я смысла не видела ни в чем. Я любила работу – не из-за денег, правда. Мне просто нравилось, когда все кипело вокруг, мне нравилось, что я тоже что-то могу, что жизнь от меня немножко зависит.
– Но разве ты разуверилась в этом?
– В этом, может быть, и нет… Но я почувствовала, что мне этого мало. Я так хотела быть счастливой, Митя!
– Что тебе надо, чтобы быть счастливой? – спросил он, помолчав.
– Теперь я уже не знаю. Меня ведь тогда наваждение какое-то охватило, я бросалась то в одно, то в другое. Вдруг решила, что счастливой можно быть, если никого не любить, только себя. Я, конечно, к Аленке это не относила, но как раз тогда и случилось с ней… И эта женщина, Роза, говорила так страшно… Обо мне.
Лера почувствовала, как снова задрожали руки – от одного только воспоминания… Наверное, Митя тоже это почувствовал: он положил ее руку к себе на колено и накрыл ладонью.
– Это кончилось, – сказал он. – Это кончилось навсегда, забудь об этом и думай теперь о другом.
– Но о чем? – спросила она. – Я не знаю, о чем мне думать, чего ждать и ради чего все…
– Я не могу тебе подсказать. – Она увидела, как Митя улыбнулся. – Смысла нет в таких подсказках. И потом, я просто не умею словами это называть, мне никогда не надо было называть, упрощать словами. В музыке все звучит само. – Он отбросил недокуренную сигарету, встал. – Пойдем, Лер. У меня завтра рано самолет.
«Как это мне самой не приходят в голову такие простые вещи? – думала Лера, сидя ранним утром на большом валуне на берегу холодной стремительной речки. – Надо было только приехать сюда – и все у нас пошло по-другому».
Одноэтажный зеленый домик, в котором еще спала Аленка, стоял у самой реки, в отдалении от других разноцветных коттеджей, и Лере казалось, что они оказались с дочкой одни на этом тихом берегу.
И это было единственное, что им обеим было необходимо.
Все эти дни – уже целую неделю – у Леры было то же ощущение, что и когда-то в роддоме – когда она впервые увидела свою дочь и дыхание у нее перехватило от того сияния, которое исходило от ребенка.
Нет, сейчас Аленка была совсем другая. Лера с удивлением обнаружила, что ее дочка, выглядевшая этаким белокурым ангелочком, на самом деле непоседливая, живая как ртуть девочка. Но и ее непоседливость, ее резвость не нарушали того ощущения покоя и тишины, которое охватило Леру.
Сначала она старалась не думать о том, что произошло три месяца назад, что происходило перед этим. И ей это даже удавалось. Возня с Аленкой, чудо ее ясного мира настолько захватили Леру, что ей легко было не думать больше ни о чем.
С самого Аленкиного рождения она была уверена, что дочка похожа на Костю. И ее это даже не угнетало. В конце концов, Лера не испытывала ненависти к бывшему мужу – презрительное сочувствие, и только.
И вдруг она поняла, что у дочки совершенно ее, Лерин, характер! Дело было даже не в одной непоседливости, которая сразу бросалась в глаза. Лера видела, как совпадают их реакции, и могла заранее сказать, как поведет себя Аленка – если большая рыба, например, вдруг сорвется с крючка и уйдет в холодную речную глубину. Девочка топала ножкой, сердилась – и тут же начинала расспрашивать, зачем уплыла рыбка, есть ли у нее дети там, в речке, и можно ли поймать ее еще раз…
И тут же начинала придумывать рыбкину жизнь – и Лера вспоминала вдруг, как много лет назад населяла в своем воображении чердаки их дома феями и тенями исчезнувших дворян…
– С мамой хорошо рыбку ловить, – задумчиво сказала однажды Аленка. – С мамой весело…
Впервые Лера чувствовала, что дочка не просто соглашается на ее общество ради мороженого или качелей, а радуется именно ей – тому стремительному чувству жизни, которое совпадало в них.
Теперь она уже не боялась даже, что в Москве все переменится, если опять начнется работа, если жизнь снова потребует самоотдачи. То неназываемое доверчивое чувство, которое как-то само собою установилось между ними, не могло разрушиться ни от чего внешнего.
– Ты скучала обо мне, когда я болела? – однажды спросила Лера.
– Да, – кивнула Аленка. – Я сперва не скучала, а потом Митя сказал, что он скучает, и я тоже стала скучать.
– А теперь? – спросила Лера и тут же подумала, что это, пожалуй, непонятно: что – теперь?
Но Аленка тут же догадалась, о чем она спрашивает. Она обняла ее и шепнула прямо в ухо:
– Я тебя теперь люблю!
Лера сама не заметила, когда мысли о недавнем прошлом перестали быть мучительными. Она наконец-то смогла спокойно все обдумать. Как ни отвратительно было воспоминание о том, что произошло между нею и Стасом Потемкиным, – это как раз было самое простое.
Она понимала, что двигало им, она сама знала горячий, всепоглощающий огонь желания… И она ненавидела его – именно за то, что не оказалось в нем того, что сильнее любого огня.
Это была холодная, ничего от человека не требующая ненависть. Лере не хотелось отомстить Стасу; хотелось только не видеть его больше никогда, даже не слышать о нем. И ей было безразлично, что с ним произойдет: вывернется ли он из этой ситуации, будет ли наказан – лишь бы он исчез из ее жизни навсегда.
Гораздо сложнее было то, что произошло с нею самой.
Лера пыталась вспомнить, чего же в самом деле хотелось ей, когда сидела она в ресторанчике Ники Стрельбицкой и с пьяной настойчивостью расспрашивала хозяйку, как той удается быть счастливой. Но как могла она думать, что возможно получить ответ на подобный вопрос? Как могла искать общий, для всех подходящий рецепт?
Ведь этого не было в ней никогда – желания подчинить жизнь рецепту, какой-то абстрактной идее!.. Что же оказалось утрачено?
Она вспомнила, как Митя спросил: «Что тебе надо, чтобы быть счастливой?» И тут же, вспомнив его вопрос, поняла, что думает о Мите постоянно.
Это были странные мысли, Лера не могла ни собрать их, ни объяснить. Она знала Митю так давно, что он был словно бы частью ее самой, ни с одним человеком на свете не было ей так легко и спокойно. Она знала все чувства, которые были связаны с ним, – во всяком случае, так ей казалось всегда.
И вдруг эта уверенность пошатнулась, а почему – Лера не могла объяснить даже себе, даже без слов.
Она была благодарна ему. И что странного было в этом? Кому же еще могла она быть настолько благодарна? Но именно это слово мучило ее, зудело в ее мыслях, сбивая их и путая.
И сейчас, ранним и ясным августовским утром, сидя на берегу холодной речки Подкаменки, Лера пыталась понять, почему это происходит. Благодарность, благодарность… Что в этом плохого?
– Мама! – услышала она. – А я уже проснулась!
Девочка выглянула из домика и побежала к ней с таким восторгом, словно это пробуждение было первым в ее жизни.
– Босиком, Аленка! – закричала Лера. – Ах ты бандитка, земля ведь холодная!
