Глава 7
Времени на остановки не было, это так. Но иногда Лера чувствовала, что потребность остановиться, подумать о себе и о своей жизни становится такой же необходимой, как дыхание.
Она была одна. Конечно, ей было всего двадцать восемь лет, она была красива, умна и независима, и уж ей-то, кажется, можно было уверенной быть в том, что долго она в одиночестве не останется.
И все-таки, несмотря на все доводы логики, Лера Вологдина, преуспевающая, красивая и умная бизнесвумен, чувствовала себя в неизбывном одиночестве и выхода из него не видела.
Она каждый день сталкивалась со множеством людей, у нее не было недостатка в новых знакомствах и еще меньше недостатка было в восхищении сильного пола. Мужчины, с которыми знакомила ее работа, расточали комплименты, приглашали в рестораны и недвусмысленно намекали на возможность более близких отношений.
И какие это были мужчины! Всего за несколько лет Лера достигла такого уровня, на котором жизнь сводила ее с наиболее яркими и интересными людьми – как равную среди равных.
«Есть из кого выбрать», – думала она иногда с усмешкой, но усмешка эта была невеселой.
Все дело было в том, что ей не хотелось выбирать. Она не винила в этом мужчин – их-то за что? Ей казалось, что какая-то червоточинка появилась в ней самой – невозможность любви, так она это про себя называла.
А почему это произошло, Лера не знала. Может быть, это было следствием дешевого и неосуществимого романтизма, о котором когда-то говорил ей Валик Стар; может быть, началось, когда она бегала по Стамбулу, покупая лифчики; или когда ушел Костя; или с того мгновения, когда она почувствовала себя свободной, лежа в постели Стаса Потемкина. Но Леру действительно не тянуло ни к кому, и она ничего не могла с собой поделать.
Именно в таком состоянии – неизбывной и тягостной свободы – встречала она день своего рождения прохладным и ясным мартовским вечером.
Ей не хотелось устраивать праздник – очень уж настроение было неподходящим, – и они посидели дома втроем с мамой и Аленкой, чокнулись бокалами с любимым Лериным «Киндзмараули». Лера сама уложила Аленку в постель, хотя та хныкала:
– Пусть бабушка! Пусть бабушка сказку почитает и побаюкает!
– Я тебе сама сказку почитаю, – увещевала ее Лера. – И побаюкаю сама, малышечка моя, не волнуйся!
– Ты не умеешь! – не успокаивалась Аленка. – Бабушка умеет, а ты не умеешь!
Все это тоже не добавляло радости.
– Я пройдусь немного, мама, – сказала Лера, когда Аленка наконец уснула.
– Да ведь поздно уже, Лерочка! – испугалась Надежда Сергеевна. – Куда же ты пойдешь?
– Пройдусь, – повторила Лера. – Не волнуйся, я скоро вернусь. Вечер хороший, подышу воздухом немного.
Она вышла во двор, когда вечерняя синева неба стала бархатной, почти черной. Прошла через гулкую арку, вышла на бульвар и медленно пошла к Садовому кольцу – просто так, без видимой цели. Весенняя легкость и весенняя тоска вели ее по вечернему городу.
Казалось, пол-Москвы высыпало в этот вечер на улицы. Женщинам не терпелось продемонстрировать наконец новые наряды, с таким тщанием приготовленные зимой. Мужчины выглядели словно бы увереннее в сопровождении своих очаровательных спутниц.
Лера перешла Садовое кольцо и остановилась в недоумении: а куда, собственно, она направляется? И едва не заплакала от ясного ощущения собственной никчемности. Ей вдруг показалось, что даже городу своему, родному и любимому, она совсем не нужна…
Вдруг она вспомнила, как стояла здесь однажды – да, вот здесь, на этом самом перекрестке, на этой троллейбусной остановке у Оружейного переулка, – и ждала Валика Стара, полная каких-то веселых и будоражащих иллюзий. А потом они пошли в «Три апельсина», а потом он спокойно предложил переспать с ним для приятного окончания вечера…
Но об этом думать не хотелось. А вот «Три апельсина» – это была мысль! Лера вспомнила особенную, утонченную атмосферу ресторанчика Вероники Стрельбицкой, и саму ее – очаровательную, уверенную в себе – тоже вспомнила. И почему бы не пойти туда сейчас?
К счастью, за это время ресторан не закрылся. Золотистая вывеска по-прежнему светилась над входом, и красные ступеньки были прежние, даже свежевыкрашенные.
Лера спустилась вниз и остановилась на пороге зала, оглядывая публику и выискивая глазами хозяйку. Валентин ведь сказал тогда, что она часто встречает гостей сама.
И действительно, Вероника Стрельбицкая, очаровательная богиня Ника, вышла ей навстречу откуда-то из золотистого полумрака в глубине ресторана.
Она почти не изменилась с тех пор как Лера увидела ее впервые. Не изменилась прическа – причудливая волна, обрамляющая тонкое лицо. И платье из лилового переливчатого шелка по-прежнему придавало ее облику изысканность и оригинальность.
Но, главное, не изменилось выражение лица, это Лера отметила сразу. Взгляд Вероникиных удлиненных глаз был тот же: веселый, обращенный к себе и потому совершенно довольный жизнью.
– Рада видеть вас у себя, – улыбнулась она Лере – конечно, не узнавая ее. – Но, к сожалению, мы сегодня закрываемся пораньше. Обстоятельства, мне искренне жаль. Видите, гости уже почти разошлись.
С этими словами Вероника плавно указала на зал, действительно полупустой. А Лера и не заметила этого сразу и радовалась еще, что не много народу!
– Мне тоже очень жаль, – произнесла она с настоящей печалью. – Но я тогда просто посижу немного? У вас очень хорошо, Вероника, мне еще в первый раз понравилось. Вы, конечно, не помните – я приходила как-то с Валентином Старом.
– С Валиком? – улыбнулась Вероника. – Да, конечно, помню.
Но по ее вежливой улыбке и короткой лукавинке, мелькнувшей в глазах, Лера поняла, что Ника не может упомнить всех, с кем приходит в ее ресторан Валик Стар.
– Что ж, – улыбнулась она, – у вас еще есть время, и я провожу вас за столик.
Впрочем, времени у нее оказалось не слишком много. Лера села за столик под золотыми ветвями дерева, выпила немного вина – тягучего, сладкого, непонятно почему выбранного ею в карте вин; покурила, глядя, как расходятся посетители.
Самой ей уходить не хотелось. Хотелось сидеть просто так, не чувствуя на себе посторонних взглядов, никого не оценивая и никуда не торопясь.
Ника подошла к Лере, когда посетителей совсем не осталось.
– Видите ли, – сказала она с некоторым смущением, – мне очень жаль, что я вынуждена вас беспокоить… Но я уже пообещала своим друзьям вечер в узком кругу в день своего рождения, поэтому и закрываю сегодня пораньше.
– У вас день рождения? – поразилась Лера. – Надо же, какое совпадение, и у меня тоже, именно сегодня!
– Тогда сам бог велел! – вдруг рассмеялась Ника. Легкое напряжение в ее голосе тут же развеялось. – В таком случае, я вас приглашаю.
– Меня зовут Лера Вологдина, – улыбнувшись, сказала Лера. – Думаю, вы не запомнили мое имя тогда, а мне было бы неловко оставаться здесь сегодня безымянной. Спасибо вам, Ника.
– Я очень рада, – кивнула та, продолжая улыбаться.
Улыбка у нее была необыкновенно приветливая, и Лера снова подумала, как и два года назад, что так улыбаться может только женщина, постоянно уверенная в своей неотразимости.
Зал постепенно наполнялся новыми гостями. Уже повисал в воздухе негромкий гул, звенел женский смех, слышались приветственные возгласы. Вероника снова возникла рядом с Лерой, быстро пересадила ее за другой столик – поближе к середине зала, – незаметно познакомила с десятком своих гостей, улыбнулась, засмеялась, отвернулась, отошла, вернулась снова…
Лера и сама не заметила, как начала болтать о чем-то с симпатичным пареньком, оказавшимся актером какого-то экспериментального театра. Потом переключилась на разговор с другой Вероникиной гостьей – художницей из Петербурга. Потом потанцевала немного с банкиром, с которым познакомилась на одном из мероприятий «Горизонт-банка» и с которым они так мило расцеловались сейчас, словно были давними друзьями.
В общем, это была обычная светская тусовка – без эпатажа, без показной роскоши, без грубой пьянки. Лера бывала на таких не раз. Но сейчас она замечала совсем другое. Она вглядывалась в Веронику – смеющуюся, протягивающую руку для поцелуя – и думала: «А ведь она наверняка одна, эта блестящая женщина, и почему же ни тени печали нет при этом на ее лице?»
Лера сама не заметила, как выпила еще вина – но другого, не того, с которого начала вечер. А потом с удивлением увидела, что в ее бокале плещется коньяк, и поняла, что в голове у нее уже стоит звон, и всю ее охватывает чувство бесшабашности. Звон отдавался даже в кончиках ее пальцев, вся она была пронизана этим звоном.
«Пьяна я, что ли?» – с удивлением подумала Лера, и ей показалось, что даже во время этих мыслей язык у нее заплетается.
Ей все время хотелось подойти к Веронике и поговорить с ней. О чем? – она не знала. Это не был какой-то определенный разговор. Лере просто хотелось понять: как удается ей быть такой счастливой и спокойной, какой ценой достигается такое согласие с собою?
И она глотнула еще коньяка, чтобы почувствовать себя смелее.
Вероника как раз оказалась рядом – она то и дело переходила от одного гостя к другому.
– Скажите, Ника, – спросила вдруг Лера, словно со стороны слыша свой замедленный и звенящий голос. – Скажите, ведь вы одна, я правильно догадалась?
Это был совершенно бесцеремонный вопрос, но та самая бесшабашность, которую Лера чувствовала в себе, позволяла его задать.
– Одна? – удивилась Вероника. – Ну что вы, Лерочка! Вы же видите, как много у меня друзей!
– Нет-нет, я не о том, – настаивала Лера. – Вы понимаете, о чем я…
– А! – догадалась Вероника. – Вы имеете в виду спутника жизни? Ну почему же, бывают и спутники, ведь я вполне нормальная женщина и не так уж дурна собою.
Она смотрела на Леру веселым и немного снисходительным взглядом. Вероника тоже выпила немного, но даже голос у нее от этого не изменился, только щеки слегка порозовели – и то ровно настолько, чтобы она не выглядела слишком взволнованной.
Как будто не было тех двух лет, во время которых Лера научилась владеть собой! Она по-прежнему чувствовала себя девчонкой по сравнению с этой необыкновенной женщиной.
– Я только хотела понять… – произнесла она. – Я хотела понять, что же нужно, чтобы быть такой счастливой? Чтобы не жалеть ни о чем, не желать любви, если ее нет, – что для этого нужно?
– Ах, боже мой! – засмеялась Вероника. – Но это же так просто! Я уверена, что не скажу вам ничего нового, вы и сами это знаете. Другое дело, что знать – мало, надо этим проникнуться… Надо просто любить себя ради самой себя – и все! Уверяю вас, это единственное условие счастья в том мире, в котором мы живем. Все остальное – одни страдания и вечное недовольство собою. Вы понимаете?
– Да, – кивнула Лера, чувствуя, как при кивке голова ее мотается, словно у куклы. – Я понимаю, мне это даже уже говорили однажды. Один грек говорил, и точно такими же словами. Но мне это не удается…
Словно сквозь слой ваты слышала она слова Вероники:
– А это и не может удасться сразу! Этому надо подчинить всю жизнь, к этому надо стремиться. Ведь счастье приходит только в награду за труд, вы согласны?
– Я не знаю…
– Именно так, уверяю вас. Думаете, только для любви к мужчине нужен труд? Для любви к себе – ого, еще больший… – Вероника вгляделась в Леру повнимательнее. – Но мне кажется, вы чувствуете себя сейчас не совсем хорошо?
– Да, кажется, – пробормотала Лера. – Извините меня, Ника…
– За что же извиняться? – мило улыбнулась Вероника. – Сегодня у нас обеих праздник, отчего бы и не расслабиться? А вот Янек, кажется, домой собирается. – Она повернулась к молодому режиссеру, с которым недавно болтала Лера. – Хотите, он вас проводит?
– Да, если можно, – кивнула Лера.
Она уже и представить себе не могла, как доберется домой одна. Хмель накатил так неожиданно, никогда с нею не случалось подобного. И надо же, чтобы именно сегодня, здесь!..
Лера почти не помнила, как вышла из ресторана под руку с режиссером Янеком, села в какую-то машину рядом с водителем, назвала свой адрес заплетающимся языком. Наверное, Янек помог ей подняться до квартиры, открыть дверь. Следующий проблеск сознания Лера ощутила уже в своей комнате, присев на край дивана…
– Лерочка, как долго! – услышала она мамин голос. – Я уже волноваться начала… Тебе Митя звонил, поздравлял с днем рождения. Ты ему позвони, он в Вене и оставил телефон.
– Митя, да, Митя… – пробормотала Лера. – Нет, потом, потом позвоню…
Она не могла думать сейчас о Мите – и не потому, что голова была тяжелой, не потому, что по-прежнему звенело все тело, словно пронзенное током. Она ни о ком не могла сейчас думать – ей хотелось думать только о себе…
