Валентин позвонил через три дня.

– Что, на мази дело? – спросил он веселым голосом. – У меня легкая рука, мне все говорят.

– Спасибо, Валя! – Лера обрадовалась, услышав его голос. – Мы отлично договорились с Андреем Павловичем, он мне уже рассказал, чем надо будет заниматься, послезавтра начинаю.

– Турагентом? – уточнил Валентин.

– Да. Исходная зарплата неплохая, а вообще – от того, сколько народу отправлю в поездки.

– Меньше получится, чем на рынке, – заметил Валентин. – Туризм – это, знаешь, больше в перспективе…

Это-то Лера понимала. Трудно было представить, чтобы, например, ее обнищавшие родственники и знакомые ринулись вдруг на Канары. А те редкие люди, которые уже могли себе это позволить, еще не создавали тот поток, который необходим для стабильной работы.

Но ей было важно сейчас даже не то, сколько она будет получать – во всяком случае, достаточно, чтобы не чувствовать себя нищей. Дело было в другом. Впервые за последние нескончаемые месяцы, думая о том, чем ей придется заниматься ежедневно, Лера не испытывала прилива безнадежной тоски. Даже наоборот!

Она думала об огромном мире, по которому свободно перемещались люди, который ей тоже предстояло теперь узнать и который она уже сейчас начинала представлять все яснее и отчетливее. Ей вообще необходимо было все осваивать воображением; любое ее решение могло основываться только на сильном впечатлении – так было с самого детства.

И поход в туристическую фирму «Московский гость» вдруг оказался не просто деловым визитом. Лера почувствовала это, едва войдя в небольшой офис, который к тому же располагался совсем рядом с ее домом, на Петровских линиях, – и это тоже значило больше, чем просто удобное местоположение.

В светлом холле, прямо напротив входной двери, висела большая, на полстены, фотография, подписанная: «Отражение площади Сан-Марко», – и Лера остановилась перед этой простой фотографией в таком оцепенении, точно это была настоящая старинная картина.

Самой площади не было видно – она была залита серебристо-коричневой водой, и по воде шли где-то вдалеке мужчина и женщина в высоких сапогах. А вокруг них, прямо под их ногами, площадь отражалась вся: уходила в глубину воды колокольня Святого Марка, трепетал Палаццо Дукале, вздрагивала в водной ряби часовня с двумя бронзовыми фигурами…

Отражение Венеции манило к себе в неярких красках дождливого дня – манило так властно, словно можно было шагнуть в него прямо отсюда, из дома в центре Москвы.

«Да-а, – подумала Лера, с трудом стряхнув оцепенение. – Если человек вместо рекламного плаката поярче вешает прямо у входа такую фотографию…»

Андрей Павлович Майборода казался совсем молодым – лет тридцати, не больше. Изящный костюм в едва заметную елочку шел даже к его взгляду – изучающе-приветливому. У него была по-настоящему располагающая внешность, хотя первое, что бросалось в глаза при взгляде на него, был именно элегантный костюм в елочку.

Лера даже усмехнулась про себя. Ей никогда не приходилось видеть людей, чья внешность была бы столь же явно располагающей, сколь маловыразительной.

«Ему бы резидентом быть где-нибудь в Европе, – подумала она, присматриваясь к возможному шефу. – Можно с ним целый день проговорить – и забыть, как он выглядит».

Но, во всяком случае, он не казался ни наглым, ни глупым, – и этого было достаточно.

– Прекрасная фотография в холле у вас висит, – сказала Лера сразу после того, как они представились друг другу.

– А! – улыбнулся Майборода. – Да, хороший снимок. И отражает некоторые неясные мечтанья… Но знаете, Валерия Викторовна, будни наши, можно сказать, прямо противоложны тому настроению, которое в этом снимке, так сказать, выражается.

– А я и не предполагала, – улыбнулась в ответ Лера, – что мне придется гулять под дождем по Венеции. Наверное, у меня будут более конкретные обязанности?

– Разумеется. Вы будете формировать туристские группы. Видите ли, мы начали неплохо, но у нас еще практически не сложился ни круг клиентов, ни даже список приоритетов.

«Язык у него суконный, – отметила про себя Лера. – Но что он хочет сказать – понятно, и на том спасибо».

– Хотя, – продолжал Майборода, – по сравнению с другими турфирмами мы можем чувствовать себя уверенно. Мы умеем угадывать веяния времени, и в этом наше преимущество. Сначала, пока жизнь располагала к привычному отдыху, отправляли людей на уже освоенные курорты – Балатон, Карловы Вары, Золотые Пески. А потом, когда все это началось, – он сделал неопределенный круговой жест рукой, – не погнушались организацией шоп-туров в Турцию, в Польшу, даже в Китай. И таким образом у нас всегда были клиенты, при любой ситуации. А теперь времена снова будут меняться, и мы собираемся идти немно-ожко впереди перемен. – Он протянул это «немно-ожко» и улыбнулся с забавной хитринкой. – Вы понимаете?

– В общем, да, – кивнула Лера. – Вы хотите сказать, что у многих людей начнут появляться деньги не только на то, чтобы ездить на заработки, но и для отдыха, и для развлекательных путешествий?

– Вот именно! – Майборода обрадовался так, словно Лера проявила бог весть какую проницательность. – Именно это мы и собираемся обеспечивать. Разумеется, не теряя того, что уже наработано. Поэтому наша задача теперь: освоить не самые дорогие, но привлекательные страны. Если мы оба решим, что вы будете у нас работать, – он бросил на Леру быстрый взгляд, – то вы примете в этом участие. Кроме того, – добавил он, – я жду от турагентов и собственных идей. Разумеется, не в ущерб их основным обязанностям.

– Что ж, мои задачи мне ясны – в общем, конечно, – сказала Лера.

– А мои обязанности по отношению к вам будут заключаться в следующем…

Леру устраивало то, что он предлагал. Ее это даже более чем устраивало – и, как она вдруг поняла, не только по сравнению с торговлей на Переделкинском рынке. Просто все то немногое, что уже было связано для нее с этой возможной работой, соединилось в какую-то особенную цепочку – даже фотография в холле…

Ей понравилось даже то, что Андрей Павлович Майборода смотрел на нее как-то нейтрально, без того интереса, который мужчина мог бы испытывать к привлекательной молодой женщине. С недавних пор Лера мгновенно чувствовала по отношению к себе этот интерес.

А сейчас его не было, и это сразу ее успокоило. Ей показалось, что, разговаривая с ней, Майборода словно бы занят чем-то другим, более важным, чем этот разговор.

«Чем же, интересно? – подумала она с любопытством. – А впрочем, все равно, это его дело».

– Итак, Валерия Викторовна, я посмотрю ваше резюме. – Он выговорил новое слово «резюме» с особенным удовольствием. – И завтра сообщу вам свое решение по телефону. И выслушаю ваше.

– Скажите, Андрей Павлович, – спросила Лера перед тем как проститься, – а почему ваша фирма так странно называется?

– Что же странного? – удивленно спросил он.

– Да просто: ведь «гость» – значит «купец».

– Да нет, этого я не имел в виду и даже не знал, – протянул Майборода.

– Или это может еще значить, – продолжала Лера, – что вы ждете гостей, понимаете? То есть что ваша фирма настроена на прием гостей в Москве.

– Вот это точно – нет! – тут же возразил он и даже рукой махнул. – Еще этого мне не хватало – иностранцы в Москве! Вы себе представляете, какая это головная боль по нынешним временам? То путч, то просто пальба в подворотне, то рэкет, то ворье. Нет, это исключено! Я просто обозначил наших туристов на Западе – московские гости, и все.

Но эти последние несколько фраз уже были не важны, и они простились, вполне довольные друг другом.

Валентин пообещал позвонить через пару дней: возился с рыночным репортажем. Положив трубку, Лера долго еще сидела рядом с телефоном. Она сама не понимала, почему так взволновал ее звонок Старогородского – обычный звонок человека, посодействовавшего в устройстве на работу и теперь поздравляющего свою протеже.

Лера вспоминала их случайную встречу на рынке, свободное, уверенное поведение Валентина, его располагающую ироничность… Она впервые думала о совершенно постороннем мужчине с таким чувством!

«Чего же я жду? – думала она, машинально не отводя руки от телефонной трубки. – Какого развития отношений, и неужели я вообще жду каких-то особенных с ним отношений? Что же это со мною?..»

Телефон зазвонил снова – так неожиданно, что Лера вздрогнула и не сразу подняла трубку.

– Лерочка? – услышала она голос профессора Ратманова. – Ну, наконец-то! Вас не застать дома. Неужели в библиотеке все время проводите?

Георгий Александрович засмеялся, а Лера почувствовала, что все похолодело у нее внутри. Этот звонок прозвучал совершенно неожиданно, и она не знала теперь, как разговаривать с Ратмановым, что сказать ему. Хотя – ведь понятно, что разговор с ним должен был состояться рано или поздно…

– Милая Валерия, я мечтаю увидеть черновой вариант, – сказал Ратманов. – Согласитесь, я не слишком надоедал вам в процессе работы, но ведь и меня уже торопят. Сегодня Люся интересовалась, на какое число ставить ваше обсуждение на кафедре.

– Я должна поговорить с вами, Георгий Александрович, – набрав побольше воздуха, словно перед прыжком в холодную воду, сказала Лера. – Когда у вас будет время?

– Да когда угодно, Лерочка, чем скорее, тем лучше!

– Тогда я приду завтра, хорошо? – предложила она. – На кафедру.

Этот звонок вызвал у нее совсем другие размышления, чем разговор с Валентином.

Ратманов… Лера влюбилась в него с первого курса, с первой лекции. Конечно, совсем не так, как влюблена была в Костю, или как влюблены были в своих кавалеров ее однокурсницы.

Профессор Ратманов словно создан был для того, чтобы вызывать восхищение, и Лера восхищалась им каждый раз, когда видела. Он был блестящим человеком, и это был блеск подлинности, блеск глубокого ума. За все пять лет на истфаке Лера не видела никого, кто мог бы хоть отдаленно с ним сравниться. Она чувствовала жизнь в каждом слове, которое произносил Георгий Александрович, в самой парадоксальности его мыслей и в том, как он рассказывал о временах, давно ушедших, и о людях, давно умерших.

Он был вторым человеком – после Елены Васильевны, – который разбудил Лерино воображение, заставил почувствовать цельность жизни во всех ее проявлениях. И ему она должна была сказать сейчас то, чего он меньше всего ожидал от нее.

Ратманов пил чай, сидя за столом у окна, и просматривал какие-то бумаги. Лаборантка Люся сидела напротив и смотрела на него ожидающе. Наверное, он должен был что-то ей сказать, просмотрев эти листки.

Лера тихо приоткрыла дверь, остановилась на пороге. Ей вдруг стало страшно. И даже не только от того, что она должна была сейчас сказать Ратманову. Ей стало страшно оттого, что она уже чувствовала себя здесь чужою, что настоящая ее жизнь проходила теперь где-то вне этой тихой комнаты, которую она прежде так любила…

– Здравствуйте, Георгий Александрович, – сказала она, так и не решаясь войти.

– А, Лерочка! – обрадовался Ратманов. – Рад видеть. Вы все хорошеете, молодеете.

– Скоро буду совсем младенцем выглядеть, – попыталась улыбнуться Лера.

Она чувствовала неловкость еще и от присутствия Люси – первой кафедральной сплетницы. Лера готовилась к разговору с Ратмановым, но почему-то совсем упустила из виду, что он может состояться не наедине.

Но Ратманов словно почувствовал, как взбудоражена его аспирантка Валерия Вологдина.

– Люсенька, – сказал он, – можешь отнести Марецкому и сказать, что я со всем согласен. Спасибо ему, что счел нужным мне показать, прежде чем подписывать. Иди, милая, он ждет, наверное.

Люся бросила на Леру быстрый взгляд, в котором сквозило досадливое любопытство, и, нехотя взяв бумаги, вышла из комнаты.

– Что с вами, Лера? – спросил Ратманов. – Вы взволнованы, я вижу – но чем? Работа не ладится? Или, не дай бог, дома что-то случилось?

Он смотрел на нее встревоженно, и эта тревога в сочетании с благородством только делала его взгляд и внешность еще более выразительными.

– Нет, ничего. – Лере вдруг так захотелось, чтобы действительно ни о чем не надо было говорить ему – и как это было бы прекрасно! – То есть да, Георгий Александрович… – Она вздохнула, снова набирая побольше воздуха, и сказала: – Дело в том, что я не буду писать диссертацию.

Она знала Ратманова достаточно хорошо для того, чтобы понять: он не начнет ахать, не схватится за валидол; наверняка он попросит ее объяснить. И это казалось ей сейчас самым трудным.

– Та-ак, – произнес Ратманов, становясь серьезным. – И что же, это ваше окончательное решение?

– Боюсь, что да.

– А объяснить его вы можете – внятно, так, чтобы даже я понял?

– Я попробую, Георгий Александрович, – начала Лера. – Вы же знаете, я ничего не писала – все оставила на последние полгода, и я вам говорила, почему. Я не могу писать медленно, мне важно сначала представить, в голове все оживить – и тогда я напишу легко, а без этого все равно смысла нет, хоть десять лет сиди.

Ратманов кивнул.

– И теперь дело не в том, что я не успеваю, поверьте! – продолжала она. – Знаете, еще три месяца назад я просто сказала бы вам: мне надо зарабатывать деньги, у меня не остается времени больше ни на что – и это была бы чистая правда. Но теперь…

– Что же произошло теперь, Лерочка?

Ратманов всматривался в ее лицо так внимательно, точно она должна была сообщить ему что-то очень важное – не только для нее, но для него самого.

– Теперь я поняла, что должна выбирать. Да, у меня действительно не останется времени ни на что, кроме той работы, которую мне сейчас предлагают. Но вернее – меня не останется больше ни на что, вы понимаете? Я чувствую, что от меня потребуется такая самоотдача, какой я раньше просто не знала… И я должна решить: или я принимаю это предложение и не пишу диссертацию, или пишу – но тогда моя жизнь всегда будет идти так, как идет она сейчас.

– А ведь я даже не знаю, как идет она сейчас… – вдруг сказал Ратманов – сказал совсем не то, что ожидала Лера. – Ведь я ничего о вас не знаю, Лерочка. Ну, муж, мама, тема диссертации – и ведь это все.

– Но… Я не понимаю, Георгий Александрович, – выговорила Лера, глядя на Ратманова с нескрываемым удивлением. – Что же еще я могу вам сказать о себе?

– Да, извините, моя дорогая. Действительно, что это я любопытствую! Я просто не смог объяснить, что имею в виду… Знаете, вы всегда казались мне барометром, Лера, – понятно мое странное сравнение? Еще тогда, на первом курсе, когда греческую мифологию мне отвечали, помните? Я даже обрадовался тогда, слушая вас. Вот, думаю, если такая живая, такая искрометная девушка говорит об этих греках с таким искренним воодушевлением – значит, не мертвой материей мы все здесь занимаемся. И сейчас мне кажется, что я понимаю, о чем вы хотите мне сказать. Вы чувствуете, что из всего этого ушла жизнь, – так, Лера? Вы перестали чувствовать биенье жизни в том, чем занимались до сих пор?

Он смотрел на нее с таким тревожным ожиданием, что Лера невольно отвела глаза.

– Я не знаю, Георгий Александрович, – произнесла она наконец. – То есть – я не знаю, действительно ли ушла из всего этого жизнь, или это только для меня так… Нет, знаю! – вдруг сказала она решительно. – Для меня. Я перестала чувствовать прелесть застывших форм – кто это говорил мне об этом? Я не знаю, почему это случилось – время переменилось, что ли? Но мне тесно в застывших формах, мне хочется чего-то другого. Вы понимаете, я вдруг почувствовала, что сама могу что-то делать в этой жизни, как-то менять ее. Что сама могу действовать в ней, а не наблюдать за ее тихим течением. И это сильнее наркотика, я не могу от этого отказаться!.. Я говорю глупости, это совершенно непонятно, Георгий Александрович?

Лера действительно боялась, что говорит сбивчиво, непонятно. Ведь она собиралась сказать Ратманову совсем о другом, когда шла сюда, и вдруг… Она и сама не до конца понимала то, о чем говорила ему сейчас; слова рождались в те самые мгновения, когда она их произносила.

– Нет-нет, почему же непонятно? – покачал головой Ратманов. – Может быть, я все-таки не совсем примитивен эмоционально, правда? Но как вы все-таки думаете, это вот именно только для вас так? – снова спросил он.

И вдруг Лера поняла: да ведь он ищет у нее ответа на вопрос, который мучит его самого! Может быть, это он перестал чувствовать биенье жизни…

Словно подтверждая ее слова, Ратманов медленно произнес:

– Страшное время, Лерочка… Нет, не потому, что трудное, не потому, что нестабильное. Разрушительное время, понимаете? Как будто цунами проходит по всему, проверяя все на прочность, – наши души в первую очередь. Достаточно ли мы были честны во всем: в своих занятиях, пристрастиях, чувствах… И не у многих хватает мужества сказать: я занимался не своим делом, я любил не того человека, я притворялся перед самим собой.

– Но, Георгий Александрович… – Лера растерялась, слыша его слова. – Вы думаете, я притворялась перед собой, или…

«Или любила не того человека?» – вдруг захотелось ей спросить.

– Вы – ни в коем случае, – возразил Ратманов. – Вы-то как раз всегда казались мне честной, и у вас, по-моему, и сейчас хватает мужества таковою оставаться. Именно мужества, – повторил он. – Потому что, поверьте старику, изучать Тинторетто гораздо проще – даже сейчас, – чем бросаться в эти волны. А вы бросаетесь, вам дорого что-то едва уловимое и опасное, и вы многим готовы ради этого пожертвовать – ведь так?

– Да, – кивнула Лера.

Его слова не казались ей непонятными – наоборот, он говорил именно о том, что чувствовала она сама. Действительно, она «бросалась в эти волны» не из-за такого простого дела, как деньги. И это она почувствовала, как ни странно, в ту минуту, когда смотрела на фотографию отраженной Венеции.

Можно было и дальше ездить время от времени в Турцию, приторговывать на рынке, зарабатывая таким образом на жизнь. Ведь она в последнее время уже начала догадываться, как можно выкраивать время для библиотеки, для диссертации, – и собиралась это делать.

Но что делать тогда со своей изменившейся душой, с той струной, которая зазвенела в ней недавно и которую ничто не могло утолить?..

– Что ж, Лерочка, – вдруг улыбнулся Ратманов. – Помогай вам бог. Не могу сказать, чтобы историческая наука теряла в вашем лице нового Тарле… Вы не обижаетесь за мою старческую прямоту?

– Ну что вы, Георгий Александрович! – Лера почувствовала некоторое облегчение. – Я и сама понимаю, я же итальянцами моими так только начала заниматься… Из-за одного только детского впечатления, если честно. Какой уж там Тарле!

– Но мне безумно жаль вас терять, – продолжал Ратманов. – Как будто уходит лучшее, что во мне было… И самое живое. Вот какой, знаете ли, парадокс. Поэтому, Лера, я буду рад, если вы передумаете. Когда-нибудь, все равно когда. Я буду рад без объяснений, вы понимаете? Я вас помню, Лера, вы – одно из лучших воспоминаний моей университетской деятельности. Понимаете, моя неудавшаяся аспирантка?

Он снова улыбнулся, как будто не сетовал на ее неудачную карьеру, а поздравлял с каким-то важным успехом. И Лера улыбнулась ему в ответ – с благодарностью за то, что он понял ее сбивчивую речь, и понял все, что с нею происходило. Понял – и благословил.

Она шла на эту встречу с тяжелым сердцем, а уходила с ощущением такой легкости, какой давно уже не помнила в себе. Нет, она не перестала чувствовать перемены, произошедшие в ней. Но она вдруг поняла, что между Лерой нынешней и той, прежней Лерой, – нет пропасти. И воспоминания тут же нахлынули на нее…