Глава 8

В пятницу, 26 апреля, через одиннадцать дней после катастрофы, Уинфилды уехали из Нью-Йорка. Машина из «Ритц-Карлтона» доставила их на станцию, и шофер помог им зарегистрировать багаж. Они везли с собой только то, что купила Эдвина в Нью-Йорке, а игрушки и подарки были заранее отправлены багажом.

Итак, детям Кэт и Бертрама теперь ничего не оставалось, как ехать домой и начинать самостоятельную жизнь без родителей. Малыши не так тяжело переживали потерю, а вот Филип почувствовал, что он отвечает за всех, — для мальчика, которому нет еще семнадцати, это нелегкое бремя. Джордж тоже переменился. При Эдвине он не осмеливался озорничать, как раньше, не только потому, что она была строже мамы, но Джордж еще и жалел ее — ведь ей приходится столько возиться с малышами, кто-нибудь из них, казалось, постоянно сидел у нее на руках. Фанни часто плакала. Тедди надо было то и дело переодевать и носить на руках, а Алексис если не цеплялась за юбку Эдвины, то пряталась в каком-нибудь уголке за шторами. Чтобы со всем справиться, Эдвине, наверное, нужно было иметь десять рук, и Джордж старался поменьше шалить, чтобы не огорчать сестру.

Вообще оба мальчика вели себя идеально: помогли Эдвине устроить малышей и позаботились о багаже Они занимали два смежных купе, и после ночевок на матрасах на полу «Карпатии» это путешествие представлялось приятным и комфортабельным.

Когда поезд медленно тронулся, Эдвину охватило чувство облегчения. Они возвращаются в родные места, и больше ничего плохого с ними не случится, по крайней мере она надеется на это. Временами, когда она бывала ужасно занята с детьми, ей некогда было предаваться воспоминаниям. Но по ночам, лежа рядом с Фанни и Алексис, Эдвина думала только о Чарльзе, о его поцелуях, нежных словах и страстных объятиях… их последнем танце… о том, какой он был веселый в ту ночь на «Титанике». Он так любил ее и стал бы прекрасным мужем. Если бы ничего не случилось…

Эдвина мучила себя этими воспоминаниями и в поезде снова и снова повторяла под перестук колес: Чарльз… Чарльз… Чарльз, я люблю тебя… люблю тебя… люблю тебя… Хотелось кричать, когда ей мерещился его голос, зовущий ее.

Наконец она закрыла глаза, чтобы не видеть его лица, так ясно запечатлевшегося в памяти. Она знала, что никогда не забудет его, и завидовала родителям, оставшимся вместе до самого конца. Иногда она жалела, что не погибла вместе с Чарльзом, но, вспоминая о детях, Эдвина гнала подобные мысли прочь.

Все газеты были полны сообщениями о крушении «Титаника». Следствие подкомиссии сената еще продолжалось. Эдвина несколько раз присутствовала на заседаниях подкомиссии, хотя это вызывало болезненные воспоминания. Пока там пришли к выводу, что корабль затонул из-за трехсотфутовой пробоины в правом борту. Казалось бы, какое это теперь имеет значение, ведь выяснение причины трагедии не могло совершить невозможного и оживить погибших в ту страшную ночь. Эдвина слишком хорошо знала, что исправить ничего нельзя. Важно то, что люди были обречены на смерть, что шлюпок было в два раза меньше, чем нужно.

На заседании Эдвину спрашивали, как, по ее мнению, действовала команда и как вели себя люди в шлюпках. Всеобщее негодование вызвал факт, что даже матросы не знали своих обязанностей, когда спускали шлюпки, так как у них не было соответствующей подготовки. Самым же вопиющим было то, что шлюпки спускали на воду полупустыми, а потом в них отказывались подбирать тонущих людей из страха перевернуться. Это происшествие войдет в историю как трагедия гигантского масштаба.

Дача показаний совершенно измучила Эдвину, а главное, казалась ей бессмысленной. Людей, которых она любила, больше нет, и ничто не вернет их назад. А все разговоры на эту тему только усугубляли боль утраты. Еще тяжелее было читать в газетах, что тела трехсот двадцати восьми погибших найдены, но Эдвина уже знала, что среди них нет ни родителей, ни Чарльза.

Она получила трогательную телеграмму от Фицджеральдов из Лондона, которые выражали свое соболезнование и заверяли, что всегда будут считать ее своей дочерью. Почему-то Эдвина подумала о красивой фате, которую леди Фицджеральд должна была привезти в августе. Что с ней теперь? Кто ее наденет? Хотя какое ей теперь до этого дело? Она не должна думать о пустяках, убеждала себя Эдвина, и совершенно неважно, где эта фата.

Ночью, лежа без сна в купе, она глядела в окно, стараясь не думать обо всем этом. Перчатки Чарльза, которые он бросил ей в шлюпку, все еще лежали в чемодане, и она не могла на них смотреть — слишком больно. Но даже просто знать, что они здесь, было утешением.

Она еще не спала, когда в утреннем небе возникли очертания Скалистых гор, окрашенные нежными лучами утренней зари, и первый раз почти за две недели Эдвина почувствовала себя чуточку лучше. Она разбудила всех остальных и стала показывать им горные вершины.

— Мы уже дома? — спросила Фанни, широко раскрыв глаза.

Она не могла дождаться, когда же они приедут, и сто раз повторяла Эдвине, что никогда больше не уедет из дома, а первое, что она сделает, когда вернется, это испечет большой шоколадный торт, который часто готовила мама. Эдвина пообещала ей помочь. Джордж заявил, что не собирается идти в школу. Он пытался убедить Эдвину, что пережил слишком большое потрясение и должен отдохнуть дома, прежде чем приступать к занятиям. Эдвина, естественно, не собиралась ему потакать. А бедный Филип переживал из-за пропущенных занятий, ведь через год он должен ехать в Гарвард, как его отец. Вернее, должен был бы поехать, но теперь трудно что-то планировать. Возможно, думал про себя Филип, он даже не сможет ходить в колледж, но он чувствовал себя виноватым за такие мысли, ведь это мелочи по сравнению с тем, что они потеряли.

— Винни, — позвала Фанни. Это имя всегда смешило Эдвину.

— Да, Фрэнсис. — Эдвина еще не знала, как ей теперь держаться с детьми, и иногда пыталась выглядеть взрослой и строгой.

— Не называй меня так, пожалуйста. — Фанни укоризненно посмотрела на нее и потом спросила:

— А ты теперь будешь спать в маминой комнате?

Эдвина даже вздрогнула.

— Нет, не думаю. — Она не смогла бы спать в этой комнате. Там все папино и мамино, и она там чужая. — Я останусь в своей.

— Но разве ты теперь не наша мама? — озадаченно спросила Фанни, и Эдвина заметила, как Филип отвернулся к окну, чтобы скрыть слезы.

— Нет, — печально покачала головой Эдвина, — я все еще Винни, твоя старшая сестра. Фанни недоверчиво улыбнулась.

— А кто же будет нашей мамой?

Что же ей ответить? Как объяснить? Даже Джордж опустил глаза — слишком болезненная для всех тема.

— Мама навсегда останется нашей мамой. — Ничего другого она не могла придумать в ответ, и все ее поняли, кроме Фанни.

— Но ее же с нами нет. А ты сказала, что будешь о нас заботиться. — Фанни готова была заплакать, и Эдвина поспешила ее утешить:

— Конечно, я буду о вас заботиться. — Она посадила малышку на колени и взглянула на Алексис, которая съежилась в уголке и смотрела в пол, стараясь не слушать их разговора. — Я попробую делать все, как мама. Но она все равно останется нашей мамой, несмотря ни на что. Я никогда не смогу ее заменить, как бы я ни старалась. — Да она и не захотела бы занять мамино место.

— А-а, — закивала Фанни, наконец удовлетворенная ответом, и решила выяснить еще одну очень важную вещь:

— А ты будешь спать со мной рядом каждую ночь?

Эдвина только улыбнулась.

— Твоя кроватка сломается. Тебе не кажется, что я для нее великовата? — Фанни спала в красивой маленькой кроватке, которую папа сам сделал много лет назад для Эдвины. — Вот что я тебе скажу: ты можешь приходить ко мне в постель, когда захочешь. Согласна? — Эдвина увидела, что на нее печально смотрит Алексис: она каждый раз болезненно реагировала на слова о том, что мамы больше нет. — И ты тоже, Алексис, можешь иногда спать у меня.

— А я? — шутливо протянул Джордж, дернув за нос Фанни, и протянул Алексис леденец. Эдвина опять удивилась, как он изменился за две недели.

Чем ближе они подъезжали к Сан-Франциско, тем больше волновались. Очень тяжело входить в дом, где их никто не встретит. Они все думали об этом ночью в поезде, но никто не произнес ни слова.

Эдвина встала в шесть утра, не проспав и двух часов, умылась и надела одно из самых изящных черных платьев. Они должны приехать около восьми, за окнами уже проплывал знакомый пейзаж. Она подняла малышей и постучала в дверь соседнего купе, где спали Филип и Джордж.

В семь они уже завтракали в вагоне-ресторане. Мальчики с аппетитом уплетали все, что им предложили, а Алексис неохотно ковыряла яичницу, пока Эдвина помогала справиться с завтраком Фанни и Тедди.

Когда они вернулись в купе, помыли руки и привели себя в порядок, поезд медленно подъехал к станции. Эдвина проверила, как выглядят братья и сестры, поправила бантики у Фанни и Алексис. Она не знала, придут ли их встречать, но понимала, что они могут стать объектом внимания для любопытных и репортеров. Их фотографии наверняка попадут в папину газету. Эдвина глубоко вздохнула и посмотрела на детей. Ни слова не было сказано, но все ощущали острую боль оттого, что они опять дома. Они вернулись сильно изменившиеся, но по-прежнему близкие друг другу.