4
Джорджи Чейз не пропускала ни одного светского мероприятия, и ее считали довольно общительной. На деле же она по-прежнему любила проводить по нескольку часов в одиночестве по вечерам, хотя теперь это все реже удавалось ей в будние дни.
Замужество Пэтси означало, что Джорджи надо было подыскать другую компаньонку, чтобы вместе снимать квартиру, слишком большую для одного человека. Она с ужасом думала об этом.
Однажды вечером, когда Ян был на заседании палаты, Джорджи и Пэтси отправились вместе пообедать.
— Знаешь квартиру в цокольном этаже дома моих родителей? — спросила подругу Пэтси. — Там всего одна спальня. Так вот, через пару недель жилец, который снимал ее, возвращается во Францию. Почему бы тебе не переехать туда? Я никогда не смогла бы жить так близко к предкам, хотя там и есть отдельный вход. Но ты — другое дело.
Судья Фосетт и его жена (обоим было под пятьдесят) вели гораздо более упорядоченный образ жизни, чем Джорджи. Иногда Джорджи заходила к ним выпить или поесть, она могла случайно встретить кого-то из них около входа в дом, но большую часть времени каждый шел своим путем. Хотя Джорджи никогда не стремилась обрести семейное благополучие, после того, как развалилась семья ее родителей, ей нравилось жить рядом с Фосеттами.
Очень часто прямо с работы Джорджи отправлялась на литературную вечеринку, ужасную, как все литературные вечеринки, где один тщеславный писака выпендривался перед другим, а агенты и издатели демонстрировали свое довольно специфическое агрессивное обаяние. Она завела роман с преуспевающим литературным критиком, который не позволял своей женитьбе влиять на его свободу. Потом Джорджи решила разнообразить ассортимент преуспевающим политическим обозревателем. Он вел ежедневную колонку политических новостей в газете Бена Фронвелла «Бастион», и именно он привел Джорджи на вечеринку Бена на «Ореоле». Когда приятель Джорджи показал ей Хьюго Кэррола, который беседовал на палубе с министром внутренних дел, она твердо решила найти возможность познакомиться с Хьюго до конца вечера. Не то, что бы он был особенно привлекателен. Но он один имел связей больше, чем оба ее тогдашних любовника вместе взятых. Тот, с которым она оказалась на «Ореоле», считался заметной фигурой среди лондонских журналистов и политиков, но был совершенно неизвестен в Америке. Когда Джорджи обнаружила, что будет сидеть рядом с Хьюго Кэрролом за обедом, она почувствовала себя так, как будто нашла главную деталь разрезной головоломки. Теперь предстояло поставить эту деталь на место.
Представления Хьюго о хороших манерах предполагали, что он должен делить свое внимание за столом между двумя соседками. Но всякий раз, когда он разговаривал с женой министра обороны, он не переставал думать о девушке в лимонно-желтом платье, сидевшей с другой стороны. Ее заносчивая раскованность, тонкие черты лица и волосы, подстриженные как у японской куклы, делали ее неповторимой.
К концу обеда, когда Бен Фронвелл и его шестьдесят гостей опять оказались на пирсе, где их ждал «Ореол», Хьюго и Джорджи все еще оживленно беседовали друг с другом.
К ним подошел Бен Фронвелл. Вечеринка явно удалась, и хозяин был в приподнятом настроении.
— Хьюго, ты знаешь парня, который набирает обороты в оппозиционной партии? — спросил он.
Джорджи рассмеялась. Член парламента, которого Фронвелл представлял Хьюго, был Ян Лонсдейл, а рядом с ним стояла Пэтси. Она заговорщически подмигнула Джорджи. Подруги провели большую часть предобеденного времени, сплетничая за бокалом шампанского.
Ни Ян, ни Пэтси не были знакомы с Хьюго Кэрролом. Политик и журналист сразу углубились в беседу.
— Три недели мы читаем, что новый министр внутренних дел — первый после Господа Бога, — начал Ян. — И только в вашей колонке со всей глубиной показано, насколько он поверхностен.
Хьюго засмеялся.
— Министр как раз рассказывал мне сегодня перед обедом, что я чудовищно не понял его.
— Скорее — чудовищно его поняли, — сказал Ян.
— Я знаю.
Пэтси шепотом сказала Джорджи:
— Твой политический обозреватель вне себя. Я наткнулась на него минуту назад. Единственное, что он сказал: «Куда, черт возьми, занесло эту Джорджи?»
— Это хороший вопрос, — произнесла Джорджи, глядя на Хьюго, беседующего с Яном. — Задай мне его через несколько дней.
Потом Джорджи наконец нашел обозреватель из «Бастиона», и на палубу «Ореола» она поднялась вместе с ним. Только когда «Ореол» пришвартовался к пирсу Черринг-кросса, а пассажиры сгрудились у трапа в ожидании возможности сойти, Джорджи опять увидела Хьюго. Даже до того, как обернуться, Джорджи знала, что человек, к которому притиснула ее толпа, был не кто иной, как Хьюго Кэррол.
— Нас продолжают разлучать, — сказал он. — Придется что-то предпринять по этому поводу.
Если Хьюго и подозревал, что человек, стоящий по другую сторону Джорджи, мог быть ее любовником, он проигнорировал этот факт.
— Я позвоню вам в «Харперс».
На следующий день, каждый раз, когда в офисе звонил телефон, Джорджи поднимала трубку с надеждой. И каждый раз ее ждало разочарование.
Джорджи ни разу не пришло в голову, что можно самой позвонить Хьюго в бюро «Ньюс». Хотя больше половины ее знакомых женщин сами обхаживали мужчин, Джорджи себе этого не позволяла: она предпочитала не демонстрировать свою заинтересованность в развитии отношений.
— Пошел к черту, — начала повторять про себя Джорджи к концу рабочего дня, без особого успеха пытаясь применить на практике то, что она так часто проповедовала Пэтси.
Во время обеда с преуспевающим литературным критиком Джорджи была раздражительна. Тот факт, что у нее был с ним роман, несмотря на политического обозревателя из «Бастиона», еще не означал, что он может претендовать на особое отношение. Идея уложить ее в постель в этот вечер долго не обсуждалась.
— У меня месячные, — сообщила Джорджи тоном женщины, которая не собирается обсуждать, как следует вести себя в этот период.
Утром следующего дня, когда телефон зазвонил неизвестно уже в какой раз, Джорджи нетерпеливо схватила трубку. Секунду звонивший молчал, и Джорджи почувствовала, как кровь бросилась ей в лицо: она знала, что это был Хьюго.
— Это Хьюго Кэррол, — произнес спокойный голос на другом конце провода. — Мы встречались на вечеринке у Бена Фронвелла.
Джорджи рассмеялась.
— Да, действительно встречались.
— Я все не мог забыть, что вы сказали по поводу своей карьеры. Что когда-нибудь она будет такой же «грандиозной», как моя. Если в вашем расписании отведено время на «неграндиозные» мероприятия, может быть, мы могли бы вместе пообедать на следующей неделе?
В понедельник вечером Джорджи зашла из «Харперс» домой, чтобы переодеться. Застегивая молнию на лимонно-желтом платье, она улыбалась: это Хьюго попросил надеть его.
— Вы можете совершенно справедливо считать, — сказал он, — что это не мое дело, в чем вы одеты, но лимонно-желтый — мой любимый цвет.
Глядя на Хьюго через ресторанный столик, на котором мерцала свеча, Джорджи поняла, что Хьюго Кэррол становится интересен ей не только тем, что он может сделать для ее карьеры. Джорджи начинал интересовать сам Хьюго. Пока они разговаривали, Джорджи внимательно разглядывала его лицо — светло-голубые глаза, зачесанные назад темные волосы, чувственный рот, не подходивший к правильным чертам его лица. Когда он подливал кларет из бутылки, глаза Джорджи следили за его рукой. Это была красиво вылепленная рука уверенного в себе человека. Джорджи представила, как эта рука касается ее, и тут же почувствовала напряжение в низу живота.
Хьюго отвез Джорджи домой на такси, велев шоферу ехать сначала в Кенсингтон, а потом в Белгрейвз, где находилась его квартира. Пока водитель ждал, он проводил Джорджи до входа.
Когда через три дня они снова обедали вместе, на обратном путь Хьюго дал водителю только кенсингтонский адрес. Джорджи ничего не сказала, она лишь почувствовала, как все тело ее напряглось.
Как только Хьюго и Джорджи оказались в квартире, Хьюго протянул руку через плечо Джорджи, чтобы закрыть дверь, и застыл в таком положении, глядя в лицо девушки. Он протянул вторую руку и уперся обеими ладонями в дверь за спиной Джорджи. Затем он приблизил к ней свое лицо. После минутного колебания Джорджи откинула голову, и рот Хьюго впился в ее губы. Так они стояли довольно долго, и тела их не касались, пока губы изучали друг друга, пока наконец пространство между ними не стало казаться Джорджи огромным барьером. И с каждой секундой она все сильнее жаждала, чтобы этот барьер был сметен. Когда Хьюго наконец опустил руки и стал расстегивать блузку Джорджи, ее грудь была напряжена до боли. Она первый раз коснулась Хьюго лишь тогда, когда он уже закончил ее раздевать. После этого они уже не могли оторваться друг от друга ни на секунду, и так как холл был застлан ковром, они легли прямо там, где стояли, перед входной дверью. Ни один из них не сказал ни слова, тишину нарушал только звук их дыхания, перешедший в короткие хриплые вздохи. Затем Хьюго тихо вскрикнул, затем погромче, потом он опять начал целовать Джорджи в губы.
Только на третий совместно проведенный вечер Хьюго обнаружил, как заставить Джорджи испытать наивысшее наслаждение. У Джорджи были оргазмы с предыдущим любовником, и это рождало фантастическое чувство физического свершения и освобождения, но как только это заканчивалось, Джорджи ощущала то, что часто бывает у мужчин: закончилось физическое удовлетворение, а эмоциональной близости не было и нет. Как только они заканчивали заниматься любовью, Джорджи начинала думать о том, что ей надо сделать завтра. Вместо того чтобы лежать рядом, наслаждаясь заключительной лаской, Джорджи почти всегда тут же вскакивала и шла в ванную.
С Хьюго было по-другому. Первый раз в жизни Джорджи была влюблена целиком и полностью. Если до этого она могла завести одновременно две связи, теперь такая мысль казалась Джорджи отвратительной.
— Что действительно потрясающе, — сказала она однажды Пэтси, — это что у Хьюго есть абсолютно все, что мне надо. Я не поставлена на этот раз перед выбором между тем мужчиной, который ведет устраивающий меня образ жизни, и тем, который нравится мне сам по себе. У Хьюго есть и то, и другое.
Хьюго чувствовал по отношению к Джорджи Чейз примерно то же самое. Он был по натуре однолюбом, и все свое чувство отдал этой восхитительной девушке, чье нескрываемое честолюбие делало ее в глазах Хьюго только привлекательней. Он знал, что Джорджи мечтает о такой карьере, которая дала бы ей власть над людьми и над событиями. Хьюго был как раз тем человеком, который мог открыть для нее все двери на этом пути. Он был горд и счастлив это сделать, помочь Джорджи создать себе имя. Это будет союз, о котором можно только мечтать.
В феврале, как только Джорджи исполнилось двадцать четыре года, через восемь месяцев после встречи на «Ореоле», Хьюго и Джорджи поженились. На регистрации брака присутствовали только Пэтси и Ян Лонсдейл, судья Фосетт с женой, мать и отчим Джорджи. Прием для восьмидесяти друзей Джорджи и Хьюго давали в доме Фосеттов в Кенсингтоне.
— Джорджи, дорогая, — сказал судья Фосетт после того, как Пэтси изложила родителям просьбу своей подруги. — Это было бы для нас большим удовольствием — устроить твою свадьбу у нас. Но не заденет ли это твою мать?
— Они живут в Уимблдоне, — безо всякого выражения ответила Джорджи. — Это слишком далеко.
Половина гостей жили к югу от Темзы, и им было абсолютно все равно, ехать ли в Уимблдон или в Кенсингтон. Но судья и его жена с присущим им чувством такта приняли объяснение Джорджи. Хотя в своем письме к матери Джорджи миссис Фосетт сформулировала причину несколько иначе, спрашивая, не будет ли она возражать, если прием в честь бракосочетания ее дочери будет дан в доме Фосеттов в Кенсингтоне, «который по случаю находится так близко от отдела регистрации браков Кенсингтонской мэрии».
Весной, когда закончился срок службы Хьюго Кэррола в лондонском бюро «Ньюс», он был назначен главным политическим редактором газеты, и они с Джорджи полетели в Америку. Первую неделю Джорджи и Хьюго провели, бездельничая в коттедже с десятью спальнями с видом на Лонг-Айленд, который принадлежал сенатору — другу Хьюго.
— Ну, как тебе возвращение на родину? — спросил Хьюго жену, когда они плыли бок о бок к небольшому плоту, стоявшему на якоре в пятидесяти ярдах от берега.
— Ничего особенно волнующего, — ответила Джорджи. — Но водичка приятная. Не приходится вздрагивать каждый раз, когда в нее заходишь.
Джорджи никогда не понимала, почему британские пляжи окружены водой, которая промораживает тебя до кишок, несмотря на Гольфстрим, который, казалось, должен бы сделать воду потеплее.
— Погоди, вот скоро окунемся в суматоху будней, — сказал Хьюго, смеясь. — Уж тут не раз вздрогнешь.
До сих пор напряженная жизнь Нью-Йорка и Вашингтона существовала только в воображении Джорджи. Хьюго же как никто другой хорошо представлял себе, как — п-ф-ф — и исчезает эйфория, которая может охватить в коттедже богача с видом на Лонг-Айленд, когда окунаешься в выматывающий душу поединок Манхэттена с Капитолийским холмом.
Джорджи участила гребки и вырвалась вперед. Хьюго почувствовал, что движения мокрых рук Джорджи неожиданно вызвали в нем прилив желания. Он вспомнил, как вчера они средь бела дня вернулись на часок в спальню. Перейдя на медленный кроль, Хьюго восхищенно смотрел на жену, которая, добравшись до плота, грациозно взбиралась на него. Вода стекала с ее черных волос. «Как с крыльев птицы», — подумал Хьюго, опять прибавляя скорость. Когда он подплыл к плоту, он уже хорошо представлял себе, чего именно ему хочется.
— Нас видно из дома? — спросил Хьюго, вылезая из воды. Джорджи увидела, как его красиво вылепленные руки, доставлявшие ей столько удовольствия, потянулись к застежке купальника.
— И очень хорошо видно, — ответила она. — А это имеет значение?
— Да так, небольшое, — ответил Хьюго, с удивлением ловя себя на том, что, несмотря на то, что это шло вразрез с его воспитанием, получает явное удовольствие от мысли, что каждый, кому пришло бы в этот момент в голову взглянуть в телескоп, установленный на веранде коттеджа, мог наблюдать словно живое видео в круглой рамке, как они с Джорджи занимаются любовью. Полуулыбка промелькнула на лице Хьюго, и он расстегнул ее купальник.
