11
Почти всю зиму строительные леса загораживали от Нины западный портал собора.
Однажды февральским утром Нина, стоя на краю лужайки, заглянула в просвет арматуры, через которые виден был небольшой фрагмент колонны, увенчанной святыми и архангелами. Каменные фигуры по-прежнему стояли в своих нишах, но одни из них были сплошь покрыты известковой пылью, другие — все еще обмотаны пропитанными восстанавливающим раствором бинтами, мимо них то и дело проходили рабочие с инструментами и ведрами. Глядя на все это, Нина по-прежнему не могла себе представить, как можно восстановить отбитые носы и пальцы и оживить статуи.
Дул холодный ветер. Обхватив себя руками за плечи, Нина повернулась спиной к собору и медленно направилась через лужайку. Сначала она хотела зайти внутрь и полюбоваться внутренними арками и колоннами, но затем передумала. С самого Рождества она подсознательно избегала собора, он был связан для нее с Гордоном Рэнсомом. Прежде всего, она боялась встретить его там, боялась даже не самой встречи, а того, что Гордон может вообразить, будто она преследует его. К тому же Нина вообще предпочитала держаться подальше от мест, где они были вместе и которые тесно были связаны в воображении Нины с Гордоном. Нина очень скучала по нему и старалась пощадить свои чувства хотя бы таким образом.
Дойдя до другого края лужайки, Нина увидела женщину, сидящую на одной из скамеек. На ней был длинный макинтош из какого-то светлого легкого материала. Она ела сэндвич и смотрела на приближающуюся к ней Нину. Нина узнала Стеллу Роуз.
— Привет, — сказала Звездочка своим обычным ровным холодным голосом. — А мне передали по беспроволочному телеграфу, что ты уехала, вернулась в Лондон.
Нина замялась. Начиная с Рождества из всех своих графтонских знакомых она видела только Дженис и Ханну, и эти встречи были мимолетными. Не то чтобы женщины держались недружелюбно, но так же, как Нина избегала мест, связанных в ее сознании с Гордоном, точно также она предпочитала не встречаться с друзьями Гордона и Вики.
— Я действительно ездила ненадолго в Лондон, но теперь я снова в Графтоне. Ведь здесь теперь мой дом.
Почти три недели Нина прожила в доме Патрика, но ей слишком непереносима была мысль, что, уехав в свое время из Лондона, чтобы избежать постоянных воспоминаний об одном мужчине, она сбежала теперь из Графтона в Лондон по той же самой причине, но уже из-за другого. Патрик не скрывал своей озабоченности ее состоянием.
— Ты не можешь, — говорил он, — вечно порхать вот так туда-сюда, оставляя свои потери на старом месте, как вышедшее из моды пальто.
— Я знаю, — мрачно ответила Нина. — Ты считаешь, что я должна вернуться в Графтон, вновь встретиться лицом к лицу с собой и носить старое пальто, пока не изменится погода?
Патрик взял Нину за руку и положил ее голову себе на плечо.
— Ты ведь знаешь, что можешь оставаться у меня в доме, сколько пожелаешь.
Но в конце концов Нина вернулась домой — надо было работать, и ей необходима была ее мастерская.
Стелла смяла бумажку из-под сэндвича.
— Я бы предложила вам разделить со мной завтрак, но — увы — это все, что от него осталось. Можем зайти в бистро выпить по чашечке кофе, если, конечно, хотите. Лично я абсолютно свободна. Как это всегда бывает в середине семестра.
Предложение было неожиданным, но Нине было приятно его услышать.
— Да, с удовольствием, — сказала она. — Пойдемте.
Стелла встала, отряхнула с одежды крошки от сэндвича, на которые тут же накинулись голуби, и обе женщины направились в сторону собора.
— Где вы преподаете? — спросила Нина. Она много раз встречала Стеллу, но всегда на обедах, вечеринках и других сборищах графтонских парочек.
— Уильямфорд. Современные языки.
Уильямфорд был большой средней школой смешанного типа, которую открыли уже после отъезда Нины из Графтона, слив школу для девочек, где она училась, со школой для мальчиков, в которой учился Эндрю Фрост.
— Я ходила в Школу Декана, — сказала Нина.
— Правда? — удивилась Стелла. — Ах, да, припоминаю, Эндрю Фрост что-то говорил об этом. Мы учимся в старых зданиях, хотя они, конечно, очень неудобные.
Нина вспомнила классные комнаты, отделанные под красный кирпич с высокими окнами, через которые вползал зимой влажный туман, а летом нещадно палило солнце, старые парты и доски, радиаторы, окрашенные в зеленый цвет.
— Наверное, сейчас там все по-другому, — сказала она вслух.
— Да что вы! Почти все то же. А кто преподавал у вас французский?
— Мистер Дженкинс. Ковин Дженкинс, так его, кажется, звали.
На Нину снова нахлынули воспоминания. Мистер Дженкинс был неуклюжим, нелюбимым в школе учителем с неудавшейся личной жизнью, о которой шептались тайком за его спиной.
— Он ушел на пенсию в прошлом году, — сказала Стелла. — Я стала вместо него заведующей отделением.
Стелла как будто завязала какой-то узелок, связывающий сегодняшнюю жизнь Нины в Графтоне со знакомыми до боли образами детства. Она не вспоминала о мистере Дженкинсе лет пятнадцать, но теперь как будто наяву слышала его тонкий, скрипучий голосок, с идеально правильным произношением декламирующий Мольера, и видела красные крылья его носа и допотопный плисовый пиджак, которые одевал он каждое утро, прежде чем предстать перед недружелюбной аудиторией.
— Достаточно услышать его имя, чтобы вновь почувствовать себя семнадцатилетней.
Стелла пожала плечами.
— Я и так почти все время чувствую себя семнадцатилетней. Когда дети начинают носиться по коридору, если бы вы знали, какого труда стоит мне не побежать вместе с ними, а начать их отчитывать.
Нина рассмеялась.
— Вы совсем не похожи на мистера Дженкинса. Наверное, дети любят вас.
— Большинство, — сухо, в своей обычной манере ответила Стелла.
Женщины обошли собор и подошли к кафе. Одна часть кафе была одновременно книжным магазином и небольшой чайной. Нина и Стелла прошли мимо полок с книгами по истории и архитектуре собора, стендов с чайными скатертями и еженедельниками с картинками на обложках. Они остановились перед буфетной стойкой, на которой стояли блюда с салатами, сэндвичами и пирожными, а также овсяным печеньем и другими сладостями. В стороне стояли широкие столы со скамейками. Почти все они были заняты женщинами, сидевшими по двое, по трое, жующими салат и мирно беседующими.
Стелла окинула их пренебрежительным взглядом.
— Может, лучше было пойти в «Игл» и выпить в мужской компании?
— Да нет, здесь очень хорошо, — быстро сказала Нина.
Они взяли кофе и направились к свободному столику, неся высокие керамические кружки. Стелла села, повесив пальто на спинку стула. Она зажгла сигарету и стала смотреть на тисовое дерево, которое росло в небольшом зимнем садике посреди кафе. Нина незаметно изучала ее лицо. У Стеллы были высокие скулы и довольно большой рот, волосы она носила зачесанными за уши. Стелла не красилась, у нее была красивая чистая кожа. Она не была красивой, но высокий рост и томные неторопливые движения делали ее, безусловно, интересной.
Через несколько секунд Стелла тоже взглянула на Нину. Она подняла свою кружку с кофе и сделала жест, как будто хочет чокнуться с Ниной.
— Добро пожаловать домой, — сказала она. — Я рада, что вы нас не бросили.
Нину приятно удивили ее слова. И она неосторожно произнесла:
— А что все говорили обо мне?
Брови Стеллы поползли вверх.
— Все? Я не знаю, что говорили все. Ни в центральной прессе, ни даже в «Графтон эдветайзер» я не нашла отчетов о вашем романе. Вы ведь это имеете в виду?
Нина почувствовала, что краснеет. Ее раздражало саркастическое замечание Стеллы, и в то же время она не могла не признать, что заслужила такой ответ, задав дурацкий вопрос. Живя в одиночестве, она слишком зациклилась на своих проблемах.
— Не только это. Я хотела знать реакцию графтонского общества на мое неожиданное и не очень приятное вторжение в вашу жизнь.
Стелла улыбнулась.
— Я в общем, так и подумала с самого начала, что вы имели в виду именно это. Но было ли ваше вторжение действительно неприятным?
— В том смысле, что я причинила боль…
— А, — Стелла насыпала в кофе сахар и принялась методично размешивать его. Наступила тишина, затем Стелла тихо сказала:
— Я всегда думала, что если я решу завести роман с чужим мужем, то это будет именно Гордон.
Нина подумала, что их беседа развивается что-то уж чересчур быстро, или же от нее просто ускользают какие-то важные моменты, связывающие воедино разные темы. Она неуверенно произнесла:
— Я не знала этого. Я все время натыкаюсь на историю… вашу общую историю, которая тянется за каждым из вас и за всеми вместе. Помнишь, когда вы пили этот тост, на обеде у Дженис? Вы пили не просто за дружбу, а за любящих друзей. На меня произвело это тогда огромное впечатление — и сам тост, и вы все — такие счастливые и веселые, и то, как вы прекрасно ладите друг с другом.
Стелла пожала плечами, очевидно, это был характерный для нее жест.
— Я всегда впадаю в романтическое настроение после двух бокалов вина. За мной и Гордоном Рэнсомом не тянется никакая история. К великому моему сожалению.
Нина вспомнила вдруг, что в тот вечер, когда она беседовала в гостях у Дженис с Дарси Клеггом, она одновременно потихоньку наблюдала за Стеллой и Гордоном, мирно беседующими в углу. И ей показалось тогда, будто бы Стелла плачет.
Стелла погасила одну сигарету и немедленно зажгла вторую. Уже перевалило за два часа, и женщины, допив и доев, начинали потихоньку расходиться по своим офисам и магазинам. Девушка в зеленом переднике собирала на поднос чашки и тарелки.
— Как это было с Гордоном? — спросила вдруг Стелла.
Нина подняла голову, и взгляды двух женщин встретились. После такого вопроса неудивительно было бы почувствовать в этой женщине своего врага, но прямота Стеллы и безыскусная простота ее манер импонировали Нине. Из ее вопроса следовало, что ей очень-очень хотелось знать то, о чем она спросила, и Стелла надеялась, что Нина способна понять почему.
И Нина, не размышляя не секунды, ответила также просто:
— Думаю, самое главное в нем было то, что он отдавался сексу целиком и полностью. Он предлагал себя с таким энтузиазмом, что это было не только эротично, но и трогательно. Он всегда шел прямо к цели. Не то что бы у него не было воображения, но поэтичным Гордона ни в коем случае не назовешь. Он употреблял запросто такие слова, как «член», «трахаешься», но делал это так, что вызывал и во мне желание говорить и делать такое, чего я раньше не могла себе даже представить. Я чувствовала себя так, словно сорвалась с цепи. — Через несколько секунд Нина мягко добавила. — Думаю, это был самый замечательный любовник в моей жизни.
Возможность поговорить о Гордоне после того, как два месяца Нина запрещала себе даже думать, да что там думать, даже вспоминать о нем, была как бы неожиданным подарком.
Стелла кивнула головой и грустно произнесла:
— Да. Я так себе это и представляла.
Нина почувствовала, что способна сейчас выплеснуть на этот деревянный стол самые сокровенные детали своего романа.
Женщины опять посмотрели друг на друга.
Между ними установилась какая-то незримая связь, которая, как осознали обе они в одно мгновение, не имела никакого отношения к Гордону.
Момент этот длился довольно долго, Нина слышала, как официантка вытирала столовые приборы, пристально глядя на собственную руку, лежавшую на столе.
Стелла дотронулась кончиками пальцев до руки Нины.
— Мне жаль тебя. Должно быть, это было больно.
— Да, это было больно. Это больно и сейчас. Но я это заслужила. Надо было подумать об этом заранее.
— Никто никогда и ничего не знает заранее. — Стелла убрала руку. — Будто бы всем нам вечно семнадцать.
Кафе, столы, чашки — все постепенно приобретало свои прежние очертания.
— Больше всего я мучаюсь из-за того, что пострадала Вики, — сказала Нина.
— Ты это серьезно? Ты думаешь Вики так уж безгрешна?
Стелла не стала дожидаться, пока Нина ответит. Она окинула взглядом почти опустившее уже кафе и поплотнее запахнулась в свой макинтош, как будто желая отгородиться от всего этого.
— Погуляем где-нибудь?
Нина собиралась проработать весь день, но теперь она готова была переменить свои планы. Вернувшись в Графтон, Нина возобновила свои одинокие прогулки, но теперь она гораздо болезненнее воспринимала свое одиночество. Но сегодня вдруг появилась Стелла…
К тому же, Нина хотела продолжить их разговор, интересно было, куда он их заведет. Неожиданная близость, так быстро возникшая между ними, заставила Нину понять, насколько сильно нуждалась она в подруге. Ей казалось, что и Стелле необходимо то же самое.
Они пересекли лужайку и направились в сторону, противоположную Аллее Декана. Стелла шла быстро, высоко подняв голову и засунув руки в карманы.
Они прошли по Саутгейт, лучшей улице Графтона. Ее украшали в основном фасады магазинов, расположившихся в зданиях восемнадцатого века, среди которых был и «Ля Кутюр» Ханны Клегг. На Саутгейт не было движения. С каждой стороны посреди улицы стояли две черные бетонные тумбы, вдоль тротуаров городской совет решил установить красочные зеленые с золотом мусорные баки, а на декоративных фонарях, выполненных в викторианском стиле, висели корзинки с цветами. Зимой в корзинах красовались традиционные анютины глазки и плющ, но листья давно завяли от ветра и недостатка влаги.
Нина и Стелла шли по середине мощеной улицы. Нина, как всегда, наблюдала за хозяйками, с пластиковыми сумками направляющимися за покупками. Все они выглядели весьма респектабельно, даже самые молодые. Одеты они были так, как будто все их костюмы смоделировали в одном и том же отделе муниципалитета, отвечающем за то, чтобы магазины на Саутгейт посещали только безукоризненно одетые покупатели. У всех пешеходов был такой вид, словно они не потерпят никаких отклонений от установленного ритуала. Эта самодовольная солидность Графтона иногда ободряла Нину, иногда же, наоборот, действовала ей на нервы.
Стелла рассмеялась.
— Над чем ты смеешься? — спросила Нина.
— Как здесь все прилизано. Прилизанная жизнь. Ведь ты, по-моему, думала сейчас об этом, разве нет?
Они ступили на Бридж-стрит, где машины ехали прямо по пластиковому мусору, валявшемуся перед закусочной «Мак-Дональдс».
— Да, что-то в этом роде, — подтвердила Нина.
— Графтон безукоризненно вылизан. И в социальном, и в эмоциональном смысле. Боль и страсть стараются держать там, где их не видно, особенно такие люди, как мы. Над этим можно зубоскалить сколько угодно, но по-настоящему мне это нравится. Помогает сохранять чувство собственного достоинства.
Нина вспомнила, как Дарси Клегг пытался втянуть ее в своеобразный заговор, распространяясь о преимуществах жизни в большом городе.
— С чего вы взяли, что я собираюсь зубоскалить по этому поводу? Я ведь переехала сюда жить, значит, и мне должно это нравиться.
Нина опять думала о супружеских парах, которые казались ей такими счастливыми, такими неуязвимыми в своих домах и о тех противоречивых отношениях в их компании, о которых она знала теперь. И тут же ей пришли на ум фигуры на западном портале собора, на которых века оставили свои следы, но ведь все-таки они выжили.
— Да нет, я не имела в виду вас, — сказала Стелла.
Они шли прямо к реке. Впереди уже виднелся старый мост и полоска воды. На дальнем берегу были игровые площадки и красные кирпичные здания Школы Декана, которые были теперь частью Уильямфорда.
— А что вы имели в виду, когда спросили меня, действительно ли я считаю Вики Рэнсом безгрешной?
Стелла взглянула на Нину через плечо. Взгляд этот был одновременно изучающим, смеющимся и немного злым.
— Только то, что сказала.
— О! Так я, стало быть, не виновата в том, что ее муж завел со мной роман, да еще какой роман, пока она с помощью кесарева сечения рожала ему ребенка?
Нина увидела, как сжались губы Стеллы, это выдало ее и заставило Нину задуматься над тем, как долго Стелла любила Гордона. Неудивительно, что Звездочка любит Графтон именно за его бессердечное достоинство. Она и сама обладала тем же качеством — умением подавить свою боль и смирить свою страсть.
— Нет, я не считаю, что Вики в чем-то виновата, — сказала Нина гораздо резче, чем ей хотелось бы.
— Ведь вы же прекрасно понимаете, что я совсем не это имела в виду.
Нина поняла наконец, на что именно намекает Стелла.
— Да, конечно, — сказала она. — И кто он в таком случае?
Стелла ободряюще кивнула ей, как кивают ученику, тугодуму, который понял наконец-то, что ему пытаются втолковать.
— Дарси, — сказала она.
Женщины дошли до поворота дороги. Дальше она шла параллельно реке. Железные перила отделяли дорогу от прибрежной полосы, заросшей ивами. Река не замерзла — то тут, то там то и дело вскипали барашки желтоватой пены.
— Откуда вы знаете? — почти автоматически поинтересовалась Нина.
— Слухи, — ответила Стелла. — Маленькие городки, типа Графтона, не умеют подолгу хранить свои секреты. Как вы уже убедились недавно.
— Да уж, убедилась.
Они перешли через мост, миновав таким образом границу Графтона и, поняв вдруг разом, что город остается позади, обернулись, чтобы посмотреть на него. Башенки собора, поднимавшиеся высоко над крышами домов, выглядели довольно мрачно на фоне чернеющего неба.
— А Ханна знает? — спросила Нина.
— Думаю, да. И наверняка это не пройдет ему бесследно. Возможно, Ханна не прочла за всю жизнь ни одной книги и считает, что Апдайк — это лыжный курорт, но все же она безусловно не дура. И Дарси пляшет все эти годы под ее дудку, хотя старому позеру наверняка кажется, что все наоборот.
— А Гордон?
— Вот он, кажется, не в курсе.
Нина облокотилась на каменный столбик моста, переваривая полученную только что информацию.
Трогая пальцами камень, Нина вспомнила вдруг, что именно на этом самом месте поцеловалась в первый раз в жизни. На столбике висел декоративный фонарь, один из четырех, которые установил муниципалитет Графтона в память о коронации, и когда молодой человек обнял ее и стал искать губами ее рот, Нина испугалась того, что их хорошо видно отовсюду при ярком освещении. И еще Нина боялась, что он сотрет губами слой помады, который она так тщательно накладывала сегодня перед зеркалом в школьной раздевалке. Они возвращались с рождественской вечеринки в Уильямфорд-холле, это Нина хорошо помнила, а вот про молодого человека она не могла припомнить никаких подробностей, кроме его имени и исходившего от него запаха зубного эликсира.
На Нину нахлынуло все разом: печальная мысль, что с того рождественского вечера прошло уже больше двадцати лет, а в Графтоне ничего так и не изменилось, и потрясение от услышанных от Стеллы Роуз новостей. Она издала нервный сдавленный смешок.
На лице Стеллы отразились одна за другой сначала насмешка, затем злость, затем появилось какое-то хищное выражение. Стелла тоже рассмеялась.
— Все это довольно забавно, — сказала Нина.
— Вы правы. Это забавно настолько, что причиняет боль.
Обе женщины откинулись на каменный парапет, не обращая внимания на проезжающий транспорт и не в силах совладать с сотрясавшим обеих истерическим хохотом. Затем, перестав смеяться, они, как по команде, повернулись спиной к Графтону и отправились дальше по дороге, вполне довольные обществом друг друга.
— Не знаю, почему я пошла именно сюда, — сказала Стелла. — Скорее всего сила привычки.
Они подошли к воротам школы. Ворота были заперты, но за ними орудовал метлой пожилой дворник, сметая в одну кучу намокшие осенние листья.
— Здравствуйте, Тед, — окликнула его Стелла.
— Добрый день, миссис Роуз. Что, тянет сюда даже во время каникул?
Нина стояла, вцепившись в перила, и с волнением оглядывала знакомый двор. Живой изгороди вокруг него уже не было. Вроде бы она состояла из тополей. На месте фермы по другую сторону школы стоял теперь большой современный дом. В голове опять зашевелились обрывки воспоминаний.
— Миссис Корт училась когда-то в этой школе, Тед. Можно нам зайти внутрь, чтобы она могла здесь все осмотреть?
Нине действительно очень хотелось этого, но она не успела пока сформулировать свои желания даже про себя, так что теперь она в изумлении уставилась на Стеллу.
— Не могу впустить вас в помещение, миссис Роуз, — сказал Тед. — Штраф за это превысил бы мое месячное жалование. Но ворота, если хотите, открою. Сможете побродить вокруг.
Нина и Стелла подошли к красному кирпичному зданию. Нина прильнула к первому же окну, отгородившись от света ладонями, чтобы видно было то, что находилось за стеклом. Увидев ряды парт и доску, Нина опять немедленно почувствовала себя школьницей, которой была тогда-то, полной мечтаний и иллюзий и с большой неохотой выкраивавшей время для уроков. Вот она сидит за одной из этих парт, склонившись над каким-то упражнением.
Учебники, которыми они пользовались, были в жестких серых обложках, и Нина все их изрисовала черной ручкой, изображая странные причудливые фигуры, в которые потом врисовывала другие, поменьше, и еще поменьше, как будто хотела в этих мозаичных картинках спрятать все соблазны и смущение девочки-подростка.
— Здесь теперь все по-другому, — сказала она Стелле. — Мебель, отделка — все. И все равно как бы то же самое. Вот здесь, например, в мое время тоже был кабинет географии.
В кабинете географии всегда пахло мелом и пылью, лежащей на радиаторе, как, впрочем, и во всех остальных классах, но здесь к традиционным школьным запахам примешивался еще запах висевших на стенках огромных масляных холстов, на которых были изображены карты. В комнате всегда было душновато, настолько, что в жаркие дни здесь всех одолевала сонливость.
Обрывки воспоминаний соединились теперь в тонкую цепочку. Воспоминания причиняли легкую боль, потому что та жизнь, к которой они имели отношение, давно была в прошлом, но, вспоминая о ней, Нина неожиданно почувствовала, что ее место именно здесь, в Графтоне, а не в каком-либо другом месте из тех, в которых она жила, даже вместе с Ричардом. Нина поняла, что не зря вернулась сюда, поддавшись первому порыву, хотя Графтон теперь и другой, не такой, как в детстве — новые машины, новые дома, новые люди с новыми проблемами.
— Я всегда считала, что внутренняя сущность любого места никогда не меняется, — прервала ее мысли Стелла. — Потому что все зависит от пластов времени и событий, происходивших здесь, а вовсе не от цвета стен и стиля мебели.
— Не знаю, выдержит ли ваша теория критику, но мне понятно, о чем вы. И все это приятно осознавать, не так ли?
Стелла и Нина двинулись дальше вдоль здания, заглядывая по очереди во все окна.
Теперь Нина вспоминала выложенные кафелем коридоры, выкрашенные темно-зеленой краской раздевалки, колонны и арки, эхо голосов, и все это так отчетливо, как будто только вчера видела школу последний раз. Нина почувствовала, что школа как бы связывает их со Стеллой Роуз: ведь они обе, хотя и в разное время, прошли по одним и тем же коридорам, побывали в одних и тех же комнатах. Когда они вернулись опять к воротам, Нина взяла Стеллу под руку и зашагала с ней в ногу.
— Достаточно? — спросила Стелла.
— Да. Мне было очень приятно опять увидеть это все. Спасибо.
— Как видите, это было несложно организовать.
Тед выпустил их, и женщины вновь оказались на дороге перед запертыми воротами. Уже темнело, когда они вновь подошли к мосту. Над крышами домов и вокруг каминных труб висела едва заметная глазу зеленоватая дымка.
Нина смотрела прямо вперед, пытаясь соединить в сознании знакомые очертания Графтона с незнакомым ощущением тепла руки Стеллы. Ей пришло вдруг в голову, что со дня смерти Ричарда она никогда еще не чувствовала себя настолько уверенной в себе. Не счастливой, не спокойной, а именно уверенной в себе.
Как будто бы услышав про себя мысли Нины, а может, просто потому, что возвращение в Графтон напомнило о населявших его супружеских парах, Стелла вдруг спросила:
— Вы с мужем были счастливы?
— Да, очень.
— Расскажи, как это было.
Точно также Стелла спрашивала ее о Гордоне. Нина неожиданно со смущением почувствовала, как сильно нуждается она в обществе Стеллы Роуз, так сильно, что ей захотелось остановиться, обнять Стеллу, утешить ее. Но Нина просто крепче прижала к себе руку Стеллы.
— А что я могу рассказывать? Удачный во всех отношения брак. Дружба, сотрудничество, те же радости и те же сложности, что и у других.
Теперь они шли по мосту, как раз посредине между двумя парами декоративных фонарей.
Стелла кивнула, пристально глядя через парапет в воду.
— Никто из нас не может заглянуть внутрь чужих браков, не так ли? — сказала она. — Наш собственный брак всегда кажется ясным и понятным, а чужие — непостижимой тайной.
— Да, — сказала Нина, понимая, что все так и есть. Они медленно приближались к городу.
Когда женщины дошли до дома Нины, та пригласила Стеллу зайти, но она покачала головой.
— Мне надо идти. Но, может быть, встретимся еще как-нибудь?
Вопрос нисколько не показался Нине странным.
— Конечно, обязательно, — поспешно согласилась она.
— Что ж, тогда я позвоню тебе.
Стелла шагнула вперед, и женщины обнялись. Потом Стелла быстрыми шагами направилась через лужайку, так быстро, что ее желтый шарф, казалось, летел по воздуху.
Как только закончился снегопад, все приехавшие в Мерибел, немедленно залезли в комбинезоны и отправились кататься.
Детей отдали в лыжную школу, а Фросты вместе с Дарси Клеггом и Марсель Уикхем каждый день отправлялись на покорение какой-нибудь новой вершины. Когда лыжники возвращались вечером, под глазами их были белые круги от солнцезащитных очков на фоне побагровевших от зимнего загара лиц. Все садились за стол и обсуждали, как далеко и как высоко они сегодня забрались и как завтра они заберутся еще дальше и еще выше.
Никогда раньше во время каникул, которые графтонцы проводили вместе более или менее в постоянном составе, вся компания не была так поглощена лыжами. Ланчи тогда были более долгими, и они все любили посидеть поболтать на солнышке. Но в этом году, после того, что произошло в первый вечер, все стали как бы стесняться друг друга, хотя Эндрю и Дженис со свойственной им жизнерадостностью настойчиво делали вид, что ничего не произошло. Марсель была довольно спокойна, только иногда срывалась на детей, а Дарси вообще раздражался по любому поводу. Чтобы избавиться от возникшей неловкости между ними, все четверо по многу часов катались на лыжах, а вечером обсуждали свои результаты.
С молчаливого согласия родителей дети вставали довольно поздно и, наигравшись на воздухе, накатавшись до полного изнеможения на лыжах, ложились довольно рано. С угрожающей атмосферой первого вечера так или иначе удалось справиться.
Майкл и Ханна остались как бы за бортом основной компании, потому что не умели кататься так же хорошо, как остальные. Каждый день они брали уроки у частного тренера, долговязого француза, по имени Тьери, который курил на подъемнике «Мальборо» и не снимал темных очков, даже когда заходил в кафе или ресторанчик.
Майкл поймал себя на том, что с нетерпением ждет каждое утро моментов, когда Ханна спустится вниз в своем серебристом костюме, и они будут вместе ждать перед шале Тьери, который обычно съезжал к ним, картинно выписывая повороты. Ханна подшучивала над их занятиями, и хотя Тьери открыто флиртовал с ней, Ханна предпочитала разделять с Майклом триумф их общих побед и вместе с ним подшучивать над неудачами. Майкл чувствовал себя польщенным, он, казалось, таял в лучах улыбки этой яркой шикарной женщины. Он даже стал более гибким и ловким. Колени стали гнуться лучше, и к своему собственному удивлению, Майкл выписывал такие аккуратные и уверенные повороты, которые и не снились ему раньше.
Они вдвоем завтракали вместе с детьми, которые тоже учились кататься, и Майклу нравилось, как непринужденно общается с ними Ханна. Она заказывала детям еду и лимонад, помогала им найти недостающие детали лыжного снаряжения, выводила на дневные занятия. И не делала из всего этого проблемы, как Марсель в таких случаях.
— Знаешь, мне даже начинает нравиться завтракать с этими дурацкими детьми, — сказал как-то Майкл, когда они с Ханной стояли в очереди на подъемник. Тьери стоял чуть дальше, оживленно болтая с какой-то смазливенькой девицей. Лицо Ханны обрамлял серебристый мех капюшона. Она мазала губы каким-то специальным кремом, но прервала это занятие, чтобы одарить Майкла благодарной улыбкой.
— А почему бы и нет, — ответила Ханна. — Они такие забавные, не правда ли?
Зачерпнув указательным пальцем немного крема, Ханна коснулась губ Майкла, который был в этот момент занят своими лыжами, и начала втирать его. Лицо Ханны было при этом серьезным и сосредоточенным. Майкл видел, как раньше она с точно таким же выражением лица мазала губы Фредди.
Майклу захотелось поцеловать Ханну, но он лишь переложил лыжные палки в одну руку и неловко обнял ее. Мимо проплывали кабинки с лыжниками. Ханна убрала крем и аккуратно застегнула карман. Она взяла палки в обе руки, готовясь к подъему. Майкл неохотно убрал руку.
Майкл не признавался в этом даже самому себе, но он нехорошо чувствовал себя на подъемнике. Его слегка подташнивало, когда он смотрел вниз, и всегда вздыхал с облегчение, когда кабинка въезжала на специальные рельсы на самом верху и останавливалась.
Кабинки подъемника были рассчитаны на трех человек, но сейчас, оглядевшись, Майкл увидел, что перед ними стоят две группы по три человека, а рядом с Ханной никого нет. «Как хорошо, что мы будем вдвоем», — думал Майкл, стоя у барьера, а затем проходя в ворота. Теперь они с Ханной стояли плечом к плечу, готовясь впрыгнуть на подъезжающее кресло. Но тут сзади послышался смех и какая-то возня, и кто-то торопливо протиснулся через третьи воротца, которые уже начала закрываться. Лыжник скользнул в кабинку, чуть не упав и выведя все сооружение из равновесия.
— Осторожно, — предупредила Ханна. Голос ее звучал довольно резко. Снова послышался смех и французская речь.
Наконец все трое удобно устроились в кресле, и оно так быстро рванулось вверх, что Майкл еще успел опустить перекладину. Ему далось поставить ноги в лыжах на специальные подставки и, посмотрев в сторону Ханны, Майкл обнаружил, что она тоже приняла наконец правильное положение. Они медленно поднимались над крутым горным склоном. Кресло слегка вздрогнуло, когда они миновали место, где соединялись друг с другом механизмы подъемника. Кресло угрожающе накренилось, и, перегнувшись через Ханну, Майкл увидел, что третий лыжник, который оказался женщиной, пытается переместить ноги вперед. До этого она сидела боком. Девушка упала боком на сиденье, а ноги беспомощно болтались в воздухе. Майкл увидел ее испуганное лицо. Это была девчушка лет четырнадцати в красном с черным лыжном костюме.
— Сиди спокойно! — закричала Ханна, но красные с черным ноги продолжали молотить по воздуху. Лыжи ее казались очень длинными и тяжелыми.
— О, Господи! — услышал Майкл свой собственный голос.
— Она сейчас выпадет! — пронзительно визжала Ханна. Кресло продолжало раскачиваться. Казалось, что какая-то невидимая жесткая рука тянет девушку к себе. Она хваталась одной рукой за Ханну, истошно вопя. Ханна попыталась схватить юную француженку, при этом из рук ее выпали палки, а кресло подпрыгнуло на тросе, и со всех сторон раздались возмущенные голоса. С ужасающим воплем девушка выпустила из руки куртку Ханны, и теперь та судорожно пыталась поймать ее запястье. Было какое-то короткое мгновение, когда девушка быстро съехала вниз, а после этого механизм, крепивший их кресла к тросу, резко тряхнуло, Майкла кинуло назад, он прикусил язык и на несколько секунд ослеп от боли. Когда он вновь обрел способность видеть и слышать, то увидел, что девушка все-таки выпала, но зацепилась капюшоном за подставку для лыж. Теперь она болталась над пропастью, подвешенная за воротник. Тело ее мерно раскачивалось взад и вперед. Подъемник остановили. Ханна тянулась к девушке, рискуя каждую секунду выпасть сама. Майкл почувствовал, что задыхается. Во рту все еще был вкус крови. Почти бессознательным движением Майкл схватил Ханну за руку, а земля, видневшаяся в сорока футах внизу, казалось, стала стремительно надвигаться на него.
— Не надо, — еле выдавил он, обращаясь к Ханне. — Ты выпадешь. Сиди спокойно.
— Но я же должна ей помочь, — прошипела Ханна, отбрасывая его руку. Сквозь охватившее его чувство страха, Майкл почувствовал восхищение мужеством Ханны. Майкл посмотрел вверх, чтобы не видеть тот ужас, который творился у него под ногами. В каждой кабинке торчало по три неестественно бледных лица — застывшие маски, — с ужасом глядящих в их сторону. В кресле прямо над ним сидели четверо юношей из одной компании с девицей. Их лица напоминали неподвижные маски, перекошенные страхом. Далеко внизу виднелся красный тренерский комбинезон Тьери.
Ханна приблизила голову к плечу девушки так близко, как только могла.
— Они приедут быстро, — услышал Майкл ее голос. — Ты меня слышишь? Они скоро приедут. Я это точно знаю.
Красное с черным пятно зашевелилось, девушка опять задрыгала ногами с надетыми на них лыжами.
Майкл удивился, увидев, что девушка жива. По его представлениям, падая, она должна была сломать себе шею. Впрочем, она ведь скорее соскользнула чем упала, вспомнил Майкл.
Внизу под подъемником сгрудились лыжники. Их поднятые вверх лица напоминали бесцветные пятна. В центре толпы появились наконец два человека в оранжевой форме. Один из них как раз подносил к губам радиопередатчик.
— Как они собираются добраться до нее? — сдавленно прошептала Ханна, взглянув через плечо на Майкла.
— Я не знаю, — честно признался он. Майклу казалось, что в любой момент его может стошнить.
— Что же нам делать? — спросила Ханна.
— Сидеть спокойно. И больше ничего.
Вдруг стало очень тихо, хотя еще за секунду до этого воздух был полон криками.
Ханна вновь повернулась к девушке. Она заговорила ровным спокойным голосом, но слов Майкл не мог толком разобрать.
— … не говорю по-французски… все будет в порядке… попытайся скинуть лыжи.
Как ни удивительно, девушка реагировала на слова Ханны. Она подняла голову, и Майкл увидел ее землисто-серое лицо и запавшие черные глаза. Губы девушки шевелились, но слов было не слышно. Она скосила глаза на одну сторону, видимо, пытаясь разглядеть, что же до сих пор удерживает ее от окончательного падения. Ханна продолжала утешать ее. Она говорила, что девушка уже не может упасть, все закреплено надежно, остается только потерпеть немного и дождаться спасателей. Девушка не сводила глаз с лица Ханны.
Прошло довольно много времени. Майкл понял это, потому что успел промерзнуть до костей. Группа, собравшаяся внизу, превратилась теперь в толпу. Люди сновали туда-сюда, но все это, казалось, не имело никакого отношения к ним троим, застрявшим между небом и землей. Майкл пытался подсчитать в уме, сколько же понадобится времени вертолету, чтобы долететь до них, но он не имел ни малейшего понятия, откуда вылетают спасательные вертолеты. Он не понимал, почему никому не пришло в голову медленно дотянуть кабинку до следующей опоры, которая виднелась впереди футах в пятнадцати от них. Размышляя об этом, он увидел мужчину, который карабкался по приставной лестнице на опору.
Девушка опять принялась дрыгать ногами. Движение передавалось кабинке, которая тут же закачалась. Майкл понял, что девушка пытается, следуя совету Ханны, скинуть лыжи. Его опять замутило.
— Нет, нет, спокойнее, — требовательно произнесла Ханна.
Спасатель добрался до троса, прицепил к нему специальную петлю, начал медленно продвигаться в их сторону, пробираясь, покачиваясь, мимо еще двух сидений.
— Вот, он уже здесь, теперь все будет хорошо, — продолжала утешать девушку Ханна. Но та была уже в полузадохнувшемся состоянии и к тому же слишком напугана, чтобы найти в себе силы оглянуться. Спасатель приближался. У него было загорелое лицо, почти что цвета ореховой скорлупы. Услышав, что он говорит по-французски, девушка оторвалась наконец от лица Ханны и повернула голову.
Майкл и сейчас не имел ни малейшего понятия, как они собираются спасать девушку. На поясе спасателя висел, правда, мешок с инструментами, но второй петли не было, а та, на которой спускался он сам, явно не выдержала бы двух человек. Посмотрев вниз, Майкл увидел, что толпа опять пришла в движение. Группа рабочих спасательной службы раскладывала огромные оранжевые матрасы с пластиковым покрытием, которые были, как оказалось, закреплены внизу около каждой опоры вдоль трассы. Сейчас их складывали стопкой прямо под кабинкой.
Ханна увидела то же самое и оглянулась, чтобы сообщить об этом Майклу. Тот взял ее за руку, крепко сжав, как будто это ее падения ждали матрацы, расстеленные внизу.
Спасатель что-то кричал людям, стоящим внизу. Затем он спустился к девушке, поймал одну из ее ног и быстрыми, отточенными движениями расшнуровал ботинок. Одна, а затем и другая лыжа полетели вниз.
Майкл закрыл глаза, и именно в этот момент спасатель обрезал капюшон, державший девушку на весу.
Майкл услышал вскрик Ханны и, открыв глаза, увидел, как красно-черный комок сначала летит, а потом — приземляется на матрасы. Девушка покатилась, обхватив голову руками, и после этого затихла. Ее тут же окружили спасатели.
Майкл с силой дернул Ханну за руку, прекрасно сознавая, что, возможно, причиняет ей боль своим движением. Ханна села, наконец, ровно, и Майкл вцепился в нее как можно крепче.
Спасатель подтянулся на петле и опустился на пустое место в кресле. Он что-то бормотал по-французски, но когда понял, что Ханна с Майклом его не понимают, пожал плечами и замолк.
Никто не проронил ни слова. Ханна и Майкл были как бы в шоке, они продолжали разглядывать суету, царившую внизу. Принесли носилки и уложили на них девушку.
— С ней, должно быть, все не так плохо, — нарушил наконец молчание Майкл. — Если бы это было не так, они бы скорее всего не понесли на носилках, а стали ждать вертолета.
Ханну заметно трясло.
— Такая молодая и пережить такой ужас, — все время повторяла она.
— Матрасы смягчили падение, — успокаивал ее Майкл. — Ты видела, как она покатилась и закрыла голову руками. Это хороший знак. Значит, она в сознании и, возможно, с ее спиной и ногами все в порядке.
Майкл понимал, что машет кулаками после драки, а в момент кризиса проявил полную беспомощность, в то время как Ханна храбро делала все, что можно было сделать в данной ситуации. И он восхищался Ханной.
— Думаю, с ней порядок, — сказал спасатель, указывая пальцем вниз.
Майкл и Ханна дрожали от холода и нервного перенапряжения. Подъемник опять заработал, и кабинка медленно поползла вверх.
Наверху они увидели, что юноши из одной компании с упавшей девушкой поспешно съезжают на лыжах к месту ее падения. Палки Ханны были вне пределов досягаемости. Надо было ждать, пока Тьери доберется до них: сами Ханна и Майкл ничего не могли сделать. Майкл положил руки на плечи Ханны и заглянул ей в лицо.
— Ты вела себя прекрасно. Потрясающе, — сказал он.
Ханна улыбнулась. Лицо ее по-прежнему было мертвенно бледным, а губы почти что синими.
— Не могла вспомнить ни слова по-французски, — сказала она. — Ничего. Честно говоря, я думала, что она разобьется.
Майкл придвинулся ближе, потирая руки Ханны, пытаясь согреть их в своих руках.
— А я мог думать только о том, упадем ли и мы вместе с ней. А ведь я, черт возьми, вроде бы врач.
— Я знаю, что ты не любишь высоты, — сказала Ханна.
Майкл опять был несказанно удивлен. Он-то думал, что никак себя не выдал, а Ханна умудрилась разглядеть, и понять, и простить его. Майкл был как бы под ее защитой, как, например, Фредди, и он почувствовал, как накатила на него волна неистовой любви к этой женщине.
Тьери сошел с подъемника и подъехал к ним, на этот раз не пытаясь щеголять своим искусством. Он даже снял солнечные очки.
— Это, наверное, было ужасно, — сказал он. — Никогда раньше не видел ничего подобного. Как моя Анна? А Майкл? Думаю, нам стоит зайти в бар выпить и сегодня на этом закончить.
— Неплохая идея, — сказала Ханна.
Вечером в шале Ханна и Майкл чувствовали себя героями дня. Новости о несчастном случае уже облетели все бары курорта и лыжные раздевалки, и дети и взрослые просто остолбенели, когда придя домой узнали, насколько близко ко всему случившемуся оказались Ханна и Майкл.
— Расскажите нам все подробно, — требовали Тоби и Уильям. — А кровь была?
— Ради Бога, — запротестовал Майкл, но Ханна только рассмеялась. Она успела принять ванну и переодеться, краски вернулись на ее лицо или же, что скорее всего, она помогла им сделать это с помощью искусного грима.
— В этот раз я не мог ничем помочь, как тогда, на Рождество. Помните дружка Барни, который порезал руку?
Майкл позвонил в службу безопасности трассы и выяснил, что девушка находится в госпитале в соседнем городке и ранена не очень серьезно. Они с Ханной решили навестить ее на следующий день.
Хорошие новости показались достаточным поводом для того, чтобы это отпраздновать. Эндрю сходил за шампанским, и даже горничная, которая накрывала на стол, как оказалось, умеет все-таки улыбаться. Майкл выпил два бокала виски с содовой и столько же шампанского и очень быстро сделался весел и пьян, чего, собственно, и добивался. Он начал показывать в лицах их с Ханной участие в событиях, изображая Ханну бесстрашной спасительницей, а себя — трусливым докторишкой. Все смеялись и пытались помочь Майклу, когда он, пошатываясь, пытался встать из-за стола. Майклу доставляло удовольствие расписывать свою полную беспомощность в экстремальной ситуации, ведь на его фоне Ханна была еще большей героиней. Майкл смотрел, как Ханна трясет своими белокурыми кудряшками на другом конце стола, и думал о том, что нет на свете ничего приятнее и ничего желаннее, чем раздеть эту женщину, прижать ее к себе и назвать своей.
Он увидел, что и Дарси гордился женой, а Марсель впервые за последнее время смотрела на него без привычного выражения неодобрения во взгляде. Майкл выпрямился и стал смотреть на пламя свечи и на белокурые волосы Ханны прямо над пламенем.
Это был один из самых приятных вечеров за все время отдыха. Казалось, что напряженность первых дней забыта навеки, Эндрю и Дженис смеялись и одобрительно кивали друг другу и всем остальным. Пары засиделись дольше обычного, греясь в счастливых лучах дружеского участия.
Когда все расходились, Майкл, зайдя на кухню, застал там Ханну, которая пыталась обнаружить в холодильнике минеральную воду.
Майкл подошел к Ханне сзади и обнял ее за талию, чувствуя упругость ее широких бедер и ягодиц.
— Я немножко перебрал сегодня, — произнес он, касаясь губами шеи Ханны.
— Я знаю, — Ханна отстранилась, но улыбнулась при этом достаточно благосклонно.
Майкл взял ее за руку и поцеловал в том место, где бился пульс.
— Все, — нежно сказал он. — Теперь все.
Он вяло поплелся к двери, поднялся по лестнице и вошел в их с Марсель спальню.
Марсель была уже в постели, но не успела потушить свет.
Глядя, как он раздевается, Марсель произнесла:
— Ты был очень милый сегодня.
— Я и сейчас милый, — сказал Майкл.
— Я знаю это.
Дойдя до кровати, Майкл почти что свалился на нее. Прежде, чем повернуться к жене, он погасил свет. Затем он попытался и не смог расстегнуть пуговицы на ночной рубашке Марсель.
— Сними эту штуку, — потребовал Майкл.
Он занимался с Марсель любовью, чувствуя, что знает каждую впадинку и каждую выпуклость ее тела, и все время, пока он это делал, Майкл чувствовал со смешанным чувством вины и восторга, как будто проявляя негатив какой-то волшебной пленки, что серебристые кудряшки Ханны, с которых он не сводил глаз за обедом, были по-прежнему тут, с ним, и над ним, и под ним, и вокруг него.
