Але казалось, что она не засыпала этой ночью. Но утром она проснулась.

Наверное, она и уснула только для того, чтобы проснуться рядом с Андреем и почувствовать, что проснулась рядом с ним.

А он спал так, как ей ни разу не приходилось видеть его спящим. Детская безмятежность чувствовалась в том, как он раскинулся на широкой кровати, отбросив белую простыню. Рука его лежала под головой и была неловко подвернута. Наверное, он чувствовал это во сне, но не мог проснуться и рукой не мог пошевелить.

Аля осторожно вытащила его руку из-под головы, подержала в ладонях, чтобы она не затекла, и тихо положила на подушку. Он улыбнулся, так и не проснувшись, и светлые, незагорелые лучики у глаз на секунду превратились в стрельчатые морщинки.

Теперь ей не казалось больше, что лицо у него темное. Оно было просто смуглым и ярко выделялось на подушке, а волосы сливались с белой постелью.

Аля села на низкой кровати и огляделась – в первый раз с той минуты, как вошла в эту огромную комнату под самой крышей разноцветного дома.

Вся комната состояла из высоких створчатых окон, похожих на полукруглые арки. Даже сейчас, когда на окнах трепетали легкие белые шторы, комната была залита потоками света. Он не резал глаз, потому что шторы удерживали прямые солнечные лучи, но его было так много, как будто весь свет, собравшийся в воздухе над Барселоной, хлынул сюда через бесчисленные окна.

Аля встала с кровати, подошла к окну, стараясь не шлепать по полу босыми ногами. Пол был прохладный, но одновременно ей показалось, что он прогрет солнцем, хотя в комнате не было жарко: наверное, работал кондиционер. Взглянув под ноги, она увидела, что пол деревянный, гладкий, некрашеный и такой же светлый, как стены, как шторы на окнах.

Этот отовсюду, даже снизу, льющийся свет и делал пространство комнаты огромным.

Аля подошла к окну, немного отодвинула край занавески и глянула вниз. Вчера ночью дом не показался ей особенно высоким, и на лифте они, кажется, поднимались недолго. Но сейчас она едва не задохнулась от ощущения немыслимой высоты, которое охватило ее при взгляде из окна.

Наверное, дом был так расположен, что из верхних окон открывался вид на более низкие дома и разворачивалась перспектива всей Барселоны – утренней, бесконечной, уходящей вдаль, в горы и к морю. Только Саграда Фамилиа неколебимо высилась совсем близко; Аля даже попыталась разглядеть ослика на портале «Рождество».

Она обо всем забыла, глядя на этот удивительный город: о том, что стоит совершенно голая у высокого окна, что утро в самом разгаре и кто-нибудь может подойти к окну в доме напротив.

Стрелой уходила в море Барселонета, солнце дробилось в голубой воде.

Аля едва не вскрикнула от неожиданной, захватывающей полноты этого зрелища и обернулась, забыв, что Андрей спит и некому рассказать о том, как необыкновенно встречает ее этот день.

Кровать, с которой она только что встала, стояла в неглубоком алькове между двумя стройными колоннами. Над кроватью висела единственная картина в темной тонкой раме и притягивала взгляд не меньше, чем город за окном. Але захотелось рассмотреть картину, и она подошла чуть ближе.

Теперь она видела, что это фотография, очень хорошо сделанная, ничуть не напоминающая бесстрастный отпечаток. А картиной она казалась из-за того, что было на ней запечатлено.

Аля не сразу поняла, что же это. Сначала ей показалось, что это круги расходятся по воде – и замирают, каменеют, становятся зданиями. Потом она разглядела, что здания поднимаются по уступам горы, оттого и ощущение расходящихся кругов.

Фотография была, наверное, сделана осенью: все оттенки золотистой охры окутывали эти необыкновенные строения, сливались с ними, и казалось, что они выросли на горах, как деревья, и так же золотятся осенним днем на фоне темной небесной голубизны.

Кровать стояла прямо под фотографией. Чуть переведя глаза вниз, Аля увидела спящее Андреево лицо, его свободно раскинувшееся на кровати обнаженное тело – и тут же забыла обо всем.

Через всю комнату она на цыпочках пробежала к кровати и присела на край у его ног. Ладонь ее легла на его колено, погладила легко и ласково, скользнула выше, все еще боясь разбудить, но дрожа от нетерпения. Аля гладила его ноги, сплетенья мышц на бедрах – и наконец наклонилась, целуя…

– Иди ко мне, – произнес он таким ясным голосом, как будто и не спал, хотя глаза его до сих пор были закрыты. – Милая моя, ну, иди же…

– Ты не спишь? – спросила Аля, забираясь на кровать и прижимаясь животом к его боку. – Я тебя разбудила?

– Я давно не сплю. – Он наконец открыл глаза. – Смотрю на тебя и смотрю…

– Глазами любишь? – вспомнив, засмеялась она.

– Всем люблю!

Мгновенным движением Андрей повернулся к ней, и она почувствовала, как он всем телом прижимается к ее ногам, животу, груди, и губы ищут ее губ нетерпеливо и страстно, и руки тонут в ее волосах, гладят щеки.

Едва открывшись после сна, глаза его снова затуманились.

– Что тебе сделать, милая? – шептал он, лаская. – Слов у меня не хватает – что сделать, чтобы хорошо тебе было?

– Мне хорошо, – прямо в его полуоткрытые губы отвечала Аля. – Мне с тобой хорошо, Андрюша, ничего больше не надо…

Ей ничего не надо было от него, но сам он нужен был ей бесконечно – весь нужен, со своей мгновенно вспыхивающей легкостью, и с теми замедленно-страстными движениями, которыми он касался то груди ее, то бедер, и с этим взглядом, затуманенным желанием, и с любовью, звучащей в голосе…

Аля почувствовала, как он переворачивает ее на спину, склоняется над нею все ниже, и его волосы падают ей на лоб. Она всегда удивлялась тому, как мгновенно наливаются силой его руки, прикосновения которых только что были едва ощутимы. Ей больно становилось, когда он сжимал ее плечи в эти мгновения, но эта сладкая боль так горячила, что Аля старалась еще сильнее прижаться к нему, совсем отдаться его рукам.

– Зачем я только уснул? – Его прикосновения и так уже были горячи, но этот жар нарастал все сильнее. – Сколько времени тебя не видел, счастье мое, и заснул…

– Ты такой красивый был во сне… Ох, Андрюша! – вскрикнула она, почувствовав, как обжигающе вспыхивает в ней самой желание. – Как люблю тебя, хочу тебя!..

Ее слова были последней каплей, переполнившей его. Андрей на секунду замер над нею – и тут же Аля почувствовала, как стремительно, порывисто он раздвигает коленями ее ноги, как плоть его врывается в нее, и все, что происходит между ними, происходит теперь у нее внутри, и она чувствует его совсем своим, полностью ей принадлежащим – и ею же владеющим…

Она не понимала, как соединяются в нем легкость и сила, но именно его легкость и сила подхватывали ее сейчас, крутили в стремительном водовороте как травинку, оторвавшуюся от берега.

Это не было обычной сменой положений: что-то менялось у них обоих внутри каждое мгновение, и, прислушиваясь к себе, они словно переливались друг в друга – переворачивались, меняя ласки, то вскрикивая, то тихо смеясь.

Впервые то, что они совсем недолго знают друг друга, не пугало Алю и не тревожило: весь он был открыт ей и хотел принадлежать ей без остатка – как и она ему.

– А так хорошо тебе так?.. – спрашивал Андрей, переворачиваясь на спину и сажая ее сверху на себя, медленно двигаясь под нею; голос его звучал хрипловато и счастливо. – Скажи мне, милая моя, любимая…

– Не скажу! – В глазах у нее темнело от пронизывающего ощущения его тела внутри себя. – Конечно, хорошо, Андрюша…

Ей казалось, что они плывут вдвоем в глубокой воде под солнцем и чувствуют себя в ней как рыбы.

Простыни сбились под ними, вздрагивала кровать, теперь Аля чувствовала Андрея у себя за спиной – его сильные, порывистые движения, отвердевшие на животе мышцы. Ей хотелось дотянуться до его пересохших от жара губ, и она пыталась обернуться к нему, но так, чтобы не выпустить его из себя – и никак не могла дотянуться, сколько ни изгибала спину.

А ему нравились ее изгибы, и он, кажется, нарочно отстранялся чуть-чуть, и манил ее к себе, губами манил, как магнитом.

Она не сразу догадалась, что он играет с нею, вот так заманивая губами, заставляя изгибаться и натягиваться струной. А когда догадалась – тут же почувствовала, как нравится ей эта любовная игра, это сплетенье тел, дразнящих и манящих друг друга.

Все это могло длиться бесконечно, потому что он бесконечно мог выдумывать все новые и новые игры – и вдруг забывал об играх и просто обнимал ее, вздрагивая всем телом.

И здесь – в постели, в любви, как в каждом своем поступке – он умел миновать границу, умел незримым делать последний переход. Аля не думала ни о чем, отдаваясь его воле, но все происходило так, как она хотела.

Волна вдруг прошла по всему его телу, плечи вздрогнули; Але показалось, ток пробежал по каждому волоску на его груди. Андрей не произнес ни слова из тех, которые обычно произносят мужчины – «сейчас кончу», что-нибудь еще предупреждающе-грубое, – но она почувствовала, как ее захлестнуло таким мощным, таким завершенным всплеском страсти, который ни с чем нельзя было перепутать и о котором не надо было предупреждать.

Аля вскрикнула, сладкая судорога скрутила ее, взметнула ноги и руки – и она обвила собою его вздрагивающее тело, губами прильнув к его губам.

– Алька, пойду в ванную, – сказал Андрей, осторожно высвобождая руку из-под ее головы. – Тебе уже противно, наверное: липкий, потный, неумытый…

– Не очень противно, – засмеялась она, открывая глаза. – Даже возбуждает.

– Умоюсь, может, тоже неплохо будет, – улыбнулся он, вставая. – Ты поспи еще, если хочешь.

– С тобой поспишь, – сказала она ему вслед.

Аля счастливо вытянулась на сбитой постели, почувствовала, как хрустнули гудящие косточки. Любовная истома еще отдавалась в ней, и даже комнату она оглядывала сквозь эту истому.

Ночью ведь она вообще ничего не видела, ей ни до чего было. Они и говорили-то ночью немного: без слов пробивались друг к другу сквозь едва не вставшую между ними стену и разрушали ее, разрушали страстью, любовью, желанием… И слова были сбивчивые, обрывистые, но понятные им обоим больше, чем длинные речи.

Она помнила только, как пили холодное шампанское; оказывается, Андрей купил его в том кафе на Рамблас. Аля когда-то несколько раз пила знаменитое французское «Dom Perignon» в московских ресторанах и сразу поняла, что это, из запотевшей бутылки с надписью «Codorniu» на этикетке, ничуть не хуже.

– Даже лучше, – улыбнулся в полумраке Андрей. – Наше лучше!

И она почувствовала пузырьки шампанского на его губах, когда он поцеловал ее.

И вот теперь Аля обводила комнату взглядом, пытаясь понять: как он живет здесь, что делает?

Комната была многоугольная, с большой колонной посередине, которая, кажется, поддерживала высокий потолок.

Аля только сейчас заметила, что стены, показавшиеся ей просто светлыми, на самом деле разных цветов – светло-зеленая, нежно-лиловая, цвета слоновой кости. Пастельные тона так точно сочетались друг с другом, что усиливали ощущение бесконечного, от стены до стены, от пола до потолка, пространства.

Вчера Андрей зажег серебристо-белый, похожий на одуванчик торшер на высокой тонкой ножке. Теперь Аля заметила, что источников вечернего света, маленьких лампочек, в комнате много, и все они искусно размещены в разных местах: на потолке, на стенах, на полу – как светлячки в лесу.

В этой комнате совершенно не чувствовалось уюта. Вернее, беспорядка-то не было, но не чувствовалось того пошловатого удобства, которое умеют создавать для себя внимательные к мелочам мужчины.

Аля даже улыбнулась: она словно увидела воочию, как Андрей сделал эту комнату именно такой – как будто одним широким взмахом. Невозможно было понять, чего здесь больше, пустоты или простора.

Часть комнаты была отделена огромным, от пола до потолка, книжным стеллажом; Аля издалека разглядела корешки с латинскими и русскими буквами. Прямо в стеллаже были сделаны застекленные просветы – вроде окон, – и в этих просветах размещалось множество разных предметов, похожих на макеты каких-то невероятных спектаклей.

Аля увидела африканские маски, выглядывающие из-за стекла, керосиновую лампу, бутылку в паутинном гнезде, огромный, необыкновенной формы фиолетовый кристалл и тряпочного шута в колпаке с серебряными бубенчиками.

Сквозь эти прозрачные окна, между фигурками и масками, можно было разглядеть часть комнаты у окна, отделенную стеллажом. Там стоял огромный кульман – Аля еще в детстве видела такие, только поменьше, в папином проектном институте, – и были разбросаны по полу чертежи и рисунки. В той части комнаты как раз царил полный беспорядок, и, надо признать, она очень удачно скрывалась за книгами.

В другом углу росло в большой, такой же белой, как пол, кадке лимонное деревце с темными глянцевыми листьями. Деревце было совсем тоненькое, но все усыпанное белыми цветами и маленькими желтыми лимонами.

Но главное внимание приковывали к себе картины. Они висели на всех стенах, кроме той, которая состояла из створчатых окон. Аля не могла понять, кем написаны эти картины: слишком уж они были разные. Она переводила взгляд с тихих, подернутых туманом пейзажей на яркие натюрморты, на какие-то удивительно красивые линии и пятна, снова на пейзажи, но уже другие, залитые ослепительным светом.

– Это ты рисовал? – спросила она, услышав, что Андрей вошел в комнату.

Он надел только полотняные «бермуды», низко сидящие на его нешироких бедрах, а голые плечи были мокрыми и волосы потемнели от воды.

– Что? – спросил он. – А! Кое-что я, но мало. Я ведь рисовать не умею, – улыбнулся он. – Домики только.

– А кто же? – удивилась Аля.

– Друзья дарили. И картины, и маски вон те. Кто приезжал, тот и дарил. У меня здесь все друзья перебывали, работали многие… А что здесь мое, как ты думаешь?

Аля еще раз обвела глазами картины. Все они были хороши – и пейзажи, и пятна, и линии. Она уже хотела сказать, что не так хорошо разбирается в живописи, чтобы определить его манеру, – как вдруг взгляд ее наткнулся на картину, которая могла быть написана только Андреем. Она даже засмеялась от своей неожиданной догадки.

– Вот эта, – показала Аля. – Вот эта, где ежик!

– Думаешь, это ежик? – удивился Андрей. – А мне казалось, я какое-то непонятное существо изобразил. Вообще-то она называется «Грачи прилетели».

Перепутать авторство было просто невозможно, хотя Аля и сама не могла объяснить, как она об этом догадалась.

Чистота создавшего эту картину сознания была совершенно детской.

На ней было нарисовано огромное осеннее поле в клочках желтой, зеленой и палевой травы, по небу летели листья и птицы, а посреди поля стояло одинокое существо, которое она назвала ежиком. Может быть, конечно, это был и не ежик, но волосы у него на голове топорщились, как длинные иголки, и тянулись к небу, к листьям и летящим птицам, но никак не могли дотянуться, и лицо у него поэтому было грустное.

– А почему «прилетели»? – засмеялась Аля. – Это же осень!

– Ну и что? Осень – а они прилетели.

– А это?.. – вспомнила Аля, оборачиваясь к фотографии над кроватью.

– А это оно и есть, – улыбнулся Андрей. – Творенье рук и сердца. Любимое мое строение то есть. Вот это, в центре, – театр, а от него все остальное растекается – музей, концертный зал. Библиотека, та прям как в «Имени Розы» получилась. Это отсюда недалеко, в Верхнем городе, – пояснил он. – Парк на горах. Потом посмотрим, если захочешь.

– Ты… тогда, давно, для этого сюда и приехал? – помолчав, спросила Аля.

– Ну да, – кивнул он. – Сначала хотели, чтобы я театр только проектировал. Примерно то же надо было, что Карталову сейчас: чтобы театральные идеи развивались в здании. А потом уж я все остальное придумал, весь ансамбль.

– А потом? – снова спросила Аля.

– А потом мы строили, строили и наконец построили, – засмеялся Андрей. – Как раз Олимпиада приближалась, денег не жалели. Я к Олимпиаде еще кое-что понапридумывал, – слегка хвастливым тоном добавил он. – Разные красивые постройки. Детское кафе на Монжуик – там вообще фантазия разгулялась… Ты себе не представляешь, Алька, как это хорошо! – Она увидела, как переменилось выражение его лица. – Когда для жизни строишь, не для эффектного фасада. И свободно, ни на кого не оглядываясь. В архитектуре ведь и так неизбежен компромисс, – пояснил он. – С местом, с материалом, с человеческими потребностями. Если при этом еще думать, как угодить начальству, нет смысла и браться. А здесь от меня этого никто не требовал.

Аля отвернулась, сделав вид, что рассматривает фотографию театра на горах, чтобы Андрей не заметил тени, промелькнувшей по ее лицу.

«Как можно требовать, чтобы он отсюда уехал? – подумала она. – Все у него здесь, ему здесь хорошо, и работает он так, как хочет…»

Хорошо, что Андрей после ванной не надел очки: когда Аля снова повернулась к нему, он не заметил, как изменилось ее лицо. К тому же свет из окна падал ему в лицо, он щурился, прятались светлые лучики, бегущие от глаз.

Этот свет и заставил ее присмотреться к его глазам. А присмотревшись, Аля тут же забыла свою мимолетную печаль.

– Андрюша… – медленно произнесла она. – А ты знаешь, какие у тебя глаза?

– Какие? – удивился он. – Обыкновенные.

– Совсем не обыкновенные! – Аля вглядывалась в них и улыбалась от радости. – Я ведь понять никогда не могла: почему они светлые такие, они ведь карие у тебя? А они, оказывается, с пятнышками! Иди сюда!

Не дожидаясь, пока он подойдет, Аля сама вскочила с кровати и подбежала к нему. Конечно, как она раньше этого не замечала! В карих глазах Андрея мелькали прозрачные пятнышки необыкновенных оттенков. Даже зеленые были! Как только на них попадал прямой свет, пятнышки вспыхивали ярче, и глаза тут же светлели.

– Это тебе показалось, Сашенька, – засмеялся он, когда Аля попыталась описать картину, увиденную в его глазах. – Что-то я ничего такого не замечал! Да их, может, и не было раньше.

Он надел очки, и пятнышки скрылись за стеклами.

– Жалко, – сказала Аля. – Теперь не видно.

– Тебя мне зато теперь видно, – улыбнулся он. – Думаешь, ты хуже, чем пятнышки? Я тебя когда на сцене первый раз увидел – вот уж у меня точно пятнышки пошли перед глазами!

– Да ты ведь в последнем ряду сидел! – засмеялась Аля.

– А я издалека еще лучше вижу. Мне потом ночью даже лицо твое снилось… Одевайся, Алечка, пойдем куда-нибудь. Можно бы и в Средиземном море наконец искупаться, а? Вот платье на тебе вчера и правда было какое-то необыкновенное, не то что какие-то там чертики в глазах!

– Понравилось тебе у меня? – спросил Андрей, когда они уже стояли на пороге. – Приедешь еще?

– А ты не хочешь, чтобы я осталась? – не глядя на него, произнесла Аля.

– Милая, да ты что! – Андрей обнял ее так стремительно, что она уткнулась лбом в его грудь. – Мы с тобой потом об этом поговорим, ладно? – сказал он уже спокойным голосом. – А сейчас давай погуляем немного.