В СТОРОЖКЕ

Аннализа испытала пьянящее ощущение свободы, оставшись одна за рулем «Роллс-Ройса». Окружающий мир, пестрый и в то же время однообразный, несся ей навстречу с головокружительной скоростью. С тех пор как она вышла замуж за Филипа Брайана, Аннализа наконец-то стала полной хозяйкой своей жизни, своим поступкам, времени и пространству, могла отправиться куда хотела, ни у кого не спрашивая разрешения.

Она свернула с мессинского шоссе на проселок, ведущий к Пьяцца-Армерине. Стояла предгрозовая погода, черные тучи ползли по небу, подгоняемые тепловатым южным ветром. Оставалось две недели до Рождества, в воздухе чувствовалось ожидание.

Она подумала о Филе, вспоминая о нем скорее с беспокойством, чем с нежностью. Он обещал вернуться в Сан-Лоренцо двадцать четвертого декабря и остаться с ней до Нового года. Когда они расставались, он был влюблен, как никогда, и обещал ей по окончании войны чудесное будущее в Калифорнии.

Во время их краткого медового месяца он осыпал ее подарками и любовью. На подарки она отвечала подарками, любовь принимала безропотно, храня в тайне глубокое разочарование: она так и не почувствовала себя женщиной, не испытала в объятиях мужчины, ставшего ее мужем, тех ощущений, о которых так долго мечтала. В конце концов ей пришлось примириться с мыслью, что все ее мечты, представления, трепетные ожидания были не более чем фантазиями. Фантазиями для украшения и обогащения чувства, существующего, возможно, лишь в разгоряченном воображении молоденьких девушек.

После отъезда Фила ее жизнь вошла в обычную колею, и если бы не непривычная свобода, которой она теперь наслаждалась, можно было бы вообще забыть, что она замужем. Отец настоял, чтобы она продолжила занятия и в июле следующего года сдала экзамен на аттестат зрелости в классическом лицее.

– Война так скоро не кончится, – строго сказал он. – И твой американец отвезет тебя в Сан-Франциско не раньше чем через год. Значит, у тебя есть время закончить школу.

Аннализа знала, что в доме Монреале образованию придается очень большое значение. У отца было два диплома, по юриспруденции и философии, а ее мать окончила факультет литературы.

Аннализа еще никак не проявила своих научных пристрастий, но отец, видя ее склонность к размышлениям, предположил, что она будет изучать философию в одном из американских университетов.

Проезжая по извилистым деревенским дорогам среди полей и миндальных деревьев, взбираясь на невысокие холмы, с которых открывались любимые ею пейзажи, Аннализа стала спрашивать себя, что же на самом деле влечет ее в Пьяцца-Армерину. Она ехала туда якобы для того, чтобы привезти домой миндаля к Рождеству, но это был несостоятельный предлог. Барон хотел сопровождать ее, но отказался от этой мысли, увидев, что ей хочется поехать одной. В конце концов, она была американской дамой. Это обстоятельство служило ему поводом для горьких шуток.

Когда машина стала бесшумно и плавно преодолевать последний подъем перед въездом в город, Аннализа отбросила маскировку и наконец призналась себе, что пустилась в это одиночное путешествие с одной-единственной целью: увидеть Кало. Она машинально сунула руку в карман юбки и нащупала платок.

Вместо того чтобы выехать на площадь, она повернула к полям и подъехала прямо к стене, окружавшей сад палаццо Монреале. Монументальные ворота из кованого железа были уже открыты, один из слуг поджидал ее.

Аннализа провела «Роллс-Ройс» по обсаженной агавами, усыпанной гравием аллее, не обращая внимания на царапины, оставляемые на капоте заостренными листьями. Управляющий, заранее предупрежденный о ее прибытии, двинулся ей навстречу, когда машина остановилась во дворе.

– Добро пожаловать, баронесса, – приветствовал он ее, открывая дверцу и церемонно кланяясь. Это был крепкий, коренастый мужчина лет сорока, с невозмутимым и безучастным выражением на безупречно выбритом лице. Его звали Микеле Ла Рокка, его семья служила баронам Монреале на протяжении многих поколений.

– Рада видеть вас в добром здравии, дон Микеле, – приветливо улыбаясь, ответила она.

Слуга, стремясь показать свое усердие, бросился разбирать багаж. Юркий, вертлявый, преданный, он присутствовал при рождении Аннализы и гордился этим. Его звали Джакомино Манкузо.

Осыпаемая поклонами, комплиментами, поздравлениями и пожеланиями, синьора Брайан наконец достигла своей комнаты. В большом камине уже потрескивал огонь, а Аннина перестилала постель. Аннализа не ожидала увидеть здесь верную экономку.

– Какими судьбами? – насмешливо спросила она. – Ты же должна быть в Сан-Лоренцо?

– Пути господни неисповедимы, – лукаво ответила та.

– Ты имеешь в виду Господа с большой буквы или твоего господина с маленькой? – Ее забавляла игра в слова, которая до замужества даже не могла бы прийти ей в голову. Аннина задумалась.

– И того и другого, – сказала она. – Я обоих пишу с большой буквы.

Аннализа схватила ее за плечи и весело закружила по комнате.

– Тебе было велено меня опередить, – закричала она, – признавайся!

– Барон, – призналась Аннина, – велел мне ехать сюда. Он сказал, что я могу понадобиться вашей милости.

Аннализа разразилась искренним, неудержимым смехом.

– Аннина! – воскликнула она в комическом ужасе. – С каких это пор ты меня называешь вашей милостью? Ты всегда звала меня по имени. Мы всегда были на «ты». Когда я была маленькой, ты даже шлепала меня по попке. Что это за новости?

– Никогда я вас не шлепала, – возмутилась служанка. – А что до новостей, так барон мне сказал: «Аннина, поезжай вперед, предупреди прислугу, да проследи, чтобы мою дочь встретили с должным почтением». Вот я и хочу, чтобы прислуга к вам относилась с должным почтением, потому и называю вас вашей милостью.

Аннализа бросилась ей на шею, приведя старуху в полное замешательство.

– Не делайте так, баронесса, – умоляюще произнесла она, – это недостойно вашего положения.

Она поудобнее уселась в кресло, куда ее толкнула молодая хозяйка, и схватилась рукой за лоб. У нее кружилась голова.

– Где дон Калоджеро? – внезапно спросила Аннализа.

– Ты меня уморишь, девочка моя, – с прежней нежностью сказала Аннина, позабыв про вашу милость.

– Где Кало? – нетерпеливо переспросила Аннализа.

– Он давно ушел. Сразу после обеда, – ответила Аннина, постепенно приходя в себя.

– И куда направился? – не отступала хозяйка.

– Поехал присмотреть за вырубкой эвкалиптов, – Аннина поднялась на ноги.

На землях к северу от города барон Сайева превратил многие гектары бывшего пастбища в величественную эвкалиптовую рощу. Древесина служила сырьем для выработки целлюлозы и приносила немалый доход. Хотя управляющий поначалу воспринял эту затею скептически, дело оказалось прибыльным.

Выслушав проповедь верной служанки о необходимости соблюдать дистанцию и вести себя, как подобает синьоре, Аннализа мягко, но решительно выставила ее за дверь и быстро переоделась в темно-зеленые брюки английского сукна, сапожки для верховой езды и кожаную куртку мехом внутрь. Она сломя голову сбежала вниз по парадной лестнице и устремилась к конюшням, на ходу крикнув Аннине, безуспешно пытавшейся ее догнать и разузнать, куда она направляется:

– Прокачусь верхом! Возьму Жозетт!

Так звали арабскую чистокровную кобылу с нежным взглядом и мощным галопом, которую барон подарил ей на пятнадцатилетие. Он дал лошади имя одной своей парижской приятельницы, но об этом Аннализа, конечно, не догадывалась.

Она часто брала Жозетт для верховых прогулок, иногда в одиночестве, чаще в компании друзей, отца или Кало. Это была сказочная лошадь, такая же темпераментная и непредсказуемая, как сама Аннализа. Их объединяла неудержимая тяга к свободе, любовь к скачке бешеным галопом, постепенно переходившей в долгую прогулку шагом. Аннализа сама подседлала кобылу, что-то быстро шепча ей на ухо и угощая кусочками сахара. Когда Жозетт была готова, она повернула свою точеную голову, словно приглашая хозяйку садиться. Едва коснувшись стремени, правой рукой удерживая поводья, Аннализа вскочила в седло. Она выехала шагом, потом перешла на рысь и наконец, оказавшись на открытом пространстве, в галоп. Жозетт никогда ее не подводила. Даже Санни, английский жеребец барона, не мог за ней угнаться.

Аннализа увидела его на опушке эвкалиптовой рощи на фоне раннего зимнего заката. Он сидел на спине громадного гунтера с черной, лоснящейся, как смола, шерстью, вырисовываясь неподвижным силуэтом на беспокойном, покрытом тучами горизонте. На нем была толстая стеганая бумазейная куртка, застегнутая до подбородка, он жевал корень лакрицы, задумчиво глядя вдаль.

Аннализа замедлила шаг, чувствуя, как учащенно бьется сердце. В какой-то момент ей даже захотелось развернуться и уехать домой, но неодолимая сила толкала ее к нему. Человек и лошадь казались цельной глыбой застывшей силы.

Небо было чернильного цвета, черные тучи, которые еще утром неслись, подгоняемые африканским ветром, теперь нависли над головой удушающим колпаком.

Аннализа пустила Жозетт шагом и остановилась за спиной Кало, под сенью последнего ряда эвкалиптов, в нескольких метрах от него. Она была уверена, что он, глубоко погруженный в свои мысли, не заметил ее появления.

– Зачем ты пришла? – спросил он, не оборачиваясь.

Едва прикоснувшись носком сапога к крупу осторожно ступавшей лошади, Аннализа послала ее вперед, проехала мимо Кало, повернулась и остановилась прямо перед ним.

– Не знаю, – тихонько сказала она.

Несколько тяжелых дождевых капель упали на землю, расплющиваясь, как серебряные монетки, и в воздухе острее разлился целебный аромат эвкалиптов. Кало был по-прежнему неподвижен, только его взгляд переместился и устремился на молодую женщину. Этот взгляд, полный гнева, был хорошо знаком Аннализе, хотя его ярость впервые обрушилась на нее так прямо. По спине у нее прошла дрожь.

– А вам бы следовало это знать, синьора Брайан. – Он выплюнул лакричный корешок с негодованием и презрением.

– Ты мне нужен, – грустно и подавленно прошептала Аннализа. Редкие тяжелые капли продолжали падать, вершины высоких деревьев тревожно зашумели.

– Когда хозяйке нужен слуга, она зовет его, и он приходит. Ей не следует садиться на лошадь и пускаться в долгий путь, чтобы найти его. Нужно только приказать, – его голубые глаза сверкали возмущением.

– Ты ведь на самом деле так не думаешь, – покачав головой, возразила Аннализа.

– Я всего лишь слуга баронов Сайева. А ты – синьора Брайан и прекрасно это знаешь. Так что же тебе от меня нужно?

Он не пытался бежать, это было бы не по-мужски, но убежать очень хотелось.

Аннализа вскинула голову, обжигая его своим гордым взглядом.

– Ты болван! – закричала она. – Ты любишь меня, и я люблю тебя. И весь этот разговор о слугах ты завел только потому, что боишься взглянуть правде в глаза. Калоджеро Коста, ты боишься женщины!

– Я не знаю, что такое страх! – прогремел он. – Я опасаюсь за твою честь, не хочу стыда и позора. Это другое дело.

– Я не знаю, кто ты, – продолжала она со слезами в голосе, – хотя мы и выросли вместе и делили с тобой хлеб. Мне даже начинает казаться, что ты – сам сатана, ты отнял у меня покой и рассудок.

Гром прокатился по небу, пошел проливной дождь.

– Ты испорченная девчонка, тебе просто нравится играть в запретные игры, – его сильный, волнующий голос с трудом пробивался сквозь раскаты грозы и вой ветра, терзавшего эвкалиптовый лес.

– Я люблю тебя, Кало. – Слезы катились по ее прекрасному лицу, смешиваясь с каплями дождя.

– Ты любишь только себя да еще те вещи, которые не можешь заполучить, – он старался ударить ее побольнее. – Никого ты больше не любишь. И забываешь о долге честной женщины.

Под проливным дождем Аннализа натянула поводья и пришпорила чистокровную кобылу, посылая ее с места в карьер с единственной целью бежать подальше от себя самой, от Кало, от отчаяния. Молния ударила в эвкалипт, расколов его надвое, Жозетт взвилась на дыбы, и Аннализе не удалось с ней справиться. Ее сбросило наземь, обезумевшая лошадь умчалась, оставив хозяйку на грязной, размокшей земле у опушки леса.

Очнувшись, она обнаружила, что снова едет на лошади, только на сей раз не в седле, а на спине Морелло и в объятиях Кало. Голова сильно болела, лоб горел в том месте, где она ударилась при падении. Дождь и ветер безжалостно хлестали ее совершенно онемевшее тело. Черный гунтер неторопливо и осторожно спускался по склону, находя дорогу лишь благодаря инстинкту: непроглядная тьма заволокла все вокруг. Жозетт, оправившись от испуга, покорно шла следом.

Морелло остановился под навесом, Кало соскользнул с крупа лошади, крепко держа на руках Аннализу. Она не знала, ни где находится, ни что будет делать, но женское чутье подсказывало ей, что пока лучше всего продолжать ломать комедию с обмороком.

Кало ударом ноги распахнул дверь и, двигаясь на ощупь, уложил ее на что-то мягкое и теплое, на поверку оказавшееся мехом. Потом она услышала, как он возится на другом конце комнаты, судя по звуку, с дровами, тихонько ворча себе под нос. В руках у него вспыхнул огонек, Кало поднес его к дровам, сложенным в очаге, они занялись, разгорелись, и через несколько минут большие потрескивающие языки пламени потянулись вверх, охватывая самые крупные поленья.

Огонь камина осветил внутреннее убранство довольно просторного и уютного деревянного домика с белыми стенами, крепким потолком из толстых балок и широкой лежанкой, покрытой овечьими шкурами, на которой сейчас лежала Аннализа. Тепло распространилось по комнате, даря ей ощущение блаженной истомы.

Он взял ее за руку, проверил пульс, внимательно осмотрел большую ссадину на лбу и, казалось, успокоился. Ему доводилось видеть, как люди приходят в себя и после более тяжких падений. Он убеждал себя, что она просто потеряла сознание, но, чтобы быть вполне уверенным, начал освобождать ее от промокшей насквозь одежды, действуя с поразительной для такого крупного мужчины ловкостью и деликатностью.

Кало ухаживал за этим великолепным и теперь уже совершенно нагим телом с профессиональным безразличием врача: тщательно и досуха вытер его нагретыми у очага полотенцами, бережно массируя, чтобы восстановить кровообращение. Потом укрыл сверху овечьими шкурами и, разложив ее мокрую одежду сушиться на лавке у камина, в котором уже вовсю пылали дрова, сам разделся, стоя у огня.

Впервые Аннализа видела его обнаженным, и вид этого сильного, мощного тела, с грудью и ногами, покрытыми порослью светлых шелковистых волос, золотившихся, как мед, в отсветах огня из камина, заставил ее вновь поверить в мечты, казалось бы, давно развеянные жестокой действительностью.

– Кало, – позвала она шепотом. Лицо ее пылало, кровь молоточками стучала в висках. Она приподнялась на лежанке, опираясь на локоть и простирая к нему другую руку. Все, чего она хотела, чего так давно ждала, было сейчас перед ней.

Он торопливо схватил полотенце и обернул его вокруг бедер. Потом присел рядом с ней на широкой постели из теплых и мягких овечьих шкур. Блики огня играли на его обнаженных плечах.

– Как ты? – Он улыбнулся, как никогда не улыбался раньше: как отец, как брат, как нежный любовник.

– Хорошо, Кало. Но я не понимаю, где я и что мы здесь делаем, – сказала она, улыбаясь. В ее лжи была большая доля правды.

– Ты упала с лошади, – объяснил он, – но теперь уже все прошло.

– Где мы? – снова спросила Аннализа.

– У меня в сторожке. Час назад о ней никто, кроме меня, не знал.

– Жозетт? – продолжала она, чтобы ее обморок выглядел более правдоподобно. – Где Жозетт?

– Под навесом вместе с Морелло, – сообщил он с радостной улыбкой.

– Подходящая компания, – лукаво заметила она.

– Как ты себя чувствуешь? У тебя ничего не болит? – Его большие голубые глаза светились счастьем.

– Никогда в жизни не чувствовала себя лучше. – Аннализа высвободила обнаженную руку из-под теплых шкур и ласково провела пальцами по его лицу. – А вот ты, по-моему, еще весь мокрый.

– Я сейчас оденусь, – сказал он, уходя от прямого ответа. – Надо выйти наружу, обтереть лошадей, а то они заболеют.

Он сделал движение, собираясь встать, но она с решительной нежностью удержала его.

– Они сильные, – принялась она упрашивать, – им хорошо вместе, и они могут подождать. А вот я не могу. Не могу больше ждать, – в ее голосе звучала мольба, которой он не в силах был противиться.

Она нежно привлекла его к себе, сняла полотенце, вытерла его лицо, волосы и плечи, потом принялась целовать его в губы, в грудь, спустилась к паху, ласково касаясь его тела мягкими губами. Она исходила любовной росой, а дождь за окнами хлестал не переставая. Загнанный в свою нору, теплую и наполненную запахами их тел, Кало больше не мог противиться чарам Аннализы, не мог прогнать ее и принял все, что она ему предлагала.

Она поднялась над ним и оседлала его, как всадница, вобрав в себя грандиозный пенис, радостно смеясь и плача от счастья, лаская его и шепча слова любви.

То, что она уже считала невозможным, вдруг стало реальным. Доселе неизведанное чувство блаженства овладело ею, в ее мозгу вспыхнули мириады искр. Разгоряченная, вся влажная, наконец-то счастливая, она открыла свой собственный рай.

Дождь кончился, на тайное убежище Кало опустилась ночь. Огонь в камине угасал, на ложе углей осталось одно, последнее полено.

– Я совершила страшную ошибку, – говорила Аннализа. – Вышла замуж за Филипа, хотя должна была принадлежать только тебе.

– Ты сделала свой выбор, – ответил он без упрека. Он крепко прижимал ее к себе, Аннализа лежала, опустив голову ему на грудь, впервые в жизни чувствуя себя счастливой, удовлетворенной, став наконец настоящей женщиной.

– Ошибку можно исправить, – возразила она.

– Ты совершила ошибку сегодня со мной, Аннализа, – его голос был печален и суров. – Мы с тобой никогда не сможем быть счастливы.

– Я уже счастлива, – она нашла его губы и поцеловала его.

– Нам пришлось бы все время прятаться и притворяться. Если бы эта история вышла наружу, для тебя это было бы позором. – Кало хорошо знал свой мир и живущих в нем людей.

– А для тебя? – Она все еще надеялась его переубедить, соединить его судьбу со своей.

– Я ничего не значу. – Он был готов на любые жертвы, лишь бы ей не навредить.

– Но ты – это все, что у меня есть. – Она прижималась к нему, ища у него спасения и надежды.

– Я не должен был доводить тебя до этого, но теперь уже ничего не исправить. – Кало терпеть не мог бесполезных сожалений.

– Я сама этого хотела, – живо возразила Аннализа. – Ты тут ни при чем. Ведь это я пришла к тебе. Я сама пришла за этим, понимаешь?

– Я мужчина, Аннализа.

Она знала, что означает это утверждение, но решила сыграть в неведение.

– И притом незабываемый, – сказала она, лаская его.

– Мужчина не может сказать: «Я тут ни при чем», – продолжал Кало со своей всегдашней твердостью. – Ты должна выбросить из головы эту историю, хотя это будет и нелегко. Ни для тебя, ни для меня. Мы больше никогда не должны встречаться. Ты поняла?

– Поняла. – Аннализа знала, что Кало прав. Знала, что они оба в ответе за то, что случилось, знала, что ей придется, несмотря ни на что, оставаться синьорой Брайан. – Может быть, мы никогда больше не увидимся, – добавила она, – но уж эта ночь – наша. Никто в мире не сможет отнять ее у нас.

– Эта ночь уже прошла, Аннализа. Тебя, наверное, уже разыскивают. Я не могу допустить, чтобы тебя нашли здесь. Нам надо ехать.

– Никто не знает о твоем тайном убежище. Даже я ничего о нем не знала. Здесь чудесно. И никто нас здесь не найдет. – Она была готова на все, лишь бы продлить чудесное приключение.

– Каждый знает то, что должен знать. Одежда высохла. Ты должна одеться, Аннализа. – Кало был не в силах расстаться с ней, и она почувствовала его слабость.

– Вознеси меня в рай еще один раз, – умоляюще сказала она.

Он овладел ею со всей нежностью и страстью, на какую способен пылко влюбленный, и вновь сделал ее счастливой.