2
Вечером в день присуждения «Оскаров» лучи прожекторов пронзали темное голливудское небо. Киноиндустрия, как бы бросая вызов самой природе, пыталась проторить дорогу на небеса своим собственным звездам. Джеф издалека увидел снопы света, блуждающие в вышине. Пересекаясь между собой, они образовывали своеобразные геометрические фигуры.
Подавшись вперед на сиденье лимузина, он смотрел вдаль через лобовое стекло. В другой ситуации он поехал бы на своем «кадиллаке» с откидным верхом, но эта церемония требовала прибытия на лимузине с шофером, чтобы они с Джоан могли выйти из машины, не заботясь о таких мелочах, как парковка. Они сразу же окажутся перед объективами фотокамер и толпой шумных поклонников.
Конечно, сегодня крики ликования будут адресованы Джоан. Репортеры и любители пари уже сделали ее своей фавориткой. Ими руководили чувства и расчет.
Джеф знал, что его обязанность — стоять рядом с ней и улыбаться. Он был супругом принцессы — обаятельным, безликим, не имеющим власти. Он должен благодарить людей за их овации и одновременно демонстрировать свое восхищение Джоан. Это улучшит ее имидж. И, конечно, его тоже. Идеальная американская чета — так их называли почти во всех журналах, посвященных кино. Два красивых человека, любящие друг друга и лишенные эгоизма. Муж радуется успеху жены, а она застенчиво и смущенно готовится принять высокую честь, которую ей собираются оказать. Джоан лучше всего удавались роли добрых, простых, беспомощных девушек, нуждавшихся в мужской защите. Она отлично справится с такой ролью и сегодня.
И Джеф подыграет ей. Будет изображать уместную гордость, чрезмерное волнение, чуть отойдет в сторону, когда на нее обрушится шквал приветствий. После того, как аплодисменты и крики стихнут, он заботливо возьмет ее под руку и поведет в зал мимо новой батареи фотовспышек.
Джеф приготовился к этому вечеру. Он знал свою речь почти наизусть. И все же он испытывал некоторую неловкость, словно ехал не на торжество, а на похороны. Он сел на переднее сиденье машины рядом с водителем, как в день отцовских похорон. Тогда мать, две тетки и престарелый дядя расположились сзади. Чтобы не причинять им неудобство вторым откидным сиденьем, он сел рядом с шофером. На самом деле он не хотел находиться возле матери. Когда она позвонила ему в Голливуд, чтобы сообщить о смерти отца, ее голос звучал сухо, в нем сквозили ноты облегчения. Однако, прилетев в Айову, он застал там мать в роли плачущей безутешной вдовы. Его тетя Мейта сказала, что страдания могут свести ее сестру в могилу раньше срока.
За полтора дня после прибытия Джефа мать пролила больше слез, чем за всю свою тяжелую жизнь. Возможно, она действительно скорбила по мужу. Возможно, чувства, которые она скрывала за стеной из холодной религиозной морали, наконец вырвались наружу. Однако Джеф не верил в это. На кладбище он стоял поодаль от матери, пока священник не оторвал взгляд от молитвенника и не попросил Джефа с помощью жеста подойти ближе.
Сегодня он снова сидел в машине рядом с водителем.
Хотя на сей раз не по собственному желанию. Его изгнание началось, когда студийный парикмахер заканчивал укладывать волосы Джоан. Ее прическа должна была соответствовать платью, сшитому специально для этого вечера. Для студии было важно, чтобы ее самая главная кандидатка появилась на публике в необыкновенном туалете.
Платье, костюмер и стилист прибыли в дом Джефферсонов. Студия даже подготовила речь, которую Джоан предстояло произнести в случае получения премии. Там упоминались лица, которых следовало поблагодарить, а также был отмечен момент, когда будет уместным и трогательным пустить слезу.
Перед тем, как Джоан приготовилась к отъезду, костюмер, жеманный гомик, заявил, что он лично усадит Джоан в машину и расправит складки ее платья. Он так боялся, что оно помнется, что Джефу не осталось иного выбора, как сесть впереди, чтобы не испортить творение из драгоценного ламе.
Когда автомобиль остановился в квартале от кинотеатра, чтобы занять место в колонне машин, движущихся к навесу, Джеф покинул переднее сиденье и открыл заднюю дверь. Толпа ожидала увидеть счастливых супругов сидящими рядом друг с другом. Джоан не сдвинулась с места, словно не только ее волосы были склеены лаком, но и сама она прилипла к сиденью. Джеф прижался к двери, чтобы не касаться драгоценного ламе. Он сидел в неудобной позе все время, пока автомобиль преодолевал расстояние до входа в кинотеатр.
Последние пятьдесят метров полицейский в форме, точно телохранитель президента, бегом сопровождал автомобиль. Джеф уже видел лица зевак, смотревших в окна и пытавшихся узнать пассажиров. Когда им удавалось это сделать, начинались овации. Ни один император не удостаивался больших почестей. Ощущая себя статистом, Джеф тем не менее улыбался и махал рукой. Даже Джоан вяло отвечала на приветствия.
Крики звучали все громче. Зрители, успевшие занять места на временных трибунах, вскочили со своих мест. Тысячи людей, собравшихся перед кинотеатром, обступили лимузин, мешая ему двигаться. Но шоферу удалось в конце концов добраться до ярко освещенного навеса. Толпу удерживали не столько малиновые бархатные канаты, сколько полицейские в темно-синей форме. Дверь автомобиля открыл человек в смокинге, в чьи обязанности входило провести королевскую чету к микрофону, где ей предстояло задержаться и дать интервью.
Первым из машины вышел Джеф. Затем, изобразив на лице теплую улыбку, он повернулся, чтобы помочь жене. Она положила свою руку на его ладонь и впервые с момента посадки в лимузин сдвинулась с места. Джеф всегда отмечал, как красиво она встает с кровати, чтобы пойти в ванную после секса, или выходит из автомобиля навстречу ликующим поклонникам. Она никогда не торопилась. Возможно, это было тем немногим, что ему еще нравилось в Джоан. Она все, вплоть до измен, совершала изящно.
Крики толпы обрушились на них; люди могли прорваться сквозь оцепление, состоявшее из дюжих полицейских. Администратор вовремя взял Джоан за руку и быстро подвел к микрофону, где ведущий, некогда знаменитый актер, с подобающим почтением представил Джефферсонов.
— А сейчас перед вами первая молодая актриса со времен Мэри Пикфорд, заслуживающая титула «Возлюбленная Америки», удивительная красавица, прекрасный человек, а прежде всего — великая актриса, Джоан Уэст!
Снова зазвучали аплодисменты, крики, приветствия. Когда шум стих, ведущий продолжил:
— И ее муж, неизменно популярный Джеф Джефферсон!
Эта фраза прозвучала менее восторженно и была встречена значительно более сдержанными аплодисментами.
Почему, спросил себя Джеф, в Голливуде человека, потерявшего свою популярность, всегда называют «неизменно популярным»?
Ведущий не попытался приблизить Джефа к микрофону; все его внимание было сосредоточено на Джоан.
— Джоан, дорогая, — сказал он, хотя никогда не был знаком с нею лично, — как ты чувствуешь себя в эту волшебную ночь, когда все указывает на то, что ты завоюешь самую желанную награду? Какое у тебя настроение, милая?
— Вот что я скажу тебе, Нейл, — Джоан удалось быстро вспомнить имя экс-звезды. — Попасть в номинацию — это такая честь, о которой я даже не смела мечтать. Это стало сюрпризом, который я запомню на всю жизнь, даже если не получу премии, — выдохнула актриса, напоминавшая сейчас послушницу, дающую обет у алтаря.
«Какая чушь», — мысленно произнес Джеф.
Еще несколько нелепых вопросов, несколько неискренних ответов, и долг принцессы был исполнен. Джеф взял жену под руку и аккуратно, чтобы не помять ламе, повел ко входу в зал. Там началось нечто худшее. Когда Джефферсоны зашагали вдоль прохода, публика встала со своих мест и зааплодировала. Джоан принимала приветствия с нежной улыбкой; Джеф подвел ее к двум крайним креслам, которые обычно оставляли для фаворитов номинации.
Поскольку Джоан и Джеф прибыли в числе последних гостей, им не пришлось долго ждать начала церемонии. Президент Академии киноискусства, писатель, обладатель «Оскара», зачитал текст приветствия. Голливудский праздник «чествования мастеров кино, людей творчества и блестящих звезд» начался.
Джоан предстояло пережить мучительные моменты, предшествовавшие присуждению премий по номинациям «Лучший актер», «Лучшая актриса» и «Лучший фильм». Когда Джеф, представленный как «мужественный борец за свободу искусства, президент Гильдии киноактеров, выдающаяся кинозвезда», направился по проходу вниз, Джоан аплодировала ровно столько, сколько требовали приличия. Она боялась испортить прическу и помять платье. Она уже почувствовала появление под мышками пота. Джоан боялась, что к тому времени, когда ей придется встать и пойти за премией, на платье выступят влажные пятна. Она даже стала принюхиваться к себе — разумеется, тайком, — чтобы определить, не заметен ли запах. Она, как и звезды-мужчины, игравшие с ней, знала, что в минуты волнения от нее пахло, как в спортивной раздевалке после баскетбольного матча. Во время съемок она дюжину раз за день пользовалась дезодорантами. Собираясь лечь в постель с кем-то, включая Джефа, она проявляла особую осторожность. Сейчас она вдыхала исходивший от нее едкий запах.
Она не слушала речь Джефа и надеялась, что присуждение главных премий начнется раньше, чем пятна появятся из-под ее короткого жакета. Чем дольше читал Джеф текст своего выступления, тем сильнее ненавидела его Джоан. Наконец она стала проклинать мужа за то, что он нарочно замедляет темп речи, чтобы она опозорилась.
Когда он вернулся на свое место, Джоан злобно прошептала:
— Ты не мог говорить еще дольше?
При этом она не забыла улыбнуться.
Почему-то он обрадовался тому, что разозлил ее. Джоан украдкой сунула под жакет носовой платок.
Наступил главный момент. Только что вручили «Оскара» за лучшее исполнение мужской роли. Остались две премии — по номинациям «Лучшая актриса» и «Лучший фильм». Лауреат «Оскара» за прошлый год, знаменитый актер, зачитал список кандидатов, среди которых были Бетт Дэвис, Оливия де Хэвилэнд, Мадлен Кэролл и малоизвестная французская актриса. Когда прозвучали фамилии и названия фильмов, представитель «Прайс-Уотерхауз», чье присутствие сообщало происходящему торжественность церковной церемонии, вынес драгоценный конверт. Вскрывая его, спонсор изображал волнение. Наконец он улыбнулся и объявил ликующим голосом:
— Победитель… Джоан Уэст!
Зал взорвался аплодисментами. Джеф встал, подал Джоан руку, помог ей подняться с кресла и, торопливо поцеловав в щеку, отправил вниз по проходу к славе. При этом он мысленно произнес: «Господи! Ну и запах!»
Она поднялась на сцену, позволила поцеловать себя и приготовилась к вручению маленькой статуэтки. В нужный момент по ее щекам потекли слезы, вызвавшие новый шквал аплодисментов. Когда вторая волна оваций стихла, Джоан подошла к микрофону и произнесла речь. Она поблагодарила режиссера, сценариста, продюсера и «сотни других людей, являющихся кровью картины, без которых никто из нас не смог бы играть и даже существовать».
Замолчав, еще сжимая золотую статуэтку, она поспешила за кулисы, чтобы позировать фоторепортерам. Снимки, опубликованные в журналах и газетах, принесут вторую жизнь картине и миллионы долларов — студии. Тем более в данном случае: фильм с участием Джоан был назван «Лучшей картиной года».
После вручения последнего «Оскара» Джеф, как и вся публика, встал, чтобы отправиться в отель, где гостей ждал поздний ужин с танцами. Он задержался в проходе, чтобы выслушать поздравления по случаю успеха Джоан. Когда он попал за кулисы, всеобщее возбуждение вокруг Джоан начало стихать. Она позировала для иностранной прессы с той же счастливой улыбкой, уже немного усталой. Джеф увидел предательские пятна, появившиеся из-под жакета. Джоан еще ничего не сказала, но он знал, что она захочет поехать домой, принять душ, переодеться перед ужином.
На ее лице было то выражение, которое появлялось, когда Джоан действительно нуждалась в Джефе. Он протиснулся к ней через толпу фотографов и сказал:
— Мисс Уэст ждут на ужине. Пожалуйста, извините нас.
Он повел ее мимо назойливых фотографов к двери сцены.
Джеф разыскал их лимузин, и они помчались в сторону Беверли-Хиллз. Джоан трогала пальцами ненадписанную статуэтку, служившую символом до того момента, как ей пришлют настоящего «Оскара» с выгравированной фамилией актрисы. Джеф отметил, что она ласкала статуэтку, словно маленькая девочка, получившая в подарок новую желанную куклу.
Она завоевала «Оскара». Теперь она не боялась помять дорогое платье из ламе, испортить прическу, не стеснялась того, что пахла, как портовый грузчик, весь день проработавший под жарким солнцем. «Оскар» принадлежал Джоан, что бы она ни делала до конца ее жизни.
Они подъехали к дому. Джоан выскочила из лимузина; Джеф попросил шофера подождать. Он заметил более дюжины телеграмм, лежавших на столе в холле. Джоан не стала читать их и устремилась в ванную, под душ, чтобы избавиться от собственного ненавистного запаха. Уже на лестнице она начала снимать с себя жакет.
Джеф принялся вскрывать желтые конверты. Он слышал, как Джоан открывала двери, хлопала ими. Он улыбался, пока не прочитал одну из телеграмм: «Как бы я хотел находиться рядом с тобой сегодня. Но скоро. Скоро. С любовью, Мел». Каждое послание заканчивалось словами «С любовью» и чьим-то именем, но это вызвало у Джефа особое раздражение. Телеграмма была прислана Мелом Ле Вином, режиссером картины, принесшей Джоан «Оскара». Сейчас Ле Вин находился на натуре в Коннектикуте.
Ее связь с Ле Вином была не плодом воображения Джефа, а предметом голливудских сплетен. Джоан не вернулась домой вечером после предварительного просмотра фильма в «Тарзане». Такое случилось впервые за все годы их брака — за исключением тех дней, когда кто-то из супругов находился на натуре. Ее объяснение со ссылкой на затяжной ливень, который иногда обрушивается в январе на Калифорнию, могло быть правдивым, но Джеф отнесся к нему с недоверием. Он сделал вид, будто поверил ей. Поступил так ради них обоих. Длительное бездействие уже начало влиять на его способность четко оценивать ситуацию и давать выход гневу. Профессия предавала его в такой же степени, как и жена со своим режиссером-евреем.
Джеф не считал себя антисемитом, но почему-то Ле Вин с липовым написанием явно еврейской фамилии раздражал его сильнее, чем другие мужчины, в связях с которыми он подозревал Джоан. В чем была причина — в национальности Ле Вина или в том, что он поставил фильм, принесший Джоан этого проклятого «Оскара»? Прежде Джефу не приходили в голову такие мысли. Но сейчас, стоя в холле своего большого дома с кипой телеграмм в руке, помня о лимузине, который повезет их на ужин, где на Джоан обрушатся многочисленные поцелуи и поздравления, а он будет улыбаться и ждать, Джеф внезапно понял, что этот вечер — финал их брака. Вот почему он ненавидел Ле Вина. Одной картиной, одной ролью режиссер не только вознес Джоан на вершину кинобизнеса, но и навсегда отнял ее у Джефа. Ненавидя жену, он еще сильнее любил ее. Еще больше нуждался в ней. Или, возможно, в ощущении безопасности, покоя, которое давали ему в течение последних пятнадцати месяцев этот дом и далеко не идеальный брак.
Он закончил просматривать телеграммы, бросил их на столик, подошел к бару. Твердые кожаные каблуки громко зацокали о мраморный пол холла. Идя мимо кабинета, Джеф заметил там тусклый свет. В центре комнаты стояло ведерко для охлаждения вина, которое они купили в Лондоне во время посещения серебряных усыпальниц четыре или пять лет тому назад. В нем лежала зеленая бутылка с пробкой, завернутой в золотистую фольгу. Он подошел ближе и увидел намокшую карточку, прикрепленную к бутылке.
Он решил, что это подарок от Марты. Красивый жест. Взяв карточку, Джеф обнаружил, что бутылку прислал Генри Уотерман, писатель, создавший сценарий двух последних картин Джоан. Джеф взглянул на послание.
«Моей принцессе в ее великий вечер. С любовью, Генри».
Злость, которую пробудила телеграмма Ле Вина, усилилась. Джеф смял карточку, бросил ее в ледяную воду. Затем, поддавшись внезапному порыву, схватил бутылку и швырнул ее в стеклянную дверь, ведущую на веранду. Сверху донесся взволнованный крик Джоан:
— Джеф, что случилось? Джеф?
Помолчав, она закричала снова:
— Джеф? Где ты? Что случилось?
Не ответив ей, он вернулся в холл. Увидел возле верхнего конца лестницы обнаженную Джоан, которая вытирала себя толстым изумрудно-зеленым полотенцем. Он начал медленно подниматься по ступеням с решимостью, заставившей ее спросить:
— Джеф, что случилось? Что это был за шум?
— Ничего, — сказал он.
— Стекло разбилось, — увидев выражение его лица, она замерла. — Джеф? Что это был за шум?
— Просто кто-то бросил бутылку шампанского в стеклянную дверь, — небрежным тоном произнес Джеф.
— Бутылку шампанского? Кто мог совершить такой безумный поступок?
— Я, — ответил он.
Стоя на две ступени ниже Джоан, он вырвал полотенце из ее рук.
— Джеф, — с мольбой и возмущением в голосе промолвила она.
Он в ярости швырнул полотенце в сторону, схватил Джоан за обе руки и неистово поцеловал в губы. Он почувствовал прикосновение ее нежной кожи к его лицу, хотя она и пыталась освободиться. Когда ее сопротивление усилилось, он ударил Джоан по лицу и поднял в воздух; его большие руки так крепко сжимали ее тонкую талию, что она едва не задохнулась. Он яростно поцеловал ее сначала в одну грудь, потом в другую. Затем укусил нижнюю губу Джоан. Она ахнула от боли и заплакала.
Держа Джоан так, чтобы она не могла пошевелиться, он отнес ее в их спальню и бросил на кровать. Она резко вдохнула воздух, попыталась отдышаться. Джеф быстро снял с себя смокинг, сорвал с шеи галстук, освободился от рубашки, не потрудившись убрать золотые запонки от Картье с сапфирами, подаренные ему женой когда-то давно к одному счастливому рождеству.
Когда она попыталась перекатиться по кровати к двери, Джеф схватил ее за руку с такой силой, что следы остались на долгое время. Он притянул Джоан к себе; другой рукой он снял трусы, бросился на Джоан; она ощутила твердость его члена.
— Хорошо, Джеф, дорогой, — тихо, почти умоляюще сказала она. — Хорошо, только не делай мне больно.
Она раздвинула бедра, ожидая, что сейчас начнется обычная прелюдия. Вместо этого он вошел в нее яростно, без подготовки. Джоан пронзила такая боль, что она даже не смогла закричать. Ее влагалище сжалось столь сильно, что Джеф поморщился. Но это его не остановило.
Он начал двигаться; ее сухое влагалище перемещалось вместе с его членом. Испытываемая им боль говорила ему о том, что Джоан тоже больно, поэтому он не останавливался. Постепенно ее внутренности увлажнились. Она начала реагировать; когда боль прекратилась, желание Джефа иссякло.
Так и не кончив, он вытащил из Джоан свой член; он с радостью избавлялся от нее. Они полежали в темноте. Он ощущал едкий запах ее испуга.
Поняв, что его ярость прошла, она немного успокоилась. Однако она чувствовала себя неуверенно. Ей хотелось броситься в ванную, снова принять душ, одеться и поехать на торжественный ужин. Но, боясь разозлить Джефа — он впервые так обращался с ней, — она протянула к нему руку, коснулась его члена, сказала:
— Мы попробуем еще раз.
Прежде чем Джеф снова испытал возбуждение, он отбросил от себя ее умелую руку. Джоан расценила это как разрешение покинуть кровать. Он слышал, как она зашагала по толстому ковру, увидел ее силуэт, исчезнувший в освещенной ванной. Заметил лобковые волосы между точеных бедер — даже сейчас она двигалась неторопливо. Даже после неудачной попытки изнасиловать ее уход был красивым.
Спустя мгновение раздался ее крик:
— Проклятый негодяй! Посмотри, что ты натворил! Я не могу поехать туда! Не могу! Не могу! Не могу!
Она разрыдалась.
Он шагнул к двери ванной; обнаженная Джоан склонилась над позолоченной мраморной ванной; она прижимала к губе окровавленную салфетку.
Она повернулась к нему.
— Подлый тип, посмотри, что ты сделал!
Она убрала салфетку и показала кровоточащую губу.
— Ты сделал это нарочно! Ты не хотел, чтобы я вернулась. Ты не мог вынести это. Завидовал мне. Потому что я получила «Оскара»! Тебе это не светит, даже если ты будешь сниматься ближайшие сто лет! И ты не вынес моего успеха. Поэтому поступил так. Признай это, бездарный негодяй! Признай это!
Она снова заплакала. Скорее от злости, чем от разочарования. Почему-то это позабавило его.
Он тихо произнес, улыбнувшись одними губами:
— Я всегда хотел узнать, насколько приятно трахать лауреата премии академии. Теперь я знаю. Это удовольствие преувеличено. И весьма сильно.
Она села на крышку унитаза. Джоан плакала, как обиженный ребенок. Он повернулся и вышел из ванной, собираясь спуститься вниз, но внезапно зазвонил телефон. Джеф поднял трубку.
Это был Ирвин Коун.
— Джеф?
— Да, Доктор. Что случилось?
— Что случилось? Тут все сходят с ума! Где она?
Джеф представил себе пенсне Доктора, дрожащее на его носу.
— Дома. Она устроила тут маленькие семейные торжества.
— Семейные торжества? — закричал Доктор, впервые за долгие годы их знакомства теряя выдержку. — Она обязана быть здесь!
— Хорошо, Доктор, я скажу тебе, что случилось. Успех разволновал Джоан так сильно, что у нее возникла потребность заняться сексом. Ты знаешь, какой она бывает, когда ее охватывает похоть. Она не может ждать. Может трахнуться с кем угодно. Даже со своим мужем.
Джоан вырвала трубку из его руки.
— Он лжет! — сказала она. — Он избил меня. Поэтому я не могу приехать! Я в крови! Я не смею показаться на людях!
Она снова заплакала.
Джеф забрал у нее трубку. Он молча слушал маленького человека. Голос Коуна звучал изумленно и сердито:
— Как он мог сделать такое? Он сошел с ума? Джоан, Джоан, дорогая, послушай меня. Жди дома, я пришлю врача. Нет, я сам приеду.
Не ответив, Джеф бросил трубку. Возможно, он впервые оборвал Ирвина Коуна. Затем Джеф надел шелковый халат, спустился по лестнице вниз, зашел в бар и смешал себе виски с содовой. Он отнес бокал к бассейну, сел в кресло и стал слушать, как колышет ветер сухие листья пальм. Со второго этажа доносились плач и брань Джоан.
Минут через пятнадцать возле дома появился лимузин Доктора. Машина остановилась почти у самого гаража. Коун незаметно прошел через калитку бассейна. Джеф не сдвинулся с места. Он лишь поднял бокал. Он слышал, как открылась дверь машины, как заскрипела калитка, как маленький человек шел к нему.
— Господи, Джеф! Что произошло? Что ты с ней сделал?
— Не знаю, — ответил Джеф. — Но все равно рад этому.
Доктор посмотрел на него, подумал о том, не следует ли ему возмутиться, потом повернулся и зашагал к дому. Вскоре Джеф услышал голоса. Он не различал слов, но было понятно, что Джоан плачет и обвиняет, а Доктор пытается успокоить ее.
Джефу показалось, что прошло много времени. Наконец Доктор вернулся и обнаружил актера с новым бокалом виски.
— Она не может ехать. С таким лицом. Почему ты так поступил? Ты все погубил! Все! В первую очередь себя самого!
Джеф не ответил; он не стал защищать себя, пускаться в объяснения. Сидя в темноте, он задавал себе один вопрос. И не находил ответа. В прошлом он делал глупости, о которых сожалел, но он хотя бы понимал или думал, что понимает их причины.
Сейчас он не мог найти удовлетворявшего его объяснения. Возможно, он и правда позавидовал ей. Она удостоилась награды, которую он никогда не получит. Или дело было в том, что ее взлет совпал с упадком его карьеры? Или он приревновал ее к другим мужчинам? Все началось с телеграммы от того еврея. Может быть, он, Джеф, страдает антисемитизмом. Если это так, тут есть частичная вина маленького человека, стоявшего сейчас перед ним. С того момента, когда Доктор посоветовал ему «держать цену» и он потерял роль, которую хотел сыграть, Джеф стал мысленно называть Коуна «надменным маленьким евреем». Он испытывал сильное желание разбить вдребезги пенсне Доктора, потом схватить его за лацканы сшитого на заказ смокинга и засунуть обратно в лимузин. Вместо этого Джеф продолжал молча сидеть в кресле.
— Знаешь, — сказал Доктор, — ты выбрал для этого самое неподходящее время. Для вас обоих.
Он рассчитывал услышать какой-то ответ, но Джеф только смотрел на собеседника.
— Значит, она не появится сегодня. Это можно даже обернуть на пользу, — продолжил Доктор. — Когда я уходил с ужина, глава студии уже сочинял пресс-релиз с сообщением о том, что Джоан потрясена победой и не в состоянии явиться на прием. Такого еще не случалось. Это вызовет сочувствие, симпатию. Рассказ о захвативших ее чувствах поможет ей попасть на обложки всех журналов мира, посвященных кино.
— Но если правда всплывет…
Перебив Доктора, Джеф посмотрел на него.
— Конечно, это станет известно, — с долей злости сказал Доктор. — Ей придется пойти к врачу. Завтра ее захотят фотографировать. На следующей неделе Джоан должна была приступить к работе над фильмом. С таким лицом она ничего не может делать. Почему, Джеф?
Джеф отвернулся, уходя от ответа.
— Поползут слухи. Сначала люди свяжут это с ее пристрастием к спиртному, но доктор поймет, что она не падала. Через час после визита к нему весь город узнает о случившемся. Джеф Джефферсон может трахнуть свою жену, только изнасиловав ее. Это было изнасилованием. Не настоящим, но все же изнасилованием. Даже я, последний раз осматривавший женщину в свою бытность интерном двадцать пять лет назад, смог бы безошибочно установить это. И я спрашиваю тебя — почему? Почему?
Джеф не удостоил его ответа.
— Это ревность? Профессиональная ревность?
Джеф покачал головой.
— Значит, обыкновенная! У нее были другие мужчины.
Гнев, появившийся на лице Джефа, не остановил Доктора.
— Посмотрим правде в глаза — ты тоже небезупречен. Несколько звездочек. Две стюардессы. Даже хостесса из клуба в Санта-Монике. Да, профессия обязывает меня знать все о моих клиентах. И, конечно, та маленькая техасская история.
— Что, черт возьми, тебе известно об этом?
— Достаточно.
— Одна ночь. С тех пор я не виделся с ней.
— И не говорил? — спросил Доктор.
Джеф красноречиво промолчал.
— Значит, у тебя нет прав ревновать. Всем мужчинам не нравится, когда это происходит. Что бы ни делали они сами. Но это случается. Иногда…
Доктор заколебался, думая о том, поможет ли откровенность достижению его цели. Наконец он произнес:
— Как, по-твоему, я себя чувствую? Моя жена! С бисексуальным дизайнером, помогавшим ей выбирать антикварную мебель для ТКА. Такое случается со всеми. Важно, как мы справляемся с этим.
Телефон снова зазвонил.
— Это меня, — сказал Доктор.
Он шагнул в беседку и взял трубку.
— Да, да, это я. Нет, извини, Сол. Ты можешь сказать прессе, что она взволнована победой и не может появиться сегодня на людях. Завтра? Посмотрим.
Доктор перевел дыхание. Заданный вопрос заставил его закричать в ярости:
— Причина именно такая — нервное истощение!
Набрав воздуха в легкие, он произнес более медленно:
— Нет, ничего страшного. Ничего такого, что нельзя вылечить с помощью нескольких таблеток успокаивающего и двухдневного избавления от фотографов, студий и любопытных администраторов вроде тебя! Хорошо, ты можешь называть меня нахалом! Называй меня как хочешь, но сегодня она там не появится!
Он, как обычно, бросил трубку. Приготовил себе слабый напиток, сделал один глоток, потом сказал:
— Сейчас важно сохранить видимость гармонии. Когда она снова начнет появляться в общественных местах, ты будешь сопровождать ее. Все увидят идеальную американскую чету. Это нужно тебе, а не ей. Тебе!
— Я обойдусь без этого! — сердито сказал Джеф.
— Ты думаешь, что обойдешься без этого. Возможно, считаешь, что в Техасе трава на пастбищах более сочная и зеленая. Несомненно, та особа очень богата. По моим сведениям, у нее больше миллиарда долларов. Но это не твоя среда. Джеф, послушай Доктора. Твое будущее еще только начинается.
— Ну конечно! — с горечью и злостью сказал Джеф.
— Я говорю тебе — оно только начинается. Я не могу объяснить все сегодня. Но скоро сделаю это. Важно сейчас сохранять видимость мира. Все видят в вас любящую пару. Ни слова о происшедшем. Я даже не позволю ей пойти к вашему врачу. Ты сознаешь, что сделает с твоим имиджем известие об изнасиловании?
Ты поживешь здесь, будешь появляться с ней на людях. Затем через три-четыре месяца вы сможете тихо разойтись. Пусть мир интерпретирует это, как ему угодно. К тому времени публика будет на твоей стороне. Традиционный вариант в мире кино. Один из супругов добился большего успеха и эгоистично решил отделиться. Ты превратишься в верного, преданного мужа, который женился на начинающей актрисе, помог ей стать знаменитой и был брошен.
Эта идея понравилась Джефу, однако он начал задавать себе вопросы. Почему сейчас? Почему сегодня, когда его клиентка завоевала самую желанную награду, Доктор разрабатывал стратегию, обращенную против нее?
Коун четко прочитал его мысли.
— Почему я так забочусь о тебе? Я сказал тебе это несколько мгновений тому назад, но ты не поверил мне. Потому что, мой мальчик, — Доктор поставил бокал и посмотрел Джефу в глаза, — потому что твое будущее только начинается. Тот факт, что я готов рисковать ради тебя ее карьерой, — достаточное доказательство.
Джеф поглядел на Коуна, спрашивая себя, можно ли верить ему. Аргументом в пользу доверия было то, что Доктор открыл ему два опасных секрета. Он сказал, что Джоан не была важнейшим клиентом ТКА. И он признался, что его жена изменила ему с английским гомиком. Если бы у Коуна не было серьезных намерений, он никогда не сказал бы о таких вещах.
Доктор по-отечески похлопал Джефа по руке.
— Делай, что я говорю. Поживите спокойно и благополучно несколько недель. Как прежде. Ты даже можешь увезти ее куда-нибудь.
— Но ее новая картина, — начал Джеф.
— Я добьюсь отсрочки. Не беспокойся. Главное, чтобы не было публичных ссор, внезапных раздельных поездок. Все, как обычно. Ходи на заседания гильдии. Читай сценарии. И отклоняй их.
— Все? — недоумевающе спросил Джеф.
— Все, — твердо ответил Доктор.
— Даже хорошие?
— Для тебя сейчас нет хороших сценариев, Джеф. Но это даже к лучшему!
— Почему? — растерянно спросил Джеф.
— Я сказал тебе — доверься мне.
Он похлопал Джефа по плечу и направился к ждущему лимузину.
Когда автомобиль отъехал, Джеф встал. Он все еще испытывал недоумение. Войдя в дом, он медленно поднялся по лестнице. Из ванной доносился шум воды. Джоан проведет остаток жизни под душем, пытаясь избавиться от собственного запаха.
Джеф прошел в свою гардеробную, достал шелковый пижамный костюм и заметил на полке голубую рубашку Дорис Мартинсон. Как Доктор узнал об этой женщине?
Джоан выключила душ в своей ванной. Джеф надел халат и зашел туда. Джоан вытиралась новым изумрудно-зеленым полотенцем.
— Если ты прикоснешься ко мне, я тебя убью! — серьезно сказала она.
Хотя, если бы он вздумал снова наброситься на нее, она вряд ли смогла бы сейчас по-настоящему защищаться.
— Я лишь хотел сказать, что я сожалею.
— Посмотри на это.
Она подняла свое лицо вверх, чтобы он лучше увидел поврежденную губу. Ее щека еще горела от удара.
— Извини.
— «Извини»? Пошел ты к черту!
Она стала вытирать подмышки, обрызгала их дезодорантом, посыпала пудрой, наконец воспользовалась туалетной водой.
— Доктор сказал, что мы должны проявить выдержку. Все должно происходить, как обычно.
— То же самое он заявил мне, — раздраженно сказала она. — Но я хочу, чтобы весь город узнал, какой ты негодяй! Если ты еще раз дотронешься до меня, я расскажу людям все! Ты — животное, вот ты кто!
— Внизу есть две телеграммы для тебя. Одна — от Мела Ле Вина.
— И что? — она с вызовом посмотрела на Джефа.
— И бутылка шампанского. От Генри.
— Ну и что? — с яростью в голосе спросила она.
— Я просто пытаюсь объяснить, — сказал он.
— Ты хочешь погубить мою карьеру. Вот чего ты добиваешься. В мой самый важный вечер…
Ему показалось, что ее злость снова сменится слезами.
— Доктор прав, — сказал Джеф. — Пусть все будет как обычно. Дома тоже. Давай вообще не разговаривать.
Он повернулся и начал спускаться по лестнице, чтобы уснуть на первом этаже в спальне для гостей. Это было концом брака. Только без раздела собственности.
Сидя на заднем сиденье лимузина, Ирвин Коун держал свои нервные пальцы на телефоне. Ему хотелось позвонить кому-нибудь. На Западном побережье была глубокая ночь, в Нью-Йорке еще не наступило утро. Парни из местного офиса ТКА еще находились на торжественном ужине. Он беспокойно барабанил пальцами по аппарату, оценивая события истекшего вечера.
Тут были затронуты две карьеры.
Карьера Джоан казалась самой многообещающей, однако ей кое-что угрожало. Не надо было быть врачом, чтобы узнать симптомы зарождающегося алкоголизма. Они были написаны на ее прелестном, нежном лице.
Что касается ее игры, то она всегда зависела от режиссера. На самом деле Джоан не играла сама. Роль играла ею. Требовательность Ле Вина, проявлявшаяся как в постели, так и на съемочной площадке, позволила Джоан получить премию.
Неважно, как был завоеван «Оскар». Она удостоилась его, и это — главное. Обычной практикой после «Оскара» было заключение контракта на один фильм с максимальным гонораром. Это устанавливало уровень оплаты на все последующие картины. Если бы Джоан была более надежной, стабильной актрисой, Доктор поступил бы именно так.
Но учитывая долгосрочный прогноз ее физического и психического состояния, он решил добиваться контракта на пять картин с правом одобрения сценария и режиссера, а также возмещением простоя при отсутствии приемлемой работы. Это защитит Джоан и ТКА на ближайшие пять лет. Если она продержится до конца этого срока, он подумает о ее будущем.
В первую очередь по этой причине Ирвин Коун решил не пускать ее сейчас к врачу. Никто не должен знать о развивающемся у Джоан алкоголизме.
Он нарочно сказал Джефу о том, что боится слухов. Коун сочинил историю о своей жене и дизайнере. Она была ложью. Он придумал ее, чтобы завоевать доверие Джефа, заручиться его готовностью к сотрудничеству. Это было необходимо Доктору для осуществления его плана.
Возможно, он потерял чувство меры, оклеветав жену, признался себе Доктор. Но это не очень важно. В городе, где сплетни и домыслы интересовали людей сильнее, чем истинные факты, Мельба уже становилась объектом более серьезных наговоров. Несколько раз ему доводилось слышать, что она занимается любовью с женой главы студии. Иногда, в моменты ссор и раздражения, он верил в это. Еще одна ложь, сорвавшаяся с его уст, не принесет вреда.
Он соврал в интересах дела. Джеф был необходим Доктору.
Ирония заключалась в том, что Джеф сильнее всего усомнился в единственном абсолютно правдивом высказывании Доктора относительно начала его будущей карьеры.
Но время для обсуждения плана еще не настало. События этого вечера принесли значительную пользу. Доктор не мог придумать ничего лучшего. Они обеспечили дальнейшую незанятость Джефа, его изоляцию, убили в нем веру в новый успех и себя самого. Когда Доктор приготовится к очередному шагу, Джеф с неизбежностью согласится.
На следующий день, около десяти часов утра, дав Джефу возможность без помех позаниматься гимнастикой, поплавать, выпить кофе, Доктор попросил Элизу позвонить актеру. Шесть раз оба номера оказались занятыми. Конечно, это Джоан принимала поздравления. Ближе к полудню Элизе удалось связаться с Джефом. Она вызвала Доктора нажатием кнопки.
— Джеф, малыш, как дела?
— Все нормально. Спокойно. Только телефон не умолкает. Звонят из Лондона, Рима, Мадрида, Парижа.
— Хорошо, хорошо. А Джоан?
— Все в порядке.
— Как она выглядит?
— Ну… ее губа…
— Так я и думал, — вздохнул Коун. — Не пускай ее к вашему врачу!
— Хорошо.
— Если что-то изменится, тотчас звони мне. Особенно если она начнет нервничать. Может быть, вам обоим стоит отправиться на неделю-другую в Спрингс. Воспользуйся моим домом. Он абсолютно уединенный. Спокойная неделя под солнцем не повредит вам обоим.
— Я скажу ей, — обещал Джеф, давая понять, что беседа заканчивается.
Это послужило для Доктора сигналом. Он перешел к истинной цели звонка.
— Да, Джеф, пока я не забыл… вчера вечером я кое-что сказал.
— Что? — Насчет твоей карьеры.
— Да? — насторожился Джеф.
— Проводи время с женой, пока она не вернется к работе. Тогда мы вдвоем, ты и я, сядем и обстоятельно поговорим. Вдали от «Чейзена», «Романова», Беверли-Хиллз. Возможно, съездим в Ла-Джоллу. Потолкуем спокойно, неторопливо.
— О чем? — спросил Джеф.
— Узнаешь, когда она снова начнет работать. — Доктор положил трубку.
