Когда лимузин подвез его к дому, он не позволил шоферу поднести чемодан к двери. Автомобиль величественно и плавно совершил круг. Дверь открылась после звонка Джефа. Он увидел Марту — крупную красивую негритянку, убиравшуюся в доме и готовившую еду за исключением тех случаев, когда Джеф устраивал приемы и нанимал помощников. В основном домашнее хозяйство Джефа держалось на Марте, садовниках и смотрителе бассейна.

Джеф поставил свой чемодан, подошел по мраморному полу к столику с телефоном, стоявшему в библиотеке возле холла. Просмотрел сообщения. Все они были адресованы Джоан, уже уехавшей на студию. Очевидно, она не взглянула на записки вчера вечером, слишком устав от съемок или того, что последовало за ними.

Джеф с наигранной небрежностью спросил Марту:

— Миссис Джефферсон ела дома вчера вечером?

— Должно быть, нет. Она позвонила и сказала, что я могу уйти рано, — ответила Марта, поднимая чемодан Джефа.

— Не надо, Марта, я сам это сделаю!

Он не любил смотреть, как она или любая другая женщина таскает его чемодан или сумку с принадлежностями для гольфа. Возможно, потому, что помнил худое, усталое лицо матери, убиравшей дом, взбивавшей масло или тащившей мешок с мукой из чулана, когда Джеф был маленьким и не мог ей помочь. Он имел строгие представления о том, что следует и что не следует делать женщинам.

К тому же переноска и разборка чемодана поможет ему скрыть свое разочарование от отсутствия сообщений.

Марта проследовала за ним, чтобы забрать грязное белье. О да, вспомнила она, ему звонили дважды. Один раз — секретарша, не оставившая сообщений. Второй звонок застал ее на кухне, поэтому она оставила сообщение в блокноте со счетами за бакалею.

Джеф убрал свой костюм для родео и сделал вид, будто ему не очень-то хочется спускаться вниз. Но он направился прямо в кухню. Под списком продуктов обнаружил каракули Марты. «Просил позвонить мистер Эйб Хеллер. Важно». Последнее слово было подчеркнуто.

Из ТКА никто не звонил. Это означало отсутствие предложений, необходимости что-то обсудить, даже неопределенных обещаний, которые ТКА изобретало для важных клиентов, чтобы держать их на крючке, особенно перед истечением срока контракта, как у Джефа.

Конечно, вчера вечером Доктор попросил Джефа позвонить ему по возвращении в город. Это могло ничего не означать, но ему нечего терять. Решив, что Эйб Хеллер подождет, Джеф сначала набрал номер ТКА. Он попросил Доктора. Его соединили с Элизой, которая, похоже, всегда испытывала радость, слыша голос Джефа.

— Элиза, дорогая, вчера вечером я говорил с Доктором. Он был у себя дома. Он попросил меня позвонить ему сегодня, — сказал актер, надеясь, что такая преамбула заставит Элизу немедленно соединить его с Коуном.

Вместо этого Элиза произнесла взволнованным голосом:

— Дорогой, мне очень жаль, но Доктору пришлось улететь рано утром. В Нью-Йорке какие-то неприятности с новым телесериалом; Ирвин встречается с вице-президентом ССД и О.

— Хорошо, когда он вернется… — сказал Джеф, делая вид, что произошло незначительное недоразумение.

Но мысленно он произнес: «Этот негодяй знал вчера вечером, что утром он полетит в Нью-Йорк. Эта его фраза «Позвони мне» — просто игра!»

В действительности Джеф проявил несправедливость по отношению к Доктору. Маленького человека действительно вызвали в Нью-Йорк уладить неожиданно возникшие проблемы. Но Джеф не поверил этому. Как и Элизе, сказавшей: «Я попрошу его тотчас позвонить вам, когда он вернется».

Он знал, что Элиза говорила это каждому звонившему человеку, которого Доктор избегал. Джеф положил трубку и начал набирать другой номер. Звонок Эйбу Хеллеру поможет заполнить утро.

Эйб был исполнительным секретарем Гильдии киноактеров. Он выполнял в течение последних двенадцати лет всю текущую работу за Джефа и предыдущих президентов.

Эйб обзванивал людей, готовил заседания исполнительного комитета и ежегодного собрания членов гильдии. Он также писал речи для Джефа. Единственной слабостью Эйба было то, что раз в неделю он впадал в панику. При этом он оставлял Джефу сообщение со словом «важно», которое Марта подчеркивала.

— О! Как я рад, что ты позвонил! — произнес Эйб, услышав голос Джефа.

— Проблемы? Что на этот раз?

— Я не могу рассказать по телефону.

Подобный ответ был необычным для Эйба, который всегда охотно и с радостью описывал все неприятности, причем в самых мрачных тонах.

— Почему, Эйб?

— Я немедленно приеду к тебе. Нет, ты можешь встретиться со мной в кафе для автомобилистов на пересечении улицы Ла Сиенега и Уилширского бульвара? Оно называется «Долорес». После этого мы сразу же отправимся на совещание.

Затем Эйб добавил условие, обязательное по голливудскому этикету, особенно в разговоре с безработной звездой:

— Конечно, если ты не занят.

Эта фраза всегда раздражала Джефа. Но сейчас, похоже, речь шла о каких-то неожиданных неприятностях, поэтому он скрыл свое раздражение и солгал:

— Я отменю деловой ленч и приеду.

— Через полчаса? — сказал Эйб.

— Через полчаса, — согласился Джеф.

Приехав в «Долорес», он обнаружил, что Эйб уже выпил чашку кофе, съел булочку и собрался повторить заказ. Джеф всегда замечал нервозность Эйба. В такие минуты Хеллер глотал большие куски пищи, пил с жадностью, по-кошачьи слизывал липкий сироп со своих коротких пальцев.

— У нас беда! — простонал Эйб. — Словно мало нам неприятностей из-за телевидения, падения прибыли, безработицы. Теперь еще правительство…

— Какие у нас могут быть трения с правительством? — спросил Джеф. — Мы не являемся компанией. Мы — гильдия. Союз работающих людей. Да, мы зарабатываем больше других. Но существо дела от этого не меняется. Ты сам всегда говорил мне это.

— Это другие проблемы.

— Какие? — недоуменно спросил Джеф.

— Красные!

— А, это, — актер испытал облегчение. — Одни слухи. Эта комиссия никогда не появится здесь.

— Не появится? — простонал Эйб. — Повестки летают над городом, как дерьмо на заводе по производству удобрений! За последние двадцать четыре часа вызваны четырнадцать сценаристов. Семь из них — члены гильдии! Хорошие слухи!

— Кто именно?

— Эдди Робинсон, Джоан Гарфилд, Фредерик Марч, Флоренс, Ларри Паркс…

— Смешно! — отозвался Джеф.

— Смешно? Если вся киноиндустрия тайно выписывает из Вашингтона известного юриста для улаживания конфликта, это вовсе не смешно!

Заметив жест Эйба, официантка снова принесла кофе и булочку.

— Ты прав, — задумчиво сказал Джеф.

Почувствовав, что он должен встать на защиту членов гильдии, актер добавил:

— Нам следует что-то предпринять!

— Я ждал твоего возвращения в город. В доме Далтона идет совещание. Оно началось… — Эйб взглянул на часы, — примерно час тому назад. Президенты всех гильдий находятся там. Мы должны выступить единым фронтом. Говорю тебе — это погром!

Еврейское слово внезапно заставило Джефа почувствовать себя чужаком, вторгшимся в шоу-бизнес. С юности это был его бизнес. Однако евреи могли с помощью одного слова превратить Джефа в высокопоставленного чужака.

Несколько раз, когда он сидел в офисе Доктора, маленький человек, обсуждая по телефону сделку, о которой Джефу не следовало знать, переходил на идиш.

Некоторые актеры и сценаристы англо-саксонского происхождения употребляли выражения из идиша, чтобы сблизиться со своими коллегами-евреями. Многие из них, угощая гостей по воскресеньям, придерживались национальной диеты.

В этом плане Джеф не шел на подобные уступки, хотя кое-кто называл это высокомерием.

Но сейчас мелкие личные пристрастия стали неуместными. Если киноиндустрия в опасности, это представляет угрозу для всех.

Он заплатил за кофе и булочку Эйба. Они уехали в своих автомобилях, чтобы встретиться снова в доме Далтона на Колдуотер-каньон.

На улице возле дома стояли «ягуары», «роллс-ройсы», «кадиллаки» с откидным верхом и итальянские спортивные машины. Совещание уже шло полным ходом, когда Джеф и Эйб вошли в дом. Там находилось больше пятидесяти актеров, сценаристов, режиссеров — в основном мужчины.

Карл Фридман, президент Гильдии сценаристов, заканчивал свое выступление. Заметив Джефа, Карл жестом предложил ему сесть возле президента режиссерской гильдии.

Когда Джеф сел, Карл добавил:

— Я считаю это фашистской атакой на Голливуд, в первую очередь на евреев! Следующей жертвой станут люди, не поддерживающие фашистскую политику комиссии конгресса. Это — война не только евреев, но и всей индустрии. Война сценаристов и актеров. Она затрагивает нас всех! Поэтому мы обязаны выступить единым фронтом!

Джеф почувствовал, что многие из присутствующих повернулись к нему. Он встал, чтобы заговорить. Не потому, что он испытывал в этом потребность. Он понял, что от него ждут этого. Здесь находились и другие американцы англо-саксонского происхождения, но они не обладали официальным статусом президента гильдии. Он знал, что должен хотя бы продемонстрировать свою вовлеченность.

— Я хочу, чтобы вы знали следующее, — медленно начал он. — Моя гильдия встанет на защиту своих членов.

Раздались громкие аплодисменты, возгласы одобрения.

— В последние годы на индустрию обрушилась масса неприятностей. Многие актеры остались без работы. Мы не можем терпеть подобные нападки.

Снова аплодисменты. Настрой аудитории стал более воинственным.

— Конечно, мы должны заглянуть в наш устав, посоветоваться с юристами. Тогда я буду знать, что я могу сделать, не компрометируя наше руководство. Но в этих пределах я обещаю вам полную поддержку и защиту со стороны Гильдии киноактеров и ее членов!

Это осторожное заявление Джеф произнес тем тоном, который он обычно сберегал для финальной сцены фильма. Но эффект оказался менее сильным, чем он ожидал. Когда вместо овации прозвучали вежливые аплодисменты, Джеф понял, что он снова потерпел неудачу.

Сняв ногу с педали газа, Джеф катился вниз по Колдуотер-каньон. Он периодически тормозил на крутых поворотах, где шины визжали.

Он думал о собрании, о своем нежелании ввязываться в это дело, о своем выступлении с решительным началом и робким концом. Он признался себе в том, что он отступил из-за огромного личного риска. Конечно, он знал, что возле него были коммунисты. Он никогда не пытался оценить их количество. Он проникли в Гильдию киноактеров. И пытались время от времени протолкнуть резолюцию в поддержку той или иной политической акции. Но в большинстве случаев терпели неудачу. Некоторые сценарии содержали в себе «послание», но его обычно выбрасывали до начала съемок. Джеф не знал численность коммунистов и их эффективность. Он и не хотел это знать.

Одно он знал точно. Он работал в штате, объявленном неблагонадежным, и должен был в первую очередь позаботиться о себе.

Спустившись к подножию Беверли, он решил обсудить проблему с Доктором. Вместо того чтобы повернуть налево и поехать по бульвару Заходящего Солнца к себе домой, он отправился дальше по улице Санта-Моника к большому колониальному особняку ТКА.

Но Джеф знал, что актер, тем более звезда, не должен являться к агенту без предварительной договоренности. Агент мог отсутствовать или даже оказаться занятым. Ожидание нанесло бы ущерб статусу звезды в глазах секретарш и других сотрудников агентства.

Доктор обычно не принимал звезд, приходивших к нему неожиданно. Джеф шутил, что для общения с его агентом следует нанять еще одного агента. Он не был первым, кто сказал это. В этой шутке содержалась большая доля правды.

Джеф заколебался. Нетерпеливые водители начали сигналить ему. Джеф включил «мигалку», свернул налево и поехал домой.

Запарковав автомобиль, он вошел в дом. Убедился в том, что ему никто не звонил, и отправился к бассейну, чтобы полежать там под лучами уходящего солнца, обдумать ситуацию с комиссией, расследованием, гильдией, выработать оптимальную линию поведения.

Он еще находился возле бассейна, когда шум автомобиля сообщил ему о возвращении Джоан со студии. Он быстро встал, чтобы поздороваться с ней и поздравить с номинацией. Сделать это, несмотря на все их разногласия и трения, было его долгом. Актриса не каждый день выдвигается на соискание «Оскара». Со многими из них это не случается ни разу за всю жизнь. Взять, к примеру, его самого — надежного, хорошего, профессионального актера. Он никогда не попадал в номинацию, даже за его лучшую сцену ампутации в «Конце славы». Хоть режиссер и сказал ему после съемки: «Джеф, дорогой, это «Оскар»! За одну эту сцену! Ручаюсь моей карьерой!»

Однако Джоан попала в номинацию. Она добилась этого нелегким трудом. Вчера вечером, что бы ни произошло позже между ним и Дорис, ему следовало послушать Джоан дольше и поздравить ее. Ладно, сейчас он исправит свою ошибку.

Проходя через калитку, отделяющую бассейн от гаража, он услышал, как Джоан внезапно затормозила. Сдав машину назад, она въехала в гараж. Джеф увидел, что она встала неудачно, слишком близко к левой стене. Ей пришлось вылезать через правую дверь. При этом она задела дверью его безупречный «кадиллак», повредив слой краски. Но Джеф ничего не сказал.

Она оказалась в узком просвете между открытой правой дверью и машиной Джефа. Когда она увидела мужа, ее лицо стало напряженным, сердитым.

— О, черт! Тебе обязательно нужно шпионить за мной всякий раз, когда я ставлю машину! Я не пьяна!

Он это уже слышал. Он мог восстановить происшедшее. Она выпила несколько бокалов на студии со своим партнером по фильму и режиссером, чтобы расслабиться после съемок. И затем, вероятно, потрахалась немного с режиссером, Гэри. Джеф не располагал доказательствами. Он даже не слышал слухов об этом в городе, жившем одними слухами. Однако он подозревал. Нет, знал. Чем реже они занимались любовью дома, тем более сильной становилась его убежденность. Но доказательств не было. Пока.

Однако он научился не провоцировать Джоан, когда она находилась в таком состоянии в ресторанах, на приемах, на улицах Беверли-Хиллз, где их мог слышать весь город. Профессиональный успех делал ее более шумной, более склонной к бурным сценам, во время которых из уст Джоан сыпались слова, чуждые имиджу чистой юной девушки. Возможно, если бы она не выглядела такой невинной, Джеф легче бы переносил ее брань.

Он открыл калитку, чтобы Джоан прошла через нее. Запах джина смешивался с резким запахом духов. Последний обеспокоил его сильнее. Джоан оказалась возле бассейна. Джеф закрыл калитку и шагнул назад к гаражу. Он не успел осмотреть поврежденное место.

— Я не поцарапала твой чертов «кадиллак»! — крикнула Джоан.

Повернувшись, он увидел, что она с яростью смотрит на него поверх ограды. Не желая ссориться с ней, он тихо произнес:

— Я хочу извиниться за вчерашний вечер. Я не дал тебе возможности рассказать о номинации. Я рад. Очень рад.

— Ну конечно! — сказала она, с презрением намекая на то, что он завидует ей.

Повернувшись, она пошла к дому. Джеф услышал, как она тепло, приветливо поздоровалась с Мартой.

Когда он вошел в дом, Джоан уже находилась наверху. Он услышал шум льющейся воды. Работа и нервное напряжение заставляли ее сильно потеть; от Джоан исходил неприятный запах. Сейчас она хлопала дверцами шкафа и судорожно передвигала вешалки со слаксами и майками.

Это было плохим симптомом. Когда она не собиралась подпускать его к себе, она всегда объявляла об этом, надевая слаксы и майку. Тогда она выглядела скромно, по-домашнему, словно перед фотосъемкой для журнала «Дом и сад». Этот вид Джоан означал — не прикасайся ко мне. Очевидно, что-то произошло после съемок на студии. Подтверждением этого служили запах джина и аромат духов, который должен был заглушить запах пота. Может быть, она так разозлилась на Джефа, не отреагировавшего вчера на новость, что нарочно трахнулась с Гэри, чтобы отомстить мужу. Добрая, невинная, прелестная Джоан Уэст Джефферсон была способна на такое.

Однажды, подумал он с угрозой, он случайно окажется на студии в конце рабочего дня и поймает ее с поличным. Но он знал, что никогда так не сделает. Прежде всего потому, что безработные звезды появляются на студии днем только для того, чтобы обсудить важную роль в большой картине.

Также он не мог шпионить за ней, потому что возможное столкновение причинило бы ему слишком сильную боль. Он презирал Джоан за пристрастие к спиртному и измены, но по-своему любил ее. Поэтому было необходимым изображать счастливую голливудскую чету, якобы являвшуюся исключением из общеизвестного правила, согласно которому все голливудские браки заканчиваются плохо.

Семь лет назад, когда он и Джоан поженились, они поехали вместе домой, в Айову. Студия направила туда заранее фотографов, потому что это могло принести пользу его имиджу типичного американского парня и ее образу девушки из соседнего дома. Они долго позировали в двери самолета, на трапе, затем с его родителями. Джеф подсчитал, что за эти дни мать поцеловала его большее количество раз, чем за всю прежнюю жизнь.

Хотя сначала она отнеслась к Джоан с недоверием, поскольку невестка оказалась актрисой, вскоре мать Джефа приняла ее в качестве жены сына. Это произошло прежде, чем истекли четыре долгих невеселых дня их визита. На третий день Джеф отправился в сарай, чтобы помочь матери собрать яйца. Не прерывая работы, она сказала: «Она славная девушка, Джеф. Добрая. Не обижай ее». Он кивнул. Он не собирался обижать Джоан. Затем мать добавила: «И не принуждай ее».

Он уставился на мать. Она спряталась от его взгляда. Принялась еще более сосредоточенно выискивать яйца среди помета.

— Иногда у женщины пропадает желание. Женщина — не скотина. Она не может совокупляться только потому, что самец возбужден. Поэтому у тебя нет братьев и сестер. Я пыталась. Но не могла заставить себя. Поэтому не принуждай ее.

Она не хотела услышать ответ, не ждала его. Она повесила корзину на руку и направилась домой. Она не возвращалась к этой теме, когда Джеф через два года приехал на похороны отца, и во время нескольких других его визитов. Джоан всякий раз оказывалась занята, а Джеф отдыхал между картинами. Джоан уже начала пить, и Джеф не хотел обсуждать жену с матерью. Она лишь спрашивала: «Как там Джоан?» — «Она шлет тебе привет».

Джеф испытал облегчение, когда мать умерла, не дожив до того времени, когда Джоан обогнала его в карьере, а их брак испортился. Хотя он был уверен, что мать не испытала бы удивления и огорчения. Если браки не завершаются публичным скандалом, они не обязаны быть счастливыми.

Они не обедали вместе в этот вечер. Джоан сослалась на усталость. Она попросила Марту принести еду в спальню. Джеф с облегчением пообедал один в уютной столовой с видом на бассейн. Ему следовало многое обдумать. Положение было серьезным; расследование комиссии угрожало не только обвиняемым, но и ему самому, если он займет не ту сторону. В спорах с Джоан, в обсуждениях с Доктором или Бадди Блэком он мог всерьез говорить о своей карьере и положении в киномире. Но обманывать самого себя не имело смысла. Он был звездой, однако не первой величины. Он не обладал глубиной Трейси, обаянием Купера — актеров, которых обожали зрители всего мира. Он не был мужским секс-символом, как Гейбл. Не имел врожденного актерского таланта, как Рональд Колмен.

В лучшем случае он был хорошим актером, способным сыграть героя вестерна или футболиста. Но в последние годы популярность таких фильмов падала.

Чем дольше он думал о своем положении и шансах, тем яснее осознавал горькую мудрость слов, произнесенных Доктором: «Когда звезды умирают, они умирают быстро и навсегда». Как Джон Гилберт, чья карьера завершилась за три месяца, когда появились озвученные фильмы и руководители студий решили, что его голос никогда не будет дотягивать до визуального образа. Да, они платили ему фантастические гонорары — десять тысяч долларов в неделю — в течение двух последующих лет, но не позволяли актеру сниматься.

Смерть менее ярких звезд происходила медленнее. Подобное случилось с Джефом. Все реже и реже раздавались звонки и предлагались роли; заинтересованные продюсеры, режиссеры и сценаристы не привозили ему домой рукописи для прочтения.

Что делать? Что делать, если ты лежишь возле собственного бассейна и дома стоимостью в сто тысяч долларов, содержание которого обходится в тысячу долларов еженедельно? Что делать, если твои гонорары за картину снизились с трехсот тысяч долларов до ста пятидесяти и ролей все равно нет? Что делать, если твоя жена попала в номинацию, а ты не можешь получить роль?

Сегодня утром Дорис Мартинсон сказала: «Наверно, я сделала предложение на год раньше, чем следовало».

Сейчас Джеф мог спросить себя: «А может, она опоздала на год?»

Уйти из кино во время пика карьеры было гораздо легче и достойнее, чем признать сейчас поражение. Да, поражение. От этой мысли в желудке Джефа образовался спазм.