Книга: Наследницы
Назад: Глава 9
Дальше: Глава 11

Глава 10

Декабрь
Доминик повернула «ситроен» на вымощенную кирпичом дорогу, проложенную по указанию Чарльза там, где раньше был неровный каменистый проселок. Дорога вела к усадьбе, уютно пристроившейся на склоне холма. Сад, окружавший ее, был полон фруктовых деревьев, олив, олеандров и жасмина. В воздухе витал аромат пряных трав, которые выращивала Марта, к нему примешивался терпкий запах лимонов, стоявших на террасе в горшках, и сладкое благоухание яблонь, персиков и абрикосов. Доминик опустила стекло и дернула за старый металлический шнур. Раздался звон колокольчика, и вскоре старый Жанно с трудом отворил обе створки ворот и поздоровался, не выказав ни малейшего удивления при виде приехавшей мадам.
Ее поразило великолепие сада, любимого детища матери, особенно запах жимолости, которым было напоено все пространство внутри ограды. Она проехала последние пятьдесят метров по склону до кирпичного разворота, остановилась перед серым каменным домом с островерхой черепичной крышей и белыми ставнями, и ее охватило безотчетное чувство возвращения домой. Марта уже стояла на пороге, как всегда засунув руки в карманы передника в сине-белую полоску.
— Бонжур, мадам.
— Бонжур, Марта. Как дела?
— Спасибо, неплохо, — ответила Марта.
— Возьми покупки с заднего сиденья.
Прежде чем отправиться сюда, Доминик заехала в лучший супермаркет и накупила всяких деликатесов, которые всегда любила мать. Увидев все это, Марта нахмурилась: спаржа, трюфели, заливные перепела.
— Она и есть-то это не станет, — проворчала она, неодобрительно хмыкнув. — В последнее время она клюет как птичка, хотя велит мне готовить на двоих, как всегда.
Пустая трата денег. А Жанно и так толст, как боров.
— На двоих?
— У нас здесь все для двоих: вашей матушки и ее мужа. — В ответ на недоверчивый взгляд Доминик Марта пустилась в объяснения:
— Она с ним все время разговаривает. Я ставлю для него прибор, готовлю пижаму и ночной халат. Она никогда не смотрит телевизор а только играет на пианино его любимые вещи. И все время что-нибудь для него вышивает — тапочки закладку, очешник. И читает вслух — вроде как ему.
Марта прислуживала матери Доминик много лет, и Доминик спросила без обиняков:
— Вы хотите сказать, что она сошла с ума?
— Нет. Я вызывала доктора Мореля. Ну, конечно, ей-то не сказала зачем. Он с ней поговорил и объявил, что она не душевнобольная. Она просто предпочитает вымышленный мир реальному, вот и все.
— Ну, в этом ничего нового нет. — Доминик давно знала, что много лет назад ее мать, взглянув в лицо реальному миру, решила, что он не для нее. Если бы она осталась в нем, то первый муж и впрямь довел бы ее до сумасшествия.
— Где она? — спросила Доминик.
— Как всегда в это время — на террасе.
Катрин сидела в своем любимом кресле с подставкой для ног в тени огромного полосатого зонта. Перед ней открывался великолепный вид: склоны гор, море вдалеке и городок — Антиб — на берегу. Она была одета в простое, но, как всегда, изысканное лимонно-желтое хлопковое платье, загорелые ноги блестели, словно отполированные, ногти на руках и ногах были тщательно наманикюрены.
Очевидно, она недавно побывала у парикмахера или, скорее, парикмахер побывал у нее. Было ясно, что она так же заботится о своей внешности, как и раньше. И для того же человека.
— Maman, — Доминик поцеловала ее в гладкую душистую щеку.
Катрин подняла глаза, увидела дочь и нисколько не удивилась, только выразила одобрение ее костюму.
— Сен-Лоран?
— Глаз у тебя все тот же, — похвалила ее дочь. — Я думала, что, зарывшись в этой глуши, ты потеряешь интерес к таким вещам.
— Женщина никогда не должна терять интереса к своей внешности, — наставительно ответила ее мать, — иначе к ней потеряет интерес муж.
Доминик села в стоявший рядом шезлонг и налила в высокий бокал лимонного сока со льдом.
— Как ты, мама?
— Как видишь, прекрасно. — Катрин потянулась за крошечными ножницами с бриллиантами. По словам продавца, они некогда принадлежали мадам Помпадур. «Как будто у той не было занятий поинтереснее шитья», — насмешливо подумала Доминик.
— Значит, ты счастлива?
Катрин подняла удивленные глаза, такие же огромные и сияющие, как у дочери, но другого оттенка.
— Почему мне не быть счастливой? Это мое самое любимое место. Я всегда здесь счастлива.
— Ты не чувствуешь… одиночества?
— Мне никогда не бывает здесь одиноко.
Она говорит правду, мелькнуло в голове у Доминик.
В Нормандии мать несла свой крест как виконтесса дю Вивье. И только здесь, в усадьбе, купленной для нее вторым мужем, она была тем, кем всегда хотела быть — мадам Деспард.
— И тебе не скучно? — Антиб, хотя и не принадлежал к числу любимых мест Доминик на Лазурном берегу, все же был городом, а здесь поблизости лишь крошечная деревушка, а в ней нет ничего, кроме кафе, двух-трех магазинов, церкви и коллекции старичков, которые играли в буле под присмотром коллекции старушек. Молодежь при первой возможности уезжала отсюда искать счастья в большом мире.
— Скучно? — Катрин снова удивилась. — У меня есть мой сад, книги, музыка, вышивание. И у меня есть Чарльз. Нет, мне не скучно.
— Мама… — под предостерегающим взглядом Катрин Доминик замолчала. Как и все податливые люди, Катрин могла вдруг стать твердой, как кремень, когда дело касалось чего-то жизненно важного, в ее жизни это был Чарльз.
— Я же не спрашиваю тебя, как ты распоряжаешься своей жизнью. Я никогда не вмешивалась в твои дела…
«Потому что тебе никогда не было до меня дела», — подумала Доминик.
— ..поэтому, прошу тебя, не вмешивайся в мои.
Я счастлива. Здесь мой настоящий дом, и я никогда его не покину. Здесь нет чужих людей, нет «Деспардс», зато есть все, что мне нужно в жизни.
«Включая Чарльза, который теперь принадлежит только тебе», — мысленно докончила Доминик.
— Я вполне довольна жизнью, уверяю тебя. И тебе нечего обо мне беспокоиться. Сейчас у нас ленч, и ты мне все о себе расскажешь.
Они ели на террасе: кефаль с лимоном, тушеные артишоки и под конец инжир, еще теплый от солнца, золотисто-оранжевые абрикосы, нектарины, огромные желтые персики и сыр, который делали в этой местности.
— Я, наверное, впадаю в грех чревоугодия, — вздохнула Доминик, когда они пили черный кофе с бренди, — но это так приятно.
Она посмотрела на мать. Ленч был накрыт только для нее с Доминик, а разговор, как и всегда с Катрин, не выходил за пределы утомительных банальностей. Она ни разу не спросила о «Деспардс» или о дочери мужа. Они для нее словно не существовали. Катрин Деспард была на редкость последовательна в желании не видеть того, чего ей видеть не хотелось. Совсем как ребенок, подумала Доминик. Дети изобретают воображаемых друзей, а ее мать живет воображаемой жизнью с мужем, для которого она была предметом обожания. Ей всегда были свойственны тщеславие, эгоизм и незащищенность, она постоянно нуждалась в доказательствах любви и преданности, и только один человек был способен вновь и вновь давать ей эти доказательства.
Он подарил ей этот дом, и она перевезла сюда из особняка на улице Фош все то, что было частью его жизни.
Его портрет, который по праву мог бы украсить картинную галерею, теперь висит над камином в гостиной, слева от камина стоит его кресло с подставкой для ног, украшенной вышивкой Катрин. Прихода хозяина ожидают шлепанцы с его вензелем, также вышитым ее рукой, книга, которую он читает — читал, с раздражением поправилась Доминик, — заложена закладкой ее работы.
На столе коробка сигар «Ромео и Джульетта» и огромная бронзовая настольная лампа. Повсюду взгляд Доминик встречал его любимые вещи: изысканные фигурки из слоновой кости, тунисские коврики, небольшой, но потрясающий по колориту Сезанн, подсвечник из горного хрусталя. И везде цветы. Он любил цветы — их краски, форму, аромат. Охапка пунцовых гвоздик стояла в большой низкой вазе севрского фарфора с одной отбитой ручкой, из венсеннского кашпо свешивались ветви гибискуса. Ничто здесь не изменилось и никогда не изменится.
Позднее, когда ее мать, как было заведено, погрузилась в дневной сон, Доминик отправилась побродить по дому. Она уже отметила, снимая с крючка за дверью спальни легкий халат матери, что купальный халат Чарльза тоже висит на своем обычном месте. А в ванной она увидела пену для бритья и полупустой флакон лосьона «Соваж». «Как странно, — пришло в голову Доминик, — что именно теперь, став вдовой, мать наконец имеет возможность жить так, как хотела всю жизнь».
Она знала скандальную историю первого замужества матери, слышала, что в день свадьбы той пришлось закрыть лицо вуалью, потому что оно распухло от слез. Но с тех пор, как Катрин вышла замуж второй раз, о прежнем несчастье ни разу не упоминалось, словно долгожданная победа испепелила его. Мадам Деспард и виконтесса дю Вивье были двумя разными женщинами. Мать расцвела в лучах беспредельного обожания Чарльза, стала женщиной, которую Доминик прежде не знала.
Теперь на свет появилась еще одна Катрин. Катрин, погруженная в бесконечное спокойствие. Она чувствует себя в полной безопасности, с усмешкой размышляла Доминик, потому что теперь ее муж наконец-то стал таким, каким ей всегда хотелось. Теперь он полностью принадлежит жене, никто не посягает на ее собственность: ни «Деспардс», ни родная дочь, ни прошлое, ни даже будущее. Он жил в сознании Катрин, в фантастическом мире, созданном ею в далеком и страшном прошлом, когда Чарльза не было рядом.
Разговор с Мартой подтвердил предположения Доминик.
— О, да, — сказала та, пожав плечами, — она действительно само спокойствие. Здесь нет ничего, что могло бы ее взволновать. И никого. Распорядок дня все время один и тот же. По вечерам на столике всегда стоит большой бокал с тем самым вином, которое любил мсье, в пепельнице тлеет сигара, а она сидит на стульчике рядом и болтает с ним.
Мне и самой иногда кажется, что он в доме. Теперь, когда его нет, он вроде даже более живой, чем до смерти.
— Вас это не пугает?
Марта снова пожала плечами.
— Нет, ничего страшного тут нет, только… жалко ее. — Потом она твердо продолжала:
— Зато она счастлива. Чего ж еще хотеть?

 

«Кого-кого, а меня это вполне устраивает, — думала Доминик. — Совесть у меня чиста: у матери есть все, что ей нужно. Теперь надо сосредоточиться на том, что нужно мне. Ах, папа, ты оказался гораздо хитрее, чем я думала.
Ты всегда делал вид, что все в твоей власти, но за этим скрывалась рана, которую ты не в силах был залечить.
Да, ты обращался со мной как с дочерью, но я всегда была для тебя просто частью твоей обожаемой Катрин.
А твоя собственная дочь тебя отвергла и очень умно поступила. Ты ведь не можешь вынести, когда тебя оставляют. Если бы мама не оставила тебя, стал бы ты так упорно цепляться за память о ней? Быть может, ты делал это только потому, что не смог получить ее, когда хотел?
Как и Кэтриону. Мне надо было понимать, что раз твоя жена с такой ревностью относится к любому упоминанию о твоем прошлом, значит, оно много для тебя значит. Ты убаюкал меня своей добротой — ведь я к ней не привыкла. Может быть, с твоей стороны это была благодарность. В конце концов, именно я соединила тебя с матерью, хотя и по своим соображениям. Интересно, знал ли ты это?»
На мгновение она закрыла глаза и вдруг явственно ощутила, как, наверное, ощущала ее мать, присутствие Чарльза. Добрый, терпеливый — когда это его устраивало, — любящий. Когда она, широко открыв глаза, застенчиво и наивно спросила, можно ли называть его папой, он сразу же с полной готовностью ответил: «Конечно. Почему же нет?» «Не надо было обольщаться, — снова подумала Доминик. — Я ведь знала, что он умен, что он проницателен, знала, что, когда надо, он может быть на редкость упрямым. Совсем как его дочь. Он позволил мне думать, что я вытеснила ее из его сердца, но поместил ее в тайном уголке души, куда я не могла заглянуть».
И вдруг она всем сердцем пожалела о том, что ее собственный отец не любил ее так, правда, он вообще никого не любил, кроме самого себя. Он гордился ее красотой, ее юностью, но, если бы не это, он точно так же отправил бы ее на задворки своей жизни, как отправил мать. А от матери она никогда ничего не ждала и ничего не получала.
«Любовь — это роскошь, — думала она, — на которую ни один человек с мозгами не станет себя тратить». Правда, ее матери любовь принесла вполне ощутимую выгоду.
Чарльз был щедрым человеком. Его жена до конца своих дней ни в чем не будет нуждаться. И пусть Марта недовольно морщится при виде оставленной еды, невыкуренных сигар и невыпитого вина — вино прекрасно можно использовать в готовке.
Важно было одно: ее мать, как выразился бы Блэз, слегка тронулась. Но какое ей до этого дело? Пусть каждый живет как хочет, улыбнулась она про себя, когда шла прощаться.
Назад: Глава 9
Дальше: Глава 11