13
Здание школы, где работал Куприяни, находилось на Чистых прудах и явно было выстроено еще в середине пятидесятых. Типовой проект, Митя учился в такой же. Во дворе стоял страшный шум и гам — это продленку вывели на прогулку после обеда. Пробравшись между беспокойными цветами жизни, Митя вошел в вестибюль, где у дверей был встречен суровым вопросом технички у дверей:
— Вы к кому?
— Мне нужен учитель физики, Сергей Иванович Куприяни. Не знаете, он еще не ушел? — Митя знал это наверняка, потому что они вчера договорились встретиться как раз в три, но следовал золотому правилу: с вахтерами и уборщицами ссориться не стоит.
— Нет, кажись, не уходил еще. На пятом этаже у него тридцатый кабинет. По той лестнице!
— Спасибо громадное!
Сергей Иванович во время прошлой встречи Мите понравился: благообразный такой дядечка, с благородной сединой и спокойными манерами. Он был похож не на учителя, а на горного инженера. Причем если бы Митю спросили, почему на горного, он не смог бы вразумительно объяснить; но для себя сразу решил — именно горный инженер.
Митя осторожно просунул голову в приоткрытую дверь кабинета. Куприяни сидел за учительским столом, а напротив него, за первой партой, сидела девица с такой внешностью, что ее куда скорее можно было бы встретить в стриптиз-клубе, а не в средней школе.
— Ну что, Соловьева, — усталым ровным голосом отчитывал ее Куприяни. — Я не могу вас аттестовать. Вы даже закон Бойля — Мариотта, который в шестом классе проходят, не усвоили.
— Я усвою, Сергей Иванович, — так же ровно и монотонно скулила девица.
— Вы ничего, ну совсем ничего не знаете, Соловьева. Я бы с радостью поставил вам тройку, но мне совесть не позволяет.
— Сергей Иванович, меня из школы выгонят, — напомнила девица.
— Вам не впервой, Соловьева. Вас уже три года выгоняют, а вы все каким-то чудом здесь.
— Сергей Иванович, я папе обещала. Мне нужен аттестат!
— Ну вот что, Таня. — Куприяни раскрыл ежедневник и что-то быстро прикинул про себя. — В следующий вторник вы придете ко мне и ответите с 10-го по 23-й параграфы. Успеете выучить?
— Конечно, Сергей Иванович!
— Значит, в следующий вторник.
Девица радостно поднялась и поспешила к дверям. Столкнувшись с Митей, окинула его цепким оценивающим взглядом. Митя явно произвел впечатление. Соловьева кокетливо поправила челку и завлекающе улыбнулась. Мите стало смешно. Он чуть не прыснул, но вовремя вспомнил, что он — почти официальное лицо и здесь по делу, принял серьезный вид и вошел в класс.
Куприяни заметил его и поднялся навстречу.
— Здравствуйте, Сергей Иванович. Что вы так строги с девушкой?
— Вы слышали? Да, действительно, наверное, чересчур строг. В самом деле, ну зачем Тане Соловьевой физика? Она уже работает в кооперативной палатке, кончит школу, сразу выйдет замуж за какого-нибудь «нового русского». Зачем ей закон Бойля — Мариотта!
«Нет, — подумал Митя, — это не горный инженер. Это типичный школьный учитель-шестидесятник. Как Тихонов в фильме «Доживем до понедельника». Ему стало жалко Куприяни.
— Ладно, Бог с ней, с Соловьевой. Вы, как я понимаю, пришли по делу. Но разве мы не все обсудили в прошлый раз? Разве остались какие-нибудь неясности?
Митя всю дорогу думал, с какого конца лучше всего подойти к щекотливой теме. И сейчас, услышав вопрос, он решил действовать напрямик.
— Простите, пожалуйста, Сергей Иванович. Дело прошлое, но не могли бы вы рассказать, почему вы оставили институт?
Куприяни вопросительно поднял брови:
— Молодой человек, я думал, вас интересую не я, а мой бывший однокурсник, а ныне высокопоставленный чиновник Виктор Сергеевич Проценко.
— Мне почему-то кажется, что этот факт вашей биографии как-то связан с изучаемым мною объектом.
— А, вам кто-то что-то уже рассказал? — Допустим…
— Понятно! Доброжелатели всегда найдутся, — усмехнулся Куприяни. — И что же вам поведали мои доброжелатели?
— Что вас чуть не исключили из комсомола за спекуляцию где-то на юге импортными шмотками. Что в результате вам не разрешили работать в лаборатории профессора Александрова — как неблагонадежному и чуть ли не антисоветскому элементу. Говорили еще, что вы подавали большие надежды.
— Да, информацию вы собирать умеете. Только зачем вам все это? От меня-то что вы хотите? Это факты моей биографии, и для вашей книги они не пригодятся.
— Как знать? Мне лично что-то не верится, что вы способны заниматься спекуляцией.
— Сейчас полстраны этим занимается, и все нормально.
— Вы не так воспитаны… На юге — где, кстати, это было?..
— В Ялте.
— В Ялте. Вы были там вместе с вашим другом Виктором Проценко?
— Да.
— А после этого вы с ним почему-то раздружились?
— Он был членом комитета комсомола. И резко осудил мое поведение.
— Так что же произошло на самом деле, Сергей Иванович?
Куприяни немного помолчал, потом невесело усмехнулся.
— Ладно, расскажу, дело прошлое. Витька — Виктор Сергеевич — всегда любил красиво пожить. Девушек любил. И как-то так получилось, что мы просидели за один вечер в ресторане почти все наши наличные. А у Витьки всегда были какие-то связи в торговле, одеться он любил, и он привез с собой несколько пар джинсов, так, на всякий случай. Вы не представляете себе, чем были джинсы для советского человека в середине шестидесятых! Они на черном рынке стоили две средних зарплаты. Ну, пошел он продавать эти джинсы и попался. А в милиции назвался моим именем. Потом умолял меня прикрыть его, он в то время как раз на Лене своей жениться собирался, а у нее папа — секретарь обкома. Зять-спекулянт ему бы ну никак не подошел. Обещал, что на факультете это дело замнет, и я отделаюсь в крайнем случае выговором без занесения.
— И вы согласились?
— Друг все-таки! Потом, в ресторане вместе сидели. И у меня не было невесты — секретарской дочки. Так что мне вроде и терять нечего было.
— Да, дела. А потом?
— Что — потом? Потом меня чуть из комсомола не выгнали и лишили допуска к секретным материалам. В те годы почти все, что касалось физики, все исследования считались стратегически важными и требовали допуска. Поэтому в лабораторию меня не взяли, как Александров ни хлопотал. Жаль, старик очень хорошо ко мне относился.
— А Проценко?
— А Проценко произнес на комсомольском собрании вдохновенную речь, в которой заклеймил жуликов и спекулянтов вроде меня. Сказал, что им не место в рядах советской молодежи. Я, признаться, не ожидал такого. И институт бросил, можно сказать, с горя — в первый раз с откровенной подлостью столкнулся и не выдержал удара. Молодой был, незакаленный.
— Но институт вы в конце концов закончили?
— Вечерний. Восстановился через два года.
— А вы не пробовали объяснить, как все было?
— Я же с самого начала взял вину на себя. И уже в Москве, когда меня вызвали на бюро, чистосердечно покаялся, что, дескать, спекулировал джинсами. Мы же с Витькой обо всем договорились. И кто бы мне поверил? Сначала одно говорил, потом другое.
— Были же у вас друзья, кроме Проценко!
— Друзья… Витька тогда был моим самым близким другом…
— А Евгений Орлов?
— Нет. Общались иногда, как все на курсе между собой общаются. Слышал, что потом Витька с ним был — не разлей вода.
Куприяни нахмурился и махнул рукой:
— К чему сейчас об этом говорить!
Выйдя из школы, Митя сначала по инерции пошел к метро, но, подойдя к памятнику Грибоедова, внезапно почувствовал отвращение к подземной толчее и сутолоке. Он миновал вход в метро и пошел по направлению к Сретенке. Пять часов вечера. Сретенка и в середине дня место на редкость оживленное, а сейчас стала просто непроходимой: сколько здесь людей и машин! Митя поскорее свернул в один из переулков, ведущих к Цветному бульвару.
Разговор с Куприяни оставил крайне неприятный осадок. И дело даже не в Проценко. Ну, оказался человек подлецом — не первый случай ни в жизни, ни в мировой литературе. Ну, сделал потом подлец блестящую карьеру — бывает! Но что-то царапало душу и саднило. Что? Митя попытался разобраться в своих чувствах и внезапно понял, что дело не в Проценко, а в самом Куприяни. Как мог человек так легко сдаться? Его оговорили, обвинили черт знает в чем, а он, как баран, послушно отправился на заклание! Поэтому подлецы и процветают, что им не оказывают никакого сопротивления!
«Интересно, какими еще славными подвигами ознаменован путь Виктора Сергеевича наверх?» — Митя почему-то был уверен, что случай с Куприяни далеко не единственный. Хотя… Кто знает, может быть, сам Проценко всю жизнь мучается угрызениями совести и больше ничего такого никогда не совершал. Человеческая натура — странная вещь.
У Проценко репутация человека честного и порядочного. Не на пустом же месте возникла! Хотя… Жена — дочь секретаря обкома. Потом, кстати, его повысили в должности, он стал кандидатом в члены Политбюро; а при Горбачеве вообще круто пошел в гору. Разное про него говорили… Какие у Проценко, интересно, отношения со своим знаменитым тестем? И что сейчас этот тесть поделывает? А вот жена у Проценко довольно милая, Мите она понравилась.
Погруженный в свои мысли, Митя сам не заметил, что ноги вынесли его к Самотечной площади. Отсюда два шага до Кириного дома, она должна скоро прийти с работы. Их последняя встреча вышла не слишком теплой… С другой стороны, она просила его уйти только в тот вечер. Не сказала ведь, что вообще не хочет с ним знаться!
Странно, но Митя нисколько не ревновал Киру к прошлому. Ему было ее безмерно жаль, и он с удовольствием набил бы морду этому самодовольному ублюдку-англичанину. «Хотя, — подумал Митя, — в сущности, я должен быть ему благодарен за то, что он на ней не женился и тем самым расчистил мне путь. Уж я-то женюсь на ней, и никакое стихийное бедствие мне не помешает».
Дверь открыла Аленка. При виде Мити ее лицо оживилось:
— Я уж боялась, что ты никогда больше не придешь!
— Ну почему же, — Митя снял курку и повесил на вешалку, — я пришел буквально через день.
— Мама в прошлый раз была не в себе, ты на нее не обижайся.
— Проехали. Как у тебя насчет ужина? — Митя прошел в кухню и по-хозяйски огляделся.
— А вот и есть! Не ожидал? — Аленка победно посмотрела на него. — Свинина с картошкой. Устроит?
— Валяй!
Когда в начале седьмого Кира пришла с работы, она застала на кухне следующую сцену: Митя сидел за столом и уписывал за обе щеки мясо с жареной картошкой, а Аленка сидела напротив и, подперев щеку рукой, с удовольствием смотрела, как он ест.
— Подложить еще? — заботливо спросила она, увидев, что Митина тарелка почти опустела.
— Валяй, — согласился Митя, протянул Аленке тарелку и в этот момент увидел Киру. Он опустил руку и покраснел так, что даже шея стала пунцовой. Кире стало смешно и жалко его — так трогательно он выглядел, прямо как провинившийся мальчик.
— Не стесняйтесь, продолжайте, — с улыбкой бросила Кира с порога. — Я сейчас помою руки и присоединюсь к вам.
— Ой, мама! — вскочила Аленка. — А Митя пришел, и я кормлю его ужином.
— Ну и молодец. — Кира скрылась в ванной. Митя и Аленка переглянулись и облегченно вздохнули.
— Я же говорила — ничего, обойдется, — шепнула Аленка.
— И я — ничего…
Через пять минут они все мирно сидели за столом. Кира ужинала, а Митя с Аленкой пили чай. Митя сам не заметил, как рассказал о своей сегодняшней встрече с Куприяни. Аленка пришла в негодование:
— И что, это все так и осталось?
— Ты о чем?
— Ну, так никто и не узнал, как было дело?
— Некоторые знали, наверное. Чего сейчас-то об этом говорить!
— Но он же жизнь человеку сломал! Может быть, если бы не этот Проценко, твой Куприяни был бы новым Эйнштейном! Может быть…
— Нет, не может быть, — спокойно сказала Кира. — Проценко, конечно, подлец, кто спорит. Но из Куприяни все равно ничего не получилось бы.
— Но мама! Как ты можешь так говорить!
— Эйнштейн — это не только талант, но и характер. Он просто не мог не стать гением при любых обстоятельствах. Если бы у Куприяни был характер, он бы не сломался на первом же подлеце. А если сломался — значит, все равно из него ничего путного не получилось бы. Ни у нас, ни в любой другой стране нет теплиц для научных работников.
— А как же насчет «талантам надо помогать, бездарности пробьются сами»?
— По-моему, неверно. Таланты тоже сами пробьются, если настоящие.
— Но…
Аленкины рассуждения прервал телефонный звонок. Она унеслась в коридор и через секунду уже нежно что-то ворковала в трубку. Митя молча водил по столу пальцем. Молчала и Кира.
— Ну ладно, граждане. Доедайте, развлекайтесь, а я вас покину. — Аленка, кончив разговор по телефону, мимоходом заглянула в кухню. Еще через минуту она, уже в новой белой кофточке и в джинсах, крикнула с порога:
— Мам, я на часочек!
Кира и Митя услышали, как хлопнула входная дверь.
— Знаю я этот часочек! Опять в двенадцать заявится, — улыбнулась Кира.
— К кому это она так намылилась?
— Да есть тут один мальчик, Максим.
— Что-то серьезное?
— Митя! — Кира шутливо погрозила пальцем. — Вы ревнуете?
— Упаси Бог! Просто интересуюсь как старший товарищ. Почти по-отцовски.
Кира пропустила намек мимо ушей и внезапно стала серьезной.
— Хорошо, что Аленка ушла. Я хотела спросить у вас… — Кира замялась, потом решительно продолжила: — Что вы собираетесь делать с этой информацией?
— От Куприяни? Пока ничего.
— А потом?
— Ну, решим с Андреем.
— А с кем вы еще будете встречаться?
— Есть у меня еще кое-какие сведения, которые надо проверить. Я, возможно, уеду на недельку. Будете по мне скучать?
— Я беспокоиться буду. Митя, это все не шутки!
— Что вы, Кира. — Митя широко улыбнулся и поднял на нее просветлевшие глаза. У Киры защемило сердце. «Господи, какой же он еще мальчишка», — печально подумала она.
— Вы хоть понимаете, с кем связываетесь? Проценко, да и вашему работодателю вряд ли понравятся ваши информаторы. Кстати, а как они на вас вышли?
— Кто?
— Работодатели.
— Банк «Народный кредит»? Совершенно случайно. Им нужен был человек хорошо пишущий, но не избалованный. Одна моя бывшая однокурсница работает у них в отделе рекламы, она меня и рекомендовала. Только они поставили условием взять себе в соавторы журналиста с именем и предложили несколько кандидатур на выбор. Я выбрал Андрея.
— Я так понимаю: вы делаете основную работу, а он получает деньги только за то, что разрешает напечатать свое имя на обложке рядом с вашим?
— Не совсем так. Он тоже делает часть работы, и еще за ним право неограниченной редактуры.
— А Андрею вы уже рассказали о том, что рассказали нам?
— Не успел. Вот съезжу в командировку за свой счет, и тогда расскажу все сразу.
— Все-таки, Митя, куда вы едете?
— Секрет.
— Вы невозможный человек!
— Я таинственный и загадочный!
— Вы несносный и невозможный! Зачем вы лезете на рожон? Правдолюбцы нынче не в моде!
— Но ведь вам они нравятся? Не отпирайтесь, вижу, что нравятся! Пусть это будут мои подвиги в вашу честь! Вы согласны стать моей прекрасной дамой?
— Митя! — Кира стала серьезной. — Чего вы хотите? Чего добиваетесь?
— Я вас люблю. — Митя смотрел на нее сияющими глазами. — Пожалуйста, выслушайте меня! Я знаю все, что вы мне сейчас скажете — возраст, опыт и прочая чепуха…
— Это не чепуха!..
— Подождите! Это все неважно. Я полюбил вас. Сразу. Еще с той встречи в самолете. Подождите, не прерывайте меня! Не отвечайте сразу «нет»! Я ничего от вас сейчас не требую, я понимаю, сейчас это невозможно. Я просто буду ждать, хорошо? Я просто буду приходить к вам, просто смотреть на вас, помогать — я же многое умею делать, вы знаете! Можно?
— Митя, вы сами не понимаете, что говорите! — Кира растерялась. Полагалось бы сейчас либо сурово отчитать его, либо свести все к шутке, но она не могла сделать ни того ни другого.
Так они и просидели какое-то время за столом над остатками ужина друг напротив друга. Кира, боясь поднять взгляд, смотрела в свою чашку и не видела Митиного лица.
Митя поднялся.
— Уже поздно. Я пойду… — Интонация была вопросительной.
— Да-да, конечно. — Кира тоже поднялась, все еще избегая встречаться с ним взглядом.
— Я зайду к вам, как только вернусь в Москву, хорошо? — Он снял с вешалки свою куртку и уже взялся за ручку входной двери, но почему-то медлил.
— Митя!
Он оглянулся с порога.
— Пожалуйста… Будьте осторожны!
