8
Женя гладила Санькины свежевыстиранные летние шмотки, пришло время отправлять его с мамой на дачу. Она сама обычно проводила большую часть лета там, но на этот раз, к великой радости Ларисы Васильевны, Санька отдавался в полное ее распоряжение как минимум на две недели.
— Думаешь, я смогу? Я уже сто лет по-английски не говорила!
— Не говорила, заговоришь! — Ира сидела на диване напротив и подшивала Санькины джинсы. — Ты же прекрасно знаешь язык, лучше нас всех!
— Знала когда-то.
— Это никуда не девается!
— Еще как девается, без практики-то!
— Тебе же не синхронить придется! Обычный перевод обычных разговоров. Еще и фильмы хорошие посмотришь! Скажи честно, когда ты последний раз в кино была?
— У нас видео.
— Это не то. Тебе предлагают шикарно провести две недели, еще и денег за это дадут!
Ира пришла сегодня с потрясающей новостью: послезавтра в Москве начинаются дни нового английского кино, прилетает большая делегация с пятью фильмами, и требуется личный переводчик. Неделя в Москве, неделя в Петербурге. Организация этого классного мероприятия шла через Ирину маму, и, разумеется, когда речь зашла о переводчике, Ира сразу вспомнила Женю.
— С кем хоть мне придется иметь дело?
— Не беспокойся, главных бонз будет обслуживать другой. Тебе достанется среднее звено, актеры и актрисы.
— Ничего себе среднее!
— Так ведь это не звезды, а начинающие!
— Молодые?
— Необязательно. У этого режиссера, который приезжает — забыла фамилию! — ставка на малооплачиваемых. Выпендривается, доказывает, что и малыми средствами можно создать шедевр.
— И получается?
— Что, шедевры? Как ни странно, иногда да. Два года назад в Каннах он получил какой-то приз. Не главный, но получил.
— Ты сама у него что-нибудь видела?
— Ага… «Сердце стези». Сплошной сюр. Но тебя это не должно волновать, тебя же никто не просит оценить его фильмы.
— Вообще-то мне самой жутко интересно. Я теперь нигде не бываю…
— Они прилетают послезавтра в два дня. Завтра вечером матушка скажет, где и когда тебе надлежит быть. Я думаю, что ты поедешь в Шереметьево их встречать.
— Подожди еще, может быть, ничего не получится! Что еще скажет Андрей!
— Знаешь что, дорогая моя! Нельзя так распускать мужчину — даже собственного мужа! Вернее — тем более собственного мужа. Он из тебя веревки вьет, а ты и рада!
— Ты так считаешь?
— Конечно! И все твои неприятности — естественное следствие твоей же мягкотелости. И я не пойму, откуда это? Ты же не была такой! Я всегда себя рядом с тобой размазней чувствовала, а сейчас…
— Просто я не люблю ссориться с близкими.
— А без ссор, между прочим, совместная жизнь становится пресной. Они — как перец, положишь чуть-чуть — вкусно, переложишь — и все, блюдо есть нельзя, можно сразу выбрасывать.
Женя отставила утюг и в изумлении уставилась на Иру:
— Где ты так говорить научилась, у американских феминисток?
— Неважно. В общем, если даже Андрею не понравится эта затея с работой, не обращай внимания, стой на своем. Я тогда еще Игоря на него натравлю, втроем мы тебя отстоим!
— Слушай, ты ужасно изменилась! Пять лет назад ты бы так не разговаривала.
— А людям вообще свойственно меняться. И не всегда в худшую сторону.
Сегодня был чудесный теплый вечер, и Кира решила прогуляться до дома пешком. В конце рабочего дня у нее были дела на Поварской, так что по крайней мере часть дороги до дому можно было пройти тихими переулками до Триумфальной.
Уже распустились листочки на деревьях, самое хорошее время в городе. Зелень еще не успела запылиться, а воздух пропитаться бензином и копотью Садового кольца. Еще две-три недели, и в центре станет невозможно дышать, особенно если как в прошлом году установится ранняя жара. Пока даже улицы были не очень пыльными, к тому же на Кире сегодня были новые туфли из мягкой коричневой кожи и на модном каблуке. И что удивительно — нигде не жали, хотя и новые!
Кира миновала Большую Никитскую, Спиридоновку, а на Патриарших решила даже посидеть немного на скамейке. Она вытянула ноги, зажмурилась и с удовольствием подставила лицо почти летнему уже солнцу. Думать ни о чем не хотелось, ни о хорошем, ни о плохом.
— Простите, пожалуйста, барышня, вы не могли бы мне немного помочь?
Кира открыла глаза. Рядом с ней на лавочке сидела старушка. Типичная московская старушка, каких сейчас почти и не осталось, в шляпке и в бархатном, довольно потертом пальто. На коленях у старушки стоял допотопный ридикюль, из которого она достала некое подобие записной книжки. Из записной книжки, в свою очередь, была извлечена какая-то бумажка.
— Пришла к старой подруге, мы всегда в это время по средам пьем чай, а ее дома нет, в двери — записка. А я, дорогая, забыла дома очки и не могу разобрать, что здесь написано.
Кира взяла бумажку. На ней старческим дрожащим почерком было нацарапано: «Аннушка, извини, за мной приехала Ната и срочно увезла к Сергуньке. Надеюсь, в субботу ничего подобного не случится. Сима». Кира прочла это вслух.
— Ах, Наточку, вероятно, опять срочно вызвали на работу. Она у нее концертмейстер, и уж такая безотказная — чуть что, сразу за ней бегут. Вот Симе и приходится с правнуком сидеть, — словоохотливо объяснила старушка. — Я-то бездетная, а вот Симочка все время то у Наты, то у Володи, то у Бори. Трое внуков у нее и пять правнуков. Симочка — подруга моя школьная.
— Да что вы! — удивилась Кира.
— Да, еще в трудовой школе вместе учились; тут недалеко была наша трудовая школа.
— И с тех пор дружите?
— Да уж лет семьдесят, почитай. Мне-то уж восемьдесят четвертый пошел, Симочка на год моложе. Встречаемся по средам и по субботам. В среду я к ней, а в субботу — она ко мне. Я тут близко живу, на Бронной. И прогуляюсь, и с человеком близким поговорю.
Кира с интересом взглянула на свою нежданную собеседницу:
— Простите за нескромность, а вы вот так всю жизнь и одна? Трудно, наверное?
— Так уж жизнь сложилась. Муж мой в войну погиб, а ребеночка Бог не дал, не положен был мне, видно, ребеночек. Я-то, милая барышня, с детства меченая — все свое счастье другим раздаю, а самой-то и не хватает.
— Как это?
— А так вот. Теперь-то ясновидящих всяких — или экстрасенсов, как их сейчас называют — просто пруд пруди, а я человеческую судьбу и так вижу. И не хочу, а вижу, и все, что скажу, сбывается.
Кира недоверчиво улыбнулась, но ничего не ответила. Однако старушка заметила улыбку и осуждающе покачала головой:
— А вы, дорогая моя, не будьте такой недоверчивой. Хотите, скажу вам, что вас ждет?
Кира пожала плечами. В гаданья она не верила и по гадалкам не ходила, считая их всех шарлатанками, но эта старушка вызывала интерес и была такой милой… Ну, пусть предскажет ей судьбу, если хочет. Она, видно, так рассчитывала сегодня поговорить со своей Симочкой и так расстроилась, что не удалось у нее погостить, что теперь ищет общения хоть с кем-нибудь.
— Ну, скажите.
— И скажу. Когда я вижу плохое, то не говорю, а вас, барышня, хочется порадовать. Тем более что жизнь у вас была нелегкая, обманывали вас много раз. Но скоро закончится ваше одиночество, уже совсем близко человек, который станет вам родным. Только мужество вам еще понадобится, и побороться придется. Сына вы родите, милая барышня, и скоро, не пройдет и двух лет. — Поздновато мне уже, — улыбнулась Кира, ни капельки не поверив старушке. — Мне скоро пятый десяток пойдет.
— Сына родить в сорок лет не поздно. Все будет хорошо, надо только еще немножко потерпеть. — Старушка улыбнулась и поднялась. — Ну ладно, пойду я к себе потихоньку. Спасибо за разговор, милая барышня. А слова мои все же запомните.
Кира как завороженная долго смотрела в спину уходящей старушке, потом помотала головой, словно стряхивая наваждение. «Фу ты, ерунда какая! Какой сын? И от кого?» Она рассмеялась и поднялась со скамейки. Пора бы уже двигать к дому.
Единственно неприятный участок пути — само Садовое кольцо. Перейдя через него и свернув на относительно тихую улицу, Кира опять замедлила шаг. Она любила ходить домой напрямик, через маленький сквер, и сейчас не отказала себе в этом удовольствии. В результате к дому она подошла с черепашьей скоростью. Брела, погруженная в свои мысли и ничего не замечая вокруг. Поэтому, когда кто-то попытался забрать у нее из рук сумку, она вскрикнула.
— Кира Анатольевна, да что вы? Вы меня не узнали?
Кира с изумлением уставилась на непонятно откуда взявшегося Митю Ракитина. Удивление было так велико, что она безропотно позволила ему забрать сумку.
— Вы с неба свалились?
— Просто ждал вас у вашего подъезда. А потом, смотрю, вы идете, но почему-то совсем не с той стороны, с которой, по моим расчетам, должны были появиться.
Кира уже пришла в себя и довольно колко ответила:
— Вы просто плохо рассчитали!
— Но я вас все же увидел и сразу кинулся помогать! Значит, расчет был правильным.
— Не понимаю, на что вы рассчитывали. — Кира сказала это и сама улыбнулась неожиданному каламбуру.
— Не бросите же вы меня в тоске под вашими окнами!
— Может быть, и брошу.
— Нет, вы не такая! Вы не жестокая и не коварная.
— А какая?
— Добрая и сострадательная!
— И что я, по-вашему, должна сделать?
— Пригласить меня домой, а я за это приготовлю вам ужин!
— Ого! А если он уже приготовлен?
— Тогда обед на завтра.
— Уговорили, — у Киры было хорошее настроение, — приглашаю. Но на ваших же условиях!
У Аленки глаза на лоб полезли от удивления, когда она увидела, что Кира привела на кухню незнакомого молодого человека.
— Пожалуйста, вот вам поле действий. Продукты в холодильнике и в сумке, которую мы принесли.
— Отлично. — Митя совершенно не смутился. — Есть ли у дам какие-нибудь пожелания?
— Мам, кто это? — поинтересовалась Аленка.
— Митя.
— Какой Митя?
— Митя Ракитин. Он вызвался приготовить для нас сегодняшний ужин, а заодно и завтрашний обед.
— А где ты его взяла?
— Сначала в самолете, потом у твоей тетки. Знакомство в два этапа.
— А… — Аленка пожала плечами, явно не разобравшись в ситуации.
— Пойдем отсюда. Не будем мешать вдохновению. — Кира подтолкнула дочку к двери в комнату.
— Правильно, идите. Когда мужчина занимается делом, женщина не должна путаться под руками. Я вас приглашу к уже накрытому столу.
— Нет, каков нахал! — рассмеялась Аленка уже в комнате. — Все-таки кто он такой?
— Журналист. Насколько я понимаю, они с Андреем вместе работают.
— А здесь он откуда взялся?
— По-моему, он за мной ухаживает.
Аленка широко раскрыла глаза и уставилась на мать:
— Ну… Я, конечно, ничего не хочу сказать, но сколько ему лет?
— Намекаешь, что я уже стара для таких приключений?
— Нет, что ты, ты всегда будешь самой красивой на свете. Просто он больно молод.
— Это одно и то же. — Кира вздохнула. — Ты права. Ему двадцать восемь.
— Ну, мать, ты даешь! Я тобой горжусь!
— Подожди гордиться! Сначала посмотрим, что он нам приготовит.
Ужин оказался вполне на уровне. Митя так потушил с травами безнадежную, на взгляд Киры, курицу, что она оказалась не только достаточно мягкой, но даже вкусной. На гарнир он сделал рис по-корейски, а к чаю — шарлотку. Увидев шарлотку, Аленка совсем было проглотила язык от изумления, а обретя снова дар речи, немедленно сказала:
— А вот у мамы она никогда не поднимается. В прошлый раз была вообще подметка подметкой.
Кира укоризненно взглянула на нее: тоже мне, святая простота! А Митя спокойно отреагировал:
— Просто Кира Анатольевна не знает секрета шарлотки. А я знаю.
— Научите? — заинтересовалась Аленка.
— Непременно!
— А когда?
— Завтра!
— Завтра не получится, — вмешалась Кира. — То есть вы-то вполне можете тренироваться в приготовлении шарлотки хоть целый вечер, а вот у меня срочная работа. Хорошо, если я буду дома к десяти.
— Заметано! Я приду в шесть. До десяти времени много. И к вашему приходу мы сделаем эклеры. Ты как? — Митя посмотрел на Аленку. Та пожала плечами:
— Я не умею.
— Научу. — Митя поднялся из-за стола. — Ну, пора и честь знать. Основную посуду я вымыл, а тарелки, надеюсь, вас не затруднят. До завтра.
Митя вышел из кухни, и через минуту они услышали, как хлопнула входная дверь. Аленка и Кира в растерянности переглянулись между собой и дружно рассмеялись.
