ГЛАВА 2
Тяжелый зной середины лета повис над деревней Тайнг. Люди ползали, как сонные мухи. И почти никто не работал. Знахари пользовали сами себя, ремесленники, улегшись на лавках, выдумывали новые виды изделий, а бабы не очень-то смотрели за чадами — те вяло играли в тени и не лезли на солнце. А пахари? В поле тоже сейчас делать нечего. Солнце взрастит, дождь польет. Почти каждую ночь громыхали грозы.
Сыновья семьи Некоров, Виль и Халь, никогда не работали в поле. У старшего Некора своего надела не имелось. Невозможно заниматься одновременно пахотой и ремеслом. А крестьяне, которые не могли усидеть дома в такую жару, за это расплачивались. Одного молодого парня, как говорили соседки, с поля в деревню бесчувственным принесли. И сразу к знахарке. Та сокрушалась, отпаивала его двое суток настоями и только потом отпустила домой.
Для семьи Некоров тоже наступили нелегкие времена. Мать не отпускала Халя от себя целыми днями — принеси-подай, вылей помои. А к ремеслу его не допускали — не дурак отец был. Если мальчишка к женской работе льнет, а от пилы нос воротит? Отдать его к пивовару в ученики, да и дело с концом.
Старший, Виль, почти каждый день убегал в лес. О нем говорили, мол, совсем отвязным стал и от рук отбился. Бывало, приносил матери ягод, да только на всю семью их не хватало. А чаще не приносил ничего. Вставал вместе со взрослыми, пока Халь еще спал, и, сунув в рот кусок черствого хлеба, сбегал. Возвращался на закате, ночных побегов уже не устраивал. Молча, ел холодную кашу, кормил тинов и шел спать. Родители не мешали. Плохого сказать нечего. Но и хорошего — тоже. Молчит, словно воды в рот набрал. И к делу ремесленному его, как видел отец, не приставить. Не хочет. Вот и махнули на него рукой — пусть сам о себе заботится.
Мальчик действительно ничего не хотел знать о столярном и плотницком деле, оно его не привлекало. Ну, взрослым нравится этим себя занимать, они этим гордятся, считают чем-то значительным. Но какое это отношение имеет к нему, Вилю? Ему хотелось чего-то другого. Особенного.
Мальчику нравилось смотреть, как дрожат капли дожди на листьях, как круглятся бока спелых ягод. Он любил наблюдать, как медленно-медленно тянутся из земли сухие метелки красной травы. Вокруг, на полях — жуткий зной, раскаленный воздух вздымается от земли, а Виль и не чувствует. Мальчик не замечал, с каким вниманием посматривает на него знахарка. Женщина замечала, как любовно скользит, минуя людей, взгляд ребенка по всему, что растет. Это и останавливало ее: мальчик вряд ли захочет готовить снадобья. У него просто рука не подымется собирать травы. А так, будь Виль обычным, понятным мальчишкой, целительница давно бы пошла к старшему Некору, просить парнишку в ученики. Да не просто, а с поклоном: слишком Виль ей небезразличен оказался. Талант ведь у мальчика. Впрочем, с год еще подождать можно, время есть, мал еще.
И знахарку, и других взрослых, обращавших внимание на мальчика, удивляла одна его странность. Временами Виль переводил взгляд туда, где ничего интересного не было, и начинал наблюдать. Он мог так провести минут пять: стоял, опустив руки, и внимательно разглядывал пыль на дороге, или ствол дерева, или летящее облако. Если его в этот момент спрашивали: «Что там?» — отвечал: «Мысли». И непонятно становилось: то ли там, куда смотрит Виль, мысли, которые никто, кроме мальчишки, не видит, то ли они только в лохматой мальчишечьей голове. Вот и заговорили в деревне, что Виль Некор стал думать незнамо о чем. Правда, он и сам не знал, откуда берутся эти штуковины. Просто вспыхивал клубок света, и в голове мальчика проступала какая-то мысль. А зачем? Непонятно. К жизни Виля это не относилось никак. Просто какие-то сказки. Что в отрогах Ойнара какие-то люди собрались в отряд и пошли... или о том, как едва теплые маленькие шары вращаются вокруг одного очень большого и очень горячего. Дальше, как правило, начиналась белиберда, которую думать оказывалось совсем тяжело. Тогда клубок света таял, а мальчик чувствовал себя так, словно его ни с того ни с сего обругали.
Вот поэтому Виль не любил эти мысли. Они как будто оставляли его с носом. А на самом-то деле мальчику нравилось, как ложится под ноги лесная тропинка, как шумят большие деревья, как встает солнце. Вот и сегодня, стоило тьме за окном поредеть, он неслышно выскользнул из дому, чтобы не будить домочадцев, и окунулся в молочный туман. Вчера за полночь опять была гроза. Виль слышал, ворочаясь на узенькой неудобной лежанке, как совсем близко грохочет гром, и падают на крышу дома отвесные струи воды. А сейчас, ранним утром, в тумане было тепло, как в парном молоке. У мальчика даже перехватило дыхание.
Выбежав за калитку, Виль пошарил в тумане ногой и нащупал тропинку. Та легла под босые ступни, и мальчишка поежился.
«На этот раз дорожка, похоже, собралась вести меня далеко, — закралась в голову мысль. — Она будто прохладная. Странная».
Мальчик, ощутив это, глянул под ноги, а потом припустил во всю прыть. Он чувствовал, что сейчас самое главное — не отвлекаясь, добежать до того места. Какого? Вот этого Виль не знал. Но дорожка сама приведет. Нужно только успеть вовремя, иначе все пропало...
Кусты и рытвины мальчик проскакивал, не замечая. Видимо, тропка решила сократить ему путь, поэтому и пошла по ухабам. Виль бежал, раздирая коленки о колючий шипастый кустарник. Он скакал по пригоркам, птицей проносился через поляны, да так, что духи тумана с удивлением смотрели ему вслед. Глаза мальчика едва успевали выхватить проступающие сквозь мглу стволы и корявые ветки деревьев, как ноги сами неслись дальше.
Виль уже хватал ртом воздух, но ноги продолжали нести его вперед, не желая останавливаться. Тропа пошла в гору, и мальчику стало еще тяжелее. Когда он начал задыхаться, ему показалось, что на мгновение в воздухе что-то блеснуло. «Мысль», что ли?
В голове Виля внезапно раздался тихий спокойный голос:
— Ну, хватит, набегался. Дальше можно пешком.
Мальчик огляделся. Вокруг никого не видать. Да и непонятно, кому мог принадлежать голос: ни мужской, ни женский, ни старый, ни молодой.
«Ну, дела!» — только и сказал себе Виль.
Он захлопнул рот и с бега перешел на шаг. А тропинка продолжала стелиться под ноги: ровная, усыпанная красным песком. Туман внезапно рассеялся. Да и местность разительно изменилась: вокруг появились красно-желтые скалы, кое-где поросшие корявыми хвойниками.
«Да у нас в округе нигде нет ни таких скал, ни деревьев... — удивленно думал Виль, продолжая идти. — А, ладно, все бывает...»
Дорожка вилась между камнями, исчезая в расщелине. Виль сразу же понял, что ему надо туда. Он подошел к расщелине, осторожно коснулся скалы — так, словно стучал в дверь. На мгновение стало немного не по себе — мальчику казалось, что ему предстоит разговор с кем-то из взрослых.
Виль проскользнул между скал. Дальше они расступались, образовывая хорошо защищенное от ветра пространство. Мальчик стоял, неуверенно переминаясь с ноги на ногу, и разглядывал то, о чем ему никогда не рассказывали. Со скалы падал ручей. Тек, потом падал, потом снова тек.
Заглядевшись на невидаль, Виль даже не заметил, как в нескольких шагах от него оказалась женщина. Он просто почувствовал взгляд и повернул голову. Как она подошла? И шагов не слыхать, словно она соткалась прямо из воздуха.
Женщина смотрела на мальчика доброжелательно, но в ее взгляде чувствовалось что-то еще. Так взрослые иногда смотрят на ребенка, думая, не затеял ли он какую шкоду. Невысокого роста, строгая, худенькая, немолодая. Темные волосы слегка вились, глаза смотрели спокойно, внимательно. Одета в черно-голубое платье с турнюром — такого, должно быть, не носили уже лет двести. Светящихся линий вокруг нее Виль тоже не видел, только легкое серебристое марево. Любой лесной дух выглядит на порядок эффектнее. И все же Виль ощущал, что именно к ней он шел сюда. Она будто могла быть его мамой... Нет. Она будто могла ею стать.
Женщина, слегка наклонив голову, нарушила молчание первой:
— Ты, надеюсь, не думаешь, что я — Мать Всех Живущих?
— Нет, — ляпнул Виль. — Видно же... Ну, а кто вы?
— Меня звали Эмин Дано, — отозвалась женщина с легкой печалью. Голос был тем же самым, который мальчик слышал в лесу.
— Звали?
— Да. Уже не зовут. Но речь сейчас пойдет не обо мне и не о тебе. А о нас.
— Нас? — Виль с недоумением взглянул на странную гостью.
— Да. У вас там, — женщина тряхнула головой в сторону деревни с едва заметной улыбкой, — существует традиция ученичества. Мастер передает знания, ученик принимает. Так?
— Да, — ответил Виль, ничего толком не понимая.
— Сказать, что я беру тебя в ученики, было бы несколько грубо. Неправильно, — тихо произнесла женщина. — Я останусь в своем мире, а ты — в своем, Виль. Но здесь, на земле, ты будешь делать почти то же, что и я — там.
— Это где — там? — вытаращил глаза Виль.
— Это находится почти здесь, — женщина как будто напоминала мальчику давно знакомые, но слегка позабытые истины. — Почти здесь, в мире Меон, только чуть-чуть выше. Скоро ты сможешь, время от времени видеть наш мир. Так видны звезды, когда облаков нет.
Виль продолжал, молча таращить глаза. Он не понимал ничего. Гостья смотрела на него по-матерински тепло, словно думала: «Мал еще». Но в следующий миг ее глаза уже отражали спокойную сосредоточенность.
— Сейчас тебе следует просто запомнить, — молвила женщина. — Мы — это Шайм Бхал. Как переводится это название, Виль?
Слова звучали странно и непривычно. Но, казалось, мальчик где-то слышал это название. Виль сморщил лоб и обвел все вокруг глазами — не висит ли рядом какая-нибудь интересная «мысль»? Но, как назло, было пусто.
— Думай сам, — велела мальчику гостья.
Тот еще с полминуты молчал, хлопая глазами, а потом внезапно и совершенно уверенно выдал ответ:
— Шайм Бхал означает «небесный родник».
— Правильно! — удовлетворенно кивнула женщина. Ее уста на мгновение осветила улыбка. — Теперь ты действительно можешь считать, что ты мой ученик. Молодец, справился!
— С чем? — спросил Виль.
— С самопознанием.
Гостья заулыбалась, а Виль недоуменно почесал в голове. Самопознание. Совсем непонятно...
— Поймешь! — ответила на невысказанный вопрос женщина, тряхнув волосами. — Я тебе покажу. Шайм Бхал означает не только «небесный родник», но и «небесный ключ». Это название более верно, потому что ты сам — ключ. Или будущий ключ. Я только что задала тебе сложный вопрос, а все «мысли» вокруг убрала. Ты сам догадался, что значит «Шайм Бхал». Сам открыл. Это значит — ты ключ.
— Я — ключ? — У Виля в голове внезапно всплыл образ ключа от сарая, вставляемого куда-то в небо.
— Не так, — молвила гостья, протягивая обе руки ладонями вверх. — Приготовься, Виль. Сейчас будет «мысль».
На правой руке женщины замерцал серебристый шарик. Виль прочитал — «я». Надо же, мысли бывают простыми, из одного слова!
Гостья смотрела на мальчика не отрываясь. А он продолжал вглядываться в ее ладони. Вот сейчас еще что-то будет... Действительно, на левой руке женщины тоже стала формироваться фигура. Она походила на кубик и была золотистого цвета. Виль прочитал — мир». Тоже просто. Но мальчик, вглядываясь в мерцание фигур, был уже не уверен, что кубик действительно золотистый, а шарик — серебристый.
— Когда как, — прозвучала мысль женщины.
Она начала медленно, осторожно сводить руки. Шарик на правой и кубик на левой сцепились и переплелись. Они стали едины. То ли кубик внутри шарика, то ли наоборот, и оба, словно вывернутые наизнанку.
— Читай, — прозвучал голос в голове Виля.
Он читал. И, читая, слегка путался. Мысль была сложной. «Я — Вселенная — Я» или «Мир — Человек — Мир»... В этом и Демон Ночи ногу сломит...
— Обе трактовки правильны, Виль. Молодец. А теперь смотри дальше, — произнесла женщина.
Виль вгляделся. На сомкнутых худеньких женских ладонях мерцала бесконечная череда шариков и кубиков друг внутри друга. Как коридор. А внутри — точка. Нет... Мальчик решил присмотреться внимательней. Это не точка, а будто звезда. Дверь.
— Читай, Виль!
Я — целый мир.
Это так.
Женщина убрала ладони и озорно сверкнула глазами. В этот момент она напоминала скорее девчонку, нежели взрослую даму. Девочку из небесного мира, одетую в платье, какие носили больше двух столетий назад.
— Шайм Бхал — это везде, Виль. — Женщина вновь стала серьезной. — Везде. Поэтому слово на языках многих миров звучит одинаково, а перевод всегда разный. Кому, какой нужен. А в небесах — только звезды. Впрочем, там мы тоже есть. Мы появляемся там, где нужны. Не где хотим, а где нужно.
— Зачем? — вырвалось у мальчишки.
— Много будешь знать — скоро состаришься.
Виль чуть не обиделся. А небесная гостья слегка потянулась к мальчишке. В ее глазах промелькнуло желание утешить, погладить. Как сына. Да только не вышло. Виль почувствовал, как между ними встал незримый упругий барьер, мешающий прикосновению.
«Ну да. Она там, я здесь». — В глазах мальчика проскользнула печаль.
— Ничего, все обойдется, — махнула рукой женщина, отвечая на мысль. — Вот наш символ. — Она посмотрела на падающий со скалы ручей. — А теперь нам пора поговорить о тебе, Виль. Ты теперь мой ученик.
— А что это значит?
— Говоря твоим языком, ты будешь чем-то вроде лекаря, колдуна и деревенского старосты.
— Всеми сразу? — Виля слегка передернуло.
— Да, — ответила небесная гостья. — Еще и так, чтобы об этом никто не знал. Это будет секрет.
Мальчик серьезно кивнул. Он хорошо понимал, что такое секрет. Взрослым, как, впрочем, и сверстникам, никогда ничего нельзя говорить. Засмеют.
— Я знаю, тебе не очень-то нравятся люди, — продолжила женщина. — В них как будто нет жизни, а из некоторых — вообще стержень вынули.
Виль нахмурился. Как так она все понимает? Он даже себе это словами не говорил, а она сразу — вот...
И голове мальчика возник образ старой соломенной куклы на ниточках, болтающейся на сильном ветру.
Небесная гостья кивнула.
— Так все и выглядит, — печально сказала она.— Их нужно лечить. Поступки у них тоже кривые. Это тоже надо вправлять, как знахарки вправляют суставы. Когда человек вывихнул себя в самом начале, он потом всю жизнь ходит, как облитый помоями.
Виль понурился.
— Я еще маленький. Глупый. Что я с этим могу сделать? — выдавил он из себя.
— Можешь, — ободрила собеседница. — Посмотри сам. Ты внутри цельный, поэтому можешь чинить все поломанное. Каждый человек — тоже вселенная, только у некоторых центр сместился. Это как вывих, его нужно вправить.
— А что надо делать? — спросил мальчик. Ему нравилось мастерить. Даже если живых людей — все равно интересно.
— Смотри.
И тут глаза Виля словно прохладной ладошкой накрыло. Он увидел во сне задний двор своего дома.
Кажется, это действительно сон, — рассуждал про себя Миль. — Только слишком уж ясная голова. Так во сне не бывает».
Он вгляделся в картинку. По двору бродил, пошатываясь, перебравший пива отец. С черного хода, таща большое ведро с помоями, боком выбирался Халь. Во сне все оказалось таким же, как в жизни.
— Это и происходит сейчас у тебя дома, — мысленно пояснила небесная гостья. — Скажи мне, почему Отец пьет, а Халь глупый?
— Не знаю, — вздохнул мальчик. — А почему?
— Твой отец в юности должен был поехать в город и стать, служащим. У него такое призвание, ему нужны дисциплина и строгий начальник. Но он не смог уехать, мечта пошла прахом. А вместе с ней — и призвание. Он с тех пор пьет, а почему — и сам не знает. Плохо человеку не на своем месте. А твой младший брат... ваша мама вторым ребенком хотела не мальчика, а девочку — себе в помощь. Так что Халь с рождения кругом виноват в том, что он мальчик. Ему придется потратить немало сил, чтобы стать настоящим мужчиной.
Краткий сон кончился. Виль открыл глаза и увидел, что женщина смотрит на него с ожиданием. Он поскреб голову и нахмурился. Постоял, переминаясь с ноги на ногу, снова нахмурился. Мальчик не сомневался — небесная гостья права. Только что с этим делать?
Женщина не торопилась.
— Ну, — сказал он, наконец-то решившись, — допустим, я вылечу папу от пьянства. В город он все равно не уедет. У него тут жена, дети, хозяйство, — Виль внезапно стал рассуждать, как взрослый. — Через некоторое время он снова запьет, потому что папа видал у Отца Мертвых и нас всех, и свою собственную жизнь. Ну а Халя я точно девчонкой не сделаю, — мальчик скривился. — И не хочу.
— Теперь, Виль, — сказала небесная гостья, — мы и подошли с тобой к самому главному. Ты будешь не изменять людей, а исцелять. Делать цельными, такими, как сам. Им придется давать как бы новую жизнь... Взамен той, что у них не получилась. Той, что ты забираешь.
— Как это? — Виль застыл, недоумевая.
— Каждый из них, — объяснила мальчику женщина, — тоже вселенная. И у каждого внутри — звездочка. Ключ. Они часто не виноваты, что душа у них получилась кривая. — Тут небесная гостья едва заметно вздохнула. — А вокруг такой души — перекошенное восприятие мира. Помнишь, каким ты раньше был сам? Тебя выровняла та самая «яма», а как — ты не заметил. Тогда центр у тебя встал на место.
— А у них? — спросил мальчик, в глубине души уже понимая, каким будет ответ.
— У них центр смещен. Вот представь себе вещь, которая всегда падает, как ее ни поставь...
Виль представил. Поежился. Это кем же придется стать, чтобы править горшки, которые криво слепили, а потом обожгли? Духом Жизни? А почему Он Сам их не правит?
«Легче такие разбить, а потом новых наделать. Красивых», — подумал мальчишка.
— Разумеется, легче, — голос женщины стал ледяным. — А чем станешь ты, если так относиться к другим? Будешь жить посреди черепков, сам разбитый. Ты был не лучше, чем отец и младший брат. Тебя спасла «яма». Тот, кто ломает других, становится ломаным сам.
Виль втянул голову в плечи, потупился. На мгновение лицо мальчика плаксиво скривилось.
— Я не буду ломать. Никогда. Только править, — выдавил он, не глядя в глаза женщине.
— Это доказывают не словом, а делом, — тихо молвила гостья.
— Что мне делать? — с решимостью поднял голову Виль.
— Берешь центр и осторожно вставляешь на место.
— Это все?
— Почти все.
Виль тряхнул головой. От него во все стороны полетел порох светящихся мыслей.
«Нет, здесь, кажется, что-то не так, — думал мальчик. — Люди, деревья и тины растут постепенно. Если у кривого дерева центр поставить на место, сам центр-то, может быть, и останется. Только все оболочки рассыплются, и дерево просто умрет. Так и с людьми. Ничего у меня не получится, все это зря».
Мальчик едва заметно вздохнул и стал ковырять пальцем ноги красноватый песок, уже не глядя на женщину.
— Я сказала, почти все, но не все, Виль, — глядя на мальчика, произнесла небесная гостья. — Ты думаешь, мы не знаем законы природы? Я тебе говорила, — голос женщины опустился до шепота, — мы находимся не на небесах. Мы — везде. Ваши колдуны только говорят о единстве, а сами делят на мир людей и мир духов. А ты сам? Я ведь вижу, что нет.
Мальчик чувствовал себя так, словно доски таскал. Голову сдавливало, тело казалось ватным.
«Вот сбежишь в лес, но и там тебя найдут взрослые, которые непременно будут указывать, как нужно жить. Это, должно быть, и есть один из законов природы».
Женщина сделала движение рукой, и Вилю опять полегчало. Тело как родниковой водой изнутри вымыли.
— Видишь, я тебя «вправила», Виль, — улыбнулась небесная гостья. — Ты думал неправильно — тяжело и настырно, как взрослый мужчина. Поэтому и устал. Надо не так. Надо думать как часть целого. Ну... как планета Меон и окрестные звездные пути, что к ней прилегают. Тогда не устанешь, и мысли твои будут верными.
Мальчик смотрел на нее. Он, кажется, начинал понимать. Женщина распахнула глаза, и он увидел в них трепетное сияние. «Не огонь, не вода...»
«…не земля и не ветер. Единое», — закончила его мысль гостья.
Вслух она продолжала:
— Родник не пробивается из земли там, где хочет. Мы не появляемся там, где хотим. Я тебе говорила. Мы — там, где надо, где должны быть. И ты делай, как надо. Тогда избежишь ошибки. Дерево не сломается, человек не умрет. Да и сам никогда не устанешь. Не умничай, Виль. В голове правды нет. Не пытайся помочь кому-либо из жалости. Не суетись. Это значит — быть чистым. Как этот родник.
Женщина сделала шаг назад и едва заметно взмахнула руками.
«Словно взлететь пытается», — подумал Виль.
Она устремила спокойный взгляд на падающий ручей, не говоря ни слова. Виль сделал то же самое.
Ручей пробивается через наносы песка, иногда он уносит с собой палые прошлогодние листья. Но при этом чист, как слеза. Течь по грязи и не испачкаться. Как такое возможно?»
Его взгляд скользнул выше, туда, где ручей начинал свое течение. Казалось, родник бьет где-то под облаками, спускается со скалы и только у самой земли разнимается на отдельные капли.
Когда Виль насмотрелся и повернул голову, женщины уже не было. Словно она растворилась. Но мальчик чувствовал, что они еще встретятся.
Высоко в небе стояло солнце, немилосердно пекло. Время близилось к полудню. Очертания скал и деревьев в слепящем дневном свете стали невыносимо яркими, а тени — короткими. И Виль, растерянно глядя, но сторонам, вдруг почувствовал, что что-то ушло. Невозвратно ушло. Душа мальчика корчилась, казалось, что часть ее умерла навсегда.
«Почему, — простонал он, — больше не отзываются лесные озера? Почему молчат камни? И где духи леса?»
Виль распахнул глаза и оглядел все вокруг. Нигде не было ни единого духа.
«Меня покинули Отец Света-на-небе и Мать Всех Живущих? И я теперь один, без них, буду?» — Мальчик сглотнул, подавив крик.
«Ты сегодня утратил способности колдуна, Виль. Ничего страшного. Взамен этого ты стал кем-то иным. А Отец Света-на-небе и Мать Всех Живущих никуда не делись. Они всегда будут рядом с тобой, потому что ты в них по-прежнему веришь, — мысленно откликнулась небесная гостья. Мальчика словно родниковой водой обдало. — Надо верить...» — звучала ее мысль, затихая.
Виль распрямил плечи, сощурился и огляделся вокруг. Скалы давно накалились под солнцем. Мальчик протиснулся между камнями и зашагал по тропинке. До деревни рукой подать, надо успеть домой к полудню. Надо сегодня же вылечить папу от пьянства, Халя — от глупости и до заката успеть починить валяющуюся с начала лета в сарае сломанную маслобойку.
* * *
Над островом Лаок, входившим в состав Калайского архипелага, повисло безветрие. Гнетущее, тяжкое. Ни одна травинка не шевелилась, ни один лист не трепетал. В небе медленно проплывали тяжелые свинцовые тучи. Казалось, воздух похож на вязкий, дурно пахнущий клей. Грызуны, живущие на острове, еще с утра забились в глубокие норы, почувствовав приближение бури. Капитаны парусных кораблей сменили курс, едва взглянув на барометры. Всякий знал, что окрестности Лаока — нехорошее место. Как, впрочем, и любой из островков, лежащих к востоку от основной группы островов Калайского архипелага. Перед сезоном дождей там часто случались шторма, погода была непредсказуемой. Не стоит парусникам заплывать в эти воды. А пароходам — и подавно. Моряки говорили, что остров Лаок отведен Службой Контроля Евгеники под резервацию. На нем жили ущербные люди.
Лаокская резервация существовала уже два с половиной века. У изгоев сложились свой быт, свой уклад. Все добрые граждане мира Меон знали — отверженные живут так, как умеют. А нормальным в этих местах делать нечего. Здесь только голые скалы и рифы. Поэтому под резервацию и выделили Лаок, а заодно и другие острова этой группы. Все они были маленькими, скалистыми, не приспособленными для жизни. Пришвартоваться нельзя — дно на десятки метров вокруг изрезано рифами. Поэтому Служба Контроля платила двойную цену капитанам, соглашавшимся доставлять на остров необходимые грузы — продовольствие, строительные материалы, а иногда и воров, приговоренных к изгнанию. Вор, как поговаривали моряки, не убийца и не свихнувшийся пси. Он — человек вполне мирный, сопротивляться, как правило, не умеет. Так что ему только и осталось, что красть у уродов чугунные гвозди и стройматериалы. А воровать продовольствие — себе дороже. Лучше и не пытаться. Провиант передавали старостам, местному самоуправлению, а те были людьми очень жесткими.
Воровству в резервации никто не мешал. Иди на склад среди бела дня, бери что хочешь — никто даже слова не скажет. Потому что вор либо строить научится и тогда его примут в общину, либо бросит бессмысленное занятие. И тогда его тоже примут. Бездельничать для обреченного не зазорно.
Бежать с острова не пытались. До континента — тысячи километров пути. Даже если какой-то умелец смог бы выстроить плот и решился отчалить — скатертью дорожка. Отец Мертвых всех принимает, никого прочь не гонит. Остров, затерянный в океане, — тюрьма надежная. Охраны не требует, да и глаз не мозолит.
Парусники, нанимаемые службой Контроля, бросали якорь приблизительно в сотне метров от берега. Моряки спускали на воду лодки и, лавируя между скалами, доставляли грузы на место. Там их забирали угрюмые старосты.
Груз доставляли, как правило, плоскодонки из пластика. Но иногда моряки подходили к берегу на деревянных четырехвесельных лодках. Старожилы острова еще помнили тот день, когда одну из таких лодок оставили на берегу — в днище зияла пробоина. Старосты острова тогда решили использовать хорошее дерево для починки строений. Да не вышло. Старый безрукий Ван словно взбесился. Орудуя правой рукой, он отволок лодку в кусты. Украл по всем правилам. Только на кой это ему? Старосты молчали и пожимали плечами. А Ван целый день бегал по резервации, тряс седой головой и яростно жестикулировал. Косноязычие сильно мешало ему, но без слов было ясно — старик пытался набрать команду для лодки. Еще трех человек. Молодых, сильных, дерзких...
Не вышло.
Юноши, к которым обращался старик, краснели и отходили в сторону. Молодые мужчины отмахивались. А Сай, невзрачный человек средних лет, пригрозил избить Вана, если тот будет и дальше маяться дурью. Помочь починить лодку он категорически отказался.
Весь следующий месяц жители Лаокской резервации с тревогой в глазах наблюдали, как Ван чинит лодку, работая с помощью правой руки и культи. Старик, к удивлению всей общины, больше не проронил ни одного слова. Он вставал на рассвете, механически ел, брел к лодке и возился с ней до заката. В лице и движениях Вана проскальзывало нечто такое, что заговаривать с ним не хотелось. Многие отвернулись от старика, молодежь даже посмеивалась. Только друзья Вана, которые знали его почти с самого детства, смотрели печально.
В тот день, когда работа над лодкой была закончена, жители поселения собрались на берегу. Все до единого, включая привезенных детей. Они молчали, смотрели на Вана, и время от времени отводили глаза. Старик, покряхтывая, спускал лодку на воду. На дне перекатывалась из стороны в сторону небольшая фляга с водой и завтрак, который Ван не стал есть. Старосты, зная, что происходит, решили поберечь продукты. Мертвому они ни к чему, а живым пригодятся. Ведь каждому ясно, что остров далеко в океане, до материка — то ли две, то ли три тысячи километров.
Ван спустил лодку на воду и устроился на передней скамье. Культю левой руки он намертво привязал ремнями и шпагатом крест-накрест к рукояти одного весла, было видно, что рука перетянута почти так же, как при наложении жгута на рану. Здоровой правой он взялся за конец другого весла, и все увидели что фигуру старика от этой позы перекосило.
Собравшиеся на берегу продолжали молчать. Даже старый друг Вана не успел открыть рта, чтобы произнести напутствие, как Ван откинулся, тяжело вздымая весло. Он поднял голову, широко распахнул глаза и сказал:
— Люди, прощайте.
Поздно вечером разразился сильный шторм. Буря бушевала всю ночь, и ветер выл страшным воем, словно старый отец на похоронах юного сына. Жители острова ворочались на своих неудобных лежанках, и не один не мог сомкнуть глаз. Каждому хотелось выйти на воздух из убогого душного помещения и зажечь хоть какой-то огонь. Слишком много вокруг было мрака. Но костер не мог разгореться на пронизывающем ветру. Каждый отверженный думал, что он один сейчас хочет выйти на берег и зажечь поминальный огонь. Только он хочет плакать по старому Вану, а остальные хотят спать. Все на острове эту ночь пролежали без сна, и каждый чувствовал себя одиноким. Никто не подозревал, что другие чувствуют то же, что и он сам.
Ван погиб, но осталась легенда. Ее долгие месяцы, а потом и годы, передавали из уст в уста вновь прибывшим на остров. Взрослые, вспоминая историю старого Вана, заставляли себя собираться с духом и делать дело, когда хотелось выть от тоски. Детишки же просто нашли себе новую тему для игр. «Старый Ван» и «дух бури» значило для них почти одно и то же. Поэтому, когда поднимались ветер и шторм, а небо заволакивало тяжелыми тучами, дети то ли с опаской, то ли с восторгом поглядывали на море и шептались между собой: «Старый Ван пришел».
С тех пор, когда жил старый Ван, минул уже не один десяток лет, но его историю продолжали передавать из уст в уста, из поколения в поколение. Хотя какие поколения могут быть на острове—тюрьме, население которого состояло из одних мужчин? Служба Контроля Евгеники распорядилась, чтобы ущербные не могли продолжать род, и сделать это оказалось легче легкого. Уродов изгнали из общества и полностью изолировали от мира. Они даже не знали, как выглядят взрослые женщины. Стоило среди стариков упомянуть противоположный пол, и каждый из них представлял девочку, еще не отданную родителями на обучение, с которой старик играл в далеком детстве. Многие даже не знали, что представлять, потому что были вырваны Службой Евгеники у родителей, едва научились ходить.
— Гены ваших детей ненормальны. Выродки не имеют право на продолжение рода и на проживание среди людей, — объясняли эмиссары Службы Контроля.
Стоило специалистам Службы на обязательной ежегодной проверке заметить у ребенка отклонение от биологической или энергетической нормы, как его тут же безжалостно отсылали на Острова, откуда нет возврата, — так называли резервацию в народе. Подрастая, мальчишки играли друг с другом в запрещенные старостами игры — рисовали на песке девочек. Многие из обреченных прожить свою жизнь на островах знали только из этих игр, что у девочек — длинные волосы, а у взрослых женщин — холмы на груди, которые те всегда прячут. Поэтому облик противоположного пола для изгоев почти ничего не значил, как не значили ничего для них блага, доступные жителям Большого Мира.
Продолжения рода среди жителей острова быть не могло, но поколения существовали. Мальчишки одного возраста играли друг с другом и, вырастая, воспитывали детей, привезенных на остров. Учили их соблюдать правила, держать в руках инструменты, готовить еду. Еще взрослые рассказывали детям сказки, среди которых была и история старого Вана. Остров Лаок мог гордиться. У него имелась собственная легенда и свой герой.
Сколько лет прошло со времен Вана, не помнил никто. Но в один из ясных весенних дней богатого штормами года, а годам в резервации счет давно потеряли, недалеко от острова бросил якорь корабль. Выглядел он необычно. Небольшой, новенький. Явно еще не хлебнул непогоды, не поскучал в доках, переживая ремонт. Доски сияли теплым светом в лучах солнца, по борту шла яркая красная ватерлиния. Да и паруса у двухмачтовика были совсем странные — белые. То ли их шторм не трепал, то ли это одно из нововведений пугающего Большого Мира. Понятие «быть богатым» среди изгоев являлось чем-то метафизическим, вроде сказок про демонов. Поэтому никто не мог объяснить, почему на борту парусника есть надпись, горящая, словно солнечные лучи. К тому же сам корабль не походил на обычные грузовые суда. Старейшины взялись за бороды, и пошли на обычное место, да там и застряли надолго. Никто не спешил спускать на воду лодки и переправлять грузы.
На палубе парусника суетились матросы. Никто из команды прогулочной яхты, принадлежащей госпоже Ларен, покойной сожительнице министра Контроля Культуры, проживавшей в Тайме, не знал фарватера. Тем более что команда состояла из случайных людей. Их собрал через подставных лиц некий «пси» из Службы Внутреннего Управления. Он был зохром. При одном упоминании его имени трепетали. Властолюбец, убийца, тиран бессердечный.
Пассажиры, привезенные на Лаок, — двое подростков заперлись в каюте и задвинули дверь мебелью. Они восстали против команды, а заодно — против власти Контроля и против всего мира. Силой их было не выволочь.
Парни молчали. Оба, рыженький уроженец континента Май и сурового вида юноша — представитель парода зохр, с континента Зохр, все успели обговорить. Разговор вышел коротким и неприятным. Оставалось сопротивляться. Молчать и сидеть взаперти. Да, двое против целого мира — это, конечно, слишком. Но подписей на бумагах парни, ни за что не поставят.
А снаружи в каюту царапался лоцман. Верещал слащавым голосом. Упрашивал мальчиков выйти. Объяснял: все, приплыли. Уже ничего не изменишь. Паршивого дипломата отрядил капитан. Впрочем, без воды долго не выдержать. А воды не дадут. Возьмут на измор.
— Вы нам — подписи. Мы вам сразу — водичку... — пищал лоцман под дверью.
— А пошел ты! — ответили хором два голоса.
Рыжего Аля отправили в плавание, пообещав перемены. Все началось с визита тетушки, Айли Ларен. Она возникла в дверях отцовского дома — печальная, бледная. Теперь, после смерти мамы, она зачастила к отцу.
«Пусть она станет мачехой, — размышлял мальчик, стоя в своей комнате перед мольбертом, — Сестра мамы все-таки».
В дверь комнаты постучали.
— Да?
Вошла тетя Айли, тревожная и заплаканная.
— Аль!
Юный художник вздохнул, сунул кисточку в воду. Ничего все равно не выходит.
— Аль, я хочу помочь! — голос тетушки зазвучал, словно птичья трель. — Тебе нужно развеяться. Возьми мою яхту с командой, плыви в Гойн. В тамошней Академии математики нет. Поступи и рисуй сколько хочешь. А к нам — на каникулы. Да что я говорю! Мы и сами приедем!
Рисовать вправду хотелось. А учить математику — нет. Это и стало решающим доводом. Аль подумал и хмуро кивнул.
Мальчик тяжело переживал смерть матери. И по сторонам не смотрел, иначе врожденная наблюдательность подсказала бы ему: уходя, тетка обменялась с отцом многозначительным взглядом.
Плыли долго. В три раза дольше обычного. Подросток не выходил из каюты: его скрутила морская болезнь. И лишь когда над горизонтом стала ночами вставать Тейа — луна южного полушария, он заподозрил неладное.
С Тедом Виргом все вышло совсем иначе. Без лжи, без обмана. Но от этого было не легче. Зохры не лгут. Они предают и убивают открыто.
Господин Тедин Вирг четырнадцати лет от роду, сын и наследник тирана, стоял и сжимал кулаки. Мать — мертвую, холодную, словно лед, уже унесли. Вечером — погребальный костер.
«Надейся», — шепнул внутренний голос.
Тед скрипнул зубами. Костяшки рук побелели. Если не спать двое суток, то начинается бред.
«Будь верным. И жди».
Бред издевается? В другое время подросток бы зло хохотнул. Но мать теперь никогда не сделает ему замечания. Она умерла.
— Сын?
Вейдар Вирг вырос на пороге маленькой залы неслышно, как тень. Он всегда знал, где мальчишка. И знал, что «глаза» и «уши», лишенные собственной ноли, отправлены прочь.
— Ты убийца. — Тед глянул отцу прямо в зрачки, словно желая их выжечь.
— Ночью ты отплываешь, — промолвил тиран.
Подросток смолчал.
— На остров Лаок, — сообщил властитель, которого сын не удостоил вопросом. — Сейчас тебя закуют и посадят в подвал.
Глаза мальчика полыхнули, словно кинжальные лезвия.
— Убийца! Пусть твоя совесть пребудет с тобой!
Тиран дернулся, будто под дых получил. Проклято сына смертельно. Впрочем, Тед ему вовсе не сын. Пли сын? Надоело гадать, от кого прижила ребенка покойная Айна. Так нечего сорному семени жить во дворце!
Тед стоял, будто охваченный пламенем. Он видел весь мир. На миг показалось, что горизонт закачался. Солнце вдруг зазвенело, как гонг. Тревога! А огонь уже ластился к стенам дворца, жадно слизывал утварь. Фигура отца поплыла, как свеча в огромном костре. И растаяла. Никого больше нет.
Подросток не чувствовал, как на него надели наручники. Как увели.
«Сын! Будь верным себе. И прощай!»
Нет, это не бред. Это мама.
Едва зайдя в каюту яхты, Тед беглым взглядом скользнул по нечесаной шевелюре и бледному лицу Аля, валявшегося на койке. С ним будет разговор, но позже. Юный зохр быстро наклонился и неуловимым движением нажал кнопку внизу. Раздался щелчок, и замок вошел в паз. Черноволосый подросток оглянулся, пристально глядя на рыжего. Тот широко распахнул глаза, растерянно глядя на него. Ему не сообщали, что вместе с ним будет плыть еще кто-то!
«Не отвел взгляд от глаз зохра, — мелькнуло в голове Теда. — Уже неплохо».
Молчание длилось еще полсекунды. Тед подался вперед и сказал с непонятным нажимом:
— Меня зовут Тедин.
— А я Алин, — откликнулся рыжий, застенчиво улыбнувшись. — Зови меня Аль. Так короче. А я тебя буду звать Тед. Хорошо?
— Зови, — решительно отозвался зохр, оглядывая собеседника.
«Парень хлипкий, но глаза не похожи на глаза труса», — подумал он.
— Аль, я буду с тобой говорить, — произнес Тед.
Рыжий не знал, что у зохров есть такая ритуальная фраза, но ощутил серьезность происходящего. Он сел на койке и приготовился слушать.
— Когда ты поймешь, куда нас везут, тебе станет не до морской болезни. Ты сам скоро отправишь ее далеко, откуда ни солнца, ни лун не видать.
— Что-то случилось? — взгляд рыжего стал обеспокоенным.
— Да, парень. Мы с тобой влипли. Мы очень серьезно влипли.
Аль побледнел, но продолжал слушать. А черноволосый стал говорить — так, как это принято у народа зохр. Не сломается рыжий — что ж, значит, станет союзником. А возможно, и другом.
Слова Теда падали, как тяжелые камни. Аль временами вставлял недоуменные реплики. Вскоре его восклицания сменились кивками и краткими вопросами. Тед отвечал — четко, холодно, беспощадно. Шел ритуальный разговор народа зохр — обнажение сути вещей.
Черноволосый подросток произносил фразы, полные сочетаний тяжелых согласных. Рыжий откликался созвучиями гласных. Оба мальчика не задумывались о том, что говорят на разных языках. Это были языки народов, которые с древности враждовали, пока эпоха Контроля не положила предел их вражде. Но подростки хорошо понимали друг друга.
Тем временем над океаном собиралась гроза. Задул северный ветер. В непроглядной тьме ночи тучи нависли над водной гладью. Встал мертвый штиль, барометр падал. Откуда в теплые воды залива Зохр-Ойд может прийти буря? С далекого севера? Вахтенный не стал думать об этом — он разбудил капитана. Тот вышел из каюты, угрюмо глянул на показания приборов и велел поднимать команду. Корабль стоял на якоре, и это было стократ хуже, чем встретить бурю посреди океана, — яхту наверняка выкинет на берег и разобьет, словно щепку. Сниматься с якоря поздно — скрывшаяся в тучах Тейа стояла высоко, уже начался прилив.
В каюте владелицы яхты бледный худой подросток выслушал все до конца. Уставившись горящим взором в мерцающие глаза собеседника, он коснулся его плеча и произнес:
— Я с тобой, Тед.
— Нет, не так, Аль, — черноволосый ответил взглядом на взгляд, повторив жест. — Мы с тобой вместе.
В небе вспыхнула молния, вслед за ней загремел гром.
Женщине, которая в далекие времена носила известное на весь Меон имя Эмин Дано, сейчас было трудно, как никогда. Она рвала собой ткань пространства и времени. И не потому, что так надо, а по собственной воле. Она чувствовала — сейчас может случиться то, что изменит весь мир. Но прорваться казалось почти нереальным. Ведь Шайм Бхал открывали пути и дарили свободу другим, тем, кто сможет ею воспользоваться. Но Эмин Дано чувствовала себя матерью. А сейчас детям плохо! Их надо спасти!
За всю долгую, полную событиями человеческую жизнь она не знала мужчины и тщетно мечтала о детях. После Вознесения — тоже. Но она понимала, что этого делать нельзя. Не ее время сейчас. Нужно позволить событиям протекать сквозь себя. Быть ключевой фигурой, самой ничего не решая. Эмин вздохнула бы... если бы могла. Все складывалось так же, как и на протяжении ее земной жизни. Стоило сделать несвоевременный шаг, проявить личную волю, как события, уже готовые к воплощению, рушились, падали к ее ногам клубками спутанных нитей. То, что должно было произойти, уже никогда не происходило. Она поняла это еще в ранней юности, в человеческой жизни. Поэтому у нее достало сил познакомить единственного, любимого на всю жизнь человека со своей младшей сестрой, а затем присутствовать на их свадьбе. Достало сил отказаться от материнства — так надо. А потом прожить жизнь. Никто не освобождал ее от этой обязанности. Когда после «смерти», явно устроенной какими-то силами, ее забрали владыки Шайм Бхал, женщина не удивилась. Людям — жизнь и смерть, ну а ей — как всегда. Что-то среднее.
В Шайм Бхал ее роль оказалась такой же, как на земле. Те, что были равны ей по силам, пролагали новые событийные линии, ошибались и падали. Никто после этого их больше не видел. А она, Эмин Дано, продолжала пассивно влиять на события, позабыв о себе. На что пенять? Можно стать богом и перейти в другой мир. Но разве от этого ты перестанешь быть самим собой? Вот это и есть настоящий предел.
Но именно потому, что Эмин Дано была собой, она продолжала бороться. Таила желания и ждала. Даже вечность когда-нибудь кончится, и тогда у нее будет ребенок. Эмин даже сейчас чувствовала себя матерью. Как это возможно? Она и сама не знала. Ведь она давно уже не человек. Но она — мать. Того, чего еще нет. Мать нового мира.
Эмин снова рванулась, загнав внутрь глухую тоску. Сеть мировых линий, переплетающихся вокруг нее, была прочной. Словно двойными морскими узлами завязана. Чем сильнее бьешься, тем туже затягиваются эти узлы. И ведь каждый из них — событие, сплетение человеческих жизней... Пространство-время стыло вокруг нее, словно густой клей. Женщина чувствовала себя мухой, попавшей в паутину. Но вдруг она все-таки вырвется? Сможет стать духом-хранителем? Привидением? Эти мальчики там, в океане... Они могут ошибиться. А они — не игрушки слепых сил!
Они — люди!
— Стой, сестра, — раздался глухой голос. Он напоминал рокот прибоя. Этот голос Эмин узнала бы всегда и везде. Ее названый старший брат.
— Юйг, — она промолвила его имя и внутренне сжалась.
— Ничего, младшая, — ответил ей тот, сочувствуя. Эмин ощутила, что ее словно с ног до головы захлестнуло соленой волной океана. Стало заметно легче.
Перед женщиной соткался из воздуха немолодой зохр в одежде матроса. Обнял за плечи, погладил по голове, как девчонку. В душе Эмин боролись бессилие, стыд и гнев.
— Только стыд, сестра, из всего этого правильно, — сказал зохр, ощутив ее чувства. — Но и он пройдет, ты сама знаешь. Жди, и все это когда-нибудь закончится.
Эмин поежилась. Юйг не сказал, что пройдет и как кончится. Впрочем, она сама поступила бы так же, разговаривая с кем-то из младших. По-другому — нельзя.
— Теперь о твоем стыде, Эмин, — обратился к ней старший брат. — Вернее, о его причине. Только что ты кричала, что силы — слепые. А сама ты чему учишь? Тому, что настоящая сила ведет, так? А о том, что она может вести только к свободе, ты умалчиваешь и правильно делаешь. Пусть думают сами. Развязывают узлы предопределенности, ограничений. Пусть сами рождаются в мир. Пока бабочка не сформировалась, ее место внутри куколки. Я прав, сестра?
Эмин смолчала.
— И развязывай дальше сама свои узлы, — подытожил Юйг. — Теперь поговорим о детях, к которым ты так рвалась.
— Завязка узла кармы, — печально произнесла женщина.
— Тебе всё узлы. Ты о чем-то другом думать можешь?
— Как ты сам это видишь? — поинтересовалась она.
— Создание новой тактической пары.
— Они смогут перевернуть мир? — Эмин спросила сдавленным голосом.
— Они молоды. Они, в отличие от тебя, могут действовать. Справятся ли мальчишки — зависит от них. И перестань вешать на них свою старую дурь! Тебе нечего дать им. Так что оставь их в покое.
Эмин не выдержала и разрыдалась, прижавшись к плечу брата. А Юйг уже думал, объемно и четко, передавая образы младшей сестре. Она видела — в небесах ключ, который был еще чем-то. И его открывал другой ключ.
«Матерями могут быть лишь молодые женщины. Подожди, еще не наступила твоя настоящая юность, сестра...»
В это же время на земле, у берегов залива Зохр-Ойд, люди видели странные вещи. На восточном склоне неба трепетало сияние. То разгоралось, то гасло. Его окружал грозовой фронт. Не затмевал, а шел с двух сторон. Обнимал тучами, словно руками. А признаки наступающей бури вдруг почему-то ушли, и даже в разрывах туч стали видны ясные звезды.
Четыре дня, которые корабль провел в плавании к Калайскому архипелагу, стали испытанием для членов команды. Два подконтрольных капитану подростка днем и ночью сидели, запершись в каюте, и только корабельный кок время от времени навещал их. А иногда и того не пускали. Из-за двери матросы слышали тихий, но яростный спор.
— Мы должны драться! — настаивал Тед. — Никто из этих морских сопляков не владеет даже основами борьбы зохр. А я даже глазами их всех положу! Они — суеверные идиоты. Стоит им увидать глаза зохра...
— Сразу лезут под мебель? — иронично спросил Аль.
— Еще как!
— Ну и много полезли уже?
— Да один. Еще дома. Там, в кабинете отца, один купчик...
— От глаз отца небось? Не от твоих?
— Да...
— Отец твой у нас кто? Полноправный властитель. А твои глаза, Тед... Извини, они тогда находились значительно ниже глаз купчика. Он смотрел на тебя сверху вниз. Еще раз извини. — Аль опустил взгляд. — А теперь насчет борьбы зохр. Сколько времени ее изучают?
— Тридцать лет.
Рыжий окинул фигуру товарища взглядом художника. Мышцы хороши, но это — явно природа, а не тренировки. И недостаточно гибок.
— Ты учился лет пять, — подытожил Аль. — Попробуешь обучить меня, когда мы прибудем на остров? Мне надоело быть хлюпиком. Это паршиво.
— Я учился шесть лет. — Тед сжал губы. — Это уже слишком много для них. У нас есть какие-то шансы...
— У нас нет никаких шансов, — печально сказал рыжий. — Если ты даже положишь их всех, то кто поведет яхту? Еще нужно будет поднять много тяжелых людей, потерявших сознание, и выкинуть их в море. Живых людей! Ты это сможешь? Я — нет.
Черноволосый парнишка обхватил голову руками и сел. Как-то внезапно он стал выглядеть младше.
— У меня умерла мама, — сказал Тед. — Я никогда не смогу убивать.
— У меня — тоже. Я — тоже...
Через несколько часов после того, как яхта бросила якорь возле острова Лаок, дверь в каюту подростков открылась. На пороге стоял Тед.
— Забирайте, — бросил он, глядя мимо лоцмана.
