Глава 2
Гражданин капитан
Общесетевая независимая газета «Пионеры
вселенной» № 267 от 15 октября 2188 г.
Из статьи обозревателя Цезаря Камилина
«Телепортация! Очередной скачок в никуда
или дорога в будущее?»
За десять месяцев до высадки на Казачок
…Для тех, кто все еще слабо разбирается в военных секретах нашей доблестной армии (не знаю, может, и есть такие в наш сетевой век!), поясню, что телепортация, то есть мгновенное перемещение предметов или биологических организмов на различные расстояния — явление далеко не новое. Отдельные проявления случайной телепортации ученые-физики зафиксировали и описали аж в первой половине прошлого века, еще до того, как был разработан надсветовой, гиперскачковый принцип межзвездных путешествий. По крайней мере, именно к этому времени относятся первые попытки объяснить физическую природу этого феномена, известного, как утверждают историки, много раньше.
Почему я все-таки упомянул армию? — спросит меня читатель. Отвечу! Потому что, по сведениям из информированных источников, именно военные еще в начале века подхватили идею этого принципиально нового способа транспортировки, засекретили ее своими двойными-тройными грифами и разрабатывают в тиши военных лабораторий. Далеко не бедных, об этом читатели знают из публикаций нашей газеты!
Как недавно сообщил редакции источник из Министерства обороны, первые телепортационные станции (порталы) уже созданы и даже действуют на экспериментальных базах вооруженных сил. Только остаются две большие проблемы. Во-первых, биоорганизмы никак не хотят перебрасываться вместе с неживой материей, в этом случае порталы вообще не работают. Во-вторых, и то, и другое возникает в выходном портале со слегка измененной молекулярной структурой, что тоже огромный минус. Зачем, например, перебрасывать на поля сражений боеприпасы, которые будут очень похожи на настоящие, но взрываться при этом не пожелают? А в случаях с живыми организмами изменение молекулярной структуры уже вообще, сами понимаете, чем чревато… По слухам, среди солдат-испытателей уже имеются многочисленные жертвы, и число их множится. Но ученые по-прежнему не теряют надежды, а Пентагон — правительственные ассигнования!
Нет, интерес армии к телепортации можно понять — мгновенно перебрасывать на огромные расстояния (может быть, даже с планеты на планету!) живую силу и технику — это спят и видят все генералы. Боюсь только, что никому из них не приходит в голову, что телепортация — это не просто новый способ транспортировки взрывоопасных железяк и прилагающегося к ним личного состава. Не побоюсь громких слов, порталы для телепортации — это дорога в будущее для всего человечества, а не только для «ограниченного контингента войск вторжения»!
Судите сами — мгновенная доступность всех миров — никаких границ, никаких дальних миров, никаких временных разрывов, никакого жесткого ограничения гиперскачковых трасс! Да жизнь вообще должна измениться в корне, человечество станет наконец единым целым, хотя бы на уровне доступности личностного общения!
А насколько наше сумбурное общество, до сих пор склонное к махровой политической истерии, готово к такой новой жизни — это уже другой вопрос, большой вопрос, если вдуматься…
Так что, может, и бог с ней, с телепортацией? Не нужна нам она? По крайней мере, пока постоянные войны ограничены космическими расстояниями и пропускной способностью межзвездных трасс, у большинства человечества есть шанс жить относительно спокойно в своих медвежьих углах и барсучьих норах! А что будет, если всеобщая телепортация превратится в данность? Страшно даже представить, какая завяжется заваруха!..
Планета Орион-2.
Тюрьма «Форт Индепенденс».
Тот же день.
За три часа до общетюремного отбоя
— Слышь, ты, генерал, «квакнуть» не хочешь?
Да, это ко мне. Один из молодых урок. Рожа хитрая, глазки задорные, наверняка в безобидный «квак», эту слабенькую химию эйфорически-галлюциногенного типа действия, подмешали какую-нибудь особую гадость, после которой увидишь весь Армагеддон разом, в масштабе один к одному… Да, господа урки, не пробовали вы боевых коктейлей, какие броня вам впрыскивает во время боя. Вот где заквакаешь в полный голос… Но соглашаться все равно не стоит, в тюрьме никогда и ничего не бывает задаром — это аксиома…
— Не хочу, — ответил я.
— А чего так?
— Потому что не хочу.
— Давай, генерал, не кипешуй, пока я добрый…
— Спасибо, добрый человек. Не хочу.
— Здоровье бережешь? А чего тебе его беречь? Тебе, военный, оно уже не понадобится, в натуре говорю…
Я не ответил. Он отстал. Да ну их!
Я лежал на нарах и тупо пялился на засиженный невидимыми мухами плафон освещения. Больше все равно делать было нечего…
По-моему, два дня назад в зале «тройки» военного трибунала плафоны были такие же казенно-унылые, вспоминал я. Разве что не такие засиженные, там где «тройка» — там и мухи дохнут, не завершив своего жизненного предназначения по обгаживанию окружающего. В этом смысле, в обгаживании всего подряд, мухи очень похожи на нас, людей! — усмехнулся я про себя.
Шуточки, в общем-то, кончились еще раньше. Когда я узнал, что «тройку» возглавит сам бригадный генерал Севидж, инспектор Генерального штаба по войскам внеземного назначения, то где-то внутри у меня нехорошо похолодело.
Все знали, эта старая штабная крыса хоть и впадает временами в маразм, но от этого не перестает быть редкостной сволочью и законченным крючкотвором, подобно многим, сделавшим карьеру в чужих приемных.
И дернул же меня черт обозвать того штабного подполковника «черножопым гиббоном», да еще и толкнуть его через стол, направив по скользящей траектории строго над полом! «Причинив повреждения ему самому и находящемуся в офицерском баре военному имуществу», как гласил протокол дознания.
В итоге — расизм и хулиганство! Хулиганство — ладно, дело житейское, ветераны успокаивают потрепанные в боях нервы, оставляя друг другу почетные знаки на заслуженных мордах, но вот расизм — не ах как здорово… Скорее — ох…
С другой стороны, как еще прикажете реагировать, когда этот гад обзывает тебя «белой немочью» и, паскудно улыбаясь, распространяется на тему, что бригада «Бешеных» все равно состоит из всякого эмигрантского сброда, мол, ее не жалко для экспериментов. Сами, мол, согласились, прельстились званиями и денежными надбавками, таких жалеть нечего… А в крови у меня уже бродило не меньше поллитровки плюс пиво, к тому же с утра во время прохода через порталы десять человек из моего взвода вообще не вышли, а два десятка вывалились в таком виде, что лучше не вспоминать, чтоб не сблевать прилюдно…
Физики-теоретики, мать их, куда папа больше не хочет! Ведь обещали же — все подготовлено, все нормально, взвод пройдет, как нож сквозь масло, новая методика уже апробирована на приматах, готовьте майорские нашивки, капитан… Шесть человек, включая меня, остались в живых из тридцати шести! Это у них называется апробировано?!
А тут еще эта сволочь издевается!
Сорвался, не выдержал… И, нате вам, как раз военная полиция… Ведь хотел же, хотел спокойно нажраться в баре на базе, и чего меня понесло в городок? — вспоминал я, задним числом пережевывая в уме происшедшее…
Итак, «тройка» сидела за широким казенным столом и взирала на меня во все шесть строгих судейских глаз. А я стоял перед ними — ноги на ширине плеч, руки за спину (стойка — «вольно вне строя»). Пытался изобразить на лице нечто вроде раскаяния, за что был холодно предупрежден — «отставить гримасничанье!».
Кроме бригадного генерала за столом были незнакомый майор из УОС и второй лейтенант из того же нехорошего места, одновременно исполняющий обязанности секретаря и прикуривателя. Дряхлый, но бодрый генерал все время катал в губах толстую сигару, от которой шел явственный запах жженого войлока. Сигара периодически гасла, но лейтенант-зажигалка срабатывал, как часы.
Сидели, стоял, смотрели… У генерала глаза были светло-водянистые и невыразительные, у майора с монголоидными чертами — узкие и упорные, а глаза второго лейтенанта я вообще не видел, тот все больше смотрел на генеральскую соску — не пора ли ему щелкнуть зажигалкой, словно каблуками…
— Господин капитан, вы признаете, что обозвали подполковника Блэка черножопой гориллой?
— Никак нет, господин бригадный генерал, сэр!.
— Нет? — вяло удивился многозвездный старец — А вот свидетели утверждают…
— Никак нет, сэр!
— Ну, как же нет? Черножопая горилла — это же ясно. В материалах дела все четко сказано, — подал реплику майор, постукивая по коробочке с диском.
На мой взгляд, фразочка прозвучала достаточно двусмысленно…
— Никак нет, господин майор, сэр! Черножопый гиббон — так я его назвал.
— А что, есть разница? — заинтересовался генерал.
— Между гиббоном и гориллой, сэр? — уточнил я на всякий случай.
— Ну, с точки зрения биологии… — начал было майор.
Генерал тут же оборвал его:
— С точкой зрения биологии, майор, пусть разбираются сами биологи… Мы здесь собрались не для того, чтобы делать за них их работу! Биологи, называются! — генерал даже зафыркал от возмущения. — Уже дальние планеты сто лет как осваиваем, а лекарства от старости до сих пор половинчатого действия! Сегодня действуют, а через год-два уже ни черта ни действуют, как старел, так и дальше стареешь! Вот о чем им надо думать в первую очередь, а не о том, какая жопа у какой гориллы! Только и знают, что клянчить у правительства гранты и тратить их на всякие жопы! Ученые, называются!
Оседлав любимого конька, старикан явно разгорячился. Свирепо повел клювом-сигарой в сторону лейтенанта, и тот мгновенно, с ловкостью Прометея, поднес ему огонек. Генерал свирепо пыхнул сигарой и закутался в облака войлочного дыма.
— Осмелюсь доложить, господин генерал, может быть, нам пригласить для уточнения самого господина ги… отставить!., э… господина подполковника? — предложил майор.
— А он здесь? — брюзгливо поморщился Севидж.
— Так точно, ждет за дверью.
— Делать ему нечего… На фронтах напряженное положение, а он под дверями торчит… Ладно, пригласите, что ли… — милостиво разрешил генерал-инспектор. — Хотя, лично мне и без того все ясно. Гиббон, горилла, он, она, оно — это уже формальности, знаете ли. Все эти гиббоны, гориллы, приматы — изобретение штатских яйцеголовых, ничего больше, — с военной категоричностью вывел старый хрыч. — Главное, что оно — черножопое, вот на чем я хочу заострить ваше внимание!
— Да, это очень важно… Именно там и надо заострить… — глубокомысленно закивали разом майор и второй лейтенант.
Майор демонстративно нажал на кнопку вызова.
— Господин бригадный генерал, подполковник Блэк прибыл для дачи показаний! — отрапортовало «оно» сквозь приоткрытую дверь. — Разрешите войти?
— Входите, подполковник…
Блэк вошел и замер по стойке «смирно». Форма с иголочки, весь подтянут, прилизан, приглажен, только на гладкой ряшке вместе с уставным слабоумием некий оттенок томной обиды, как дань обстоятельствам.
Здоровенный негр, между прочим, килограммов за сто двадцать, не меньше… Прав, оказывается, генерал, не гиббон, а точно — горилла…
И как мне удалось перекинуть его через четыре стола? Никак не привыкну к своей новой силе… Зато как он летел, порхая конечностями! До сих пор вспомнить приятно…
Видимо, генерал тоже мысленно сопоставил наши габариты:
— Значит, подполковник, вы утверждаете…
— Так точно, сэр!
— Почему же вы не дали ему сдачи? Мне кажется, так сказать, комплекция вам вполне позволяет… Вот, помню, когда я служил в войсках, чего мы только не вытворяли… — припомнил Севидж, собирая морщины на лице в хитровато-бывалую ухмылку.
(Интересно, в каких войсках? Рота быстрого реагирования по доставке туалетной бумаги для высшего командования в моменты приступов недержания? Горячее десантирование из каптерки прямо в санитарную комнату?)
Подполковник откровенно, напоказ, насупился:
— Господин бригадный генерал, сэр! В то время, когда вся наша доблестная армия…
— Да-да, конечно, конечно… — поскучнел генерал-инспектор и спрятался за сигарным дымом.
— А может быть, тут замешана любовь, господин подполковник? Может быть, имели место какие-то отношения, откровенно говоря, личного порядка… — закинул удочку майор. — В таком случае комиссия должна знать…
— Господин майор! В то время, когда вся наша доблестная армия…
— Да, но личные отношения… — попробовал настаивать майор.
— Никакие личные отношения, господин майор, неуместны перед лицом… — парировал полковник с изяществом фехтовальщика.
Его голыми руками не возьмешь — это я еще в баре понял. Гражданин, подкованный на все четыре конечности. Из тех, которые даже во сне землю роют, а ржут исключительно в тон мелодии государственного гимна… Настолько правильный, что даже грозный генерал не хочет с ним связываться, понимал я.
По принципу — не наступи, не вляпаешься? Или — опасается его почему-то?
* * *
Только впоследствии я узнал, что у этого хлыща в Вашингтоне, оказывается, даже не лапа, а огромная волосатая рука типа «Греби все под себя — из-под себя давай есть другим». Поэтому дело о нарушении политкорректности каким-то капитанишкой из эмигрантов, пусть даже с заслугами, но без «поддержки», в любом случае не могло спуститься на тормозах. Антагонизм между «штабными» и «полевыми» существовал всегда, в любой армии мира. В очередной раз показать «этим оборзевшим героям» кто в доме хозяин — дело чести для всей этой адъютантско-приближенной сволочи. Мол, вы там у себя, на передовой, на далеких планетах можете геройствовать сколько влезет, а здесь наша дудка играет первую скрипку!
В общем, из моего дела устроили образцово-показательный процесс. Горилла, гиббон, черножопый, бледная немочь, сволочи-биологи, эмигрантский сброд — все эти определения муссировались, словно на конгрессе филологов, в густых клубах сигарного дыма.
(От души желаю старому маразматику большого и хорошего рака легких в неизлечимой форме!)
«Тройка» разложила меня по всем статьям, азартно и издевательски, покуражившись, как Господь над охромевшей сороконожкой. Выяснилось, что моя принадлежность к белой расе является констатацией факта и, следовательно, не содержит в себе оскорбления. Что болезнь «немочь» является медицинским термином и, опять-таки, не содержит в себе оскорбления. Что определение «эмигрантский сброд» делится, по сути, на понятия — эмигрант (не оскорбление!) и сброд — то есть личный состав, сформированный по случайному принципу (не оскорбление!). Видите ли, господин подполковник, как сотрудник Генштаба, был прекрасно осведомлен о принципах формирования бригады «Бешеных», набираемой преимущественно из эмигрантской среды, и в силу своей осведомленности это констатировал (!). Словом, мне совершенно не из-за чего было выходить из себя и тем более поднимать руку на старшего по званию…
Конечно, не будь у подполковника густоволосатой руки, дело бы наверняка обернулось по-другому, но если бы да кабы — от этого не легче. Не только история, юриспруденция тоже ненавидит сослагательное наклонение.
Как и обещал генерал, дело заострили именно на жопе, цвет которой был признан безусловным оскорблением и умышленным нарушением политкорректности. Мои отчаянные попытки убедить «тройку» в духе казуистической военной юстиции, что я ни в коей мере не виноват в цвете, раз господин подполковник от природы имеет заднюю часть тела упомянутой окраски, то я это всего лишь констатировал, не больше — успеха не возымели. Так же были отвергнуты мои размышления, что сам цвет жопы не может быть оскорблением, наоборот, я лично знаю многих людей, которые предпочитают именно эту часть тела именно такого цвета. Мне самому этот цвет нравится, слово офицера, в гетеросексуальном смысле я тоже предпочитаю именно его. Моя последняя подруга, например, имела афро-американский цвет кожи, а предыдущая — азиатско-американский, так что я уж никак не могу быть расистом…
— Не можете быть расистом, капитан? — брюзжал Севидж, прищуриваясь от дыма. — А вот мы еще посмотрим, как вы не можете…
— Это еще неизвестно, какие у вас там были подруги, — скептически рассуждал майор. — А может, друзья? Может, вы все-таки почувствовали внезапное влечение к подполковнику, а, капитан? В таком случае — это еще и сексуальное домогательство к старшему по званию! Что сейчас, в условиях военных действий армии СДШ, нельзя не признать вопиющей распущенностью и прямым нарушением воинской дисциплины! В то время, когда вся наша демократия, как один человек перед лицом… — почтительный кивок в сторону образцово-показательного подполковника.
А что тут кивать? Без того видно, что он голубее летнего неба. Как и вся наша демократия на букву «п», это майор совершенно справедливо отметил…
Итог — понятный. «Тройка» просто разжевала меня и выплюнула остатки прямо в тюремную камеру. Но приговор оказался таким, что я даже растерялся. Ничего хорошего я не ожидал, но не настолько же! Полное разжалование, лишение орденов и выслуги, и восемь лет заключения с содержанием на строгом режиме…
Вот что называется — от сумы и тюрьмы…
Планета Орион-2.
Тюрьма «Форт Индепенденс».
Тот же день.
За два часа до общетюремного отбоя
— А что, служивый, говоришь, не страшно тебе помирать-то?
От неожиданности я вздрогнул и приподнял голову. Наверное, я действительно задремал, сам не заметил, как это случилось. Или — просто задрых, спал я последнее время урывками, все больше переживал. Вопрос Князя застал меня врасплох.
— Не очень, — не сразу ответил я. — Семь лет уже воюю, привык, наверное…
— А разве к этому можно привыкнуть? — вполне серьезно спросил другой уголовник, тот, что предлагал мне глюк. Я уже понял, что его кличка — Мытник.
— Можно. Удивляет даже не то, к чему можно привыкнуть, а как быстро привыкаешь к тому, к чему привыкнуть нельзя, — честно ответил я.
Мытник дурашливо хмыкнул и покрутил головой:
— Что-то больно кручено! Падла буду, не вколюсь, какого хавера ты тут закошмарил? Так, Князь?
— Да ты не кипешуй, служба, мы тебя ночью зарежем, сейчас — не тронем, мое слово — олово, — обнадежил меня авторитет, не обращая на него внимания. — Сейчас мне потрындеть охота, развести рамсы ништяком. Люблю, знаешь, со свежим языком базар перетереть за жизнь, любопытный я, есть такой грех…
Развалившись на нижних нарах, Князь закинул ногу на ногу и привольно покачивал носком ботинка, перебирая в руках небольшие четки из светящихся камней-кметов с планеты Геттенберг. Игрушка недешевая, между прочим, каждый обработанный кмет такого размера — половина месячного офицерского жалованья.
Все понятно! Его авторитетное Высочество заскучал на нарах, желает утолить сенсорный голод древнейшей формой человеческого общения — беседой…
— Ладно, давай разведем… это самое, — согласился я. — А о чем?
Действительно, почему бы не потрындеть с хорошим человеком? Или хотя бы не развести рамсы ништяком?
Князь задумался, ловко пощелкивая кметами в толстых и на вид совсем не ловких пальцах.
— Да обо всем, — определил он, наконец. — Я — человек доверчивый, мне по ушам проехать — одно удовольствие. Не менжуйся, служба, лепи горбатого от фонаря по фейру!
Двое остальных уголовников подхалимски затыкали. Лично я не настолько владею феней, чтобы понять его до конца, но, видимо, в этих словах крылась какая-то ирония. Впрочем, ребята хорошие, душевные, зарезать обещали только ночью, так что иронию я решил пока проигнорировать.
— Спрашивай, я отвечу, — разрешил я.
— И военную тайну выдашь? — делано удивился авторитет.
Остальные аборигены дружно поддержали его эмоциями, выполняя роль хора в древнегреческой комедии.
— Тебе какую — поменьше, побольше? — спросил я. — Самую тайную или что-нибудь попроще, скажем, в пределах второго уровня секретности?
— Не, служба, ну тебя к бесу с твоими тайнами! — заявил Князь вполне разумно. — А то наслушаешься тебя, ваши же из армейской контрразведки потом глотку перережут. И хиляй потом на три листа тихой баною, как креп чавырловый!
— Наши контрразведчики глотки не режут, не звери же, — уточнил я. — Поставят под плазмомет — тогда и можешь хилять, как угодно. Выброс плазмы — 0,002 секунды — быстро, чисто, гуманно. Не только моргнуть, подумать ничего не успеешь, как одна черная плешь на земле останется.
— Вот и я говорю… Не, военных секретов нам не надо… Так, Кукушка? — тот яростно затряс головой, тоже не сгорая от любопытства (такой невольный каламбур). — Нам бы что-нибудь душевное, про жизнь, про отношения, про уси-пуси, про баб, например… Любишь про баб, а, Кукушка?
На этот раз древнегреческим хором заржал только один Мытник, а смазливый Кукушка, похоже, и про баб не любил. Не угодишь на него…
Ну да, они же все педики, эти молодые и приблатненые! — вспомнил я. Прогрессивная идея совместного содержания в тюрьмах мужчин и женщин (чтоб не подчеркивать половую дифференциацию, разумеется) еще только пережевывается в Конгрессе, и пока авторитетам приходится довольствоваться тем, что есть под рукой. Хотя на свободе для них дело чести как раз в обратном — демонстрировать мужественную любовь к противоположному полу, это я знал. Своя жизнь, свои законы…
Но, в общем, разговор мне не нравился. Создавалось стойкое впечатление, что меня нарочно «разводят на базар», а следовательно — «выставляют в клоуны». Предупреждали же меня — с урками надо всегда держаться настороже, как во время разведрейда в чужих тылах. У них, будто у хищных зверей, каждое телодвижение с плотоядным подтекстом…
Подумав об этом, я почувствовал даже нечто вроде невольного восхищения. Несмотря ни на что, уголовным всегда удается сохранить свой параллельный мир, при любой власти и любом общественном строе. «Человек человеку — волк, и тот волк хорош, у которого крепче зубы», — просто, понятно и не лишено определенной биологической логики… Волк, значит, а также бешеная собака или вонючий скунс — все «по понятиям»… Вот только жить в таком собачьем измерении мне никак не хочется, про себя могу точно сказать…
Щелканье и позвякивание замка камеры перебили мои мысли. Я еще только водил головой, не понимая, что надо делать, а уголовные уже соскочили со своих «шконок», и все, даже Князь, выставились у коек столбами.
«Интересно, как же они догадались, что это не просто абы какой надзиратель, а сам начальник тюрьмы?» — успел я подумать, пока соскакивал с верхних нар.
Тюремная интуиция?
Начальник, полковник Чонги, личность в здешних местах такая же зловещая, как колдун-людоед из бабушкиных сказок, вперил в меня тяжелый, темно-сливовый взгляд. Лицо со смуглым природным оттенком в тусклом свете тоже казалось темным. Фигура «хозяина» была невысокой, круглой, в сытых, довольных складках, словно у запрещенного Будды с древних изображений.
Как положено большому начальству, «хозяин» заявился к нам с целой свитой из офицеров, которые топтались у него за спиной. В камере сразу стало тесно и людно.
— Почему лежим до сигнала «отбой», заключенный? — спросил полковник довольно писклявым голосом с нотками птичьего щебетания, какие часто прорываются у азиатов. Значит, успел заметить…
— Виноват, господин полковник, сэр! Мой ответ ему, похоже, понравился.
— В дневное время заключенным разрешается только сидеть на койках. Лежать — нельзя, сидеть — можно. Это — правило, — произнес он без лишнего нажима. — Первый лейтенант, приступай!
Из-за его широкой, овальной спины тут же выдвинулось нечто долговязое, длинноволосое, с явными признаками аморфного унисекса и немедленно забубнило:
— Согласно дополнительному постановлению временной армейской комиссии по правонарушениям под председательством бригадного генерала Альфреда Севиджа, срок заключения бывшему капитану десантных войск Сержу Кирив заменяется на прохождение службы в штрафном батальоне из расчета — один месяц службы в вышеупомянутом подразделении за один год тюремного заключения. Временная военная комиссия постановляет довести до сведения осужденного, что срок прохождения службы в штрафном подразделении может быть сокращен, а также отменен совсем, если осужденный отличится в боях или докажет свою доблесть и преданность демократии иными способами, или получит тяжелое ранение во время выполнения поставленной боевой задачи. По отбытии срока наказания в штрафном подразделении осужденный имеет право на восстановление в прежнем воинском звании, с возвращением ему срока выслуги и государственных знаков отличия. Согласно приказу министра обороны срок прохождения службы в штрафном подразделении в общую выслугу лет не входит и при начислении армейской пенсии не учитывается…
«Пенсии? — мысленно зацепился я. — Вот о пенсии в штрафбате вряд ли кто думает»!
Мне говорили — их обычно поголовно вышибают на первой же операции, максимум — на второй… Пушечное мясо, как писали в какой-то газете, стратегическое сырье одушевленного типа…
Нет, я еще не до конца понял, все еще переваривал про себя обтекаемые бюрократические формулировки аморфного существа, хотя главное уже было понятно. Как и все армейцы, я знал о существовании штрафбатов, ввели их совсем недавно, но слухи о них уже ходили самые темные. Один раз я даже видел мельком подразделение штрафников, они стояли неровным строем под надзором вооруженной военной полиции. Все какие-то жалкие, потерянные, в старой, застиранной до линялости форме без знаков различий, не солдаты — сплошное недоразумение, как показалось мне тогда…
— Ну, что смотришь, солдат?! — тонким голоском одернул меня Чонги. — Бери свой мешок и с вещами на выход! Нечего здесь казенные харчи проедать, раз ты солдат — вот и воюй! Тридцать секунд на сборы — время пошло!
Нужны мне его казенные харчи, как прошлогодний снег под новое Рождество… Но, похоже, ситуация опять меняется, вынуждая, как всегда, действовать по обстановке…
Я сдернул с койки свой вещмешок.
— Да, капитан, счастлив твой бог… — прошипели мне в спину камерные аборигены.
Чей бог счастливее — тут можно было бы поспорить. Но я не решился это высказать под пристальными взглядами полковника и его свиты.
Так я и оказался в штрафбате.
Общественная независимая газета «Пионеры
вселенной» № 578 от 14 августа 2188 г.
Из статьи обозревателя Цезаря Камилина
«Идея штрафбатов: из темного прошлого
в светлое будущее?» За год до высадки на Казачок
…Когда война пошла совсем не так, как представлялось мировому правительству, оказалось, что дальние миры куда лучше вооружены и держатся гораздо сплоченнее. Несмотря на то, что расовые, национальные и половые различия там не ретушируются никакой политкорректностью, наши войска получили на окраинах достойный отпор и, попросту говоря, увязли. Конфедерация, о которой подконтрольные правительству СМИ упоминают не иначе как в уничижительном смысле, оказалась не только жизнеспособным, но и жизнестойким образованием. Словом, объединение дальних миров в военную коалицию состоялось — это уже факт.
По нашим источникам из Министерства обороны, приток добровольцев в армию сейчас существенно сократился, несмотря на все надбавки, выплаты и выслуги военного времени. А так как армия СДШ до сих пор формируется по добровольно-контрактному принципу, и предложение об обязательном призыве на военную службу в очередной раз Конгрессом признано противоречащим Конституции (да и как иначе, если почти у каждого из госчиновников дети или внуки призывного возраста!), то наши многозвездные генералы и адмиралы рискуют в скором времени остаться без войска. И уж точно — без громких побед и сопутствующих им лавров.
Вот и появилась из далекого прошлого идея штрафных батальонов и рот, в которых все провинившиеся перед обществом и государством могут, так сказать, кровью искупить свою вину. «Не только могут, но и должны!» — глубокомысленно добавляют господа из УОС, этой бывшей особой комиссии Конгресса, преобразованной в связи с военным положением в управление при Министерстве обороны. Одно из самых авторитетных в нашем госаппарате, надо добавить.
За этой короткой фразой, понятно, стоит очень многое. Должны — это слово уже само по себе попахивает чем-то таким из тоталитарного прошлого… Что ж, по крайней мере, стратеги и тактики Пентагона получили новый, надежный источник пушечного мяса…
Лично мне непонятно только одно — почему человечество всегда строит свое светлое будущее руками отпетых забулдыг и матерых преступников? Неужели ни на что другое мы уже не способны?..
Общесетевая независимая газета «Пионеры
вселенной» № 580 от 9 октября 2188 г.
Сообщение от редакции:
«Редакция общесетевой независимой газеты «Пионеры вселенной» с прискорбием уведомляет наших уважаемых читателей, что по решению Управления Общественного Согласия при Министерстве обороны выход нашей сетевой газеты на период военного времени приостанавливается. Редакция доводит до сведения читателей, что общая гражданская позиция издания не всегда совпадала с мнением отдельных авторов, в частности — обозревателя Цезаря Камилина и корреспондента отдела расследований Джереми Браза, арестованных по постановлению 447/38 Верховного военно-патриотического трибунала при Конгрессе СДШ. О том, что мнение редакции не всегда совпадает с мнением отдельных авторов, в конце каждого номера имелась специальная сноска под грифом «@».
До скорой встречи, уважаемые читатели!
«Пионеры вселенной — первопроходцы не только в космосе!»
Планета Земля. 14 декабря 2188 г.
Из репортажа о судебном допросе Цезаря
Камилина, бывшего обозревателя отдела политики
бывшей независимой сетевой газеты
«Пионеры вселенной».
Записано специальным корреспондентом
ежедневной сетевой газеты «Конгресс
и порядок» Оливером Краски:
Судья: Господин Камилин, вы признаете себя виновным в нарушении политкорректности, создании антиправительственных настроений, а также разжигании межнациональной, расовой и половой розни?
Подсудимый: Нет, Ваша честь!
Судья: Поймите, господин Камилин, мне просто самому интересно — ну, политика, ваша, так сказать, специальность… Ну, заигрались, бывает.
Но зачем вы лезете в дела противоположного пола, что вам — своих забот не хватает? Придумываете всякую половую рознь, разжигаете ее…
Подсудимый: Разрешите заметить, Ваша честь, половую рознь не я придумал. Так что мне кажется — слово «разжигание» не совсем уместно…
Судья (с профессиональным терпением): Разве? А кто же, по вашему мнению, придумал половую рознь?
Подсудимый: По моему мнению — Господь Бог. А по вашему?
Судья (с присущим ему чувством юмора): Если бы я имел мнение, вполне возможно, стоял бы сейчас на вашем месте. Но так как подобной неприятности, слава богу, не произошло, то хочу напомнить, что суду вопросов не задают.
Подсудимый (жалко оправдываясь): Извините, Ваша честь.
Судья: Итак, подсудимый, вы признаете себя виновным перед обществом и народом?
Подсудимый (с нервозностью преступника): Да
пошло бы оно на х…й — такое общество, Ваша честь!
Секретарь судебного заседания (взволнованно):
Куда-куда пошло?
Судья (с профессиональным терпением): Госпожа секретарь, занимайтесь, пожалуйста, своими обязанностями, вопросы здесь задаю я! Подсудимый, за словесное оскорбление общества и народа суд приговаривает вас к штрафу в тысячу долларов! Данное постановление обжалованию не подлежит!
Подсудимый: Не собираюсь обжаловать, Ваша честь. За все общество и народ в целом — не так уж и дорого. Уж очень хотелось…
Судья (демонстрируя тонкое знание психологии преступников): Я понимаю.
Прокурор: Разрешите заметить, Ваша честь, что последняя фраза подсудимого тоже содержит намек на некое оскорбление. Прошу это особенно подчеркнуть в протоколе!
Судья: В чем же вы видите оскорбление, господин прокурор? Поясните суду!
Прокурор: Ну, если толковать широко… Скажем, намек на то, что тысяча долларов — недорого за все общество в целом, содержит в себе некую завуалированную оценку всего нашего общества. Скажем, если тысяча — недорого, то, с другой стороны, три тысячи — может быть, уже и дорого… Да что — три! (взволнованно жестикулируя) Две — может быть, уже дорого! А меньше двух тысяч долларов — очень невысокая, просто оскорбительная цена для нашего общества, я считаю! Это если широко толковать…
Подсудимый (с преступным ехидством): Уважаемый, вы сами-то хоть поняли, что сказали? Или просто так брякнули?
Судья (несколько озадаченно): Гм… Толковать широко, господин прокурор, — это прерогатива суда, а не органов, поддерживающих обвинение. Оставим подсудимому его грехи, раз он такой верующий человек, и перейдем непосредственно к делу. Давайте для начала разберемся, кто здесь все-таки виновен и в чем?
Подсудимый: Да, удивительное совпадение, мне тоже хотелось бы это знать…
Прокурор (несколько смущенно, но с явным чувством исполняемого долга): Не хочу забегать вперед, Ваша честь, но мне кажется, что подсудимый заслуживает самого строгого наказания! На чем, забегая вперед, я и буду настаивать перед лицом высокого суда…
Заключение военного цензора
от 15 декабря 2188:
В ходе проверки материала мною установлено, что одна из фраз подсудимого содержит прямой намек на наличие у мужчин полового органа, недопустимого к показу в публичных местах. Напоминаю, что согласно п. 5 ст. 8 Разъяснения УОС МО от 05.01.85 «О неразжигании половой розни» любая «демонстрация частей тела, отличающихся по длине, ширине, выпуклости и углубленности, а также по иным выделениям» может привести к возникновению чувства зависти у лиц, не обладающих таковыми физиологическими особенностями, и, следовательно, является недопустимой. В ходе дальнейшей проверки материала установлено, что данный мочеполовой орган (образца — пенис) был упомянут не в связи со спортивно-акробатическими или танцевальными соревнованиями, цирковым представлением или конкурсом красоты, что оправдало бы его ограниченное использование согласно п. 9 Разъяснения от 05.01.85 г.
Постановляю — публикацию представленного мне на утверждение репортажа в любых видах СМИ СДШ и дружественных подконтрольных государств запретить.
Военный цензор 2-го ранга, первый лейтенант УНСП Мери Питфорд.
Планета Казачок. 21 июня 2189 года.
8 часов 4 минуты по местному времени
…Сделав пару долгих, планирующих прыжков, я оглянулся.
Цезарь, соблюдая уставной интервал в четыре-пять секунд, прыгал за мной. Сразу за ним, ни черта не соблюдая, планировала Щука, чуть заметно покачиваясь в воздухе, словно кокетничая бедрами — чисто по-женски.
Я вдруг вспомнил ее голую, смуглую фигурку перед распахнутым жерлом бронекостюма. Вот она примеривается скользнуть внутрь, чуть наклоняется перед броником, от чего маленькие, острые, словно подростковые, грудки с аккуратными коричневыми сосками чуть свешиваются вперед… Развитые, но по-женски плавные мускулы, тугие, подтянутые ягодицы с заманчивыми ямочками, девичьи гибкая талия, сухие, острые плечи, отчетливо проступающие позвонки, курчавый пушок на лобке… Ее гладкая кожа словно отражает тусклый, электрический свет ангара. Без одежды (в броню ныряют в чем мать родила, чтобы все датчики и считывающие устройства сами встали куда положено) она кажется совсем подростком, хрупкой, тонконогой девчонкой, которую так и хочется защитить. Лучше — прижав к себе вот такую, в первозданном наряде Евы…
В голове, равно как и ниже, зашевелились совсем не командирские мысли. «Надо же, видел-то всего секунду, просто скользнул взглядом, а запомнил, оказывается! — подумал я. — Все ее тело запомнил, до волосинок и впадинок!»
Я бы не сказал, что она какая-то особенная красавица, с первого взгляда она мне скорее не понравилась. Слишком мальчишеская фигура, слишком резкие движения. С обычной прической под ежик — совсем пацан, а я, извините, не по этой части…
Я уже знал, что она из планетарных отрядов «коммандос», видел татуировку на предплечье, там всегда балуются подобными. Значит — хороший боевой товарищ, решил тогда, коммандос — ребята крепкие, но как женщина…
Откуда же я знал, что без одежды она выглядит гораздо более женственной, чем в безликой хламиде униформы? И блестящие, ярко-карие глаза, и точеный профиль, и припухлые, розовые губы, которые она всегда мелко покусывала по привычке, — все это тоже разглядел не сразу…
Там, в ангаре, она тогда словно заметила мой взгляд, обернулась, весело хлопнула бархатными ресницами:
— Что, взводный, инспектируешь?
Я слегка смутился от ее откровенного веселья. Скользнул глазами в сторону.
— Ну и как, нравится? — откровенно двусмысленно спросила она.
— Ты снаряжение все проверила? — не слишком находчиво пробурчал я.
— Все мое при мне, — заявила Щука и слегка улыбнулась, блеснув белыми, острыми зубками. На мгновение выпрямила плечи, задорно колыхнула грудками. И взгляд! Главное — взгляд, откровенный, женский, зовущий, как показалось мне…
Так и стоит все время перед глазами! Что-то она слишком настойчиво стоит перед моими глазами! А мужики калякали — лесбиянка, лесбиянка…
У меня не слишком большой опыт по этой части, все время не до того было, но если она — лесбиянка, то я — папа римский, который, как говорят, до сих пор существует на какой-то из «диких» планет! У «розовых» и глаза совсем другие, и смотрят они иначе…
— Ладно, ныряй в броник, скоро грузимся, — промямлил я. — Удачи тебе!
— И тебе, взводный, удачи! И снова — взгляд…
Я шустро, как мышь, шмыгнул к своему бронику. Это рожу можно держать невозмутимым булыжником, а ниже пояса — оно выдает волнение.
Черт, раньше надо было думать! По крайней мере, пока парились в казарме, мне, как мужику, точно не нужно было жевать сопли и вздыхать украдкой, мелькнуло запоздалое сожаление. Но — что не умею, то не умею…
Остановившись на пригорке под прикрытием невысоких местных деревьев с разлапистыми листьями, я ждал, пока они меня догонят. Машинально сканировал местность, но ничего угрожающего поблизости не наблюдалось.
Цезарь и Щука передвигались умело, быстро, к их стелющимся траекториям, четко вписываемым в лесистый рельеф, не придрался бы самый лютый сержант-инструктор.
Вот у Рваного по-прежнему продолжались проблемы с компенсаторами. Летел он, словно деревянная кукла на шарнирах, абы как подкинутая в вышину. Про приземление я вообще не говорю, приземлился он с грацией вальсирующего паралитика.
Не стоило его брать с собой в разведку, мелькнула мысль… А кого тогда брать? Уголовных? Чтоб эти истерики, у которых наркота вместо нервов, запсиховали при первом же столкновении с противником? Тут дело даже не в храбрости, этого-то у них хватает, не отрицаю, просто разведчику нужна другая храбрость. Наверное, храбрость пополам с выдержкой — можно так сказать. Этого — никакой подготовкой, никакой храбростью не добиться, это приходит только с боевым опытом…
Броню Рваного мы уже проверили, протестировали, как могли. Щука, бывшая настройщица электронных прицелов, что-то там перекодировала, но по-настоящему его броню можно отремонтировать только на стационарной базе. Если, конечно, найдутся комплектующие для этого устарелого хлама…
* * *
Разведку в нужном для отхода направлении я решил провести сам, отобрав с собой четырех человек из надежных — Цезаря, Рваного, Щуку и Сову. Комбату, конечно, не по уставу самому шляться с разведчиками, но и обстоятельства, мягко говоря, не совсем обычные. Это очень мягко говоря…
Свой глазок — смотрок, истина проверенная и подтвержденная! Когда у противника выше крыши всякой искажающей электроники, то полагаться на сканеры и дальномеры — это все равно, что выпрыгивать из «утюга» без антиграв-пояса, предполагая зависнуть в облаках достаточной плотности. А что касается нарушения порядка тактического передвижения — так я его уже нарушил, когда решил выходить на точку возврата силами только своего батальона, не налаживая положенное взаимодействие с другими подразделениями десанта.
Почему нарушил? Да потому, что руководства по боевой тактике для младших и средних командиров пишутся многозвездными стратегами, у которых, извините, остатки мозгов давно уже проедены молью. Сидя в мягком кресле с массирующей подушечкой от геморроя, хорошо рассуждать, что «разрозненные остатки воинских подразделений, собранные командирами в один кулак, являют из себя новое воинское соединение, пробивная мощь которого увеличивается прямо пропорционально возрастанию численности личного состава. Тогда как отход малыми группами вносит путаницу в работу орбитальной артиллерии прикрытия и затрудняет согласование действий между наземными частями пехоты и бронетанковых соединений».
Все так! Если бы орбитальная артиллерия действительно поддерживала, а не ковыряла себя в интимном месте, да еще, откуда ни возьмись, появились бронетанковые соединения (выбиваемые обычно в первую очередь!) — все это имело бы смысл. Но в наших конкретных условиях подобные кабинетные выкладки перечеркиваются одним прямолинейным соображением — как только казаки засекут «новое воинское соединение», так тут же его и накроют ковровыми залпами! После чего прибыль личного состава мгновенно превратиться в убыль. В конце концов я отвечаю не за весь десант, а за один батальон, и нечего тут играть в осатаневшего от побед полководца Всея Войска Великого! Вот так, малым количеством, не расшифровывая своего местонахождения эфирными перепалками и согласованиями, шансов просочиться гораздо больше…
Командовать батальоном вместо себя я оставил Пестрого, он тоже из офицеров, свой брат, десантник. До приговора и разжалования был вторым лейтенантом в бригаде «Отчаянных», выслужился в офицерские чины из рядовых, за плечами — краткосрочные курсы командного состава и больше десятка боевых операций. На него можно положиться, конкретный мужик, этот и «политиков» подтянет, и уголовным спуску не даст. Впрочем, урки сейчас почти не «возникали». После нашей отчаянной высадки, похожей на акробатический прыжок в мясорубку, гонору в них существенно поубавилось…
Помахав перед шлемофоном ладонью, я показал, что режим полного молчания пока отменяется, внутреннюю связь можно использовать.
— И это называется — десантировали? Вытряхнули, будто мусор из сапога, — вот как это называется! — немедленно завелся Рваный, в запале накипевшего скептицизма переходя на вполне приличные метафоры. — Оружие — утиль, боекомплект — неполный, система жизнеобеспечения — да сдохнуть лучше, чем так жизнеобеспечиваться!
— Ты закончил? — спросил я. — Или есть другие конструктивные заявления?
Даже удивительно, как ему только не надоест ругать все подряд? Воистину, на ловца — зверь бежит, этому феерическому брюзге и броня досталась такая, что не заскучаешь. Называется — они нашли друг друга, потому что долго искали…
— Ага, сейчас! Сейчас все брошу и заткну сам себе пасть двумя кулаками! — угрожающе пообещал Рваный. — А что в такой броне уже с прошлого века никто не воюет — никому, значит, и дела нет? Что в этом старье, наверно, еще Александр Филиппович ходил в лобовые атаки на персидских слонов — никого, значит, не интересует?
— Это какой Александр Филиппович? — заинтересовался Цезарь.
— Да Македонский же! Александр Филиппович Македонский — первый президент штатов древнего мира, я сам про него читал!
Цезарь только озадаченно крякнул в ответ. По-моему, он просто не нашел, что сказать.
* * *
Источник неожиданной эрудиции Рваного не представлял из себя тайну за семью печатями. Конечно же — пластиковые агитброшюрки Патриотического отдела УОС, щедро распространяемые среди солдат. Где еще можно разом зачерпнуть столько дури со дна погуще?
Патриотические воспитатели уже давно и щедро распространяют этот мусор, содержащий, мягко говоря, своеобразный взгляд на древнюю историю человечества. Их взгляд до умиленной слезы совпадает с политико-идеологической базой СДШ, но так же далек от правды, как ворона от сверхзвукового полета, это свидетельствую я — бывший историк.
Так, согласно зубодробительной концепции «ос»-идеологов, все великие завоеватели прошлого: Александр (Филиппович) Македонский, верховный жрец майя Тельхамапутха, фараон-завоеватель Рамсес Второй, Великий каган монголов Чингисхан, император Наполеон, равно как и другие сокрушители основ под корень, — спали и видели во сне только одну цель — организовать человечество в пределах старушки Земли в Соединенные Демократические Штаты. Те самые, которые теперь благополучно расцвели на Земле и в окрестностях. Таким образом, значит, древняя, исконная мечта всего прогрессивного человечества получила, наконец, свое законодательно-правовое воплощение, и каждый уважаемый гражданин обязан ее холить, лелеять и защищать, не щадя живота своего, к вящему посрамлению остальных, кто не понимает своего парламентарного счастья. Соответственно — граждан дальнего космоса, которые там одичали, озверели и положили на прогресс большой болт. Вот так просто!
Всех, мало-мальски знакомых с древней историей, от подобных интерпретаций передергивало, но кто теперь с ней знаком? «Кто не со мной — тот против меня!» — как сказал Христос на заре нашей новой эры. Несмотря на все уважение к мессии — фразочка, конечно, заковыристая. Изначально подлая для тех, кто «за» и убийственная — для тех кто «против». С этаким пепельным привкусом будущих костров инквизиции и бодрым посвистом секир, кромсающих неисправимых еретиков. Странно, что «осы» до сих пор ею не воспользовались, но, видимо, там собрались не настолько эрудированные господа, чтоб читать неадаптированные евангелические тексты…
А самое удивительное — вся примитивно-патриотическая брехня УОС срабатывала очень неплохо.
«Один из главных парадоксов человеческой цивилизации состоит в том, что все сообщество в целом глупее своего отдельного среднестатистического индивидуума, — сказал мне как-то интеллектуал Цезарь в одной из наших приватных бесед глубокой ночью в наряде. — Сам посуди — наш туповатый обыватель хотя бы понимает, что война — это плохо, что любое новое «оружие сдерживания» рано или поздно становится средством диктата, что за любой политической экспансией торчат уши межпланетных добывающих корпораций. А человечество в целом, такое впечатление, ни бельмеса ни понимает! Все время пляшет вокруг одних и тех же граблей с постоянным попаданием точно в лоб…»
Его слова я запомнил. Цезарь (редкое качество для журналиста!) умел не только думать, но и точно формулировать свои мысли.
С такими талантами ему, разумеется, самое место в штрафбате, посмеивались, помню, мы с ним…
Планета Казачок. 21 июня 2189 г.
8 часов 13 минут по местному времени
…Похоже, мы уже далеко откатились от основного места праздника Shvintotden, как называют крестьяне на Галактионе торжество по поводу забоя свиней, проводимое в начале зимних морозов. Где-то вдалеке вспыхивали зарницы лазерных залпов, гул канонады накатывался волнами, дымы темными тучами висели у горизонта, но вокруг все было спокойно и даже местами солнечно. Говоря суконным языком возможного рапорта — в направлении вероятного отхода разведка не обнаружила живой силы и техники противника.
«И это хорошо! Это просто здорово, что не обнаружила, — неторопливо размышлял я. — Век бы ее не видеть, эту чертову живую силу, громыхающую техникой, как ребенок раскрашенной погремушкой!»
А не УНСП ли все время уверяет нас, что дальние миры плохо оснащены, стратегически неразвиты и вообще находятся на последнем градусе резервно-сырьевого издыхания? Все находятся и находятся, и как-то они все живее на этом градусе издыхания, все бодрее и веселее издыхают… В отличие от нас самих…
— Да нет, я одного только не понимаю, — продолжал разоряться Рваный. — Ну — штрафники, ну — искупить, но дайте хотя бы, чем искупить! Оружие дайте, боеприпасы, технику нормальную — так нет, ни в какую, все на складах будем копить, пока не спишем на переработку… А с чем теперь прорываться в точку возврата? С голым задом наперевес и такой-сякой матерью?
Все-таки зря его прозвали Рваным. Надо было — Дырявым. Определенно — надоел! Я думаю, что это какая-то форма психического заболевания — словесное недержание эмоций, своего рода мозговая дизентерия в хронической стадии. Хотя к его жужжанию привыкаешь, постепенно перестаешь обращать внимание. Он ведь и не настаивает, чтоб его слушали…
— Есть другой выход, — подсказал ему Цезарь.
— Какой?
— Можно сразу сдохнуть, — посоветовал наш интеллектуал.
— Ну уж нет! Не дождутся! Черта лысого я им сдохну! Я еще их всех переживу, вместе взятых!
— Смело сказано! — одобрила Щука.
— Кого это всех? — заинтересовался Цезарь.
— А… Всех! — категорично пообещал Рваный.
— Это, действительно, очень смелое заявление…
И охота ему дразнить больного на голову? Ладно, чем бы дитя ни тешилось…
— А ты думал, сокол-орелик?! — воспарил гордой птицей Рваный. — Я — такой!
— Очень смелое и очень глупое, — продолжил Цезарь. — Скажу тебе откровенно, мой рваный друг, шансов выйти на точку возврата у нас имеется не слишком много… Если она, эта пресловутая точка, вообще существует. Мы же штрафники, для нас могли и не озаботиться такими глупостями, как эта аварийная эвакуация… Так, командир?
— Ладно, кончай агитировать, Цезарь, — сказал я. — Не разлагай мне личный состав раньше времени, противник это все равно сделает лучше тебя. Если существует — найдем. А если не существует…
— …то не найдем, — подсказал Цезарь. Мы все (даже Рваный!) замолчали.
— Господи, как же мне все это надоело! — Цезарь вдруг прервал наше затянувшееся молчание.
— Что все? — не поняла Щука.
Цезарь громко и сочно выругался, чего он никогда не делал на моей памяти.
— Вот это все! — почти выкрикнул он. — Вся эта война, вся эта глупость вокруг, вся эта политическая дурь! Бесконечная карусель для идиотов — вот что это такое! Соломенные маски и глиняные свистульки для дураков — вот что такое наша жизнь! Ненавижу!
В его голосе уже явно проскальзывали истерические нотки.
Все-таки не выдержал отставной журналист, сорвался… Можно понять, первая высадка — и в такую мясорубку. Он и так хорошо держался, даже слишком хорошо для новичка… Когда-нибудь он должен был сорваться, когда-нибудь все срываются, только некстати, совсем некстати…
Прикрикнуть? Одернуть? Отвести в сторону и потолковать по-мужски? — соображал я. Мол, держись, ты же мужик, ты же можешь, сейчас все держатся — и мужики, и бабы — все по-мужски… Другого выхода все равно нет, пойми, только держаться! Единственный проверенный способ выживания! Нервы, сопли — все это бывает, ничего страшного, у всех бывает. Все наши невозмутимые, обстрелянные ветераны когда-нибудь звенят нервами и хлюпают соплями, они тоже не железные… Все ломаются, железных людей вообще нет… Просто не время сейчас, начнешь метаться, жалеть себя, сетовать на судьбу — все, пиши пропало, сколько таких примеров…
— Тигр-1, внимание! На северо-северо-запад — «акула»! — раздался в шлемофоне хрипловатый голосок Совы, двигавшейся на километр-полтора впереди, в пределах видимости сканера. — И танки, командир, МП-танки! Два вижу, пока два…
— Все соколы-орелики, подобрали сопли! — гаркнул я, повторяя присказку Рваного. — Слушай мою команду — работаем парами, направление северо-северо-запад! Цезарь — со мной, Щука, Рваный — вперед, дистанция триста метров, марш!
— Есть, командир! — прозвучал сдвоенный ответ.
Две массивные фигуры в брониках взмыли в воздух почти одновременно.
Я оглянулся на Цезаря. Он все так же стоял на месте, нервно теребил «эмку».
— Высказался? Все сказал? — спросил я нарочито грубо.
— Извини, командир…
— Ты пойми…
— Я все понял, командир! Нервы, больше не повторится… Извини!
— Ну, вот и ладно… Отставить извинения! — скомандовал я. — Некогда, пойми, сейчас некогда! Потом поговорим… Двухсекундная задержка, вперед — марш!
Он взмыл в воздух ровно через две секунды.
Поговорим, обязательно поговорим, крутилось в голове, когда я врубал свои грави-движители. Если, конечно, будет кому и с кем говорить…
Совершенно секретно
Только для служебного пользования
«Руководство для постоянного состава младших и средних офицеров штрафных батальонов и отдельных рот».
Ответственный за составление — Главный инспектор войск внеземных операций, бригадный генерал Севидж.
Утверждено — Главнокомандующий войск внеземных операций, ранг-адмирал Раскин.
П. 4. Формирование личного состава штрафных подразделений:
1. Командный состав подразделения формируется из офицеров, старшин и сержантов космофлота и армии, которые подбираются на основе добровольно-контрактного принципа и обозначаются в дальнейшем тексте настоящего руководства как офицер-воспитатели.
Лица, добровольно соглашающиеся нести службу в качестве офицер-воспитателей штрафных подразделений, называются постоянным составом подразделения. Военнослужащие постоянного состава обеспечиваются денежно-вещевым довольствием из расчета трехмесячной нормы за один месяц службы. Им также начисляется пенсионный стаж или контрактная выслуга из расчета шесть месяцев за один месяц службы.
Примечание 1: Для службы в постоянном составе штрафных батальонов и рот рекомендуется привлекать армейских офицеров, уже замеченных в строгом отношении к нижестоящим военнослужащим. Если строгое отношение к нижестоящим у таких офицеров признается руководством их прежних подразделений выходящим за допустимые рамки, то данный факт не должен служить препятствием для направления этих военнослужащих в постоянный состав штрафных частей.
Примечание 2: Особо обращаем внимание интендантских структур, что обеспечение офицер-воспитателей спиртовым довольствием, а также антидепрессантами и лечебно-наркотическими препаратами проводится по обычной армейской, а не по тройной норме!
2. Лица, решением военно-полевых судов или особых комиссий Инспекции Генерального штаба направленные для прохождения дальнейшей службы в штрафные соединения космофлота и армии, называются переменным составом штрафного подразделения, или, в рамках настоящего руководства, — штрафниками.
За все время прохождения службы в штрафном соединении штрафники обеспечиваются только пайковым и вещевым довольствием по пониженным нормам, установленным Инспекцией Генерального штаба. Весь срок службы в штрафном подразделении не входит у штрафников в пенсионный стаж и контрактную выслугу.
Примечание 1: В связи с повышенной убылью во время боевых операций офицерско-сержантского состава, а также непопулярностью у офицерско-сержантского состава данного вида службы, штрафники решением руководства соединений могут назначаться на должности младшего командного состава указанных подразделений, начиная от должности командиров отделений, но не выше командира взвода. В таких случаях соответствующее звание им не присваивается, выплата должностного денежного содержания не производится и ношение знаков различия не разрешается.
Примечание 2: Для успешного поддержания внутреннего порядка руководству штрафных подразделений рекомендуется выдвигать на должности младших командиров тех осужденных, которые пользуются среди контингента наибольшим неформальным авторитетом. Поощрение таких младших командиров производится путем выдачи им дополнительных пайков и спиртового довольствия из резервных фондов командира подразделения…
Неизвестная планета. Время 9 часов 30 минут
по общегалактическому циферблату.
Местное время не установлено.
За два месяца до высадки на Казачок
Плац-площадка была серо-песчаного цвета. Здесь все было песчаного цвета с примесью серы и пепла: длинная кишка двухэтажной казармы, приземистый глинобитный забор вокруг части, две вышки для часовых, кривовато торчащие по краям, как скворечники над заваливающимся забором, щедрая путаница колючей проволоки, пузатые гофрированные ангары, вросшие в землю по самые плечи. Даже звездно-полосатый флаг, хлопающий на флагштоке, даже небо над ним — все это казалось выцветшим до сухой, пепельной желтизны. Кроме того, постоянно дул ветер, шелестел, шуршал, охал, стонал, подвывал, а на зубах, казалось, все время хрустел песок. За забором — безбрежное песчаное море, где, если присмотреться, барханы двигались и волновались, как настоящие волны.
Пустыня… Пепел и сера… Что-то из адских пейзажей, кажется? «И поднялись они, и сошли под землю, потому что деваться им было некуда…» Откуда эта фраза? Ветром навеяло, как песок?
Интересно, какая эта планета? — гадали все. Апогей, перигей, сила тяжести… Полный пофигей получается… Полный, окончательный и безнадежный, как эта унылая пустыня вокруг!
Нет, навскидку — не определить, соглашались все. Транспортировали нас с таким же пренебрежением, как выращенное биомясо везут в искусственных стойлах на перерабатывающую фабрику. Трюм военного космотранспортника был без внутренней связи, а дверь — наглухо задраена и под охраной. Потом нас быстро, понукая энергодубинками, перегнали на планетарник в каком-то ангаре, не то что осмотреться толком, даже головы не дали поднять…
В итоге — планетарный грузовоз, тоже задраенный наглухо, выкинул нас перед самыми воротами части. Но где? Ясно было одно — абсолютная чертова дыра, где гарнизоны меняются не реже, чем каждый год, иначе просто спиваются и сходят с ума. Гарнизонная скука похожа на постнаркотическое похмелье, когда апатия сменяется внезапным, немотивированным буйством со всеми отягчающими…
Мы стояли на плацу шеренгой, все полтора десятка новоприбывших. Стояли, между прочим, навытяжку уже почти час. Сопровождающий нас сержант военной полиции, хмуро презирающий всех, кто не удостоился чести носить на рукаве красную повязку с белыми буквами «ВП», так и не озаботился командой «вольно». Сам он прохаживался вдоль строя походкой перекормленного гуся, переминался с ноги на ногу, ладонью вытирал пот с толстого лица и сердито сопел. Но стоило кому-то пошевелиться в строю — тут же начинал реветь, словно ужаленный в мягкое место.
Уже то, что сопровождал нас только один сержант — показательно. Значит, действительно дыра, откуда не выбираются…
Штрафники…
Даже для воинской части, где каждая человеческая особь обычно чем-нибудь озадачена («Праздные руки бес корежит» — эта поговорка с древних времен взята на вооружение!), здесь было слишком безлюдно и тихо. Изредка через плац шмыгали солдаты в грубых серых робах без знаков различия. Вступая на разметку для строевой подготовки, они тут же, как положено по уставу, начинали чеканить шаг, тянуть носок, бухать пятками и пучить глаза, словно сдерживая внезапные приступы геморроя. Хотя никого из офицеров в обозримом пространстве не наблюдалось, а просто так, говорят, даже в парадном президентском полку не тянутся. Но эти — усердствовали. На нас даже не оглядывались, только косились…
Да, здесь нам — не там, это было понятно без слов.
Похоже, здесь не только все по уставу, по самой его мельчайшей буковке и запятой! — догадывались бывалые солдаты. И в окнах казармы никто не торчал, не глазел и не зубоскалил на вновь прибывших, заметили многие. Тоже — выражение лица подразделения…
Дисциплина!
Самый верный способ достать бойца до печенки — это устроить ему полностью уставную жизнь, так как на каждый чих обязательно найдется свое запрещающее правило. Это не я придумал, это из краткого руководства по военно-прикладному садизму, неувядаемому еще со времен первых построений в фалангу…
— Это что же, здесь все время так? — протянул сквозь сжатые зубы мой сосед по строю, невысокий, щуплый мужичок лет под сорок.
— Как так? — переспросил я тем же хитрым, неслышным манером.
Мой сосед скосил на меня глаза, но ничего не ответил. Все понятно, на мне — офицерская форма, хоть и без знаков различия. Значит, меня в игру не принимают, чураются. Я уже заметил настороженное отношение к себе нашей случайной команды (или этапа, как правильнее?), сплошь состоящей из солдат и сержантов. Кроме меня был еще один тип в форме офицерского образца, но это именно «тип», слишком сытые ряшка и брюхо, как при беременности. Из интендантов, наверное, эти всегда отличаются от строевых, как роженицы от фотомоделей. Кстати, довольно комичное сочетание — красная морда с тремя подбородками записного складского ворюги и постная мина несправедливо оскорбленной невинности…
Хоть и плевать, но все равно обидно…
В боевых отрядах нет особой разницы между солдатами и офицерами, вместе грузятся в «утюги», вместе идут в бой, умирают, выживают, но там спайка выковывается на горячем. А тут еще придется доказывать, что ты не шкура, не трус, не держиморда и не хрумкал на обед и на ужин рядовой и сержантский состав. Только этого, конечно, мне не хватало для полного счастья бытия…
— Что, солдат, стоять надоело? — неслышно спросил кто-то сзади, словно ветер прошелестел.
— Ему топчан нужен. С антиграв-матрацем и выбором эротических массажей, — откликнулся другой голос.
— А на топчан кого изволите?
— А вот хотя бы Дуняшку Кулакову! Во деваха! Как обхватит мозолистой рукой, так и не оторвешься!
Машинально я зыркнул по сторонам. Но женщин-солдат среди нас не было, а у мужчин шуточки про Дуньку Кулакову, самую ухватистую из боевых подруг воина, не увядают, наверное, со времен царя Гороха Завоевателя. Так что никакого нарушения политкорректности по отношению к противоположному полу, одна тоскливая сексуальная недостаточность, обычная жеребятина в узком мужском кругу.
Я сильно подозреваю, что и у наших армейских дам в их интимном междусобойчике есть какой-нибудь фольклорный Ваня или Джон Пальчиков, мастурбатор-затейник и заводила по части оргазмов…
— Ладно… Насели, обрадовались, — проворчал мой сосед.
Несмотря на короткую стрижку, он все равно выглядел растрепанным, нахохленным, словно маленькая, но драчливая птица-синица. Черты лица у него были острые, а нос неожиданно вздернут вверх. На соседе еще оставалась темно-синяя форма космодесантника со споротыми нашивками и следами от двух содранных наград на груди. Значит, из ветеранов. В нашей команде все были из солдат, на многих — следы от нашивок за ранения и выцветшие пятна от орденов и медалей. Бойцы, словом, вполне достойные, с такими воевать можно, сразу определил я. Это слегка успокаивало. Притремся со временем, проблемы коммуникации — не самые насущные на текущий момент, решил я.
Скажу честно, практически всю дорогу сюда я проспал, все предыдущее недосыпание навалилось разом, и только теперь я начал по-настоящему присматриваться к товарищам по несчастью…
Универсальное выражение «товарищи по несчастью», применительно сразу и к прошлому, и видимо — к будущему, пришло мне в голову…
— Топчан не топчан, а стоишь тут и пялишься, как баран на бульдозер! — продолжал скрипеть мой сосед. — Никому и дела нет, что ты уже второй день не жравши… Хоть бы пару сухпаев кинули в отсек, так нет, и не подумал никто… Так загнешься — и никто не заметит…
Мужик явно любил поговорить, в смысле — пожаловаться на общую безрадостность бытия. Здесь ему, похоже, будет полный простор. Достаточно просто глянуть на песчано-серый пейзаж за забором части, как сразу начинаешь понимать, что это за безрадостная штуковина — наше так называемое бытие…
— Завоняешь — заметят. Лопатой соскребут да и выкинут куда-нибудь, — оптимистично пообещали сбоку.
— Во, идут, кажется! — оживился мой сосед. — Ну, наконец-то, а то стой тут — папуас папуасом…
— Ничего, сейчас они из тебя сделают страуса на яйцекладке, — многозначительно пообещал кто-то.
— Штрафник стоит, а срок — идет! — сзади блеснули поговоркой на заданную тему.
— Отставить разговоры по стойке «смирно»! — гулко рявкнул сержант. — Обурели, сволочи, зажрались!
Вот это уж совсем не по адресу, в животе давно уже кишка с кишкой перекрикивались. Мой сосед прав — даже сухпай из питательных брикетов, вкуса соломы, пережеванной лошадью, пошел бы на ура при таком отчаянном настроении желудка…
Офицеров, правильнее — офицер-воспитателей, «оводов», было трое. Впереди шли два первых лейтенанта (как мы узнали впоследствии — Гнус и Куница) и за ними, поигрывая легкомысленной тросточкой, словно гвардейским стеком, долговязый капитан с острым, вытянутым лицом и поджатыми в нитку губами. Сам комбат Диц, божье наказание для всего личного состава штрафбата «Мститель».
Заметив их, сержант с облегчением крякнул и ринулся навстречу — рапортовать о доставке.
Тоже показательно, отметил я про себя, обычно военные полицейские с высоты своего фискального положения не считают нужным просто козырнуть строевому офицеру, а попробуешь одернуть — и лучше бы не пробовал. Эти всегда найдут к чему придраться, из ничего состряпают такую самодвижущуюся телегу о пяти колесах с пропеллером — потом замучаешься доказывать, что ты не верблюд, потому что у тебя горбов нет и ты не жрешь колючки с куста… А тут — полетел, как молоденький, и честь отдал по всем правилам, и руки по швам зафиксировал, и грудь выпятил, сделав вид, что под ней не брюхо, а торс.
О-хо-хо, куда ж мы попали?..
— Вольно, сержант, вы можете быть свободны, — милостиво разрешил комбат.
Голос у него был тихим, но в нем явно угадывались нотки потенциального басовитого рыка.
На лице — устало-брезгливая гримаса философа, вынужденного жить среди сплошных идиотов. Похлопывающий по офицерской обувке стек и брезгливая мина — это первое, что бросалось в глаза…
Сержант с удовольствием, даже не оглянувшись на нас, отправился быть свободным. А мы — нет, конечно. Нам, к сожалению, оставалось только проводить его завистливыми взглядами…
* * *
Нет, с первого взгляда капитан Исаак Диц не производил впечатление матерого людоеда, ухмыляющегося во весь саблезубый рот от воспоминаний о старых жертвах и предвкушения новых. Он даже не носил на шее ожерелья из вяленых ушей штрафников и не перебирал в пальцах памятные четки из выбитых передних зубов. Серая форма вспомогательных частей космофлота сидела на нем как влитая, выдавая офицера-кадровика, умеющего носить ее, как вторую кожу, но, в остальном, комбат не выглядел матерым воякой. Да и на кителе — только медаль «Доблесть», а это не бог весть какая награда за три года войны.
С виду Диц был высоким, но узкоплечим, скорее, хрупким, даже угловатым, будто кузнечик-подросток. В ярких, карих глазах семита застыла обычная для этой нации вековая скорбь, делающая их особенно выразительными.
Что еще?
Он, например, никогда не выходил из себя, потому что, на мой взгляд, никогда в себя и не возвращался. Все время пребывал в состоянии истерического раздражения, готового сорваться громом и молниями на любую подвернувшуюся голову. Впрочем, когда Диц особенно гневался, то начинал сутулить плечи, словно пристально всматриваться вперед, отчего голова на тонкой шее раскачивалась совсем по-змеиному и выразительные глаза недобро прищуривались. Тогда его зычный баритон с ржаво-вибрирующими интонациями падал почти до шепота, и это уже был полный кошмар…
Потом (очень скоро!) мы узнали, что его нескладная хрупкость только с виду кажется таковой. Одним легким, порхающим ударом Диц, словно кегли, сбивал с ног стокилограммовых десантников, а что касается негромкого голоса — то и он как-то не слишком утешит, если при этом из вас тянут жилы ржавыми плоскогубцами.
«Ты, говно собачье, недостоин даже честной солдатской пули. Утопить в сортире — единственное, что я могу предложить, да и то — слишком почетная смерть для такой сволочи. Даже не знаю, что с тобой делать… — обычно рассуждал он в таких монотонных интонациях распилочного станка, что хотелось повеситься только от его голоса. — По-хорошему, надо бы засадить тебя в холодный карцер суток на тридцать, так ведь сдохнешь там уже на третьей неделе, вы все так и норовите отбросить копыта раньше, чем вам прикажут… А сдохнуть ты должен там, где я скажу, и тогда, когда это будет нужно мне…»
Нет, это еще не ругательства, это его обычная, так сказать, повседневная речь, не достигшая накала гневной патетики…
Пока мы всё так же стояли в одной шеренге и внимали своему новому комбату, первому после бога.
— Вы — штрафники. А что это значит? — даже отчасти проникновенно вещал он, прохаживаясь вдоль шеренги и похлопывая тросточкой по идеально начищенным сапогам. — А это значит, что вы — никто! Еще меньше, чем никто! Вы — дерьмо собачье, отбросы, до которых больше никому нет дела… Кроме меня, разумеется… Хотя, мне тоже нет до вас никого дела! Единственная моя задача — повести вас в бой, чтоб вы быстро и благополучно отдали свои никчемные жизни во славу и процветание демократии…
— Круто… — чуть слышно прошипел кто-то. Диц как будто даже подпрыгнул от удивления:
— Кто-то что-то сказал? — чуть ссутулился он, пристально всматриваясь во всех сразу.
Строй хранил предусмотрительное молчание.
— Все правильно! — кивнул комбат. — Никто ничего не говорил. Никто и не смеет разевать свой вонючий хавальник, когда говорит офицер-воспитатель. Потому что вы — штрафники! У вас больше нет званий, заслуг, прошлого, у вас даже имен и фамилий больше нет. Только клички, которые вам здесь присвоит командование. Я бы сказал, словно у собак, но собаки — благородные животные, в отличие от штрафной сволочи, которая пялится на меня глупыми зенками…
Диц неторопливо прошелся вдоль строя и глянул, как мне показалось, прямо на меня.
— Ты, солдат! О чем ты думаешь?! — он неожиданно ткнул тростью моего ворчливого соседа.
Мысленно я облегченно выдохнул. Если глянуть капитану прямо в глаза, то там не только вековая скорбь. По-моему, еще и хроническое безумие, мерцающее, как звездочки сквозь туманность…
— Пожрать бы, господин капитан! — поделился сосед своими мыслями.
— Три шага вперед! Марш!
Сосед нехотя, вразвалочку, выдвинулся на три шага.
Удар в подбородок прозвучал громко, хлестко и неожиданно. Солдат кубарем отлетел в сторону, вроде бы даже перевернулся через голову. Замер на четвереньках. В серых глазах застыло искреннее детское недоумение. С треснувшей губы на подбородок побежала яркая струйка крови и быстро закапала на пыльный плац.
— Встать! Он встал.
— Смирно!
Он вытянулся. На левой скуле уже явственно обозначилось багровое пятно будущего синяка, а кровь все так же капала с подбородка, уже на грудь.
— Неправильный ответ, — почти ласково объяснил Диц. — Обращаясь к офицеру, вы все должны отвечать — господин офицер-воспитатель, сэр! Я понятно объясняю?
— По-моему, господин капитан, вполне понятно, — не без ехидства вставил со стороны Гнус.
— По-моему, тоже, господин первый лейтенант, — согласился Диц.
Оба лейтенанта стояли чуть поодаль. На равнодушных лицах читалось, что подобное зрелище им не в диковинку. Куница, правда, чуть хмурился, кривя нижнюю челюсть, но, может, он просто ковырял языком в зубах. Может, у него там что-то застряло во время завтрака?
Да, пожрать не мешало бы…
Комбат поднял к лицу руку, туго обтянутую черной перчаткой, внимательно осмотрел ее и легонько подул на костяшки. Зато стало понятно, зачем комбат носит перчатки из толстой кожи. Пальчики бережет…
— Хорошо, повторим еще раз… О чем думаешь, солдат?!
Тот пожевал губами, как будто собирался сплюнуть. Исподлобья глянул на капитана.
— Пожрать бы, господин офицер-воспитатель, сэр!
Второй удар сбил его с ног еще быстрее, чем первый.
— Встать!
Вот поднимался он медленнее.
— Смирно!
— О чем думаешь, солдат?!
— Ни о чем, господин офицер-воспитатель, сэр!
Отбарабанив ответ, солдат слегка прижмурился, ожидая следующего удара.
Подбородок у него был уже весь в крови, да и губы набухли и стали красными, словно накрашенными.
Удара не последовало. Диц всего лишь ткнул его тростью в живот, что, после всего увиденного, выглядело почти как поощрение.
— Вот это — правильный ответ, — одобрил комбат. — Думать — это не для ваших свинячьих мозгов. Думать я вам вообще не советую, для этого у вас есть офицер-воспитатели… Кто такой, солдат?
— Василий Рвачев, 5-й «Ударный», корректировщик…
На этот раз комбат ухитрился одним моментальным движением перебросить тросточку в правую руку и тут же ударил с левой.
Рвачев снова покатился по плацу. С трудом приподнялся на корточки и так завис, ошалело фыркая и мотая головой, будто оглушенная лошадь.
— Я не советую считать, что левая рука у меня менее убедительна! — добавил вслед Диц.
— Ну что вы, сэр! — подхалимски влез Гнус, — я думаю, они уже так не считают…
— И правильно делают… Встать! Смирно! Кто такой, солдат?!
Рвачев на секунду замешкался:
— Не могу знать, господин офицер-воспитатель, сэр!
— Правильный ответ! — одобрил Диц. — Я же говорил — имен у вас больше нет, только клички. Ты — будешь Рваный! — он снова ткнул его тростью, но на это никто, даже сама жертва, не обратили внимания. — Из русских, небось? Точно из русских, — Диц обернулся к своим лейтенантам, — вон как глазами сверлит, как это они говорят — волк тамбовский, я их волчью породу нюхом чую…
Лейтенанты закивали в ответ, соглашаясь с его антропологическими выводами.
— Не могу знать, господин офицер-воспитатель, сэр! — пролаял новоявленный Рваный.
— Правильно, не можешь. Ты теперь ничего не можешь. — Диц брезгливо поморщился, хотя и без того не выглядел кротким голубем. — Еще вопросы есть?
Вопросов не было.
— Спрашивайте, не стесняйтесь, я отвечу… — провокационно предложил Диц.
Вопросов все равно не было. В строю явно собрались люди опытные, понимающие, что в глазах строгого начальства любая инициатива — дисциплинарно наказуемое деяние.
— Хорошо, — удовлетворенно покивал Диц. — Значит, урок понят. Впрочем, это еще цветочки, дорогие мои, ягодки для вас впереди, это я вам могу обещать наверняка… Ротный!
— Здесь, сэр! — откликнулся первый лейтенант Куницын.
— Назови каждому его кличку и распредели по взводам.
— Все ко мне, сэр?
— Точно так, все к тебе. Ты жаловался, что у тебя уголовных слишком много — вот и разбавишь. Представляю, какой будет ночью шухер в казарме… — Диц паскудненько ухмыльнулся, потом строго воззрился на нас. — Слушайте вы, предупреждаю только один раз: два… пусть три трупа — это ничего, это я допускаю, как естественную убыль личного состава… Но если больше… — он многозначительно покачал тростью. — Господин Хиггерс, у вас есть что добавить?
— Ничего, капитан, по-моему, вы все объяснили достаточно понятно, — откликнулся Гнус с той же ноткой слащавого подхалимажа.
— По-моему, тоже! Итак, господа офицеры, займитесь оформлением пополнения…
«Действительно, что тут добавишь», — мысленно согласился я. Разве что плюху-другую Рваному? Но с него, кажется, уже хватит. Досталось мужику… Почти как было у мушкетеров — один за всех! Только на этот раз один за всех — под раздачу!
Да, спектакль. Но — показательный. Мордовал комбат с удовольствием, это было сразу видно…
— Господа офицеры…
Офицеры поспешно выдвинулись вперед. Я понял, авторитет комбата тут непререкаем не только среди штрафников…
