По выходе из укрытия на ногах мне удалось преодолеть ярдов двести, затем резкие встречные порывы ветра заставили меня опуститься на четвереньки, но даже так, несмотря на отчаянные усилия, я продвигался вперед черепашьим темпом. Теперь уже у меня исчезли последние сомнения в нелепости этого похода: поддавшись искушению небольшого расстояния, я явно переоценил свои возможности его преодолеть. Однако, очередной раз попав в сети собственного упрямства — ни на дюйм не отклоняться от намеченного курса, — я лишь изо всех сил отталкивался рифлеными подошвами и затем цеплялся пальцами за мельчайшие шероховатости скользкого камня. Со стороны выглядело, наверное, достаточно героически — прямо альпинист, штурмующий непокорную вершину. Только вот всю сцену стоило бы развернуть на девяносто градусов.

Наконец, в награду за мою твердолобость роза ветров вроде бы смилостивилась надо мной: несущий струи дождя шквал перешел в боковую плоскость, и я вновь рванул вперед способом более пристойным для существа, наделенного интеллектом. Но, разумеется, это была только каверза — стихия никогда не упустит случая посмеяться над тем, кто мнит себя выше, — направление ветра изменилось еще раз, и, получив неожиданный удар стеной по спине (не могу более точно охарактеризовать это ощущение), я рухнул головой вперед, после чего прокатился еще несколько ярдов на манер ветоши. К счастью, я вроде бы ничего не сломал и отделался одними ушибами, но пара попыток хоть как-то продолжить путь была жестоко пресечена вновь набравшим силу ураганом. Смирившись с неизбежностью, я позволил откатить себя под защиту одной из достаточно высоких ступенек, перерезавших плато, и залег там, пытаясь хоть немного восстановить дыхание.

Получив, таким образом, передышку от непрерывного решения прикладных задач, мой мозг, предоставленный самому себе, вернулся к недавнему эпизоду, когда я почему-то выложил Гаэли самую… гм… сокровенную историю из моей жизни. Прежде я никогда не обсуждал эту тему ни с кем, даже с непосредственными участниками событий. И теперь, освежившись и остудившись (возможно, даже несколько чрезмерно), я нето чтобы корил себя за откровенность, но с определенным беспокойством осмысливал тот факт, на который мельком обратил внимание в начале нашего с ней последнего разговора. Что-то с Гаэлью было не так!.. В глобальном смысле. Все это ее навязчивое любопытство, на которое я долго смотрел сквозь пальцы, не могло быть только лишь журналистским желанием сенсаций. Слишком уж живо ее задевало все так или иначе связанное с Керторией… И потом, если вдуматься, ее осторожность и неназойливая скрытность в отношении самой себя были воистину удивительны. Люди обычно с удовольствием рассказывают о себе — собственно, для большинства из них это вообще излюбленная тема, — она же по собственной инициативе не обронила ни слова о своем прошлом. В то же время с обстоятельствами моей жизни она успела ознакомиться настолько основательно, что знала о ней, пожалуй, едва ли не больше всех во Вселенной. Конечно, в принципе я мог бы объяснить такой повышенный интерес к своей персоне высокими личными качествами. Объяснение, приятное для самолюбия, но, разумеется, не имевшее ничего общего с действительностью. Мои личные качества были совершенно ни при чем. Возможно, я был ей симпатичен (так же как и она мне, если посмотреть правде в глаза), но Гаэль занималась керторианцами и до встречи со мной. Задолго до встречи со мной… Я внезапно с необычной для себя отчетливостью понял, что в ее прошлом кроется какая-то тайна. Нечто, вполне вероятно, важное для… Для чего? Пока я не мог даже предположить. Но, например, так ли вдруг заговорила она о мотивах всего происходящего?..

К сожалению, к этому моменту я уже здорово замерз, и мне просто необходимо было двигаться, благо ветер опять ушел вбок. Так что пришлось прервать раздумья и ограничиться обещанием непременно разобраться с этой загадкой сразу же по возвращении. Причем я не поленился дать себе Большое Торжественное Обещание, обычно доводившееся до завершения. Менее торжественным, к сожалению, нередко случалось забываться.

Покончив с этим, я вновь вскочил и бросился вперед. И шутки шутками, но вскоре дело приняло неожиданно скверный оборот… Я чертовски устал, жутко захотел спать и не мог согреться, даже находясь в непрестанном движении. А по испытанным в прошлом перегрузкам я знал, что мой организм, как и любого керторианца, будет более-менее исправно служить до момента полного истощения, после чего попросту вырубится. И я чувствовал; что этот момент на подходе: случись, например, мне еще раз упасть, можно уже и не подняться, а это гарантировало в перспективе смерть от переохлаждения. При этом милю-то я уже явно преодолел, даже милю с хвостиком наверное, но лаборатории видно не было. Сколько я ни вертел фонарем, пронизывая окружающий мрак, никаких следов разумной деятельности вокруг не было и в помине — только скользкая неровная каменная равнина… Видимость была, разумеется, отвратной — не превышала двухсот ярдов, так что я все брел, утешая себя, что карта в офисе CIL была не слишком подробной, в оценке расстояния легко было ошибиться и я вот-вот увижу впереди контуры здания.

Когда же я внезапно понял, что никакого здания так и не появится, то впал в панику. Я действительно совершил ошибку, причем глупейшую и очевидную: забыл о том, что на Денебе IV ничего не строили на поверхности планеты! Конечно же, лаборатория Виттенберга располагалась под землей, а наверху находился лишь вход в бункер да несколько взлетно-посадочных площадок для летательных аппаратов. Поэтому мне предстояло отыскать какую-нибудь неприметную будочку на большом участке плато, что еще похуже, чем пресловутая людская иголка в стоге сена!..

Осознав наконец, в какой переплет угодил, я потерял голову от ужаса и из последних сил бросился бежать — неважно куда. Лишь бы ветер все время оказывался сбоку. Это было сущее безумие, и кончилось оно так, как и должно: начав задыхаться, я окончательно перестал разбирать дорогу, неожиданно налетел коленом на нечто жесткое и кувырнулся вперед, даже не пытаясь сгруппироваться.

В итоге я с размаху приложился лбом о камень — в глазах потемнело, послышался звон разбитого фонаря, и я с непередаваемым чувством подумал, что все — мои идиотизм получит наконец достойное вознаграждение.

Проклятия в свой адрес, однако, несколько затянулись, и я сообразил, что против ожидания еще нахожусь в сознании. В первый момент меня это даже не слишком-то обрадовало — к чему длить мучения?.. Но затем в моем скованном обреченностью разуме промелькнула несколько неожиданная мысль: «Интересно, а обо что это ты споткнулся? На такой-то высоте?..» Не задумываясь над своими действиями (иначе, вероятно, у меня бы ничего не вышло), я поднялся на карачки, развернулся и пополз в кромешной тьме обратно, пока вдруг не уткнулся в нечто скользкое и очень холодное.

Единственного прикосновения ладонью было достаточно, чтобы удостовериться — передо мной металл. Точнее, металлическая труба, расположенная под углом в сорок пять градусов к поверхности. Вновь вспыхнувшая в душе надежда заставила сердце забиться сильнее, а мои руки с цепкостью утопающего принялись взбираться по трубе вверх, подтягивая за собой тело как по канату. И когда примерно на уровне своей груди я нащупал соединение с еще одной, более толстой вертикальной трубой, то вдруг понял, за что, собственно, держусь. Я часто видел такие конструкции на Денебе — это была опора осветительной мачты, поставленной рядом со взлетно-посадочной площадкой! Однако, поднявшись во весь рост и облокотившись спиной о мачту, я не спешил вознести благословения судьбе — вход в лабораторию наверняка был неподалеку, но где именно? Лишившись света, я не увидел бы его до тех пор, пока не ткнулся бы носом, так что, по сути, спасение казалось равно недосягаемым, будь оно хоть в ста ярдах, хоть в ста милях… Но если помирать по глупости посреди каменной пустоши было очень противно, то заниматься этим еще и в двух шагах от цели — противно вдвойне. Поэтому я снова и снова заставлял себя думать о том, как выкрутиться, а не о том, что занемевших от холода рук уже почти не чувствую.

Решение оказалось, по обыкновению, простым и лежало практически у меня под ногами. В самом прямом смысле… Если это посадочная площадка, то от нее к входу в комплекс должна вести огороженная дорожка, верно?.. Предположим, тросы или барьеры — не знаю, что уж там стояло — могли оказаться убранными после того, как лаборатория была покинута, или унесенными штормами, но уж отличить наощупь шлифованную поверхность дорожки от естественного грунта мне ничто не мешало…

Поэтому, отчаянно растерев руки, дабы вернуть им хоть какую-то чувствительность, я в который уже раз уподобился четвероногим друзьям (будь они неладны!) и взялся за поиски. Для начала — края самой площадки… Ее чуть более теплая и ровная бетонная поверхность вскоре обнаружилась, и, не снимая правой руки с бетона, я двинулся по широкому кругу влево, обшаривая, как слепец, прилегающий к площадке грунт. Мне немного повезло. Причем дважды. Во-первых, дорожка оказалась с той стороны, в которую я пошел, а во-вторых, также была залита бетоном, так что пропустить ее было невозможно. Обрадованный подтверждением своей догадки, я, для надежности не вставая, устремился по бетону, подгоняемый попутным ветром. К счастью, путь оказался недолог — и впрямь ярдов сто! — и я заметил впереди кусок пространства еще более черный, чем окружавшая меня ночь. Воодушевившись, — вот она, заветная цель! — я вскочил и через пару шагов уперся в двери. Обыкновенные, расходящиеся в стороны двустворчатые двери, обшитые металлическим листом. Вот только запертые… Не правда ли, это тоже можно было предвидеть? Лаборатории, пусть и законсервированные, не оставляют нараспашку, не так ли? А в таком случае не надо ли было попросить у милой миссис Виттенберг ключи?

Разумеется, в тот момент сил на сарказм у меня уже не было — я просто суетился вокруг, чтобы выяснить хотя бы, как эти двери должны открываться в принципе. Что ж, ответ легко был найден: слева, чуть пониже моего плеча, обнаружилось устройство, мало чем отличавшееся от тех, с которыми я столкнулся в космопорте Новой Калифорнии. То есть для попадания внутрь достаточно воспользоваться идентификационной карточкой, долженствовавшей, по всей видимости, подтвердить вашу принадлежность к сотрудникам компании CIL. Очень просто. Для тех, у кого есть карточка, — я же ею не разжился… Понимая, что пытаться обмануть электронику — это, мягко говоря, не по моей части, я попробовал помериться силами с приводным механизмом дверей. И потерпел поражение: всей моей физической мощи хватило лишь на то, чтобы растаскиваемые в стороны створки дрогнули и раздвинулись миллиметра на два. Между тем если бы не ветер, налетавший сзади и буквально вжимавший меня в двери, то я уже едва ли устоял бы на ногах. И тут мне очень к месту вспомнилась рекомендация Уилкинса: никогда не расставаться с блас-тером. Причем вспомнилось-то мне это в качестве насмешки пополам с сетованием! Вот, дескать, послушался бы того, для кого сохранение жизни — профессия, так сейчас не готовился бы подыхать. Выжег бы себе проход сквозь двери, и все дела!.. Однако вслед за этим я напомнил себе и то, почему всегда отклонял предложения Уилкинса, — вовсе не потому, что мне нравилось ходить безоружным.

У меня всегда было с собой оружие. Свое, керторианское, но в данном случае оно с успехом могло заменить бластер.

Устав впадать то в радость, то в отчаяние, я с сумрачной решимостью дернул молнию костюма покорителя пещер, надетого прямо поверх свитера, и полез негнущимися пальцами еще глубже, к нагрудному карману рубашки, где хранил свои керторианские прибамбасы. Повозившись с не желавшей слушаться кнопкой, я наконец забрался внутрь и, будучи уже не в состоянии отличить наощупь один перстень от другого, вытащил первый попавшийся. Разумеется, им оказался генератор невидимости — вещь исключительно нужная в сложившейся обстановке… Мысленно выругавшись, я понес кольцо обратно, но был еще раз наказан — теперь за раздражение и неаккуратность. Зацепившись рукой за воротник, я выронил свой самый драгоценный талисман, и он исчез, лишь тихонько звякнув о бетон где-то слева. Искать небольшой перстень в этом медленно убивавшем меня мраке значило подвергаться по-настоящему смертельному риску, поэтому пришлось с ним проститься, теша себя слабой надеждой, что подберу его на обратном пути, когда будет светло.

Зато уж с оставшимся кольцом я был предельно осторожен и, достав, даже не стал пытаться надевать его на палец, а лишь сжал покрепче за ободок и, отступив на пару шагов (лучше было бы подальше, но не было сил противодействовать ветру), навел камнем приблизительно на центр правой створки. Вероятно, именно в такие моменты люди обращались с просьбой о помощи к Богу, но я не верил ни в каких богов, поэтому пришлось обходиться своим умением. К счастью, на этот раз я не подкачал. Мне давно не приходилось пользоваться своими побрякушками, так что энергии в запасе было вдосталь, да и расход ее на поддержание в рабочем состоянии зеленого луча, бившего из вставленного в перстень изумруда, был сравнительно невелик. В результате еще через несколько минут я и в самом деле выжег в двери контуры прохода, в который мог бы протиснуться. Без неприятностей, правда, и тут не обошлось: я чуть не ослеп от белых вспышек плавящегося металла, и кожа на лице даром что не потрескалась от жара (из огня да в полымя — с точностью до наоборот!), но, как сказал незадолго до того Реналдо Креон, «такие мелочи меня не смущали». Убрав кольцо, я нанес в выжженный контур несколько ударов плечом и на четвертый или пятый раз выбил-таки металлическую перемычку, рухнул вслед за ней в освободившийся проем и… остался лежать. Все, приехали.

Дальнейшие несколько часов я помню весьма нечетко. Я то приходил в себя, порывался куда-то идти и даже пытался встать, то снова проваливался в мутное забытье-Окончательно же я пришел в себя, когда начало светать. Чувствовал я себя, как вы, наверное, догадываетесь, премерзко — трудно было найти в организме хоть что-нибудь, что бы так или иначе не болело, плюс к тому хотелось пить, жрать и спать. Но главное, я остался жив, и это было, как всегда, приятно.

Теперь, правда, предстояло выяснить, ради обладания какими сокровищами я чуть не погиб минувшей ночью. Одно лишь предположение, что это могло быть не более чем невинное развлечение, живо заставило меня вскочить, протереть глаза и исполниться желания действовать, невзирая на проклятия моих горемычных рук и ног. И признаться, в первый момент после осмотра помещения, в которое я с таким трудом пробился, сердце у меня стало биться через раз. Нет, попал я безусловно туда, куда и собирался. Это действительно была лаборатория компании CIL, о чем мне сообщила надпись над дверями лифта, расположенного в дальней стене небольшого шлюза, в котором я находился. Лифт сей, правда, был единственным способом отправиться вниз, непосредственно к лаборатории, а рядом с кнопкой его вызова находилось еще одно устройство для глотания идентификационной карточки.

Честно говоря, это напоминало катастрофу, но для очистки совести я все же нажал кнопку вызова. И что бы вы думали? Раздался негромкий щелчок, и, раздвинув двери, лифт гостеприимно пригласил меня войти. Это было настолько неправдоподобно, что в голове у меня мгновенно пронеслись соображения, из-за которых и была предпринята наша маразматическая экспедиция. Я напомнил себе, что эта заброшенная лаборатория представляла собой идеальное место для западни, и хотя прежде ничего угрожающего в этом смысле замечено не было (не говоря уж о том, что любой желающий, окажись он поблизости, мог бы спокойно прикончить меня, пока я валялся в полубреду), но такая вот неожиданная покладистость лифта возбуждала определенные подозрения… С другой стороны, я понятия не имел, как функционируют системы автоматического жизнеобеспечения, а в лаборатории, несомненно, таковая существовала. Отступиться же именно тогда, когда перед тобой нет видимых препятствий, было… Ну, вы сами понимаете.

Так что я перешагнул порог лифта и, повернувшись влево, осмотрел небольшой щиток управления — он не являл собой ничего сверхъестественного: пять кнопок без маркировок, расположенных друг над другом, в верхней горит огонек. Все ясно, в общем… Промелькнула у меня тут, правда, мысль, что коли уж рассвело, то можно для начала пойти поискать оброненный накануне перстень, однако одного взгляда за спину, в клубящуюся за проделанной мною дырой серую мглу было достаточно, чтобы отбить у меня всякую охоту связываться лишний раз с денебианской хмарью. В конце концов, мне было не миновать обратного пути, если я не собирался упокоить здесь свои кости навеки, не так ли?.. Вроде бы так. Хотя какой-нибудь умник типа Уилкинса наверняка возразил бы, что в моем положении стоит быть в постоянной готовности к любым неожиданностям. И, забегая вперед, вынужден признать, что этот неведомый умник оказался бы прав…

Итак, я без всяких затей надавил на вторую сверху кнопку и через несколько секунд благополучно прибыл на первый уровень лаборатории. Но представшая передо мной в приглушенном свете нескольких ламп картина уходящего далеко в обе стороны широкого коридора со множеством окрашенных в разный цвет дверей заставила меня призадуматься. Собственно, что и, главное, где я намеревался искать?.. Возможно, для специалиста в области химии многое могло бы проясниться непосредственно из изучения установленного здесь оборудования, всяких там колбочек и реактивов, но мне подобное не грозило. Еще более вероятно было то, что максимум информации могло быть извлечено из компьютерной системы, но и в этом плане я был полным профаном. Следовательно, мне нужно было найти какие-то записи, документы, и желательно — оставшиеся от самого Пола Виттенберга. А где они могли находиться, как не в его прежнем кабинете?

Очень хорошо. Я слыхал, что ученые утверждают, будто грамотная постановка задачи наполовину гарантирует ее решение. Но оставалась еще вторая половина: найти этот самый кабинет… Лаборатория оказалась значительно больше, чем я предполагал: лгала миссис Виттенберг относительно ее коммерческой пользы или нет, но с первого взгляда было очевидно, что бывший муж главы CIL не испытывал недостатка ни в средствах, ни в людских ресурсах. Поэтому бесцельно бродить по коридорам в поисках одной-единственной комнаты, которую не вдруг и узнаешь, было бесперспективно — голод и жажда уже и так были достаточно назойливы. Мне срочно нужен был план здания, и я решил попросту поискать его на близлежащих стенах. Знаете, в хорошо организованных фирмах обычно блюдут многочисленные правила противовсякой безопасности и частенько вывешивают на видных местах схемы эвакуации (на Денебе IV, между прочим, предосторожность отнюдь не излишняя).

Мысль оказалась верной — я и впрямь нашел желаемое в простенке между двумя дверями справа по коридору. План был, правда, не всей лаборатории, а лишь данного уровня, но и то хлеб, как говорится… По крайней мере в том смысле, что здесь мне было делать нечего, — насколько я понял по общей конфигурации помещений и тем обозначениям, которые удалось расшифровать, этот уровень занимали собой склады, непосредственно рабочие помещения и вычислительный центр. Ничего похожего на администрацию, где должен был по идее находиться кабинет заведующего столь солидным предприятием.

Ну ладно… Я спустился на уровень вниз, где обнаружил точно в том же самом месте еще один план. И тут мне сопутствовал успех — в правой от шахты главного лифта части здания располагался конференц-зал, а за ним — несколько комнат, помеченных аббревиатурой «АДМ». Туда-то я, развернувшись, и направился…

Причем то, что на схеме располагалось совсем рядом, в реальном расстоянии выглядело как добрых ярдов сто, из чего вы сами можете сделать вывод о масштабах этой небольшой, «не приносящей выгоды» лаборатории. И чем яснее мне становилась лживость Беаты Виттеиберг, тем неувереннее я чувствовал себя в этом полутемном подземелье, из которого без труда можно было устроить отличную могилу. Я пообещал себе в дальнейшем держаться подальше от всевозможных каменных мешков, но в связи с недостатком времени ограничился малым торжественным обещанием.

Оный же недостаток возник из-за того, что я засек слева по курсу несколько выделявшуюся своими размерами дверь, на которой для пущей важности висела табличка:

«Заведующий лабораторией профессор Пол Виттенберг». Никакой электроники тут не было — только банальная ручка, за которую я дернул из чистого озорства. Заперто. И то ладно. Распахнись передо мной и эта дверь, допускаю, что мог бы и не войти. Ну а так я немного поизучал замок, выяснил, что дверь удобно открывается внутрь, и приступил к ее выносу. Большого сопротивления оказано не было, никакого замаскированного под пластик металла и прочих укреплений — несколько приличных ударов, и замок не выдержал.

Попал я, правда, в маленькую приемную, где раньше сидела секретарша, и пришлось преодолеть еще одну дверь. Но она была даже хлипче первой.

Кабинет Пола Виттенберга был весьма просторен и по первому впечатлению напоминал больше обиталище процветающего бизнесмена, нежели ученого: паласы на полу, картины на стенах, везде идеальный порядок. Пыли, конечно, за годы накопилось многовато, но ее наличие понравилось мне куда больше следов чьего-либо недавнего тут пребывания. К сожалению, рассмотреть обстановку более детально было практически невозможно в силу скудости освещения: горел единственный аварийный светильник, расположенный на другом конце кабинета, почти над внушительным столом хозяина, а мои попытки пощелкать выключателем рядом с дверью ни к чему не привели. Однако все интересовавшие меня объекты находились как раз в круге света.

По сути, их было всего два — стол профессора и его сейф, вмурованный в стену позади кресла, где он некогда восседал. Разумеется, в первую очередь привлекал внимание сейф — приспособление, в принципе предназначенное для хранения ценностей. Поэтому их не принято было делать легкодоступными. И данный образец не служил, к сожалению, исключением из правила; более того, я узнал на одном из углов примостившийся там торговый знак очень почтенной фирмы-изготовителя, услугами которой пользовался и сам. Это, в частности, означало, что попытки взлома при помощи грубой силы могут привести к очень плачевным последствиям — все сейфы, выпущенные означенной фирмой, оснащались высоконадежной и чрезвычайно мощной системой саморазрушения. Сама же конструкция замка отличалась от моего варианта: я пользовался несколько старомодной системой, открывающейся под воздействием дактилоскопического рисунка рук хозяина, а здесь стояла современная электронная, с которой мне также довелось в свое время ознакомиться, — в единственную щель на гладкой металлической поверхности передней панели необходимо было вставить все ту же идентификационную карточку. Если при этом, по мнению сейфа, вы имели право его открыть, то к вам выдвигалась небольшая клавиатура, на которой нужно было набрать пароль, обычно смешанный из цифр и буквенных символов. Короче говоря, влезть в этот сейф мне представлялось совершенно невозможным. При условии, что кто-нибудь не оставил поблизости соответствующих инструкций.

Я подумал так, конечно же, в шутку. Поэтому представьте себе мое изумление, когда, завершив неутешительный осмотр сейфа и сев в кресло, я принялся за исследование стола и в верхней незапертом ящике обнаружил одиноко лежащую на его дне карточку, под которой нашлась еще и узкая бумажная лента с тем самым бессмысленным набором знаков! Вынув все это добро на стол, я все же не стал горячиться и методично проверил остальные ящики с обеих сторон. Все они были также не заперты, что не удивляло по причине их абсолютной пустоты. Нигде не завалялось даже мятого клочка бумаги или погнутой кнопки — аккуратность человека, наводившего здесь порядок, безусловно делала ему честь. Следовательно, карточка и код были оставлены намеренно, и я бы дорого дал, чтобы быть посвященным в эти намерения. Ибо, как мне казалось, возможны были два толкования: либо передо мной лежал раскрытый капкан, либо Пол Виттенбёрг, покидая лабораторию, позаботился о том, чтобы упростить доступ к своим бумагам, не считая нужным особо их скрывать… Последнее предположение в свете ухищрений, творившихся вокруг лаборатории, выглядело крайне слабо. Наверное, я бы окончательно уверовал в ловушку, если бы не пыль, толстым слоем покрывавшая окружавшие меня предметы, не исключая и идентификационную карточку, к которой я догадался присмотреться повнимательнее. Разумеется, она принадлежала некогда самому Полу Виттенбергу — в ее левом нижнем углу была даже его фотография.

С нее смотрел бородатый мужчина средних лет, с малопримечательными чертами лица, — как сказала бы Га-эль, не похожий на человека, способного расставлять другим смертельные западни, рассчитанные на много лет вперед и прямо-таки фантастическую череду событий. В самом деле, я не думал, что даже мой дядя был в состоянии просчитать причинно-следственную цепочку, приведшую меня в этот кабинет. Поэтому я решил, что, затравленный постоянными покушениями, пугаюсь теперь несуществующих химер, взял в руки карточку, встал и развернулся к сейфу… Однако уже на полпути к приемной щели моя рука остановилась — не то чтобы я услышал нечто в царившей вокруг тишине, но меня вдруг посетило отчетливое ощущение, будто мне кто-то смотрит в спину. А надо сказать, что я, как и всякий керторианец, вполне доверял подобным чувствам, поэтому с секунду постоял, убедился, что мне не чудится, и резко обернулся…

И точно — в слабом свете, идущем из коридора, в дверях виднелся темный силуэт невысокого худощавого мужчины. Признаться, я не поверил своим глазам. И не верил даже тогда, когда тот, понимая, что замечен, сделал несколько шагов вперед, дабы свет упал ему на лицо.

— Доброе утро, герцог, — тихо сказал Принц, развеивая мои последние сомнения, и я почувствовал себя немного неудобно: по этикету мне надлежало приветствовать его первым, а не стоять с выпученными глазами.

— Доброе утро, Ваше Высочество… — пробормотал я и тотчас испытал почти необоримое желание сесть.

И, словно отвечая на мои мысли, он вежливо кивнул мне на кресло, а сам подошел к стульям, расставленным вдоль одной из стен, взял себе один и устроился за столом напротив меня…

— Рад видеть вас в добром здравии. Позвольте полюбопытствовать, как продвигается ваше расследование?

— Неважно, — буркнул я, по-прежнему ничего не соображая. — А как ваше? Надеюсь, вам удалось узнать нечто стоящее, пока я изображал из себя мишень?

Принц иронично приподнял уголок рта — прежде я не позволял себе разговаривать с ним подобным образом, — но остался совершенно спокоен.

— Мишень, вы говорите?.. Да, я слышал, у вас действительно были кое-какие трудности.

— О да! Сущая ерундовина! — не выдержал я. Однако он не соизволил заметить издевательской интонации.

— Такое впечатление, герцог, будто вы склонны винить в этом меня?

— А кого, простите, Ваше Высочество, я должен винить?

Принц чуть наклонил голову и принялся рассматривать свои холеные руки, а затем рассмеялся:

— Сам факт нашей с вами здесь встречи подчеркивает то, что ваши насмешки излишни, герцог. Вы совсем не так беспомощны, как заявляете. — Тонко почувствовав, что я разозлился еще больше, он примирительным тоном сказал: — Нет, я решительно не могу с вами согласиться. Положим, я действительно не возлагал особых надежд на то, что вы через два дня представите Совету убийцу Вольфара… или его труп. Но и вероятность того, что рано или поздно вы это сделаете, я не исключал и не исключаю. Собственно, я преследовал другую цель: запутать противника, заставить его суетиться.

Я знал, что Принц не привык давать кому-либо отчет в своих поступках, поэтому оценил его слова как жест несомненного дружеского расположения, но в то же время они пока еще ничего не опровергали…

— Я догадывался об этом, Ваше Высочество, — я не счел необходимым пояснять, что мой дядя объяснил мне его действия сразу, после Совета, — но речь, по-моему, шла о том, что вы послали меня на передовые позиции. Позвольте уточнить, с чем же вы не согласны?

С досадой прищелкнув языком, он перевел глаза в сторону, смахнул несуществующую пылинку с плеча — абсолютно сухого, прошу заметить — и лишь потом медленно повторил:

— Да, именно с вашим утверждением я и не согласен. Ну не с самим же собой мне спорить? Как я уже сказал, моей целью было внесение в ситуацию элемента неожиданности. И только. А что до вас, герцог, то скажите, пожалуйста, вас не наводит на определенные размышления географическая принадлежность всех пострадавших в последнее время лиц?

— Наводит.

— В таком случае вам не кажется, что назначь я расследовать это дело не вас, а барона Детана или даже самого себя, то спокойной жизни на вашу долю все равно бы не досталось? По-моему, вы к тому моменту, о котором мы говорим, уже заняли передовые позиции. И… — тут он позволил себе наконец улыбку, — могло бы обернуться только к худшему, если бы вы оказались об этом не осведомлены. Разве нет?

Определенный резон в его словах имелся — это невозможно было отрицать, и я, пожалуй, мог бы поблагодарить его за такое участие в моей жизни, если б не один очень смущавший меня момент…

— Ваше Высочество, но покушения на Креона и Лагана произошли после Совета. С чего же вы взяли, что именно наши имена возглавляют список на устранение у этого неведомого друга?

Он нахмурился, и я с некоторым запозданием подумал, что ставить в открытую его слова под сомнение — занятие, пожалуй, более опасное, чем провести целую ночь на поверхности этой планеты. Однако Его Высочество был настроен в высшей степени миролюбиво: даже не намекнув на некорректность моего поведения, он вновь пустился в объяснения:

— Вы, может быть, знакомы с моей теорией исторического процесса… — (Я кивнул, и он пожал плечами с видом «да, есть за мной такой грешок»). — Стало быть, я мог бы доказать вам, что, оценивая ситуацию, сложившуюся в момент смерти Вольфара, с позиций этой теории, вы неминуемо придете к выводу о невозможности ограничиться ролью наблюдателя. А вы бы могли мне возразить, что в данном случае слишком велико влияние субъективных факторов, да и вообще, теорий много, а жизнь одна… Поэтому лучше я вам прямо скажу, что мне было известно о происшествии, случившемся с вами, а точнее, с вашим флаером, когда вы возвращались после встречи с бароном Лаганом. И согласитесь, герцог, если уж раз вас попытались убить, то в покое не оставят.

— Скорее всего.

— И стало быть, идея, пришедшая мне в голову после разговора с вами — предложить вам расследовать это убийство, — показалась подходящей во всех отношениях.

Признаться, он меня убедил, и я несколько пересмотрел свой взгляд на его роль в моей судьбе. Однако его осведомленность о падении моего флаера была равносильна утверждению о том, что кто-то в моем ближайшем окружении шпионит в пользу Принца. И хотя само по себе меня это не удивляло и даже не особо задевало, я предпочел бы знать, кто именно этим занимается. Но пока я выбирал наиболее обтекаемую форму для столь щекотливого вопроса, Его Высочество меня опередил:

— А вы, кстати, разобрались с тем эпизодом?

— Да. — Зная, как он не любит задавать конкретные вопросы, я все же из вредности не стал развивать свою мысль.

Он, казалось, отметил эту мелочь, потому что в его мелодичном голосе появились металлические нотки.

— И что же?

— Это подстроил Вольфар.

— Вот как!..

Я не думал, что Принц способен так убедительно разыграть удивление, несмотря на все свои актерские способности, а значит, Уилкинс и Тэд, бывшие в курсе предательства Коллинза, не входили в число его осведомителей, что меня, по большому счету, и интересовало.

Тем временем Его Высочество погрузился в раздумье, судя по поджатым губам и чуть прищуренным глазам, достаточно малоприятное. Походило на то, что мое сообщение плохо вязалось с версией событий, имевшейся у него дотоле.

— Да, это новый поворот, герцог, — проронил он, словно откровенно читая мои мысли, ловко выудил из внутреннего кармана сигарету с зажигалкой и закурил. — Не будете ли вы столь любезны рассказать мне о том, как проходили ваши поиски, с самого начала?

Я умел распознать приказ, даже когда он замаскирован вежливой оболочкой, и стал послушно собираться с мыслями, но… Но порядочная путаница в голове напомнила о том, как на самом деле скверно обстоят дела с моим самочувствием, — выброс адреналина, вызванный появлением Принца, заставил меня об этом на время позабыть. А рассказ-то получился бы долгим… И вдобавок я впервые вспомнил о Гаэли: каково ей одной томиться в ожидании в пещере вот уже на протяжении многих часов?

— Ваше Высочество, к сожалению, я не могу себе этого позволить. Меня ждут, а я и так чрезмерно задержался.

Вот это ему уже совсем не понравилось, — что бы там ни болтал Креон или кто-нибудь еще, но он был наследный принц, а не какой-то там равный среди равных и привык получать ответы на вопросы. В тех редких случаях, когда снисходил до их задавания… С потемневшим от гнева лицом Принц глубоко затянулся, поискал взглядом пепельницу, не обнаружил ее, стряхнул пепел на пол и разозлился еще пуще…

— Между прочим, герцог, я тоже мог бы сообщить вам некоторую информацию.

Я едва не упал со стула: неслыханное дело — Принц предлагал меняться! Хотя ничто не мешало ему потребовать! И самое главное, он наверняка знал массу ценного! Тем не менее я лишь покачал головой, даже не решаясь облечь отказ в какую-то словесную форму.

И признаться, в первые несколько мгновений я об этом пожалел. Его темные глаза сверкнули, рука дрогнула, — казалось, сейчас последует взрыв… Но неожиданно он вновь взял себя в руки; как бы плохо я ни соображал в тот день, но все же удивился: неужели что-то его сдерживает?

— Вы крайне несговорчивы сегодня, герцог, — довольно-таки желчно посетовал Принц. — Но все же вы, может быть, сочтете возможным потратить немного своего драгоценного времени и поведаете мне хотя бы, что привело вас сюда?

С моей точки зрения, из нас двоих именно его присутствие казалось здесь особенно странным, но ответь я еще и вопросом на вопрос — и он точно убил бы меня на месте (а я не сомневался в его возможности это сделать). Поэтому я решил перестать кочевряжиться, попросил у него сигарету — мои собственные безнадежно вымокли ночью, когда я возился с кольцами, — и вкратце рассказал ему об ампуле, найденной рядом с телом Вольфара, и своих действиях, предпринятых по этому поводу, вплоть до посещения офиса CIL и взлома лаборатории. Он слушал меня не перебивая и не выказывая каких-либо чувств. Я же к концу рассказа совсем расклеился, поэтому решил побыстрее закругляться и со словами:

— Так что теперь осталось только выяснить, что лежит в сейфе покойного Пола Виттенберга!.. — встал и развернулся, по-прежнему сжимая в руке карточку.

Однако на этот раз меня остановил окрик Принца:

— Не делайте этого, герцог!

Чувства непокорности и противоречия, проявлявшие в то утро удивительную активность, порекомендовали мне послать его подальше, но я сдержался и, не оборачиваясь, угрюмо поинтересовался:

— Это почему?

С Принцами так, конечно, не разговаривают, и ответное молчание послужило мне напоминанием об этом. Но меня понесло…

— Я, Ваше Высочество, проделал большой путь до этого места и преодолел слишком много трудностей, дабы сейчас просто развернуться, — я развернулся, — бросить на стол эту чертову карточку, — бросил, — и уйти… — Я сложил здоровенный кукиш. — Или, по крайней мере, извольте объяснить почему?!

Принц был взбешен до прежде невиданной мной стадии, но стоило ему вскочить, опрокидывая стул, как со стороны коридора донесся еще один голос:

— И в самом деле, почему, Ваше Высочество? Разом выпустив из груди воздух, Принц, не показавшийся мне так уж пораженным (в отличие, например, от меня самого), обернулся и чуть поклонился:

— Добрый день, господин барон!

— Добрый, добрый… — весело закивал мой дядя, приближаясь и занимая позицию у торца стола, как раз между Принцем и мной. — А ты, Ранье, и вправду вконец утратил уважение к старшим.

— Здравствуйте, дядя, — смущенно пробормотал я и поделился одолевавшей меня мыслью: — Надо же, как людно нынче в заброшенных лабораториях!

— Шутит! — подмигнул Принцу дядя.

— Шутит, — согласился Его Высочество.

— Ну и пускай себе. В конце концов, хочет Ранье открыть сейф, так и ладно. А, Ваше Высочество?

Как ни странно, Принц перестал злиться, но в то же время спросил теперь уже с ноткой беспокойства:

— Вы полагаете?..

— Конечно, — уверенно сказал дядя, и Принц после маленького колебания пожал плечами. — Валяй, мой мальчик!

Признаться, мне уже совсем не так этого хотелось, как минуту назад, — я всегда побаивался того, чего не понимаю, а тут без всяких прикрас можно было утверждать, что я ничего не понимаю. Тем не менее, насколько я знал своего дядю, казалось, будто он действительно хотел, чтобы вызвавшая столь горячий спор попытка была предпринята. Так что в надежде, что хотя бы он знает, что происходит, я решительно поднял карточку и всунул ее в приемную щель сейфа…

Результат не замедлил себя обнаружить и оказался, разумеется, вовсе не таким, какой рисовался в моем воображении. То есть сейф не среагировал на карточку никак. Зато среагировало все остальное: аварийный светильник начал прерывисто мигать, по всему помещению раскатился зуммер тревоги, а затем идущий откуда-то сверху металлический голос сообщил, что система саморазрушения лаборатории приведена в действие! После чего начался обратный отсчет. С цифры пятнадцать…

Признаться, руки у меня похолодели, а сердце бешено заколотилось — выбраться из здания за пятнадцать секунд было совершенно немыслимо, — но я остался стоять, не отводя глаз от Принца и дяди. Они в свою очередь тоже молча пялились друг на друга с исключительно спокойными лицами… Так продолжалось до счета «восемь». Затем Принц со смешком заметил:

— Пора, пожалуй, отсюда убираться! — и коротко взмахнул рукой: я почувствовал, что рядом с ним в воздухе повисло невидимое окно портала. — Прошу вас, господа!

Что ж, на этот раз упрашивать ему не пришлось: на счете «шесть» из кабинета исчезла массивная фигура моего дяди, а на «пятерке» за ним последовал и я. А что прикажете было делать? Согласитесь, выбора у меня не было. Я мог только не думать, например, о том, как почувствует себя Гаэль, когда услышит грохот взрыва…