Глава 7
Лисья благодарность

Он забодал троих. Натурально поранил рогом: одному разодрал рожу, другому проткнул живот, третьему пропорол руку от локтя до запястья, так что кровь брызнула фонтаном. После этого похитители принесли измятую шляпу и силком нахлобучили ему на голову, чтобы торчащий возле правого виска рог был упрятан в пришитый к полям кармашек.

Остроумцы доморощенные изгалялись: мол, если на Дирвена насядут враги, а амулетов у него с собой не будет, он всех забодает. Ага, так и сделал! Эти болтуны только злословить умеют, а тот, у кого есть голова на плечах, даже свое проклятие сумеет обратить в оружие.

Кто его похитил, долго гадать не пришлось. Это стало ясно, едва он услышал овдейскую речь.

Послать мыслевесть архимагам Ложи Дирвен без амулета не мог. Оставалось надеяться, что кураторы сами разберутся, кто его захватил. У охраны головы полетят… Это соображение вызвало короткую досаду с примесью раскаяния, но ненадолго: ему и собственных проблем хватает, а у тех парней служба такая, о чем тут сожалеть?

Кормили сытно, но невкусно. От насилия воздерживались, не считая того раза, когда его решили вывести на прогулку. Пленника без церемоний потащили на палубу, по дороге отвесив подзатыльник: что он им сделает, безоружный и в кандалах. Безоружный?.. Ага, как бы не так! В результате корабельному лекарю пришлось с молитвами и руганью взяться за штопку, а Дирвену вернули его шляпу, которая после того, как побывала в руках у врагов, выглядела неважнецки, словно перед тем лежала скомканная на дне битком набитого чемодана.

Он пытался мысленно дотянуться до их амулетов, уж тогда бы он устроил тут веселуху! Но похитители были в курсе, что первый амулетчик Светлейшей Ложи способен у кого угодно перехватить контроль над любым артефактом, и приняли меры: все стоящее, что было на корабле, держали вне пределов его досягаемости.

Однажды он услышал, как в коридоре кого-то распекают: какого чворка ходишь тут, не сдав на хранение эту штуку? Дирвен встрепенулся, но упомянутая штука оказалась «Глазом саламандры». Можно бы, конечно, поджечь их паскудное корыто, но тогда и сам за компанию пропадешь.

Впрочем, кое-какой урон неприятелю он все же нанес. Из коридора донесся вопль, потянуло паленым, властный голос рявкнул: «Вон отсюда, болван, живо!» Нарушитель инструкций, отделавшийся дырой в кармане и ожогом, со всех ног кинулся прочь. Дверь каюты распахнулась, Дирвена грязно обругали, обозвали угробцем и пообещали спустить на веревке за борт, на корм акулам, но бить не стали – высокое начальство не велело.

Его навестила Тамрила. И как он раньше не догадался, она же типичная северянка: ширококостная, светловолосая, белокожая. Если б не родилась амулетчицей, ходить бы ей за коровами в каком-нибудь зажиточном крестьянском хозяйстве или помогать родителям в лавке с чисто вымытой витриной.

Амулетчица – это никаких сомнений. Дирвен задним числом понял, что она сделала: воспользовалась моментом, когда он блаженно расслабился, и вырубила подлым ударом, после чего сразу же взяла под контроль его артефакты и позвала сообщников.

Почему ей, гадине, и хотелось «лицом к лицу»: не ради удовольствия, а чтобы врезать наверняка. Если «по-собачьи», она не успевала, упуская то единственное мгновение, когда он был беззащитен. К тому же, пока хоронились по каретным и дровяным пристройкам, Дирвен ни на секунду не терял бдительности, а то еще не хватало, чтобы какие-нибудь придурки застукали их у себя в сарае! То-то эта дрянь так настаивала снять комнату, «чтобы все по-людски».

Шлюха. Еще хуже шлюхи.

Когда предательница вошла в каюту, Дирвен презрительно сощурился и ничего не сказал.

На ней было глухое темное платье с воротничком-стойкой, волосы зачесаны, зализаны, туго заплетены в косу, никаких легкомысленных кудряшек. Девица-службистка. Тьфу.

После того как он наглядно изобразил это «тьфу», в ее застывшем, как будто одеревеневшем лице что-то дрогнуло, и она процедила:

– Я к тебе отношусь с полной взаимностью. Думаешь, ты пуп мира, а на самом деле ты просто надутый зазнайка! Смотри, не лопни от самомнения, чтобы кишки по всей каюте собирать не пришлось.

– Что ж ты не явилась сюда со своими амулетами, если я просто зазнайка? – скривился Дирвен.

К злопыхательству тех, кому выше него не прыгнуть, он давно привык.

– Подумаешь, амулеты! Зато во всех остальных отношениях тебе грош цена.

– То-то ты под меня стелилась!

Тамрила кинулась вперед, влепила ему звонкую пощечину и тут же отскочила к порогу. Дирвену буквально пяди не хватило, чтобы дотянуться до этой дряни – не пустила цепь, соединенная замком с железным браслетом на лодыжке.

– Предательница! Все вы такие…

– Это ты предатель! Я служу своей родине – великой и счастливой Овдейской державе, а ты даже слов таких не знаешь. Сбежал в Ларвезу, словно нашкодивший мальчишка. И как мужчина ты пустое место, тебе об этом ни одна из твоих алендийских девок не говорила? Ну да, им же твоя гнилая Ложа деньги платила, чтоб они тебя ублажали и не болтали вслух, что думают.

– То-то ты подо мной стонала!

В этот раз он был начеку, чтобы вмазать ей, гадине, если опять замахнется, но она это учла и не полезла. Ни шагу от двери. Только изобразила брезгливую мину, сделавшую ее строгое лицо неприглядно гротескным.

– Стонать – дело нехитрое. Я выполняла задание для своей родины, а то б на дюжину шагов к такому, как ты, не подошла.

– Ага, у вас у всех только выгода на уме – или за деньги, или за безопасность, или еще за что, а любовь ради любви – так у вас не бывает, и все вы последние девки, даже самые гордые. Иногда исключения подтверждают правила, ну там святые женщины бывают, а кроме этого все вы только и делаете, что продаетесь, каждая за свою цену!

– Ах ты, прыщ на ровном месте… – ее прозрачно-серые глаза негодующе сверкнули.

– Хенгеда, выходи уже, – донесся из-за двери рассудительный и слегка недовольный бас. – Нашла с кем спорить – с этим ларвезийским поросенком-попрыгунчиком! Дала по роже – и молодец, хватит лясы точить.

– Погоди, Нейвурт, – бросила девушка.

– Чего годить-то? Ты ж от него теперь отделалась, поблагодари за это богов.

– Да если б отделалась. – Тамрила, которую, как выяснилось, звали Хенгедой, прожгла Дирвена таким обреченно-яростным взглядом, словно ей предстояло с ним жизнь прожить, и это ее вовсе не радовало. – Выслушай меня, ты, прыщ самовлюбленный! Ты меня в самый интересный момент спросил, почему я не Эдмар – не забыл об этом?

За дверью изумленно и негодующе выругались, потом смачно харкнули, а у Дирвена вспыхнули уши и щеки. Он же не виноват, он не такой, это же все приворот – и ничего больше, а они что вообразили?!

– Это совсем не то, что ты подумала!

– Да неужто? – Хенгеда злорадно ухмыльнулась, опять став такой отвратительной, что был бы у него «Каменный молот» – на месте бы ее прихлопнул, словно гадкую лягушку ботинком. – А правильный ответ на твой вопрос – потому что. И такие, вроде тебя, еще хают женскую логику! Зато у самих логика – просто светоч во тьме! Ага, спрашивать у девушки, почему у нее талия не как у песчаной ведьмы, или почему грудь не такая, как у статуи Зерл-во-Славе на площади Генералов, или почему твоя девушка не Эдмар – куда как логично!

– Я же про талию и грудь ничего не сказал… – Дирвен был так обескуражен этой неожиданной вспышкой, что сам не заметил, как начал оправдываться.

– Не важно, другие индивиды говорили другим девушкам, – она хмыкнула, явно чувствуя себя победительницей.

Он только собрался объяснить, что насчет Эдмара у него вырвалось, потому что Эдмар маг, и он имел в виду, что, если б Тамрила тоже была магичкой, они могли бы не опасаться, что их выследят, – в общем, наплести чего-нибудь в этом роде, чтобы не считала его таким, – но дверь за ней уже захлопнулась.

Хвала Зерл и Хитроумному, причудливая зубчатая тень, темная на фоне меркнущего шафранного неба, оказалась не руиной, от которой добра не жди, а еще одним Зубом Ланки. Обливаясь потом и откашливаясь от пыли, шестеро странников успели туда раньше, чем солнце село, а прозрачная вечерняя луна налилась угрожающей желтизной.

Суно заканчивал защитный круг – в этот раз тройной, потому и ушло на него больше времени, вдобавок окропленный зельем, полученным от коллег через кладовку, – когда бескрайнюю сумеречную тишину нарушили далекие звуки: шелест, стоны, выкрики… С юга.

Сабил и Онсур безропотно позволили себя связать. Начелдон пытался возражать – мол-де у него сильная воля и есть оберег, но Орвехт отправил его в беспамятство коротким ударом-касанием, усиленным магическим импульсом, и отставной капитан разделил участь попутчиков.

Надо заметить, раньше он не производил впечатления дурака. Сила воли и самолюбие – оно, конечно, ларвезийскому офицеру приличествует, но не когда речь идет о рое флирий в ночь гона. Человек рассудительный и солидный, хотя и плут, а вот же уперся, как заносчивый юнец. Суно рассеянно вертел в руках его свалившуюся в пыль шляпу, которую тот не пожелал сменить на тюрбан, – выгоревшую, порыжелую, впитавшую запах давно не мытых волос. За ремешком пара оберегов – от солнечного удара и от волшебного народца, да еще что-то мелкое, то ли бусина, то ли застрявший камешек… Бывалый человек, а свалял дурака.

Положив головной убор рядом с Начелдоном, который уже начал приходить в себя, Орвехт присоединился к амулетчикам. Их защищали артефакты, его – заклинание. Остальных троих, теоретически, тоже можно было оградить от чар с помощью магии, и это, опять же теоретически, вполне могло оказаться эффективным, но он решил не рисковать.

Рой приближался не слишком быстро. Флирии носились в безумной пляске, взмывали к луне, камнем падали вниз, описывали круги – то громадным хороводом, то перемешиваясь в охваченный хаотичным брожением сонм крылатых созданий. Издали они напоминали мотыльков, которые вьются в свете фонаря, вблизи было видно, что светятся сами их стрекозиные крылья, вспыхивающие радужными узорами.

В этом мерцающем разноцветном сиянии можно было разглядеть маленькие иссиня-бледные лица, разметавшиеся волосы, тонкие руки, а также брюшки и суставчатые ноги: ниже пояса эти летучие девы подобны насекомым.

Говорить по-людски они не умеют и во всякую пору кроме гона молчат, а когда в полнолуние сбиваются в рой и пускаются в сумасшедшую пляску, издают негромкие ноющие крики. Чарующими эти возгласы не назовешь, однако зачаровать они могут – в сугубо магическом, а не эстетическом смысле. Есть в их немелодичном гомоне рваный ритм, назойливо манящий за собой.

Суно, Зомар и Кебрехт прятались за камнями. Тройной круг, усиленный зельем, делал их невидимыми для волшебного народца.

Флирии не опасны, им ни до кого нет дела, но следом за танцующим роем бегут, щелкая длинными костяными хвостами, острозубые стиги, и темными шарами в ночной темноте катятся скумоны-упыри, и скачут, бренча браслетами, сойгруны, и шагают похожие на долговязые огородные пугала амуши, которые стократ хуже тех, других и третьих. Кто увяжется за флириями, околдованный радужным мерцанием их крыльев, безумием их воздушного танца и зовущими воплями, станет добычей этих страшных нахлебников.

Тем уже что-то перепало: когда процессия проходила мимо, можно было расслышать довольные смешки амуши и чавканье, слабо пахнуло кровью.

После того как эти твари затерялись на потаенных просторах ночи, Кебрехт, не таясь, вытер со лба пот, да и Суно мысленно возблагодарил Госпожу Вероятностей. Разминулись. А могло обернуться иначе.

– Если вы, чтобы сломить меня, в своей подлости зложительской станете угрожать, что причините какой вред или просто боль хоть человеку, хоть животному, хоть кому-то из нелюдских рас, хоть какому другому живому существу, хоть духу мертвеца, да будете вы тогда во всем лишены милосердия от кого угодно до конца этой жизни, что бы с вами ни случилось. Я об этом прошу, и госпожа моя Тавше меня слышит! – Воцарилась звенящая тишина, после чего Зинта, сбавив тон, добавила: – Это проклятие, ежели сами не поняли. И если приметесь за то, о чем я сказала, – оно осуществится, я у Госпожи в милости. На Дирвена-то она за меня прогневалась, после того как этот балбес прирезал сдуру моего пациента. Вот и вам несдобровать. Поэтому лучше разузнайте заранее адресок того мастера шляпных дел, которому ваши коллеги шляпу с кармашком для Дирвена заказывали. А ну как вам пригодится, если вдруг тоже чего отрастет? Или, может, не отрастет – наоборот, что-нибудь отвалится…

– Госпожа Зинта, вы совершенно напрасно так драматизируете ситуацию, – вздохнул один из этих безликих серобалахонников в маске с наводящими уныние невыразительно-правильными чертами – у всех, кого она тут видела, маски были одинаковые. – Мы всего лишь пригласили вас сюда, чтобы побеседовать.

– И который день уж беседуем?

Не сказать, чтобы ее держали в совсем скверных условиях. Тут была и кровать с чистым бельем, и комод со всякой нужной женщине мелочью, и прикрывающие наглухо зарешеченное оконце шторы с вытканными розами, от потолка до пола – впрочем, изрядно потрепанные. Зинте подумалось, что их, должно быть, или конфисковали, или получили как пожертвование на казенные нужды из какого-нибудь обветшалого аристократического гнезда. В отдельном чулане – уборная, там же умывальник с тазом.

Ей не говорили, что она находится в Доме Инквизиции. Сама поняла. Или не прямо там, но все равно взаперти ее держат светлейшие инквизиторы, чтоб их Тавше как следует проучила.

Они допытывались и об Эдмаре, и о Суно, и об истории с Тимодией, и о чем говорили Эдмар с Римендой, а Зинта, зная за собой, что может невзначай сболтнуть лишнее – какой-нибудь пустяк, который подтолкнет их сделать нужные выводы, уж это они умеют, – на все вопросы отмалчивалась и только стыдила собеседников.

Теперь вот начали угрожать, но сразу получили в ответ упреждающее проклятие – словно ринулись в дверь, да запнулись о натянутую над полом веревку. К такому обороту Зинта подготовилась заранее: понятно, что с этих вполне станется мучить кого-нибудь постороннего, чтобы оказать давление на неприкосновенную служительницу Тавше. На то, что контратака не заставит себя ждать, они, похоже, не рассчитывали.

– Госпожа Зинта, лишить человека всякой надежды на милосердие при любых обстоятельствах – это чрезмерно жестоко, вы не находите? – с упреком осведомился один из допросчиков.

– Да уж не вам рассуждать о милосердии и жестокости, – отрезала лекарка. – После того, чем вы мне пригрозили, ваши речи на эту тему не в счет.

– Каждый имеет право на сострадание, – мягко возразил другой инквизитор. – Вам ли это отрицать?

– Ваши бы слова да золотом на серебре выложить, да только кто бы говорил.

– Вы не правы. Мы заботимся о благе всех жителей Ларвезы, о спокойствии и стабильности…

– О своем благе, чего уж там.

– В том числе о своем, но прежде всего о всеобщем, ради этого мы и просим вас поделиться информацией, а потом, когда все вопросы будут улажены, вы сможете вернуться домой.

Терпения им было не занимать, да и вежливости тоже, но сквозило в их прохладной деловитой учтивости что-то отвратительное – словно кусок пирога, который на вид пригляден, а внутри кишит червями.

Прогневать Тавше они не хотели, потому обращались с лекаркой хорошо, но отпускать ее тоже не собирались, на этот счет Зинта не обольщалась. Ей же сказали: когда все вопросы будут улажены. Даже если она выложит им, что знает, может статься, что продержат ее здесь до старости. На всякий случай, ради блага и спокойствия.

Тускло освещенная комната, спертый воздух, тишина, только где-то далеко под полом еле слышно скребутся мыши. Словно тебя поселили в склепе. Возможно, инквизиторы Ложи рассчитывали добиться своего измором: пройдет сколько-то времени, и узница станет сговорчивей просто потому, что у нее голова пойдет кругом от одиночества и этой затхлой мышиной тишины.

Местами в пыли виднелась, словно разноцветные брызги краски, пыльца с крыльев флирий. Достав из кладовки банку и маленький серебряный совок – наилучший инструмент для такой работы, Орвехт мимоходом собирал ее, чтобы добро не пропадало. Специально не искал, только если бросались в глаза радужные пятнышки на сухой почве среди норок, камней и привычной к здешнему климату жесткой поросли.

Порой попадались свежие обглоданные кости. Флирии метались над равниной, не придерживаясь определенного направления, и следы тех, кто бежал за роем, несколько раз пересекали прямую, по которой шагали к цели шестеро безлошадных путешественников.

Утром Суно получил мыслевесть от Крелдона: «Зинта у коллег. Разбираемся с этим вопросом».

Ясно… Вернее, неясно, захватили ее те, кто желает поскорее поменять состав Сокровенного Круга (как рычаг воздействия на Орвехта), или сама ввязалась куда не надо (неосторожно обмолвилась о Накопителях? за кого-то заступилась?), но и то отрадно, что за этим стоит не Лорма. Маги Ложи остерегутся ссориться с Тавше. Суно не то чтобы совсем успокоился, но решил, что это не худший из вариантов. Тем более что сохранить тайну похитителям не удалось (если только это не намеренно допущенная утечка информации), и теперь начнется многоуровневая и многоходовая игра – такая, что любой джуб обзавидуется.

Видимо, Зинту держат в помещении, закрытом для мыслевестей – с ней по-прежнему никакой связи. Придется ждать.

Плоскогорье Маюн маячило на горизонте лиловатой каймой под сияющим жарким небом. Дойти до него – полдела, потом надо будет еще и до Золотой Прорвы добраться.

Ближе к Маюну стали встречаться люди – собиратели пыльцы флирий. Все они старались разминуться с подозрительной группой мужчин: вдруг у тех на уме грабеж?

На закате следующего дня, когда возвышенность обрела рыжевато-бурый цвет и пологие очертания расплывшейся копны сена величиной в полгоризонта, Орвехт и его спутники спугнули бандитов, насевших втроем на одного, который отбивался посохом. И жертва, и лиходеи выглядели оборванцами. Заметив чужаков, нападавшие бросились бежать, по-заячьи петляя среди устремленных к небесам игольчатых мананаг – некстати вспомнилось, что Эдмар называл эти растения забавным словом кактусы, – и скрылись за кустарником.

Вызволенный из беды суриец с опаской оглядел своих избавителей и степенно поклонился. Его засаленная куфла – безрукавный халат с карманами – была вся в заплатах, сбоку свисал свежевыдранный лоскут. Сам он был худ, жилист, смугл, как обожженная глина, с непокорно всклокоченной пегой бородой. Из-под вялых стариковских век живо блестели черно-карие глаза.

Увидел бы его Суно где-нибудь на городской улице, присевшим в тени под стеной, кинул бы медяк. А все же ощущалось в нем определенное достоинство – то, которое не зависит ни от сословия, ни от одежки, ни от того, туго ли набит у тебя кошелек.

Звали его Телбеш-нуба, и кормился он тем, что травил по харчевням байки да сказки. Не ахти какое прибыльное занятие, но прожить можно. Как и многие из местных, после колдовского полнолуния он отправился на равнину, чтобы набрать волшебной пыльцы и потом продать магам или перекупщикам.

Что ж, ему повезло: Орвехт на месте сторговал у него весь «улов», который Телбеш так и не отдал бандитам. Новый знакомец ему приглянулся – и своей творческой профессией, и тем, что, несмотря на немолодые годы, весьма неплохо орудовал посохом. Наняли его в проводники: тот и Маюн хорошо знает, и много чего интересного порасскажет. Маловероятно, чтобы он был засланцем от Лормы, но если и так, кто сказал, что его нельзя переиграть?

На ночлег устроились в десятке шабов от сглаженных маюнских отрогов. Желтая, как звериный глаз, луна сидела на верхушке громадной мананаги, еле видневшейся чернильным силуэтом на усыпанном звездами темно-синем небе. Оглушительным хором стрекотали цикады, время от времени слышались тоскливые переливчатые крики ночных птиц.

Подходящее обрамление для того, о чем поведал Телбеш-нуба. Тот завел речь о вещах таинственных и пугающих, но пугали они не жестокостью, какой полнятся сурийские сказания о разбойниках, демонах, умертвиях и волшебном народце. Тут было другое: завораживающая бездонность, которая сродни южной ночи, хищной желтой луне, необъятному простору оставшейся позади Пчевайской равнины, птичьим голосам, зовущим раствориться в этом головокружительном просторе.

– Вы знаете о том, что миры иногда крадут людей?

– Бывает, – согласился Орвехт. – Отчего ж и такому не бывать?

– Но вы, верно, думаете, что это небыль, а оно правда, – продолжил сказитель привычно и гладко. – Это одна из опасностей, которая подстерегает путешественника по чужим мирам. Сильно понравишься какому-нибудь миру – и он тебя не отпустит, зачарует своими красотами и тайнами, да для верности еще и память твою заморочит. Постепенно забудешь, где и с кем жил раньше, начнешь думать, что всегда был здешним, и ничего другого тебе не надо, а что с тобой было до того, как попал в эту западню, будет помниться смутно, словно обрывки сна. Вот так-то, почтенные, когда открываете Врата Перехода и отправляетесь гулять по мирам, не забывайте об этом!

– Чудеса, – одобрительно крякнул отставной капитан, отхлебнув кисловатого вина из фляги.

Глаза Сабила по-мальчишески восхищенно блестели над матхавой: сказка ему понравилась. Онсур оставался безучастным и подавленным. Зомар слушал задумчиво, измотанный пешим переходом Кебрехт – рассеянно, в полудреме. Никому из них не светили путешествия в чужие миры: это удовольствие для магов высокого ранга да для богачей, способных оплатить услуги магов-сопровождающих.

– Но не думайте, это еще не все. Порой с миром можно столковаться, чтобы он кого-то для вас украл, иные люди этим пользуются. Однажды в давние времена девица благородных кровей влюбилась в путешественника-иномирца и наняла мага, который заманил его обратно в Сонхи. Наш мир затуманил ему память, и та девица вышла за него замуж, но пятнадцать лет спустя за ним пришли из родного мира жена и подросший сын. Тогда украденный все равно что очнулся от волшебного сна и вместе с ними вернулся домой. А то еще царевна из мира, который зовется Вейян, услала сюда свою сестру-соперницу, чтобы вместо нее выйти замуж за принца, эта история тоже случилась давным-давно. Обманутый принц все же узнал правду и явился в Сонхи забрать свою возлюбленную, однако ему не повезло. Ту повстречал и взял в жены один славный сурийский князь, царевна за это время уж и детишек ему нарожала с полдюжины, так что бывшего жениха она знать не захотела. Редко бывает, чтобы мир не удержал того, кого пожелал оставить у себя. Целый мир – это вам, почтенные, не смертный царь, не господин или госпожа волшебного двора, даже не кто-нибудь из местных богов, это сила столь великая, что с ней не поспоришь. Хотя сказывают, что жена и сын того путешественника сумели увести его домой. Увели-то увели, да вряд ли после этого он был счастлив. Не иначе, до конца жизни тосковал, вспоминая Сонхи, и душа его рвалась сюда, даже если родной мир был стократ прекрасней. Вполне могло статься, что посмертный путь потом привел его в Сонхи, и в следующий раз он родился здесь, но этого я вам наверняка не скажу, а врать не стану. Если мир вознамерился кого забрать, его сюда потянет, как одержимого – это начинается после того, как человеку подсунут приворот. И с тем путешественником, и с царевной-невестой так и поступили.

Сказитель умолк и приложился к кружке с крепко заваренным сладким чаем.

– А что за приворот такой? – за всех поинтересовался Начелдон.

– У нас на Маюне, – старик мотнул головой в сторону темного массива плоскогорья, – есть долина Кинши, и там есть деревня Киншат. Ее жители хранят источник, который бьет из скалы в укромном гроте, изо рта у растрескавшейся каменной маски, изображающей неведомо чье лицо. Вода течет по камням, покрытым скользким налетом бирюзового цвета – вот это и есть приворотное зелье мира Сонхи. Налета надо соскоблить самую малость, с четверть чайной ложки, размешать в каком угодно питье и угостить того, кого задумали заворожить и украсть. После этого человек потеряет покой, затоскует, наш мир начнет сниться ему по ночам, показывая картинки и тихонько напевая свои песни. Заманивающему волшебству русалок, песчанниц и флирий не сравниться с ворожбой самого мира Сонхи: коли не будет их рядом, оно отпустит, а это перевернет тебе душу и не отпустит, и возле тебя как будто поселится вечный сквозняк, который все куда-то тянет и тянет. Причем зелье подействует лишь на кого надо, а кто-нибудь другой отведает того же напитка – и ничего с ним не произойдет. Киншатский источник защищен непреодолимыми чарами, лишь потомственные жители деревни смогут взять оттуда приворотное снадобье. И после этого покупатель должен, в одиночестве стоя перед каменной маской, рассказать о том человеке, которого надлежит украсть. Если миру это понравится, снадобье на ладони останется влажным и бирюзовым, а если Сонхи решит, что даром не надо, оно вмиг засохнет и обернется щепоткой пыли. И такое порой случалось, целый великий мир – это вам, почтенные, не наемник с большой дороги. Бирюзовое снадобье стоит дорого, только богачам из богачей по карману. Наша община и рада бы сбавить цену, да нельзя – приворот к самому миру Сонхи негоже отдавать по дешевке, за это на деревню какая-нибудь неминучая кара обрушится.

– И в большом достатке живете? – полюбопытствовал Начелдон.

– Ох, не спрашивайте, почтенные, – Телбеш-нуба щелкнул языком и сокрушенно покачал головой. – Деревня хранителей источника прозябает в нищете, ибо кому нужен наш товар, да еще за царскую плату? Никому не нужен.

«И то верно, – мысленно согласился Орвехт. – Если припекло от кого-то избавиться, незачем сплавлять его в чужой мир, для того есть множество способов куда проще, эффективней и вдобавок дешевле. А если речь о том, чтобы кого-то любой ценой заполучить, обморочив и заставив позабыть о прежних связях, – тоже ведь форменное безумие. Жаль, для исследований это снадобье не купишь: обратится в пыль, и по-всякому дороговато…»

– Так что, почтенные, мы в Киншате влачим свое существование впроголодь и перебиваемся кто чем – огородики держим, овец разводим, в полнолуние собираем пыльцу флирий, молодежь, бывает, нанимается на прииски в Золотую Прорву, женщины вышивают на продажу, я вот к вам в провожатые напросился, благодарствую за доброту.

На этой прозаической ноте сказка и закончилась.

Все эти гады с серьезными благостными рожами только и твердили, какой он беспримерно жалкий, бессовестный, тупой и трусливый. Вдобавок опоили какой-то дрянью, из-за чего казалось, что камера задрапирована колышущейся кисеей. Дирвена тошнило. Им это не нравилось, и они допытывались, где спрятан амулет, который его защищает.

От чего защищает – от того, чем опоили? А может, у вас тут просто дряневары неважнецкие?

Дирвен так и высказался, за что получил затрещину. Конечно же, посредством заклятья – его собеседники рук не марали. Словно прямо по внутренностям хлестнули многохвостой плетью. Когда он, ненавидяще скривившись, поинтересовался с подковыркой, а как же тогда закон о Детском Счастье, он ведь по закону восемнадцатилетний ребенок, которого бить нельзя, – ему ответили, что таких угробцев, как он, в порядке исключения можно и нужно. Ибо хоть он, совершенно верно, ребенок, но уже успел стать предателем родины и убийцей.

– Сколько у тебя на совести человеческих жизней – сто, двести, пятьсот или уже за тысячу? Неугодную Светлейшей Ложе флотилию в Сиянском море ты потопил, словно мальчишка бумажные кораблики, а ведь там были живые люди, много людей… – сочувственным тоном напомнил господин Ферклиц, терпеливый, показушно мягкий, с породистым бледным лицом и негромким голосом, напоминающим ту самую воду, которая камень точит.

Он всегда говорил сочувственно, однако при случае мог отвесить зверски болезненную магическую плюху, все с той же благорасположенной и сожалеющей миной. В воспитательных якобы целях. Этакий невозмутимый добрый гад, который лупцует тебя, чтобы научить хорошему. Дирвен решил, что прикончит его в первую очередь, дайте только до амулетов добраться. Но амулеты от него держали подальше: увидишь их не раньше, чем тебя обработают до полной лояльности.

– На тех кораблях были пираты, которые грабили и убивали.

– Но все же люди, каждый со своей судьбой, правда? А ты одним махом оборвал их жизни, не задумываясь, что делаешь. По приказу ларвезийской Ложи, которая сеет зло, лицемерно прикрываясь рассуждениями о благе.

– Так же, как вы. Прошлой весной я был в Аленде на площади Полосатой Совы, когда ваша гадина запустила там «ведьмину мясорубку». На площади тоже были люди.

– Здесь ты путаешь, это был не наш агент, а посланница Ктармы.

– Так вы же поддерживаете Ктарму!

– Мы поддерживаем тех, кто борется против ларвезийского засилья за свое учение и отстаивает свои права. В том числе Ктарму. Тебе Флаварья по ночам не снится?

Его умные водянистые глаза смотрели на пленника испытующе и внимательно. Глаза опытного игрока. Дирвен невольно поежился.

Флаварья и вправду время от времени ему снилась: серая и как будто вся пыльная, похожая на ночную бабочку-мертвяницу – если б у той бабочки, выросшей до чудовищных размеров, появилось опухшее человеческое лицо. Она молча глядела на Дирвена, до половины вросшая в скалу, словно живой барельеф.

Это Эдмар додумался притащить ее к замурованному в Разлучных горах лису-демону, чтобы тот смог вырваться из ловушки, после того как его пойманное воплощение будет убито «ведьминой мясорубкой». Флаварья заняла его место. Каменного Лиса, или Серебряного Лиса, который, как поговаривали, стал теперь Эдмару закадычным дружком, можно было освободить только при соблюдении этого условия.

Сны про Флаварью были тягостны и печальны, хотя жалости к ней Дирвен не испытывал. Если б эта девица пустила в ход «ведьмину мясорубку» где-нибудь в городе – было бы вокруг на целый квартал развалин, кровищи и разодранных трупов.

– Гадина ваша Флаварья, – процедил он, глядя с вызовом в невозмутимые глаза собеседника.

– Она не гадина, а смелая девушка, не пожалевшая жизни ради защиты того, что она считала важным. А ты, безмозглый сопливый палач, – Ферклиц произнес это прохладно и брезгливо, словно распекал прислугу за жирное пятно у себя на мундире, – ты обрек ее на участь хуже смерти. Ты ведь не хотел бы занять ее место?

– А вы не хотели бы пойти с женой и детишками прогуляться по улице, и чтобы вас там всем семейством такая же девка с учением и правами порвала на куски «мясорубкой»?

– Глупый сопляк… Ктарма борется с теми, кто погряз в пороках. Мы, просвещенные люди, можем не одобрять их методы, но мы уважаем высокие побуждения ужасателей Ктармы. Надо учиться смотреть на вещи непредвзято. Овдаба чиста, поэтому у нас на улицах такого не бывает.

– Ага, конечно, вы же Ктарму финансируете, кто же станет откусывать дающую руку!

В печень, желудок и селезенку словно вонзились на долю секунды зазубренные ножи. Он закричал от боли.

– Ты снова наказан за дерзость, – бесстрастно пояснил Ферклиц, когда экзекуция закончилась. – Не повторяй то, чему тебя научили в Ложе. С тобой там скверно обращались, а ты до сих пор цепляешься за их лживые слова.

Насчет скверного обращения он не то чтобы вовсе наврал, но Дирвену хотелось убить этого гада едва ли не больше, чем подлеца Эдмара с его ухмылками, пирожками и приворотами. Да только если при тебе нет амулетов, кидаться в драку с магом бессмысленно. Еще хуже огребешь.

– Подумай о своей дурной жизни и о своих поступках, которые всем несли только зло и горечь, – собеседник поднялся со стула, смерив Дирвена неодобрительно-участливым взглядом. – Твоя пропавшая мать, твоя приемная родительница госпожа Хентокенц, шестнадцатилетняя песчаная ведьма, с которой ты закрутил грязную интрижку в ларвезийском духе, несчастная Флаварья, оскорбленная тобой Хенгеда, множество незнакомых тебе людей, которых ты убивал по приказу Ложи, словно играя в игрушки, – все они у тебя на совести, и никуда не денешься, ты за них в ответе. Вот о чем тебе сейчас надо подумать, а вовсе не о побеге.

Когда он вышел, Дирвен прошептал ему вслед: «Ну и пошел к поиметым демонам!» – а потом, уже без всякого куража, несчастно сгорбился и всхлипнул. Он чувствовал себя так, словно вся душа изъедена червями, и непрерывно там что-то копошится, грызет, саднит…

Про маму сказали, что в последний раз ее видели в Рунде три года назад, вскоре после того, как он сбежал за границу. Ей тогда сообщили, что он утонул. Первое время все и впрямь так думали. А если б он не скрыл, что он амулетчик, и не пустился вплавь через Бегону, Сонтобия Кориц никуда бы не пропала. От Рунды рукой подать до Пшорских гор… Поскольку ее потом искали, но не нашли, можно сделать вывод, что ее увели к себе пшоры.

И госпожа Хентокенц после его мнимой гибели была безутешна. И с Флаварьей он поступил чудовищно. И на любовь не способен. И саму Тавше прогневал до того, что схлопотал проклятие, – чем не доказательство его испорченности?

И нет на свете никого, кто мог бы от чистого сердца сказать ему спасибо за добро, не чувствуя никакой на него обиды: даже делая во время своих заданий что-то хорошее, он всегда проявлял заносчивость и непочтительность.

Тюремные маги воспользовались этим, чтобы заклясть цепи, которыми Дирвен был прикован за лодыжки к торчащим из стен кольцам – как объяснили, мера предосторожности, чтобы его не похитили те, кто не прочь свести с ним счеты. Вот на это самое и закляли: его ножные кандалы отомкнет сам Ферклиц (или кто-нибудь из его доверенных заместителей) – либо тот, кто сможет сказать Дирвену спасибо за доброе дело, не отягощенное какой бы то ни было обидой.

Из-за этой сволочной уловки не удалось его отсюда вытащить пробравшемуся в тюрьму агенту Ложи, который так и не сумел ничего поделать с кандалами, а потом набежала охрана, парня по-страшному избили и уволокли. На полу осталась кровавая полоса, ее затерли только на следующий день. После подумалось, что все это могло быть нарочно разыгранным спектаклем… А вдруг нет?

Однажды в камеру ворвались адепты Ктармы, заблокировали дверь изнутри и приготовились его пытать – за то страшное, что они с Эдмаром сотворили с Флаварьей, и за других ужасательниц Ктармы, убитых Дирвеном на боевых заданиях. С него собирались содрать кожу, но обошлось несколькими надрезами, охрана успела вовремя вынести дверь и спровадила опасных визитеров. Ферклиц после этого сказал, что только овдейские государственные службы смогут защитить Дирвена от мести Ктармы. Тоже смахивает на представление с целью его запугать – и тоже кто их знает. Убедишь себя, что оно понарошку, а потом окажется, что дело обстоит серьезней некуда.

И неужели мама в самом деле у пшоров? То-то маги Ложи так и не смогли ее разыскать…

Да еще попрекают его этой Хенгедой-Тамрилой, хотя она подло заманила его в ловушку и предала. Ферклиц говорит об этой шлюхе так, словно она Дирвену едва ли не нареченная невеста! Да еще, заводя о ней речь, смотрит этак выжидающе: чего, интересно, ждет? Неужели он считает, что Дирвен мог в нее влюбиться?

На душе невтерпеж тяжело, и в придачу никак не отделаться от ощущения, будто по ее закоулкам копошатся какие-то кусачие черви… Его околдовали – или это само по себе?

Он до сих пор держался на одном своем яростном, сквозь слезы, упрямстве, иначе сломался бы еще позавчера.

Господин Ферклиц, один из высших тайных магов-советников министерства благоденствия Овдейской державы, был вовсе не так невозмутим, как оно казалось измученному пленнику. Напротив, он пребывал почти в замешательстве, хотя страсть как не любил это словечко и это состояние. Не любил, но пребывал, чтоб демоны Хиалы побрали тех ларвезийских умников, которые обеспечили ему этакие палки в колеса.

Досаждало ему отнюдь не упрямство Дирвена: здесь-то все предсказуемо, все идет по плану, непрерывный нажим – и в конце концов избалованный своевольный поганец капитулирует, тогда можно будет приступить к дрессировке.

Вот здесь-то и затаился подвох. Первоначально главная роль на следующем этапе отводилась Хенгеде: высокий приворот – и мальчишка будет ее боготворить, сделает что угодно, лишь бы заслужить прощение и добиться взаимности. Девица от сей перспективы была не в восторге, но чувство долга и дисциплина взяли верх над ее неприязнью к Дирвену. К тому же чем не сладкая месть? Ведь тогда она сможет помыкать им, а он будет страдать из-за ее холодных взглядов и колкостей, будет сгорать на медленном огне и когда Хенгеда рядом, и когда она далеко, будет лезть из кожи вон, лишь бы завоевать ее одобрение.

Собственно говоря, это уже должно было начаться, да что-то не начиналось. Привороты Дирвена не брали – ни высокие, ни низкие, вообще никакие. Уже несколько раз ему давали любовные напитки, приготовленные лучшими зельеварами министерства благоденствия, а толку ноль.

Однажды в него влили лошадиную дозу, но единственным результатом этого эксперимента стал благоухающий ингредиентами зелья жидкий стул и печальная ругань функционера, выносившего за узником горшки.

Что-то защищало поганца от каких угодно любовных приворотов – но что это? Не амулет. Его дважды усыпляли и проверяли самым тщательным образом: никаких артефактов ни на нем, ни внедренных в плоть, ни замаскированных под естественные образования на коже. И не заклинание, тоже проверено-перепроверено. Тем не менее здесь явно присутствовал какой-то неведомый мощный фактор, не позволявший приворожить Дирвена ни к Хенгеде, ни к кому бы то ни было.

Ферклиц ощутил невольное уважение к своим противникам из Ложи: ничего не скажешь, профессиональная работа… Но, боги великие, что и как они сделали?!

От размышлений его оторвал секретарь:

– Ваша светлость, прошу прощения, вас спрашивают четверо отморозков. Они ожидают в приемной для посетителей.

– Что?.. – тайный советник ошеломленно откинулся на спинку кресла. – Что еще за отморозки, кто пустил их в министерство?

– Сами так представились. Говорят, что они отмороженные древние маги, и просят аудиенции у высшего руководства.

– Ну так подскажите им дорогу до ближайшего Накопителя! – раздраженно бросил Ферклиц, однако привычка ничего не выпускать из-под контроля и все доводить до конца взяла верх. – Научитесь докладывать по существу, ваш предшественник должен был вас проинструктировать. Кто это такие?

– Похожи на студентов из Суринани, ваша светлость. Маги. Одеты скверно и неопрятно, по-овдейски говорят плохо. Возможно, перебрали грибочков.

– Что ж, тогда в кутузку их, – сдержав невеселый вздох, распорядился советник. – Кураторы завтра разберутся, чьи это отморозки.

Скорее всего, мерзавцы-первокурсники. Верные сыны Ктармы, определенные в Овдейский Магический университет, со временем худо-бедно приучаются к просвещенной жизни, но поначалу и впрямь ведут себя, как последние отморозки. Приходится терпеть. Китонские дурманные грибочки, продаваемые из-под полы в злачных местах столицы, – это для них все равно что ловушка с медовой приманкой.

По учению Ктармы, мир переполнен скверной, которую надо искоренять вместе с ее носителями, но с точки зрения ктармийской молодежи зло злу рознь. Театры, балы, декольтированные платья и обтягивающие лосины, иллюстрированные книжки фривольного содержания, женщины и юнцы, которые ходят по улицам, не пряча лиц под матхавами, – это все плохая скверна, а грибочки, уносящие в дурманные дали, – хорошая скверна, побольше бы ее было! Очевидно, так они рассуждают? Или не рассуждают, а просто следуют своим побуждениям и вовсю куролесят, подвергая испытанию прославленную терпимость овдейских обывателей. Без них в стране было бы спокойнее, но никуда не денешься – ценные союзники, козырь в игре.

Ферклиц уже собирался домой, когда пришла мыслевесть из лаборатории: там наконец-то разобрались, что защищает Дирвена от приворотов. Оказалось, он уже приворожен – и этот непостижимо искусный приворот, который не представляется возможным снять, защищает его от всякой прочей любовной ворожбы. Воистину час от часу не легче.

Несмотря на позднее время, Ферклиц послал экипаж за Хенгедой.

– К Тейзургу, ваша светлость, – подумав, предположила девушка. – В последний раз он спросил, почему я не Эдмар.

Судя по тому, как у нее засияли глаза, она явно обрадовалась, что дальше ей не придется иметь дело с Дирвеном, хотя и силилась скрыть от руководителя свои чувства.

А господину Ферклицу теперь предстояло разрабатывать новый план ломки и перевербовки этого окаянного жабьего выкормыша – лучшего амулетчика мира Сонхи.

Над пологими склонами Маюнских гор плыл горячий полынный дух и жужжали насекомые. Тропа то тянулась среди сизоватой поросли, то исчезала на каменистых проплешинах. Кое-где вспыхивали на солнце лживые драгоценности, которые при ближайшем рассмотрении оказывались крылатыми и членистоногими.

Однажды попалась заброшенная мазанка, побурелая, с гнилой плетенкой в прорехах и подвешенной к притолоке зияющего проема пустой кружкой. Сурийское поверье: если в оставленный дом повадятся демоны, нужно повесить в дверях кружку из необожженной глины, с выцарапанным заклинанием, плеснув на донышко чуть-чуть вина. Тогда те напьются – понарошке, но они будут думать, что на самом деле, – да уйдут восвояси в Хиалу.

Орвехт мог бы сказать, что это не подтвержденное практикой суеверие, ибо демону нет никакого резона селиться в пыльной развалюхе вдали от всего интересного, и посудиной с почти выветрившимся запахом вина его не обманешь. Зато для сурийских ведьм это недурная доходная статья.

За поворотом сверкнул ручей, на берегу стояло одинокое кряжистое дерево с густой кроной – такая тень, что на всех хватит.

– Назад! – скомандовал Суно, когда его спутники – за исключением недоверчиво сощурившегося Зомара – прибавили шагу.

После удара заклятьем дерево содрогнулось, присело и начало корчиться, его раскидистая, но вялая крона свалилась на землю, словно срезанная… Да и не крона это вовсе, а выдранный из земли куст!

Лишившийся маскировки древон со скрипом припустил прочь едва ли не вприпрыжку, его громадные лапы напоминали старые мощные корни.

Надо же, эти твари даже здесь встречаются… Обычно они водятся в лесах и перелесках. Само по себе присутствие древона на Маюне – добрый признак: это означает, что здешним лугам, кустарникам и рощицам вымирание не грозит.

Другое дело, что эти создания плотоядны. Прикинется обыкновенным деревом, а потом схватит и сожрет, поэтому их стволы и острые сучья покрыты пятнами засохшей крови.

– Экая дрянь, – проворчал вслед Начелдон.

Зомар сузил потемневшие глаза, но, повинуясь жесту Суно, так и не пустил в ход свои амулеты.

Ничего не попишешь, природа полна парадоксов. В такой местности, как Маюн, уничтожать древонов без острой необходимости не следует – их присутствие благотворно влияет на растительность, увеличивая ее жизненную силу. Орвехт не удивился бы, узнав, что в каких-нибудь здешних деревушках им еще и жертвы приносят.

Когда древесный хищник, скребя по земле корявыми лапами, скрылся за торчащими выше по склону валунами, люди умылись, напились и устроились возле ручья на отдых. Суно искоса наблюдал за своими спутниками.

Амулетчики собранны и дисциплинированны (все же хвала богам, что с ним не Дирвен – великая разрушительная сила, которую нельзя оставлять без нянек). Плут Начелдон, хоть и старался держать лицо, выглядел недовольным. Полагает, что его одурачили, – и в общем-то угадал, но знать не знает, кто его одурачил. Не те, на кого он думает.

Сабил, из почтительности к старшим взявший на себя обязанности слуги, хлопотал над снедью. Онсур тоскливо смотрел вдаль. Телбеш-нуба тоже оглядывал свои родные горы, местами покрытые зеленью – словно дорогие ковры малахитовых оттенков небрежно расстелили в рыжевато-бурой дорожной пыли.

– Если пойдем вон той тропой – как раз мимо Киншата, – заговорил он степенно, обращаясь к нанимателю. – Я сам уж четвертый месяц там не был. Те, кто безвылазно сидит в деревне, влачат свое существование хуже городских нищих, я уже говорил вам – земля там скудна для огородов, да и пастбища нехороши. Зато в деревне есть купальня, если пожелаете помыться. За деньги, но не дороже, чем у других. Оттуда и до Золотой Прорвы недалеко, через перевал.

– Отчего ж не завернуть туда, – решил Суно.

Если не считать тех часов, когда Зинту навещали здешние хозяева, ее постоянно окружала глухая тишина. Словно тебя поселили в норе, сооруженной из старой пыльной перины. «Зова боли» она тоже ни разу не слышала, хотя в таком окаянном месте, как инквизиторский застенок, всяко должен быть… Не иначе, они умудрились заэкранировать эту затхлую комнату от мыслевестей любой разновидности. Интересно, ее молитвы доходят отсюда до Тавше?

Тишина была бы совсем невыносимой, если б из-под пола не доносились звуки мышиной возни. С каждым днем они становились все ближе и громче. Зинта мышей не боялась, чего страшного в этих хвостатых серых комочках, и прислушивалась почти с благодарностью: без них у нее бы здесь давно уже начал заходить ум за разум.

Порой казалось, что они там не только шуршат, но еще и переговариваются. Хлопотливая старая мышь скрипучей скороговоркой подгоняет остальных: «А ну, копайте, живее шевелитесь, не то господин рассердится, никому не отлынивать!» – остальные пыхтят и оправдываются: «Да мы, тетушка, и так изо всех сил стараемся!»

Опомнившись, лекарка помотала головой, но голоса не исчезли. Ага, как же – ум за разум не заходит… Уже зашел.

Мыши и крысы по-людски не разговаривают. Отсюда следует, что она спятила. И надо же было стрястись такой беде… Пока Зинта по этому поводу сидела пригорюнившись, болтливые мыши докопались до самого пола и принялись скрести в одном месте. Теперь они обменивались таинственными шепотками, слов не разобрать, и порой замолкали, как будто прислушиваясь к происходящему наверху.

Лекарка уже успела обрадоваться: «Ну вот, конец бреду!», однако через минуту-другую снова зазвучали приглушенные торопливые голоса:

– Шевелитесь, лодыри, разбирайте камни, господин ждать не любит! А ну, сноровистей! Да берегитесь, чтоб не на головы…

«Что у них там за мышиный господин?» – заинтересовалась Зинта, но тут же спохватилась: еще не хватало потакать своему безумию!

Нужно принять меры, чтобы не рехнуться окончательно. С молитвой надрезать себе вену на запястье ножом Тавше – инквизиторы не посмели отобрать его у служительницы богини – и выпустить безумие прочь вместе с дурной кровью. Этот способ когда спасает, когда нет, по-разному бывает, душевные болезни – область темная, но это единственное, что сейчас можно сделать.

Лекарка вытащила из поясных ножен кинжал с неярко светящимся камнем на рукояти. Белесое мерцание предупреждало о том, что рядом находится кто-то из волшебного народца. Рядом?.. Да под полом же! Хороши маги-инквизиторы, если у них в подполье гнупи стаями шныряют! А с ее рассудком, стало быть, все в порядке.

Все смолкли, и тогда послышался требовательный старушечий голос:

– Госпожа Зинта, вы здесь?

– Я-то здесь, а вы убирайтесь отсюда, не то будете держать ответ перед самой Тавше Милосердной!

– Не сердитесь, госпожа Зинта, вам письмо!

В расцарапанную меж двух половиц щель просунулся белый кончик – зацепился, застрял, но через мгновение снизу вытолкнули весь бумажный прямоугольник целиком.

Зинта присела, разглядывая в полумраке конверт. Не подписан. Запечатан дорогим «перламутровым» сургучом, с изысканным узором на оттиске.

– Это вам от господина Тейзурга, – заговорщически проскрипели из щели. – Сломайте печать и прочитайте, да поскорее, покуда не развеялись чары господина, которые нас прикрывают.

Сургуч оказался приятно теплым. А кто другой бы взялся – наверное, опалило бы пальцы. Вскользь подумав об этом, лекарка развернула листок.

Без подписи.

Пока лекарка два раза перечитывала письмо, гнупи успели каким-то неведомым способом вырезать и выломать кусок пола. Круглая дыра. Ей в такую нипочем не протиснуться. Ребенок вроде Тимодии пролез бы, а из взрослых – разве что изящная, как побег тростника, Хеледика.

Из дыры выбралась подсаженная помощниками тухурва с веснушчатым морщинистым лицом, длинным, до верхней губы, крючковатым носом и паутинными кружевами на грязном сером чепце. Следом за ней полезли гнупи – хмурые, вислоносые, в зеленых и красных курточках с заплатками на локтях. Комната наполнилась запахом мышей, заплесневелого погреба и еще чего-то острого, кисловатого – должно быть, нечеловеческого пота.

Зинта отступила к стене, она впервые видела вблизи такое скопище представителей этого зловредного народца. Гости между тем втащили из подземелья объемистую продолговатую корзину с четырьмя ручками по бокам и привязанной крышкой.

– Это для вас паланкин, госпожа, – пояснила тухурва, ее зоркие черные глаза блестели, словно две мокрые смородины. – Выпейте вот это, да не забудьте сказать: «Со всем, что на мне есть», а то нам к священному ножу Тавше прикасаться не дозволено, да и в одежках запутаетесь.

Она извлекла из-за пазухи и протянула лекарке небольшой пузырек.

– Корзину вы зря принесли. Уж бегать-то я умею, хвала Тавше, от вас не отстану.

– Не зря, госпожа. После этого зелья вы можете с непривычки здравое человечье соображение потерять, все равно что захмелеете. Вдруг еще убежите незнамо куда, а мы не догоним, и господин потом убьет нас страшной казнью – он ведь так и сказал, что мы всеми своими потрохами за вас отвечаем. Потому, как хлебнете из этой склянки, полезайте в корзину, а мы крышку привяжем, чтобы чего не случилось, и сразу отсюда стреканем, не чуя пяток. По дороге самые быстроногие ребятушки четверками расставлены, только и ждут: которые утомятся, передадут ваш паланкин тем, кто со свежими силами.

«Ребятушки» глядели на Зинту снизу вверх угрюмо и воровато. Черная щетина, покрывающая их головы и загривки, напоминала сапожную щетку.

– Не мешкайте, госпожа, пейте. А письмо давайте сюда, я его съем, как велено господином.

И впрямь тянуть незачем. Отвинтив пробку, Зинта решительно произнесла: «Со всем, что на мне есть!» – и залпом выпила сладковато-пресное содержимое. Там был всего-то глоток. Тухурва и гнупи смотрели на нее во все глаза.

Комната потихоньку закружилась, поплыла. И флакон, и крышечка выскользнули из пальцев, черноголовые кинулись подбирать. Гротескная старушонка в надетых одна на другую рваных кофтах энергично двигала челюстями, дожевывая письмо. Уши заложило, лекарка почувствовала, что ноги ее не держат, и уже приготовилась к тому, что сейчас расшибется об пол, но вместо этого мягко упала на четвереньки.

– Хватайте госпожу! – азартно взвизгнула тухурва.

Зинта успела отпрыгнуть от бросившихся к ней гнупи. Раз хотят поймать – надо спасаться. Попыталась забиться от них в темноту под комодом, но ее ухватили сзади и вытянули наружу – ощущение было не то чтобы слишком болезненное, но неприятное.

Извернувшись, она увидела гнупи, вцепившегося в пушистый рыжевато-дымчатый хвост. Что?.. Да как он смеет?!

Молниеносно ударив, Зинта разодрала ему кожу на заскорузлой смуглой руке, напоминающей клешню. А вот нечего хватать за хвост! Трогать его она разрешила бы разве что Суно… Подумав об этом, Зинта мурлыкнула, но тут гнупи опять вознамерились ее поймать. Не поймают!

Одним отчаянным прыжком она очутилась на комоде, оттуда перемахнула на кровать, а с кровати – на штору с блекло-коричневыми розами, из которых торчали нитки. Проворно полезла вверх. Судя по виду этой шторы, по ней уже не раз лазили, еще до Зинты. Карниз неудобный, а ну как не удержишься… Зато с потолка свисает старая паутина, ее лохмотья завлекательно шевелятся от дуновения – так и хочется схватить.

– Госпожа, кис-кис! – умильно позвала снизу тухурва. – Спускайтесь оттуда, нам пора!

Зинта презрительно поглядела на нее и снова уставилась на паутину. Раз шевелится – значит, надо поймать. Может, оно съедобное?..

– Ребятушки, достаньте госпожу! Как есть она всякое разумение в один миг потеряла… Давайте живее, пока нас тут злыдни-маги не застукали!

Гнупи, даже не скинув деревянных башмаков, мигом повспрыгивали друг другу на плечи, не хуже акробатов в цирковом балагане. Прямо напротив Зинты, заслонив соблазнительные лохмотья, до которых и раньше-то было не дотянуться, замаячила насупленная физиономия с мясистым сизым носом. Ага, по носу она и ударила!

Черноголовый неловко взмахнул руками, отшатнулся, и живая пирамида развалилась.

– Да хватайте же ее! – тухурва сердито притопнула ногой, обутой в разношенный башмак с загнутым мыском. – Царапин боитесь, олухи? Лучше господина бойтесь! Он чучел из вас понаделает, колдовские книги в вашу кожу переплетет, и я с вами заодно пропаду пропадом… А ну, шевелитесь, вас много – она одна!

Черноголовые вновь слаженно запрыгнули друг дружке на плечи. Тот, что оказался наверху, схватил Зинту и издал победный возглас. Что ж, зато она успела вцепиться в штору… Так она теперь и отпустит эту штору!

Акробатическая пирамида снова рассыпалась, послышался треск рвущейся ткани, все очутились на полу, а сверху кучу-малу накрыло тяжелым пыльным гобеленом.

– Оборвали, а велено же было следов не оставлять, – сокрушенно охнула тухурва. – Держите крепче госпожу, давайте ее сюда!

Зинта извивалась, шипела и царапалась, но чихающие от повисшей в воздухе пыли гнупи запихнули ее в корзину и накрыли сверху крышкой. Тогда она съежилась и затихла. Те, кто ее поймал, рядом, она чуяла их запах, но теперь их, по крайней мере, не было видно.

Корзину трясло, только и слышался торопливый дробный стук деревянных башмаков, да еще тухурва время от времени покрикивала скрипучим голосом:

– Бегите шибче! Еще шибче, а то не сносить нам головушек, коли догонят!

Она не отставала от носильщиков «паланкина для госпожи», хоть и выглядела сгорбленной древней старушкой.

Выбрались бы отсюда без шума, если бы свернувшаяся в корзине лекарка не ощутила «зов боли». Ее человеческий разум, ошеломленный превращением, мигом проснулся. У больного повреждены пальцы. Под ногтями что-то инородное, травмирующее. Зинта рванулась из корзины, но крышка была накрепко привязана. Да куда же ее уносят, если ей надо поскорее добраться до пациента?

Лекарка протестующе крикнула, но гнупи ее не послушались, и тогда у нее из горла вырвался негодующий вой: неужели не понимают, что где-то рядом находится человек, которому нужна помощь!

– Госпожу что-то растревожило! – озабоченно заметила командирша. – Прибавьте ходу, ребятушки, не то поймают нас эти злыдни!

Топот ускорился. Зинта билась в корзине, отчаянно выла от страшной чужой боли (нет, она ее не чувствовала, как свою, но все равно это было невыносимо) и пыталась разорвать плетенку, чтобы вырваться наружу. Она ведь может помочь, благодарение Тавше, может вылечить, а ее куда-то уносят…

Откуда-то сверху тоже донесся топот и человеческие возгласы:

– Что там такое?

– Да гнупи балуют!

– Гнупи – здесь?!

– Вы слышите? – вмешался негодующий женский голос. – Они кошку мучают! Ужас, как она кричит! Винсойм, ты же боевой маг, надо отбить у них кошку!

– Заклятьями лупят, – тяжело дыша, проворчала тухурва. – Господин нам кое-чего дал для защиты, господин у нас строгий, но предусмотрительный… Щас в ответ получат!

Послышался грохот, словно что-то падало, и треск, как от фейерверка. В корзину просочился запах озона и пряностей, Зинта чихнула.

– Ах они, дряни такие! – вскрикнула та же девушка. – Винсойм, врежь им еще, только чтобы кису не зацепило!

«Кошек мучить нельзя, это верно, – подумала Зинта, у которой то ли под действием вскипевшей вокруг магии, то ли по какой-то иной причине сознание ненадолго прояснилось. – А людей – можно? То, что у вас тут кому-то иголки под ногти загоняют, вас, таких добрых, нисколько не беспокоит?!»

– Ламсидия, твоя оценка по курсу «Волшебный народец» аннулирована! – перекрыл голоса молодежи солидный мужской бас. – Гнупи, равно как и другой народец, обитающий при человеческом жилье, не могут причинять вред кошкам и прочим домашним животным – это для них под запретом, Условие не позволяет. Они пакостят только людям и друг другу. Раз не знаешь основ, пойдешь на пересдачу.

– Но, учитель, там внизу кричала кошка! – возразила юная магичка. – Вот, слышите?

Как раз в это время «зов боли» усилился, и у лекарки вырвался новый яростный вопль.

– Разберемся, откуда здесь взялись гнупи и что с ними за демон, который орет кошачьим голосом, – решил старший маг. – Заблокировать выходы!

Зинта слышала весь этот разговор, потому что гнупи уже не мчались по прямой, а спускались вниз – то ли в колодец, то ли в шахту, передавая корзину из рук в руки.

– Прорвались! – злорадно хихикнула тухурва. – Слабовата их магия супротив заклятий нашего господина!

– Угодили мы в рабство, но уж зато наш господин круче всех! – поддержал ее кто-то из гнупи.

Остальные загомонили, одни соглашались, другие спорили – мол, привольная жизнь все-таки лучше рабства.

«Зов боли» затих – вернее, лекарка перестала его ощущать, после того как черноголовые со своей ношей выбрались с заэкранированной территории, которая принадлежала Дому Инквизиции.

Корзина покачивалась, и под стремительный перестук подошв пассажирка задремала, хотя ей было неуютно и тревожно, вдобавок хотелось есть. Это продолжалось довольно долго, но в конце концов бег прекратился, крышку сняли.

Ее вытащили наружу, она зажмурилась от яркого света.

– Зинта, наконец-то! Радость моя, какая же ты у нас красавица…

Лицо Эдмара, непривычно большое. Он взял ее на руки и принялся чесать за ушком.

– Трехцветная, глаза-изумруды… Какая ты прелесть! Признаться, совсем не хочется кому-то тебя отдавать… А вы пока свободны, убирайтесь.

Зинта хотела пожаловаться, что ее таскали за хвост, но разнежилась и уткнулась ему в грудь.

– Может, такой тебя и оставить? Ты же теперь такая лапочка, такая ласковая… Зинта у нас милая, Зинта пушистая, давай-ка подбородочек Зинте почешем…

Она блаженно потянулась к нему и потерлась щекой о его щеку, после чего снова подставила его пальцам подбородок. Потом он начал гладить ее, и она вся как будто растеклась, наслаждаясь прикосновениями, громко замурлыкала. Эдмар хороший, ласкать он умеет, но хорошо бы он ее еще и покормил…

Мыслевесть от коллеги Фроклета, высланного на помощь: его отряд на границе Мадры выдержал стычку с бандой смешанного состава – амуши и люди, что само по себе удивительно, – и сейчас двигается к Сумляру. Противник больше не нападает, зато на каждом шагу чинит каверзы. Замечены группы, наблюдающие за отрядом издали.

Что ж, Лорма бросила все силы в одном направлении… Или не все, наверняка имея в виду, что Орвехт может выполнять отвлекающий маневр либо работать по другому заданию, но это все равно немало: и народец, и наемные головорезы. Фроклета постараются максимально задержать, чтобы за это время разобраться с похитителями ожерелья.

Не в первый раз. Суно сейчас больше беспокоило, как там дела у Зинты. От Шеро Крелдона пока никаких новостей, Тейзург тоже помалкивает.

Вопреки всем треволнениям, ему согревала душу мысль о старой купальне, которая ждет их в забытой богами деревушке. По словам Телбеш-нубы, вряд ли в Киншате найдется мало-мальски достойное угощение, и одеяла там заплатанные, и масло для ламп приходится экономить – влачим свое существование худо-бедно, пусть уж почтенные гости не обессудят, но ручей и купальня там есть, куда ж им деться! А подогреть воду – это для Суно и Зомара в два счета, и мыло недолго достать из волшебной кладовки. Наконец-то можно будет смыть многодневный пот и грязь.

Солнце садилось в ложбину меж двух приплюснутых каменных горбов, оставшихся позади – словно в небесную чашу налили золотого сиянского чая. Впереди очертания ландшафта были размыты прохладными лавандово-дымчатыми сумерками. Провожатый уверял, что до деревни уже рукой подать, долина Кинши вот за этой горкой. В свете зажженного Орвехтом магического фонаря по обе стороны от тропы чернел разбойничий репейник: толстые стебли с длинными колючими листьями, игольчатые бутоны с лиловыми или темно-розовыми сердцевинками. Цветы-огоньки уже стали неразличимы.

Мерещилось, будто издали доносятся звуки музыки и женское пение. Впрочем, нет, вовсе не мерещилось, и вправду музыка – флейта, маранча, бубен. Может, в Киншате справляют свадьбу или поминки?

Он посмотрел на Телбеш-нубу, но бродячий сказитель вряд ли мог что-то прояснить, так как и сам выглядел донельзя озадаченным.

За поворотом открылась небольшая долина, под склоном лепилась горстка глинобитных построек, озаренных разноцветным сиянием нескольких дюжин волшебных фонарей. На площади перед молельней были составлены в ряд накрытые столы, посередине отплясывали танцовщицы в пышных юбках. Оттуда тянуло запахами еды, как из лучшего ресторана. Народ за столами выглядел сытым и развеселым.

– Что это они делают?.. – с неподдельным изумлением вымолвил провожатый.

– Влачат свое существование, насколько я понимаю, – отозвался Орвехт.

– Всем бы так влачить! – завистливо вздохнул Кебрехт. – Чуете, как пахнет? Жаренное на вертеле мясо, да с такими приправами, что не про мое жалованье – готов побиться об заклад!

– Сдается мне, повар у них отменный, – согласился маг. – Телбеш-нуба, и часто у вас в Киншате закатывают такие пирушки?

– На моей памяти, почтенные, такое в первый раз, – заверил старый киншатец, удивленный едва ли не больше всех.

При свете плывущего над головой у Орвехта фонарика они направились к деревне, которая сияла посреди густого вечернего сумрака, словно ярко освещенные театральные подмостки. Провожатый вел их по тропе уверенно, обходя притаившиеся в темноте валуны и предупреждая о подъемах-спусках. Сразу видно, что местный, он бы прошел тут и с завязанными глазами.

Суно и Зомар были начеку, но никакой опасности не улавливали: может, ее здесь и нет вовсе?

Их вышли встречать. Сперва по-южному цветисто поприветствовали дорогих гостей, потом тепло обнялись с вернувшимся родичем, и только после этого дошло до объяснений.

– Продали! – гордо провозгласил староста Киншата, огладив седую бороду, от которой пахло дорогими благовониями, вином и соусом.

– Продали?.. – потрясенно переспросил Телбеш-нуба.

– Что продали? – шепотом поинтересовался Кебрехт.

– Полагаю, бирюзовый приворот, что же еще, – отозвался Орвехт по-ларвезийски, тоже шепотом.

– Нашелся покупатель, и цену заплатил, какую положено, – подтвердил его догадку староста. – Теперь триста лет будем жить в достатке, а то и четыреста, внукам и праправнукам нашим хватит!

– А я все пропустил, за что же боги ко мне так немилостивы… – сокрушенно покачал головой сказитель. – Кто купил?

– Неведомо кто, его лица никто из нас не видел. Пожалуйте за стол, почтенные гости!

Отказываться нельзя – это по сурийским представлениям крайняя степень неучтивости, хотя Суно предпочел бы сначала посетить купальню. Он украдкой проверил с помощью заклинаний еду и напитки на яды, волшебные зелья и дурманные снадобья, но все было чисто, и охранные амулеты Зомара ничего подозрительного не выявили.

За трапезой новым слушателям рассказали о покупателе. Тот появился откуда ни возьмись, один-одинешенек. Из-под тюрбана ниспадала на плечи глухая вуаль из черного конского волоса, так что не видно ни лица, ни затылка, ни шеи. Ясно только, что маг и что он еще молод. Последний вывод киншатцы сделали, рассмотрев кисти его рук – изящные, белые, гладкие. Иные из деревенских предполагали, что это могла быть женщина, рослая и с низким голосом. Может, они и правы, наверняка не скажешь, гость кутался в просторный темный плащ, скрадывающий очертания фигуры.

Остановившись посреди площади, окруженной ветхими глинобитными домиками, он дождался, когда к нему подойдут – а уж этого долго ждать не пришлось! – и невозмутимо произнес:

– Я хочу, чтобы мир Сонхи украл одного человека. Назовите цену.

Назвали. Цена его не смутила. Каким образом он доставил в деревню сундуки с монетами, слитками золота и старинными драгоценностями, покрыто мраком тайны, как и само его появление в Киншате. Но все сокровища до последнего серебряного кругляша были настоящие, уж мир Сонхи не принял бы в уплату фальшивку!

Получив приворотное снадобье, он долго что-то рассказывал вполголоса, обращаясь к источнику, который бьет из растрескавшегося барельефа в виде лица с грубоватыми чертами. Бирюзовое вещество на ладони осталось влажным и ярким: мир согласился с тем, что человека, о котором поведал покупатель, хорошо бы заманить в Сонхи и удержать здесь насовсем. А что он там тихонько говорил под своей вуалью, никто из деревенских, наблюдавших за ним с некоторого расстояния, разобрать не смог, хотя и снедало их неистовое любопытство.

После этого он запечатал снадобье в склянку и исчез, а в одночасье разбогатевшие жители Киншата сразу же послали в городок Улайват за продовольствием и вином, за благовониями и волшебными фонарями, за хорошими тканями на обновки – все запасы у тамошних торговцев подчистили. Да в придачу наняли бродячих артистов, которые первоначально держали путь в Золотую Прорву.

– Оставайтесь, почтенные, гулять вместе с нами, если никуда не торопитесь. Что-нибудь о чужих краях за столом порасскажете…

Орвехт на это учтиво ответил, что трое из них, к величайшему сожалению, торопятся, а трое других, может, и примут приглашение.

– Ты оставайся в Киншате, – посоветовал он Сабилу. – Переждешь два-три месяца и потом отправишься в Пчеват к родителям. Народец за это время о тебе забудет, им ведь нужен не ты.

Привстав со скамьи, парень поклонился, соглашаясь.

То же самое Суно предложил отставному капитану, который на словах не возражал, и Онсуру, что-то отчаянно забормотавшему о жене, которую надо спасти. Зомар, сидевший чуть поодаль, качнул головой с сумрачным скепсисом: по его мнению, спасать Онсуру уже некого.

Маг еще раньше решил при первом удобном случае отделаться от попутчиков: и для них так лучше, и для эмиссаров Ложи проще.

– Как вы думаете, господин Орвехт, кто бы это мог быть? – отвлек его на другую тему Кебрехт. – Я имею в виду, покупатель?

Суно хмыкнул.

– Имя назвать или вас интересуют общие соображения?

– Любопытно весьма, – пояснил курьер, слегка смутившись, что не помешало ему оторвать зубами от новой порции кусок мяса, покрытый поджаристой золотистой корочкой.

– Могу только гадать, кто это был, но, думаю, он не из магов Ложи.

Орвехт слукавил. Одна догадка у него была. Вспомнилось, знаете ли, как прошлым летом в домике Зинты на улице Горошин он собирал в чашку из-под чая диковинные осколки, похожие на стеклянную крупу. Может, и совсем не к месту вспомнилось… Хотя кто его знает.

– Чокнутый это был, – охотно присоединился к обсуждению Начелдон, раскрасневшийся от вина и расстегнувший на груди грязную рубашку. – Чтоб отдать все сокровища мира за какую-то блажь и дурь – за человека, а то мало людишек в Сонхи небо коптит! – для того надо форменным образом чокнуться.

– Может, не все отдал, может, у него еще что-нибудь осталось? – предположил курьер, с удовольствием затевая пьяный спор.

– Да хоть даже если осталось, все равно чокнутый!

Придурки-охранники тайком от начальства привели девку. Или, может, не тайком, а это тоже часть обработки: мол, перевербуешься, тогда и тебе настанет праздник, а пока слушай через дверь да завидуй чужим утехам.

Голос у шлюхи был головокружительно чувственный и волнующий, пробирало до печенок. Наверное, специально такую артистку нашли. Сторожей обычно дежурило трое, и она всех разом взяла в оборот.

– Ах, как вы мне нравитесь, какие вы понятливые ребята… – чарующий голос лился, словно хмельной мед из чеканного серебряного кувшина. – Ну же, скидывайте это, я уже вся истекаю… А-ах… Идите ко мне все вместе!

«Во гады, и вправду ведь нарочно подстроили!» – решил мучительно возбужденный и разозленный пленник.

Из-за двери доносились вскрики, невнятные реплики, звуки ударов, всхлипы, стоны… Потом все затихло. Получили удовольствие и расслабились, жабьи выкормыши. Если б Дирвен был сейчас без кандалов и при амулетах, запросто бы отсюда смылся, пока бесштанная охрана нежится в океане блаженства. Одно слово, придурки.

Щелкнул замок, дверь распахнулась. Девица, стоявшая на пороге, выглядела разнузданно порочной и пьяняще прелестной, у него аж дыхание перехватило. И в то же время она оказалась совсем не такая, какой он нарисовал ее в своем распаленном воображении.

Не брюнетка, волосы светлые, чуть ли даже не серебристые – или это ему чудится, потому что в камере унылый полумрак, а помещение за спиной у гостьи ярко освещено?

Высокая замысловатая прическа, словно она собралась на бал. Это искусное сооружение из волос скрепляют драгоценные шпильки, все они так и переливаются, будто крохотные волшебные фонарики. В ушах, наверное, серьги под стать всему остальному, но ушей не видно – прикрыты завитыми локонами.

Личико фарфоровой куклы, вокруг припухлых губ и по точеному подбородку размазалась алая помада… Или, скорее, что-то вроде клюквенного сока.

Бледно-розовое платье, все в рюшах и в пене кружевных оборок, с таким огромным декольте, что грудь наружу – пара безупречных округлостей молочной белизны, ореолы сосков выкрашены серебряной краской. До чего только не доходят в своих ухищрениях девки полусвета… Кое-где на сборчатом шелке видны винно-красные пятнышки – можно подумать, кровавые брызги. Наверное, поэтому Дирвену и померещился запах крови.

– А вот и я! – нарушила молчание гостья. – Заждался меня, красавчик? Я как узнала о твоей беде, так и бросилась на помощь, да видишь, не сразу удалось сюда пробраться. Ну, и еще задержалась с твоей охраной… чтобы выпить чашечку своего любимого красного чая, – она облизнулась и тут же с деланным смущением потупилась. – Главное, теперь-то я здесь, и дальше все будет лучше не придумаешь! Угадал, что тебе предстоит? Ага, правильно, романтический побег из тюрьмы!

Крадущаяся грациозная походка, за платьем волочится отороченный мехом шлейф. Или даже не отороченный, а двойной: сверху серебряно-розовая парча, снизу роскошный серебристый мех – можно подумать, будто сзади из-под подола высовывается лисий хвост, необыкновенно большой и пушистый. Какой странной порой бывает женская мода!

– Сейчас снимем с тебя кандалы – и да здравствует свобода! – она залихватски подмигнула. – Я буду не я, если тебя отсюда не вызволю, а я такими словами не швыряюсь!

Сникший Дирвен угрюмо молчал. Подосланная, так и думал, хотя сперва мелькнула надежда, что она, может, работает на Ложу. Как бы не так: всего лишь еще один спектакль, чтобы выбить у него остатки почвы из-под ног. В этот раз расстарались, гады… Зато он хотя бы на ее прелести насмотрелся.

– Кандалы заклятые, ты их не отомкнешь, – процедил он презрительно, стараясь не показывать, что сник.

– Хм, радости мало, придется пилить… А на что закляли, не знаешь?

Вблизи он заметил в ее внешности еще некоторые странности: длиннющие загнутые ресницы – такие же серебристые, как волосы, и даже радужка глаз отливает серебром. Вдобавок сложилось впечатление, что под пышно взбитыми завитками, обрамляющими фарфорово-белое лицо сердечком, ушных раковин вовсе нет.

– Их может отомкнуть или самая важная здешняя шишка, или его помощники, или кто-нибудь, кто может сказать мне спасибо за доброе дело, не отягощенное обидой. А я не из благодетелей! – последнее он добавил с вызовом, чтобы замаскировать горечь, готовую вскипеть позорными предательскими слезами.

– О, как на заказ! – она захлопала в ладоши – впрочем, негромко и символически. – Насчет этого – как раз ко мне, благодетель ты мой ненаглядный! Спасибо тебе, Дирвен, спасибо и еще раз спасибо!

Издевается, гадина.

– За что?

– За то, что ты меня из беды выручил.

– Вали отсюда, понятно? Никого я не выручал, не отяготив доброго дела обидой.

– Это я-то по-твоему – никто?! Если хочешь знать, дорогуша, это почти оскорбление, но я не обиделась, а то обижусь, так и впрямь не смогу тебя отсюда вытащить. Что было, то было, ты мне помог. Правда, помогали вы вдвоем, и главным был не ты, но ты ведь тоже поучаствовал, так что я перед тобой в долгу, и все у нас должно получиться…

Присев перед ним, она выдернула из волос шпильку, украшенную то ли бриллиантом, то ли граненой стекляшкой.

Дирвен подался назад, звякнув цепями, и подавился воплем. Есть у нее уши, ага… Только не там, где у людей!

Пряди, которые до того скрепляла шпилька, скользнули вниз, и тут обнаружилось, что они прятали торчавшее справа на макушке звериное ухо, покрытое сияющей серебристой шерсткой. А слева под прической должно быть еще и второе…

– Изыди, тварь! – выкрикнул Дирвен сиплым фальцетом.

То-то из соседнего помещения тянет, как из лавки мясника. Сожрала она охранников.

– Да, я тварь! – хихикнув, девушка подняла кукольное личико с измазанным кровью подбородком, ее зрачки из круглых стали вертикальными, а радужка вспыхнула серебром. – Но никто не сможет назвать меня неблагодарной тварью! Ты, главное, не дрейфь, и мы изыдем отсюда вместе. Ну что, вспомнил, где мы в прошлый раз виделись? Вы меня тогда выпустили на волю, а я всенепременно плачу добром за добро. Всяк тебе скажет, Серебряная Лиса знает, что такое долг благодарности!

После нескольких попыток щелкнул замок ножного браслета. Со вторым гостья управилась мигом.

– Ну вот, я же говорила. Спасибо, что они все амулеты подальше от тебя попрятали, а то бы меня еще на подступах разоблачили.

Ухмыльнувшись, она скрутила рассыпавшиеся волосы в жгут и вернула шпильку на место, скрыв от людских глаз компромат в виде лисьего уха. Ее демонические зрачки невинно округлились.

– Идем. Только сперва шляпу свою надень. А то прохожие на улице решат, что один из нас демон, и подумают вовсе не на меня.

Зеленая шляпа с кармашком для рога висела на гвозде возле двери, чтобы прикованный пленник ее видел, но дотянуться не мог. Еще одна издевка со стороны Ферклица и его подручных. Те, должно быть, считали, что это утонченная издевка, а Дирвен считал, что дурацкая.

Он не мешкая нахлобучил помятый головной убор. Особая примета – подарок для ищеек: хватайте парня с рогом на лбу, он такой один-единственный. Шляпа дает некоторые шансы затеряться, но эти гады наверняка будут проверять всех, кто в шляпах.

– Я-то думал, ты Лис, – заметил он шепотом, хотя уже понял, что в соседнем помещении одни трупы.

– Хоть Лис, хоть Лиса, – она небрежно махнула аристократически холеной ручкой. – Могу по-всякому доставить удовольствие. И собеседник из меня приятный – ну, ты уже оценил. Теперь слушай инструкцию. Выбираться из этого гадючника будем на своих двоих, медленно и осторожно. Ты, наперво, помни, что амулетов у тебя сейчас нет, и веди себя по-умному. Во-вторых, никаких рывков, а то еще свалишься замертво. Ты довольно много времени провел в неподвижности, не считая того, что ходил до горшка и потрясал кулаками, да еще, судя по запаху пота, тебя регулярно пичкали какими-то неполезными зельями. Если кинешься бежать сломя голову, сердце не выдержит. Тебе понадобится хотя бы пара дней, чтобы с помощью амулетов восстановить силы, имей это в виду.

– А уйти через Хиалу не сможем? – Дирвен был согласен даже на это, лишь бы у него не отобрали свободу, которая маячила на расстоянии вытянутой руки.

– Никак. В этом здании Врата не открыть, да и нельзя тебе со мной в Хиалу. Там я не смогу себя контролировать – и моргнуть не успеешь, как я выпью твою жизненную энергию, а я не хочу причинять тебе вред.

– Я слышал, с Эдмаром вы туда ходите, и эта сволочь до сих пор жива-здорова.

– О, Эдмар – другое дело. Он тоже умеет забирать жизненную силу, и что у него возьмешь, тут же утянет обратно. Когда мы в Хиале вместе, между нами возникает своего рода энергетическое кольцо, которое непрерывно крутится. Это похоже на игру в мячик, который кидают друг другу – или, скорее, отнимают друг у друга. Это по-своему пикантно… С тобой такой фокус не пройдет. Эдмар смог бы увести тебя через Хиалу, он-то себя контролирует, или мы вдвоем могли бы – когда мы закольцованы, я для окружающих не опасна. А так – увы… Но ты не бойся, есть у меня хитрый план, – Лиса непринужденно сдула с лица серебристую прядь. – Слушай внимательно. Сейчас я двину вперед и расчищу дорогу. В комнате с трупами висят на стенке часы, засеки время и выходи следом за мной через десять минут. Никого не встретишь, а если кто будет лежать на полу – те не в счет, смело шагай мимо. Так и знай, что это мои. Вот, нарисовала тебе маршрут, – хихикнув, она вытащила из-под кружев на груди сложенный листок бумаги.

Схема со стандартными для Ложи обозначениями.

– Не беги, но и отдохнуть у стенки не присаживайся, даже если почувствуешь слабость, а то сядешь и уже не встанешь. Я тут неподалеку устроила схрон с амулетами. Как до них доберемся, тебе полегчает. Там есть «Родник телесной чистоты» и «Победитель ядов», они живо перебьют действие этой дряни, которую в тебя вливали, а до того поберегись.

Услышав об амулетах, Дирвен воспрянул духом. Скоро он снова станет самим собой, станет сильным, непобедимым… Лишь бы до ее схрона добраться!

– Чего-нибудь укрепляющего для меня ты не захватила?

– Откуда ж мне было знать заранее, чем тебя пользуют? На каждую отраву свое противоядие, а не угадаешь – хуже станет. Как дойдешь до Зала Мудрости, – блестящий опаловый ноготок (в истинном облике – лисий коготь?) коснулся схемы, – обрати внимание на вешалки с одеждой. Смотритель, который там дежурит, будет дремать и видеть сны, а ты смело бери с вешалки самую красивую и дорогую шубу – ту, что длинная, из серебристо-белого меха, выглядит по-королевски, – поскорее надевай да выметайся на улицу. В министерстве благоденствия заведено приглашать на лекции в Зал Мудрости знатную молодежь, чтобы наставить шалопаев на путь истинный. Отказываться нельзя, но бывает, что кого-нибудь за взятку отпускают раньше, чем эта нудятина закончится. Ты выйдешь отсюда, как юный светский вертопрах, откупившийся от лекции. Главное, шубу не забудь! Я пошла расчищать путь для бегства.

Подхватив шуршащие сборчатые шелка, она скользнула в соседнее помещение, оттуда в коридор и прикрыла за собой дверь. Ее хвост – лисий хвост, от которого ей, как и от звериных ушей на макушке, даже в человеческом облике не избавиться, разве что спрятать, – приподнялся над полом, чтобы парчовый шлейф не волочился и не создавал лишних шорохов.

Непристойно полураздетые охранники лежали на полу в кровавых лужах. У двоих были разорваны глотки, у третьего свернута шея и, похоже, вырвана печень. «Чашечка любимого красного чая». Ага.

Дирвен невольно содрогнулся, но трупы он и раньше не раз видел, подумаешь – мертвецы… Вдобавок это враги, убитые союзником.

Чтобы не гневить богов, нехотя пожелал покойным добрых посмертных путей, потом уставился на часы в казенно-респектабельном футляре темного дерева. Ходики знай себе тикали, отмеряя секунды, словно не произошло тут ничего страшного.

Он смотрел то на еле ползущую стрелку, словно подгоняя ее взглядом, то на листок со схемой, запоминая маршрут. Просчитался гад Ферклиц, все-таки нашелся тот, кто может сказать Дирвену спасибо от чистого сердца! Пусть не человек, а лисица-демон – главное, что нашелся, так что будет теперь поиметый придурок Ферклиц локти грызть… При условии, что Дирвен благополучно отсюда смоется.

От духоты и запаха крови его мутило, и в то же время растерзанные трупы на полу подтверждали крутизну Серебряной Лисы, это обнадеживало. Раз она сумела пробраться в подвал этого гнилого министерства, сумеет и выбраться.

Наконец стрелка доползла до нужной цифры, и пленник высунулся в коридор. Как и обещала его спасительница, там никого не было. Вперед!

Сердце бешено колотилось, подскакивая аж до гортани. В гадючнике было чисто и благостно: беленые потолки, светлые стены, надраенные лампы и дверные ручки. Видно, что все здесь призвано вселять в сотрудников уверенность в том, что их действия направлены на поддержание всеобщего счастья и стабильности. Ага, и Дирвену с мамой десять лет назад поломали жизнь ради этого самого… Но он-то сумел сбежать от их чистенького, но все равно тошнотворного «счастья», а мама сгинула где-то в окрестностях Пшорских гор.

Эта мысль закрутилась волчком, заодно с одолевшим его головокружением, и он, тяжело дыша, привалился к стене. Надо же было так устать всего-навсего от недолгой быстрой ходьбы и подъема по лестнице!

Гады они со своим пойлом. Пичкать колдовскими зельями не рискнули – а вдруг это повлияет на дар амулетчика, зато подмешивали мерзость, ухудшающую общее физическое состояние, чтобы по-любому далеко не ушел. А он все равно уйдет, через «не могу»!

Одолевало искушение присесть и совсем чуть-чуть передохнуть, но он не поддался, не безмозглый ведь, и наконец перед ним королевской наградой распахнулся беломраморный вестибюль, убранством похожий на театральный. Ага, чем тут у Ферклица не театр?

Как Лисица и обещала, никто ему не встретился. И если были еще трупы, она их грамотно припрятала.

Служащий в министерской ливрее непробудно дремал в своем кресле, а на вешалках с благородным чеканным орнаментом – с полтора десятка хороших плащей и пальто. Среди них сразу бросалась в глаза шикарная серебристая шуба: длинный мех лоснился и шелковисто переливался, с пушистого воротника свисала изящная лисья головка с закрытыми глазами и как будто хитроватой улыбкой.

Видимо, это одеяние наколдовала союзница Дирвена, только она определенно перестаралась: шуба чересчур долгополая, да и не по сезону, выйди в такой на улицу – сразу обратят внимание. Лучше позаимствовать что-нибудь попроще.

Он набросил на плечи плащ из дорогого серо-зеленого сукна, с якорями на пуговицах. В самый раз прикрыть арестантскую одежку, а просторный капюшон – декоративный, чтобы лежал на плечах эффектными складками, – можно набросить поверх шляпы.

– Эй, меня не забудь! – возмущенно произнесли за спиной.

Он оглянулся. Никого. Прочь отсюда.

– Куда без меня, бестолочь! – негромко взвыли позади.

Снова обернулся. Да никого же там нет…

– А ну, повесь краденое на место и надень меня! – лисья морда на шубе приоткрыла один глаз, сверкнувший серебром. – Тебе что было сказано?

– Так заметят же! – шепотом огрызнулся Дирвен, в первый момент вздрогнувший от неожиданности.

– А если сопрешь чужое – не заметят?! Возле подъезда отираются слуги тех шалопаев, которых вызвали сюда для полоскания мозгов. Кто-то из них сразу признает хозяйское добро.

– Да я на службе миллион всяких заданий выполнил… Такую вещь точно заметят, и я буду как нарисованная мишень.

– Надень меня! – не отставала шуба. – А то заору – вот тогда точно заметят. Делай, что я тебе говорю, олух несчастный!

Пришлось скинуть приглянувшийся плащ и надеть эту говорящую меховую пакость.

– Теперь пошли отсюда, – распорядилась лисья морда.

На лестнице ему стало нехорошо. Отвык он и от городского шума, и от множества разнородных запахов, и от распахнувшегося пространства – по-вечернему таинственного, с желтеющими в сине-сером сумраке вереницами огоньков, домами, как будто нарисованными на затуманенном стекле, и грохочущими по ровной овдейской брусчатке экипажами, на каждом из которых висело по две пары фонарей в вычурной железной оплетке.

Умудрившись не упасть, он одолел три марша парадной лестницы и оглянулся. Здание оплота благоденствия внушало трепет: треугольный портик во весь фасад держали на плечах четыре рыцаря в полном доспехе – каменные гиганты высотой в несколько этажей, и у каждого в руках сиял магический светильник в виде граненого хрустального шара.

Скривившись от ожесточенной неприязни и вновь накатившей слабости, Дирвен двинулся прочь, высматривая среди прохожих Лису. Никого на нее похожего.

– Сейчас до перекрестка и направо, – опять принялась командовать шуба. – И старайся шагать по прямой, а то смахиваешь на несовершеннолетнего пьяницу. Детское Счастье состоит не в пьянстве, а в хорошем трехразовом питании, должном количестве добротной одежды и рекомендованных Надзором играх – сам ведь знаешь, ага? Так что тебя сцапают на всякий случай, чтобы разобраться, а нам это надо? Нет, нам этого не надо, поэтому представь, что перед тобой расстелили узенькую ковровую дорожку, и с нее ни шагу. Будешь умницей – смоемся, это я тебе говорю.

– Заткнись! – потребовал Дирвен, у которого трещало в ушах от этой вкрадчиво-назойливой болтовни.

– А ты иди ровнее, ногами не заплетайся, не то упадем в грязь, и я испачкаюсь.

– Не твое дело!

– Здрасьте, как это не мое? Ну и загнул…

Если ты, шагая по улице, пререкаешься с собственной шубой, тебя сочтут непохвально странным, а то и чокнутым. И то, и другое в благословенной Овдабе не приветствуется, поэтому Дирвен решил эту болтливую заразу игнорировать. Больше не отвечал на ее подначки, хотя и сворачивал, куда велено – ясное дело, шуба должна привести его к Лисе.

– Полундра, полиция! – всполошилась его собеседница. – Ступай как по ниточке, якобы ты примерный и трезвый… Хотя уже поздно – шмыгай в подворотню. Да не в эту, в следующую, где вывеска «Луженая сахарница»!

Вывеска обещала чайную – она и пряталась в проходном дворе. Над дверью на железном кронштейне светился «леденцовый» домик, немного в стороне от фонаря миловалась парочка. Влюбленные отпрянули друг от друга, когда мимо пронесся, шумно топая, сначала Дирвен в роскошно серебрящейся богатой шубе, а за ним трое стражей порядка.

Он бежал неуклюже, с одышкой, еще больше, чем до сих пор, напоминая пьяного, да еще и в полах путался. Подворотня вывела в глухой переулок: выцветшие после захода солнца стены и по-северному белесое ночное небо наверху.