Глава 5
Тимодия и крысиный яд

Своим выступлением на суде Хеледика обеспечила себе досадный проигрыш во времени, и теперь хоть локти грызи. Блюстители Детского Счастья приняли к сведению, что она не так проста, как им показалось вначале, и решили пока не выпускать ее из хорошо охраняемого приюта.

Такая выходка уместна для благородной героини на театральных подмостках, а в реальной жизни это бессмысленно. Другое дело, если бы суд хотел докопаться до правды, но правду там изо всех сил старались зарыть поглубже с помощью прочувствованных обвинительных речей и пресловутых рисунков Талинсы Булонг.

Словно компания приличных господ, совершив убийство, деловито прикапывает труп, и при этом участники из кожи вон лезут, чтобы выглядеть в глазах окружающих по-прежнему приличными господами.

Касательно дела «матери-сутенерши» Нинодии Булонг все было заранее продумано, улажено и решено. Вмешательство какого-нибудь посланца справедливости стало бы для кукловодов горше редьки, хуже головной боли, страшнее вторжения шайки демонов из Хиалы, так что публичное заявление «потерпевшей» о невиновности Нинодии их изрядно огорчило. Повлиять оно заведомо ни на что не могло, но общее впечатление от процесса несколько подпортило.

Девочка пусть и тихоня, но с неприятными сюрпризами, может проявить своенравие, поэтому лучше не сразу отдавать ее на воспитание обеспеченным бездетным супругам, которые разок видели Талинсу издали, но «уже успели полюбить и очень ждут», а вначале понаблюдать за ней в приюте. А то вдруг скажется дурная ларвезийская кровь, и она опять что-нибудь выкинет?

Опекуны были не так уж не правы в своих опасениях: агент Змейка собиралась немедля сбежать от заочно полюбивших ее супругов и добраться до агента Плясуньи, куда бы ту ни упрятали. А теперь из-за того, что она сглупила на суде, с этим планом придется повременить.

Куда сильнее, чем история с Дирвеном, песчаную ведьму мучили воспоминания о том, как она ушла из родной деревни и обрекла на ужасную смерть Ксиланру. Она и в Дирвене видела орудие наказания: это все за то, что она выкупила у судьбы собственную жизнь ценой чужой. Что заслужила, то и получила. Хотя, повторись все снова, она бы, наверное, опять поступила так же, кончина в пасти у куджарха – это слишком страшно и больно. Ничего не поделаешь, она трусливая, эгоистичная, плохая, такую и впрямь любить не за что… Но она никого из своих не бросит в беде. Ничего нет хуже, чем знать, что из-за твоего малодушия кто-то умер.

Прошлым летом, когда Аленду охватил сурийский мятеж – спровоцированный Овдабой, немало денег угрохавшей на эти беспорядки, в чем шпионка Ложи убедилась теперь с полной определенностью, – она с помощью песчаной магии разделалась с южанами-погромщиками, заявившимися на улицу Розовых Вьюнов. Убивать людей было страшно, но в деревне ее когда-то учили: твои близкие – это главное, и если кто-то угрожает оборвать их жизни, с незамутненной душой отправь его на суд Акетиса, бога смерти и справедливости. Она и отправила, и переживала по этому поводу недолго – сказалось воспитание песчаной ведьмы. А близкими для нее были экономка господина Суно матушка Сименда и ее сестра, такая же пожилая женщина, пришедшая в дом Орвехта с тремя внучатами прятаться от сурийцев. Если бы Хеледика струсила и до них добрались бы распаленные смуглые молодчики с палками и ножами, это было бы невыносимо, но в тот раз она никого не подвела.

Теперь в беду попала Нинодия. Тоже близкая. Она вечно суетилась и надоедала юной напарнице легкомысленной болтовней, насвистывала пошловатые трактирные песенки, ходила по комнатам, пританцовывая. Делала Хеледике прически, если та уступала ее уговорам. Песчаные ведьмы издавна признавали только три вида причесок – распущенные волосы, косу и конский хвост, но Талинсе, ларвезийской девочке, мечтающей поскорее стать большой, полагалось интересоваться всеми этими «принцессами», «корзинками», «куртуазными прогулками» и «цветущими вьюнами». Нинодия донимала ее ненужными советами насчет нарядов, присматривала, чтобы она потеплее одевалась в холодную погоду. Если ведьма впадала в задумчивость, та старалась развеселить ее какой-нибудь забавной сплетней или анекдотом из своего бурного прошлого. Порой тяжело вздыхала, вспоминая настоящую Талинсу, умершую двухлетней малышкой в деревне вдали от матери: мол, зря не оставила ее у себя, была бы сейчас родная дочка… Неизвестно, как оно сложилось бы в действительности, все-таки Нинодия была довольно ветреной и безответственной особой, но об этом несостоявшемся она в иные моменты горевала и утирала слезинку.

Ведьма чувствовала, что ее надо спасать чем скорее, тем лучше, однако из приюта просто так не ускользнешь, он защищен магическими печатями и охранными заклятьями. Неизвестно, удастся ли прорваться, но даже в случае успеха останется след, по которому дознаватели смогут вычислить, что здесь побывала песчаная ведьма.

Ничем себя не выдавать – одно из главных правил, которым должен следовать агент Ложи. Даже когда ее по решению суда подвергли «законному освидетельствованию во благо», как они называли эту мерзкую процедуру, Змейка сдержалась и не навела порчу на опекунш из Надзора за Детским Счастьем.

Те повалили хнычущую и взвизгивающую Талинсу на кровать, задрали юбку, стянули панталоны и к своему великому разочарованию удостоверились, что она и впрямь невинная девица. Дай она тогда волю злости, и эти раскрасневшиеся тетки, похожие на бойких недобрых девчонок, теребящих куклу, назавтра же занемогли бы по женской части. С помощью магии можно установить происхождение недуга, поэтому от порчи пришлось отказаться – но, Зерл и Акетис, до чего ей хотелось это сделать!

Есть еще один доступный для ведьмы способ уйти из-под замка. Ага, тот самый, всем известный по детским сказкам… Для этого надо башмак с левой ноги надеть на правую ногу, а башмак с правой – на левую, да в придачу нужен кто-нибудь, кто выведет тебя наружу волшебными тропками.

Хеледика по-прежнему сидела в карантине и шила одежки для овдейских игрушек с бессмысленными румяными рожицами. Несколько раз нарочно роняла на пол какие-нибудь мелочи: яркую нитку, крючок для застежки, крохотный бантик для кукольного платья – и вещицы через некоторое время исчезали.

Из синего, малинового и желтого лоскутков она тайком смастерила маленькую шапочку с двумя прорезями на макушке, запихнула ее в пыльную щель между комодом и стеной: вдруг удастся кого-нибудь приманить?

Ночная Сакханда полна чернильных омутов, ложных серебристых дорожек и смутных чертогов, которые наслаиваются поверх глинобитных и кирпичных дневных построек. На иных улицах еле теплятся фонари, окутанные сплошной шуршащей кисеей мошкары. Кое-где из тьмы выступают, словно обрывки чьих-то снов, по случайности ставшие видимыми для всех, фрагменты выщербленных мозаик. В свете прибывающей луны поблескивают многочисленные маски Ланки Хитроумного на храмовых стенах.

Полуночная жизнь мадрийской столицы сосредоточилась на крышах, озаренных масляными и магическими лампами. Оттуда доносились голоса, пение, смех, звяканье посуды, переборы струн маранчи. В вышине шелковисто шелестели крылья флирий, но волшебных полудев-полунасекомых можно было не опасаться – они чужими делами не интересуются, а пора их безумных хороводов еще не наступила.

Ветер утих, и хонкусы больше не носились по городу с клубами пыли. Вот это было кстати, поскольку среди них наверняка есть соглядатаи Лормы.

Маг и амулетчик крались закоулками. Без личин, зато в сурийских тюрбанах и матхавах – удобные для маскировки штуки, даже Эдмар оценил. Суно решил, что личины они возобновят позже, после визита в дом Глигодаго. Господин Бровальд и его слуга не должны иметь никакого отношения к ночному безобразию: возможно, они еще понадобятся, так что пусть их репутация останется не подмоченной.

Запахи прогорклого масла, приторных ароматических курений, тухлых яиц, пряностей, мочи и жареной баранины казались более материальными и определенными, чем сама Сакханда, примостившаяся на границе незыблемой яви и накатывающего в темноте прибоя сновидений.

Повернули за угол, и резко потянуло гниющими отбросами. Среди мусора под глухой обшарпанной оградой влажно поблескивала кожура перезрелых раскисших фруктов, белели кости.

«Дрянь», – отметил Орвехт. Нет, не потому что вонь и умножение заразы, а лучше бы к этой куче близко не подходить. Было в ней нечто, заставившее мага подобраться… Блеснули над матхавой внимательные глаза спутника, покосившегося в ту сторону: его тоже что-то насторожило.

Вынырнувший из противоположного переулка суриец в лохмотьях ничего особенного не почувствовал. Бросил опасливый взгляд на двух мужчин с закрытыми лицами – и прямиком к объедкам: набрать костей на похлебку, если те пролежали недолго и не успели совсем испортиться, да и среди липких размякших плодов найдется, по милости Кадаха Радетеля, что-нибудь съедобное.

Ощутив укол страха, он приписал его не тому источнику – подозрительным прохожим, у которых, поди, какое-нибудь злоумышление на уме, а бояться надо было мусорной кучи.

То, что выглядело как раскиданные на помойке кости, взметнулось навстречу жертве, обернувшись стигом – зубастой и кровожадной волшебной тварью. Вернее, парой тварей.

С виду стиги точь-в-точь скелеты не то собак, не то крупных ящериц, но у них по шесть пар когтистых лап и длинные гибкие хвосты, составленные из тускло-белых позвонков. Те еще кости для похлебки.

Первый стиг молниеносно прыгнул на нищего. Человек завизжал, захлебнулся криком, опрокинулся навзничь вместе с клацнувшим зубами чудовищем.

Второй кинулся на Зомара, который находился к нему чуть ближе, чем Орвехт, но тотчас отлетел назад, отброшенный и заклинанием, и ударом амулета. Когда он влепился в глинобитную стенку, по ней разбежалась паутинка трещин. Судорожно копошащийся в этой ловушке стиг стал величиной с крысу: сила «ущербного мага» Суно Орвехта позволяла не только отбрасывать, но и уменьшать волшебных тварей.

Он почти без промежутка ударил заклятьем в первого, который с хрустом вгрызался в свою жертву, так что летели в стороны брызги крови, клочья мяса и обрывки рубища.

Стиги свирепы, однако не слишком умны: ему бы наутек от мага, а он давай жрать. Желудков эти твари лишены, они насыщаются жизненной энергией, терзая и разрывая на куски добычу.

Этот стиг недолго наслаждался сытостью: мощный магический импульс превратил его в горстку белесого праха. Правда, неосторожного нищего это не спасло, здесь даже Зинта ничего не смогла бы сделать – разве что милосердно оборвать его жизнь кинжалом Тавше, чтобы избавить от лишних страданий. Спустя мгновение он умер, не без помощи Орвехта.

Зомар тем временем вбил обратно в стенку второго стига, попытавшегося сбежать. В следующее мгновение маг и эту тварь испепелил: оставлять свидетелей незачем.

Вполне может быть, что это сторожа, посаженные Лормой на подступах к ее резиденции. Тогда наверняка есть и другие – на соседних улицах, по всему периметру. Суно с помощником управились быстро и без особого шума, но это еще не значит, что никто не поднял тревогу.

Дом Глигодаго прятался за высоким забором, глинобитным, как и большинство здешних ограждений. То ли шершавая бугристая стена и впрямь налилась мощью с наступлением ночи, то ли это всего лишь мерещилось. Впрочем, Лорма наверняка укрепила ее охранными чарами.

Изнутри доносились возгласы, пение, звуки маранчи. Калитка – массивная дверь, выделявшаяся на светлой ограде темным прямоугольником, – была заперта, зато створки ворот приотворены: Глигодаго принимали гостей.

Двор освещало несколько фонарей в виде птиц: кованые головки с длинными клювами, крылышки и хвосты покрыты копотью, стеклянные тулова с горящим маслом источают мутное сияние. Под навесом стояли три экипажа и два паланкина.

Светились окна – в комнатах шло веселье, зато на крыше не было никого, кроме амуши, которая сидела на краю, свесив тощие, как палки, ноги, за спиной у нее чернела пустая беседка. Похоже, амуши была та самая, которая кривлялась в коляске на привокзальной площади, с вплетенными в травяные космы ленточками. Находившиеся во дворе слуги и возчики ее не видели, а она стучала по стене босыми пятками, грызла семечки и плевалась шелухой людям на головы.

На последнее затруднительно было не обратить внимания, но здешний народ приучен к осторожности: ну да, сыплется что-то сверху, и раз никаких очевидных объяснений этому нет, самое правильное – притвориться, будто ты ничего не замечаешь.

Зато на двух чужаках в матхавах сразу скрестились людские взгляды.

– Подарок с посланием от нашего господина для прекрасной госпожи Сонанк Амуан! – громогласно объявил Орвехт по-сурийски, без малейшего акцента.

– Сказать об этом госпоже? – невозмутимо справился старший слуга в синем тюрбане.

Он был дороден, важен и держался степенно, но в его глазах сквозил приглушенный тоскливый страх, это Суно приметил еще днем. Скверные дела творятся в этом доме, однако уйти от таких нанимателей чревато сами знаете чем.

«Пожалуй, этот мешать не станет», – мимоходом отметил маг Ложи.

– Проводи нас к ней, уважаемый. Мы должны передать ей лично в руки и получить ответ для нашего господина.

Для пущей убедительности он вынул из-за пазухи шелковый сверток, перевязанный златотканой ленточкой.

Не задавая больше вопросов, слуга сделал учтивый приглашающий жест и направился через двор к дому. С тех пор, как Глигодаго привез Сонанк Амуан, здесь происходило много странных вещей. К обычной молодой госпоже нипочем не пустили бы явившихся посреди ночи подозрительных незнакомцев, но это исчадие Хиалы не было «обычной молодой госпожой».

О, старший слуга отлично понимал, что купленные на рынке новые рабыни, да и еще кое-кто из тех, кто находился у него в подчинении, вовсе не сбежали. По-другому они исчезли… Но об этом он ничего знать не знает, лучше не выпытывайте. И почему он в последнее время приохотился спать на полу вместе с другой прислугой, тоже не спрашивайте. Не станет он рассказывать, что в его отдельной каморке повадился валяться на постели кто-то невидимый, и после этого постояльца на испачканных простынях остаются колоски и травинки, да еще копошатся кусачие зеленые козявки. Такое кому-нибудь расскажешь – и потом, известное дело, сам исчезнешь.

Он проводил визитеров в убранную на северный лад гостиную, где золотоволосая барышня с бесстыдным оживлением болтала с поклонниками. Почтительно согнулся и поспешил прочь.

Орвехт окинул взглядом уже знакомую комнату. В руках он держал «подарок», оправдывающий его появление здесь в столь поздний час. Амулетчик замер у него за спиной – можно не сомневаться, в полной боевой готовности. Маг ощущал импульсы пробуждающихся артефактов Зомара и одновременно разглядывал причудливое общество, собравшееся в салоне провинциального толка с руфагрийскими эмалевыми блюдами на стенах и сурийскими вышитыми подушками на полу.

Сонанк Амуан сидела в компании двух молодых людей из Ширры и Нангера. Ее распущенные длинные волосы медового цвета, в ярком свете магических ламп отливавшие золотом, стлались по пестрым подушкам и по узорчатому ковру, словно завлекательно раскинутые шелка в дорогой лавке. Сшитое по алендийской моде платье из многослойных черных кружев и бархотка на шее подчеркивали нежную белизну кожи. Хороша… И за что же боги превратили такую красавицу в вурвану, заодно лишив ее возможности умереть, чтобы после родиться вновь в человеческом воплощении?

Ничего о том не известно, кроме лаконичного упоминания в ветхой древней книге: мол-де царица Лорма хотела «убить кота и поменять богов в Сонхи». Коллега Тейзург предположил, что здесь имелся в виду прежний Страж Мира, который сам себя проклял и обернулся болотным котом. А что касается второго пункта обвинения – это кое-что объясняет, но все равно наказание выглядит чрезмерно жестоким, особенно с учетом срока давности. Хотя Суно в таких вопросах никогда не спешил с выводами.

И как бы она ни была хороша, бархотку с ожерельем, позволяющим вурване сохранять человеческий облик, у нее придется забрать.

В углу скорчился амуши. Его травяные патлы слегка шевелились от копошащихся насекомых, по затрапезной рубахе ползали белесые мотыльки, из прорех на рваных штанах торчали острые коленки. Амуши держал в каждой руке по небольшому серпу и скалил в ухмылке треугольные желтоватые зубы, его круглые глаза – сгустки угрожающей темной мути – в упор смотрели на визитеров. Вероятно, телохранитель?

Глигодаго беседовал с насупленным немолодым господином, перед ними лежал на столе старинный аснагисский фолиант в украшенном черепаховыми вставками переплете с застежками. Судя по всему, один из них продавал книгу другому.

Остальные гости играли за низким столиком в рыночную сандалу, и трое из них были люди, а четвертый – долговязый джуб в старомодном сюртуке с рюшами на рукавах. Его лысая голова цвета переспевшего баклажана блестела, как полированная, длинный черный хоботок возбужденно шевелился над доской с фигурами.

Развалившийся на низком диванчике музыкант с подкрашенными губами и бледным испитым лицом любителя дурмана играл на отделанной перламутром маранче. Его потасканную рожу никто не назвал бы привлекательной, но музицировал он самозабвенно и весьма недурно. При другом раскладе Суно не отказался бы подольше его послушать, но сейчас надо было немедля действовать.

На него уставился с подозрением не только амуши. Глигодаго тоже проявил интерес, за которым сквозила тревога, и Орвехт ощутил, что тот осторожно – самому, должно быть, мнилось, что незаметно, – плетет прощупывающее заклинание.

Волшебник. А ведь никто из сакхандийцев, с которыми общался Зомар, об этом ни словом не обмолвился. Значит, ни чворка они об этом не знают. Играя роль руфагрийского скупщика антиквариата, Чавдо Мулмонг ухитрился ничем не выдать, что он из магов.

Лорма тоже обратила взор на двух мужчин с закрытыми лицами, остановившихся на пороге. Она любезно улыбалась, но в этой улыбке таилось предупреждение.

– Подарок с посланием от моего господина, который пожелал пока не раскрывать свое инкогнито, для молодой госпожи Глигодаго! – торжественно объявил Орвехт с полупоклоном.

В эту фразу было вплетено заранее приготовленное заклятье, которое сработало на слове «инкогнито» и разом сорвало скрывающие чары и с амуши в углу, и с джуба, который в это время передвигал фишку на малой доске.

Ухажер из Нангера, галантно предлагавший барышне горячий шоколад, увидел в двух шагах от себя кошмарную патлатую образину с серпами, содрогнулся и вывалил содержимое чашки прямо на кружевное платье. Его соперник из Ширры воспрянул со смесью негодования и торжества – такой случай заступиться за предмет своего обожания, утереть нос невеже! – но оскандалившийся нангерец вскочил с искаженным лицом, глядя на что-то у него за спиной. Ширриец догадался обернуться и тоже увидел амуши.

К чести обоих, барышню они не бросили. Схватили под руки и потащили прочь отсюда, к двери. Вурвана, которой незачем было убегать от своего же прислужника, начала вырываться, и все трое повалились на ковер, путаясь в прохладной скользкой массе ее медовых волос.

Трое игроков в сандалу обнаружили, что с ними за столиком вместо слегка отставшего от моды господина средних лет сидит самый настоящий джуб, лилово-черный, с болтающимся над доской хоботом. В первое мгновение они оторопели, а потом тоже повскакали с мест.

– Вы куда?! – прогундосил джуб.

Он так увлекся игрой, что не заметил, как с него сорвали чары личины.

Один лишь музыкант продолжал как ни в чем не бывало бренчать на маранче: он в своих дурманных видениях и не на такое насмотрелся.

Чавдо Мулмонг – уже никаких сомнений, что это был он собственной персоной, – заслонился магическим щитом и в придачу задействовал какие-то защитные амулеты. Спасать свою шкуру он умел не хуже, чем прикарманивать все, что плохо лежит.

Амуши прыгнул вперед, но тут же отлетел и врезался в угол с такой силой, что с потолка посыпались отставшие чешуйки побелки. Для человека это означало бы разбитую голову и сломанный позвоночник – или, если человек тренированный, как минимум серьезные ушибы, – а нечисти хоть бы что, даже свои страшные серпы не выронила, опять ринулась в атаку.

В момент заминки Орвехт швырнул на середину комнаты перевязанный кокетливой ленточкой «подарок» – одноразовый артефакт «Королевский фонтан», заодно приведя его в действие. Теперь в течение часа никто не сможет открыть в ближайшем радиусе Врата Хиалы, этот путь к отступлению для Лормы отрезан. Изготовить «Фонтан» непросто, для этого требовалось редкостное мастерство и немалые затраты силы, но Сокровенный Круг решил, что цель того стоит.

– А доиграть?! – взревел джуб, когда его партнеры, опрокинув столик, ринулись вон из комнаты.

Суно и Зомар отступили в стороны, чтобы охваченные паникой люди их не сшибли. Вновь отброшенный амуши, не поднимаясь с пола, метнул один из серпов, но амулетчик выставил «Каменный щит», и оружие, звякнув, отскочило, вонзилось в ножку стола.

– Доиграем, милок! – джуб схватил одного из убегавших за фалды сюртука и потянул обратно. – А то убью-у-у-у!

Его выкрик перешел в угрожающий гнусавый вой, хобот свирепо раскачивался, маленькие глаза горели, как уголья. Человек барахтался, пытаясь вырваться, и взывал к богам. Двое других сломя голову выскочили наружу, и несколько мгновений спустя во дворе поднялась суматоха.

Глигодаго-Мулмонг юркнул за портьеру, хлопнула потайная дверь. Суно в этот момент было не до него: из жесткой травяной шевелюры амуши выпорхнула стая белесых мотыльков, которые начали мельтешить по гостиной, с их крылышек как будто сыпалась мука, прямо в воздухе расплываясь туманом. Под открытым небом эту пакость можно в два счета спалить, а здесь недолго устроить пожар и самим пострадать.

Прикрывшись от летучей дряни магическими щитами, Орвехт бросился к Лорме, которую два влюбленных дурня приготовились защищать от нечисти. Парней он раскидал в стороны с помощью эффективной комбинации «приемы рукопашного боя плюс заклятья». По общему мнению, грязный способ, но сейчас не до щепетильности.

Один из волшебных светильников взорвался, выбросив снопы разноцветных искр. Недавний собеседник Мулмонга, парализованный ужасом, съежился на стуле, прижимая к груди старинную книгу, из-за которой перед тем торговались. Музыкант продолжал играть, словно ничего из ряда вон выходящего вокруг не происходило.

В темноте за стеклом мелькнули босые пятки, брызнули осколки, и в окно влетела, перекувыркнувшись, амуши, перед тем сидевшая на краю крыши. Она упала на четвереньки, прямо на битые стекла, и дурашливо расхохоталась, тряся ленточками, вплетенными в колосящиеся зеленые волосы.

Джуб с утробным урчанием «Доиграем! Давай доиграем!» тащил изловленную жертву к валявшимся на полу принадлежностям для сандалу.

Предоставив Зомару разбираться с амуши, Суно схватился с древней кровопийцей. Заклятья против заклятий, удары против ударов. Удалось вогнать ей под ребра зачарованный кинжал: для обыкновенной вурваны это был бы неминуемый конец, но для этой бессмертной – всего лишь временное неудобство.

Пока тонкие белые пальцы с хищно заострившимися ногтями скребли по рукояти, маг сорвал с шеи красавицы бархотку. Под тканью прощупывались продолговатые бусины. Убедившись с помощью заклинания, что это не очередная фальшивка, а то самое ожерелье, которое нужно вернуть Сокровенному Кругу, он спрятал добычу за пазуху.

Скверно то, что «Морскую кровь» нельзя попросту положить в волшебную кладовку, откуда ее забрали бы архимаги: она при этом может или разнести кладовку вдребезги, или оказаться где-нибудь в другом месте.

Комната к этому моменту напоминала полную пара прачечную, только воздух был не влажный, а сухой и затхлый. Показалось или нет, что при этом он еще и слегка загустел, уподобляясь желе? Ничуть не показалось. Амуши с ленточками, которая собиралась прыгнуть магу на спину, получила удар от прикрывавшего тыл амулетчика и не отлетела, а поплыла назад, словно в воде. Она хихикала и дрыгала тонкими ногами, похожая на пьяную купальщицу, ее лохмотья колыхались вокруг тощего тела утопленным в пруду тряпьем.

И музыка теперь звучала искаженно, аккорды маранчи в постепенно густеющем воздухе тянулись клейкими нитями, вызывая тоскливое содрогание.

Обстановка дрянь, надо уходить. Да им и незачем тут задерживаться.

Недавний собеседник Мулмонга все-таки очнулся от ступора, нетвердо и опасливо двинулся к выходу, так и не выпустив из рук дорогой фолиант. Другое дело, что стоявший возле проема парень с темной повязкой на лице внушал ему не меньше страха, чем амуши.

Облик Лормы изменился, как будто она за считаные секунды постарела: жасминно-белая кожа приобрела тусклый пергаментный оттенок и покрылась морщинами, нежное лицо ссохлось, как у мумии.

Влюбленность молодого ширрийца такой проверки на прочность не выдержала, и тот бросился бежать. Вначале отполз на четвереньках, потом вскочил на ноги, запнулся о подушку и едва не грохнулся, но Зомар поймал его за шиворот – жестом с виду ленивым, а на самом деле точно выверенным, – вздернул, развернул и вытолкнул в коридор.

Господин с книгой, увидев это, воспрянул духом и решился-таки проскочить мимо амулетчика, по горло занятого нейтрализацией двух амуши, которые рвались на помощь Лорме, но всякий раз не успевали до нее добраться.

Нангерца преображение Сонанк Амуан не расхолодило. Возможно, он и раньше подозревал о том, что полюбил вурвану? Или решил, что злодей-маг ее заколдовал? Так или иначе, он склонился над девушкой – теперь уже над зубастой живой мумией – и попытался вытащить у нее из-под сердца нож с покрытой рунами деревянной рукояткой. Суно пинком отшвырнул ретивого кавалера: рано или поздно Лорма от кинжала избавится, но торопить события незачем.

Тем временем джуб, одной баклажанно-черной ручищей удерживая за сюртук свою жертву, другой водрузил на столик доски для сандалу и начал собирать с пола рассыпанные фигурки. При этом он бурчал: «Доиграем… А потом еще разок сыграем…» Его тонкий хобот то сердито свивался в кренделя, то тянулся за фигурой или фишкой.

Воздух продолжал густеть, запахло тленом и лежалым сурийским сыром. Дышать стало труднее. Светильники тускло мерцали сквозь белесую дымку, вокруг них расплывались радужные ореолы.

Орвехт сделал помощнику знак «убираемся отсюда» и отступил к двери, по дороге опять впечатав в стенку одного из амуши.

Челядь уже знала, что на втором этаже бесчинствует нечисть, которая то ли сожрала хозяев, то ли те сами оказались нечистью. Двери повсюду нараспашку, ворота настежь. Экипажей под навесом больше не было, только валялся посреди двора треснувший пустой паланкин: уронили в панике и спешке.

Перед тем как выскочить за ворота, Орвехт швырнул в окно сгусток магического пламени. У кого хватило ума и везения, те успели сделать ноги. В доме осталось по меньшей мере три человека – одурманенный музыкант, мальчишка из Нангера и попавший в лапы к джубу любитель сандалу, но они все равно обречены. Лорма со своими недобитыми приближенными сожрет их, чтобы восстановить силы. А так хотя бы есть шансы задержать погоню. Амуши, может, и погибнут в огне, но бессмертная вурвана в любом случае выберется.

С привычной тяжестью на душе маг пожелал пока еще живым людям добрых посмертных путей – и тут же перестал об этом думать, заодно прогнав мысль о том, что Зинте это бы совсем не понравилось.

Притаившихся в соседнем переулке стигов спалил Зомар, задействовав «Глаз саламандры».

Посланцы Ложи петляли по улицам, озаренным красноватыми отсветами. Позади грохотал гонг, сзывая городских амулетчиков: разгореться пожару не дадут.

Полдела сделано, ожерелье за пазухой. Теперь нужно выбраться из Мадры, при том что роли поменялись, и Орвехт с Зомаром уже не преследователи, а беглецы.

– Зинта, эта несносная маленькая плакса меня замучила. Я ведь уже говорил тебе, кого здесь нужно жалеть. С утра до вечера ходит с мокрыми глазами и покрасневшим носиком, а я на нее смотри… Сущее измывательство! Увы, Госпожа Развилок – это не твоя милосердная покровительница.

– Ох, ну что делать, если все так сложилось, – отозвалась лекарка, глядя на него расстроенно и в то же время с долей неодобрения. – А ты сам хорош, зачем заставляешь ее целыми днями вытирать пыль, хотя у тебя есть слуги, и еще ты можешь навести чистоту магическим способом, я же знаю.

– Потому что это занятие ее успокаивает. Я уже пробовал усадить ее за книжки – начинает вспоминать маму и рыдать. Так и будет вытирать пыль, пока это безобразие не прекратится, – Эдмар досадливо усмехнулся. – Заодно в доме освоится, а то до сих пор не перестала робеть. Это становится скучным. Скажу больше, это уже стало скучным.

– Ты слишком придирчив к ребенку, – возмутилась Зинта. – Ну вот скажи, чего ты от нее хочешь?

– М-м, я бы предпочел, чтобы ребенок, которого мне навязали без особых церемоний, не начинал всхлипывать в ответ на каждую мою фразу и не забивался за штору или под стол, лишь бы я не заметил и прошел мимо.

– А ты бы язвил поменьше!

– Вот-вот, ты ухватила суть. Я совсем не против того, чтобы Тимодия в ответ на мои замечания огрызалась – почтительно и не переходя границ допустимой дерзости, но в то же время проявляя изящную остроту ума и некоторое своенравие. Меня бы это забавляло, и тогда в общении с ней была бы своя прелесть.

– Что ж поделаешь, если Тимодия не такая, как тебе хотелось бы, а такая, как есть? Совсем не язва вроде тебя, потому что люди разные! И она очень тоскует по маме. Как думаешь, не мог ей кто-нибудь из прислуги проговориться, что мама не уехала, а умерла?

Зинта понизила голос, хотя на веранде маленькой чайной в Домотканом переулке никого, кроме них, не было, и вдобавок, когда зашла речь о Тимодии, Эдмар сотворил чары неслышимости.

– Исключено. Я не только запретил прислуге об этом болтать, еще и заклинанием подстраховался. А о том, что я убил Рименду, в курсе только мы с тобой, для всех остальных – разрыв сердца.

– Ох, лишь бы Тимодия не узнала, что это ты убил ее мать. Страшно подумать, каково ей тогда будет…

– Не узнает. Хвала богам, не от кого. Ходячий лимон для моей вечерней чашки молока.

– Молоко не пьют с лимоном, оно же скиснет!

– И я о том же. Прямо хоть беги из собственного дома.

Эдмар с гримасой, выражающей преувеличенную покорность судьбе – как будто такой, как он, способен на покорность, он же в любой ситуации будет измышлять, как бы все повернуть по-своему! – допил шоколад. Зинте подумалось, что жизнь для него – игра, и ко всем, кто вокруг есть, он относится, словно к игрушкам. Сейчас он в претензии, что Тимодия оказалась неинтересной игрушкой, – для взрослого человека и такого древнего мага это совсем не похвально.

Было в этой мысли что-то важное, но ускользающее – где-то глубоко внутри, словно косточка в сердцевине яблока, однако додуматься до этой сердцевины никак не получалось.

– Ты и так все время шатаешься по чужим мирам, – заметила она вслух.

– Шатаюсь, а толку… – усмешка вышла до того грустная, что Зинта всей душой посочувствовала Эдмару. – Как раньше я не мог чертова кота в лесу поймать, так и теперь за ним охотиться – безнадежное дело, все равно что молиться Госпоже Вероятностей, чтобы она заглянула к тебе вечерком на чашку кофе. Я однажды попробовал, но она не пришла. Может, решила, что кофе у меня недостаточно хорош? Вот и здесь то же самое. Склоняюсь к мысли, что неуловимый полицейский много хуже неуловимого бандита. Пока Марсия была больна, он больше времени проводил дома, а теперь в тылу все в порядке, и он не был в отпуске с тех самых пор, как я принес лекарство. Он, конечно, своих навещает, но выбирает время, когда меня там нет. Как нарочно, как чувствует, мерзавец… Впрочем, он и в самом деле чувствует. После вручения лекарства и нашего идиллического кофепития, перешедшего в драку, я его ни разу не видел. Это подталкивает к душераздирающе печальной догадке, что негодяй меня избегает. Можно подумать, это я тогда первый ударил! Ситуация осложняется тем, что подразделение у них особое и мобильное, базируется на корабле, и вдобавок многоступенчатая секретность. В открытой космополовской инфосети никаких данных, в закрытой тоже, а лезть глубже – большой риск спалиться. Меня же неправильно поймут: чего доброго, подумают, что я ломаю их базу данных в преступных целях! Хотя, Зинта, это еще как посмотреть… Порой меня посещают такие фантазии, что, если их реализовать, это и впрямь на статью потянет – нападение на офицера Космопола и так далее.

– А ты гони прочь зложительские фантазии.

– Еще чего! Как представлю себе… Ладно уж, не буду смущать тебя подробностями, ты до такого не доросла.

– Ах ты… – возмутилась лекарка. – Да я тебя на восемь лет старше!

– А я тебя – на миллион, – ухмыльнулся Тейзург. – Учитывая последствия моего купания в Лилейном омуте.

– Раз ты за этот миллион лет так и не стал просветленным доброжителем всем в пример, то и хвастаться нечем.

– Туше, – маг насмешливо поклонился, поднимаясь из-за стола. – Пойдем? Собираюсь навестить своих бывших коллег, но девочки в такую рань еще спят, пока прогуляюсь.

– Почему же спят, если в Ложе в любое время кто-нибудь да бодрствует? И почему – бывших? Разве у тебя с магией что-то не так?

– Зинта, при чем тут магия, я говорю о бывших коллегах… О той нужной людям профессии, которая для меня осталась в прошлом.

Он положил на столик деньги и, щелкнув пальцами, снял охранные чары. Можно было и без щелчка, эффектный жест предназначался для Зинты – чтобы знала, что теперь кто угодно посторонний их услышит.

Кивнув ему на прощанье, лекарка первая сбежала по ступенькам: ее ждали в лечебнице. Эдмар неспешно спустился следом, его баэга – вишнево-черный узор со скупыми взблесками серебра – отливала в лучах утреннего солнца шелковистым глянцем.

Хозяин заведения отвесил ему вслед подобострастный поклон: с тех пор, как приглянувшаяся Тейзургу чайная вошла в моду, дневная выручка стала в разы больше, чем прежде за целую восьмицу.

После того как Зинта и Эдмар скрылись за углом, а хозяин ушел на кухню, из-под крыльца ужом выполз парень в неброской одежде мастерового и глубоко нахлобученной шляпе. Его конопатая физиономия выглядела обиженной и крайне ошеломленной, в глазах светилась решимость: «Ну, держитесь, уж теперь-то я с вами разберусь!»

Низко пригнувшись, он метнулся за другой угол, словно удирающий вор, и через считаные мгновения был уже в соседнем квартале. Стряхнул с куртки и штанов налипший мусор, сунул руки в карманы и с непримиримым видом зашагал по булыжной улочке.

Сотрясать воздух бранью можно сколько угодно. Мадра – это тебе не Ларвеза, где у Светлейшей Ложи все под контролем, а здешняя столица – истинный гадючник, повсюду заправляют бандитские гильдии, которые стакнулись и с царским домом, и много с кем еще. Чавдо Мулмонг тут как рыба в воде, давно уже нашел общий язык с тайными хозяевами Сакханды. Все они зложители, как сказала бы Зинта, канальи продажные… Можно хоть десять раз подряд это про себя повторить, да еще добавить вслух всякие слова, которые для благородного человека считаются зазорными, – а развороченные рельсы от этого на место не лягут.

Господину Бровальду полагалось ругаться. Натура у него такая. Только он собрался доехать до Пчевата – западного пограничного города, где с год назад будто бы видели Шиверсойма, мужа запропастившейся сестрицы Марлодии, – и вдруг такая неслыханная неприятность. И какому же отребью поганому помешала железная дорога, построенная четыреста лет назад ларвезийскими мастерами по заказу Асвахура Свирепого и Рачительного из династии Младших Суфнарбов?

Суно догадывался, какому. Тому самому, которое служит Лорме и успело удрать, пока эмиссары Ложи разбирались с вурваной и амуши. Видимо, Чавдо сел в одну из колясок, стоявших во дворе под навесом, – и прямиком к нужным людям. Просчитал, что может произойти дальше, и принял меры на случай, если ожерелье у его госпожи отнимут.

Рельсы пострадали во всех направлениях, на участках протяженностью около шаба: амулетчики разбойничьих гильдий свое дело знали. Выходы из Сакханды наверняка перекрыты, и теперь наймиты Лормы будут искать тех, кто совершил нападение на вурвану.

Хевсойм данг Бровальд, потрепанный, но знающий себе цену господин, приехавший в этот воровской город по хлопотному частному делу, стоял перед зданием вокзала в пока еще не слишком густой толпе несостоявшихся пассажиров. Люди были обескуражены и рассержены, собирались требовать назад деньги за купленные загодя билеты – но это позже, когда солнце, заливающее площадь слепящим сиянием, поднимется выше, и важные вокзальные чиновники с официальными бляхами на тюрбанах выпьют свой утренний чай.

Ветра не было, поэтому и хонкусов не было. И амуши нигде не видно, но те наверняка ошивались поблизости. Замаскировались, понимая, что имеют дело с сильным «ущербным магом». В иных случаях платок или тюрбан с матхавой куда надежней чар личины.

Раздраженно тыча тростью в пыль и понося все на свете – а что еще оставалось господину Бровальду? – Орвехт подумал, что самое трудное у них с Зомаром впереди.

Под крыльцо чайной Дирвена привело естественное желание увидеть сволочную рожу Эдмара и услышать, как тот будет о нем злословить.

Каким образом ему удалось ускользнуть ради этого от своей охраны – отдельная история. На то он и первый амулетчик. Пусть и бывший. Ха, дохлый чворк им всем, бывших первых амулетчиков не бывает!

Обгоняя прохожих – надо поскорее оказаться там, где он, по мнению окружающих, якобы находился в течение последнего часа, – Дирвен изнывал от гремучей смеси гордости и жестокой обиды.

Гордился он понятно чем: обставил самого Тейзурга. Тот его присутствия не заметил, потому что Дирвен Кориц с амулетом «Маскарадный кубик» одурачит хоть древнего мага, хоть даже целую толпу архимагов. Короче, Дирвен Кориц – это сила!

И все равно результат этой вылазки болезненно уязвил его самолюбие: подлец Эдмар на его счет ни слова не обронил. Вообще о нем не вспомнил.

Такого он не ожидал. Он-то думал, что недруг теперь только о нем и говорит, всяко злословит, и хотел узнать, что именно тот говорит, – нестерпимое любопытство так и разбирало. Ага, вот и узнал! Полнейшее безразличие, о тебе попросту забыли.

Оскорбленный этим выводом Дирвен не сразу осмыслил случайно полученную информацию: в доме у Эдмара живет какая-то девчонка, ее мать он убил, и она об этом ничего не знает, и к этому вроде бы имеет отношение Рогатая Госпожа. Сволочизм полнейший.

Если он расскажет девчонке правду, это ведь будет доброе дело? Милосердная тогда его простит… Дирвен тут же ощутил прилив досады, даже зубами скрипнул: ну вот, опять подумал о своей корысти, а как раз этого нельзя, иначе проклятие не снимется.

Но с другой стороны, ему и впрямь хочется покончить с обманом и защитить справедливость, негодование по поводу этой истории он испытывает самое искреннее… Тогда, может, и сработает?

Зинта из-за убийства не возмущалась, но Тейзург вполне мог ее околдовать, а Суно Орвехт в отъезде, и заступиться некому. Что ж, зато есть Дирвен Кориц. Он и с мерзавцем поквитается, и благое дело сделает – разве нельзя то и другое совместить? Все логично… Интересно только, почему учитель Орвехт в последнем разговоре намекал, что у него неважно обстоит с логикой парадоксов?

Господин Бровальд купил место в караване до Чегожи – маленького княжества к северо-западу от Сакханды. Поезда туда не ходят, зато оттуда рукой подать до Флиды – сопредельной страны под протекторатом Ларвезы. Но это невезучего наследника не интересовало: по легенде он направлялся в Пчеват, пограничный мадрийский город, где якобы видели в последний раз его пропавшую сестрицу.

Флида богата хлопковыми и шелковичными плантациями, а в Чегоже только скудные пастбища, поэтому на последнюю Ларвеза не позарилась – Ложе это не принесло бы ничего, кроме лишних расходов. Чегожский князь давал пристанище разбойничьим шайкам, тем и кормился, а свободные от предрассудков мадрийские купцы поставляли туда продовольствие.

Рискованный путь, но выбирать не из чего. С хозяином каравана небогатый господин Бровальд сторговался, сдав ему в аренду на время путешествия своего слугу. Зомар, не выходя из образа, ругал «скупого ишака», но шепотком и с оглядкой, не переигрывая: привлекать к себе лишнее внимание не стоило.

Нашелся и другой народ, торопившийся в Пчеват, до которого от Чегожи всего-то день пути: четверо жителей Мадры и двое ларвезийских подданных.

Один из ларвезийцев был курьером-амулетчиком со срочной посылкой. Сокровенный Круг наделил Орвехта чрезвычайным полномочием забирать в свое распоряжение любого амулетчика Ложи, ежели таковой подвернется. При необходимости на этого парня можно рассчитывать, причем без ущерба для его собственного задания: посылку недолго закинуть в волшебную кладовую, откуда ее заберут коллеги в алендийской резиденции. Гм, если только содержимому не противопоказан такой способ доставки… Но курьеров на этот счет обычно предупреждают, хотя волшебные кладовки – редкое удовольствие, доступное лишь архимагам с их заемным могуществом да кое-кому из «ущербных».

Другое дело, что при таком повороте придется раскрыться, а Орвехт предпочел бы пока не вылезать из шкуры Хевсойма данг Бровальда.

Второй ларвезиец оказался отставным военным. Продувная бестия, судя по физиономии.

Среди местных попутчиков в первую очередь вызывал подозрения парень в матхаве – почтительный сын, спешивший домой к родителям. Что он прячет под своей линялой тряпкой, юношескую красу или отвратную нелюдскую рожу, поди разбери. Глаза серо-карие, вполне человеческие, однако у амуши и такие изредка встречаются, хотя чаще глаза у них по-птичьи круглые. Ребенок, который родится от соития мужчины или женщины с амуши противоположного пола, тоже будет самый настоящий амуши, но с такими чертами внешности, которые позволят ему втираться к людям и вводить их в заблуждение – не враз поймешь, что за тварь перед тобой. На руках у юнца ногти (у чистокровного были бы когти), но это тоже еще ни о чем не говорит. Однако пальцы слишком тонки и узловаты…

Сакхандийский торговец, у которого в Пчевате срывалась сделка, на первый взгляд внушал доверие. Сразу видно, что это представитель не волшебного народца, а самой что ни на есть человеческой разновидности «жлоб загребущий, лучше всех знающий, как должны жить окружающие, и объясняющий им это без устали». Правда, нет никаких гарантий, что эту почтенную личность не подкупили.

Муж и жена из Пчевата, гостившие в мадрийской столице у родственников. Женщина была беременна, поэтому вместо платка с матхавой носила усхайбу – длинный балахон с капюшоном и вуалью, сплетенной из конского волоса, это одеяние защищало ее и плод от сглаза. Рукава свисали до колен, скрывая кисти рук. С изнанки на темно-коричневую усхайбу были нашиты лоскуты с оберегами – снаружи виднелись стежки. Молодой муж, в отличие от несимпатичного торговца, производил благоприятное впечатление: парень славный, серьезный, заботливый, разве что чересчур нервный – да оно и понятно, жене предстояло разрешиться от бремени самое большее через месяц. Суно, впрочем, не сбрасывал со счета возможность того, что под усхайбой прячется нечто, мало похожее на беременную даму. Впечатления – это, знаете ли, всего лишь впечатления.

Он ощущал присутствие магии, но не мог определить, что является ее источником – живое существо или какие-то артефакты. Сурийские путешественники таскают с собой кучу амулетов: теоретически это должно помогать им в два счета опознавать нечисть, а на практике у нечисти тоже могут быть амулеты, препятствующие разоблачению. Орвехт мог бы использовать заклинание, чтобы увидеть, кто есть кто, но это чревато саморазоблачением, которое не входило в его ближайшие планы.

Днем палило солнце, по ночам до костей пробирал холод. На солончаках росла жесткая изжелта-зеленая трава, точь-в-точь как патлы амуши, поэтому никто не мог бы поручиться, что слуги Лормы не сидят вон за теми кочками.

По всей равнине на почтительном расстоянии друг от друга высились мананги – усеянные шипами зеленые колонны. Их длинные тени стлались по высохшей земле, с медлительной неумолимостью сокращаясь или вытягиваясь в течение дня, словно эти растения были тайными хозяевами времени. На боковых отростках, таких же колючих, как толстые стволы, цвели крупные белые цветы с желтыми тычинками, и земля у подножия была усыпана вялыми лепестками.

В гуще кустарника с мясистыми листьями виднелись причудливые красно-фиолетовые клубки: то ли раскрашенные корзины с букетами, то ли запутавшиеся в ветвях птицы, а если рассмотреть вблизи – тоже цветы, но невообразимо странные, и запах у них был неприятный, медово-мясной.

В пологих впадинах сияли озера, окруженные белесыми разводами, которые переливались на солнце, словно там рассыпана алмазная крошка. Сплошная соль. Орвехту припомнилась здешняя традиция: если сурийский владыка прогневается на кого-то из своих приближенных, он посылает ему шелковый мешочек с солью, которую надлежит съесть за раз. Коли опальный царедворец выживет – значит, на то воля богов, но обычно человек травится насмерть. Вот не довезет Суно до резиденции Ложи «Морскую кровь» и тоже получит свой мешок соли… Или что-нибудь еще вроде того.

В первый день неприятностей не случилось. После обеда караванному амулетчику померещились амуши, но тревога оказалась ложной. Да еще пришлось обходить вовремя замеченную паутину полуденного тенетника, еле видную, как будто сотканную из солнечных лучей.

Попадешь в такую ловушку, и вскоре от тебя ничего не останется, если только небо тотчас не затянет облаками – но откуда им здесь взяться? В пасмурную погоду, в сумерках или ночью через место, облюбованное тенетником, можно пройти без всякого риска, но горе тебе, если забредешь туда ясным днем. Одна из самых загадочных волшебных тварей, ее существование прерывисто: при свете солнца она есть, а в остальное время ее нет.

Атаковали их на рассвете следующего дня. Около двух дюжин бандитов подбирались к стоянке в утренних сумерках, уповая на внезапность, но крик «Вабра!», что по-сурийски означает «Тревога!», спутал им планы.

Крикнул Зомар. Посланцы Ложи решили дежурить по очереди, не полагаясь на караульных. Караванщики нападения не ждали: местная разбойничья вольница соблюдала свои неписаные законы и тех, кто возил товары в Чегожу, не грабила. Кто отколет такой номер, тому несдобровать, но в большом городе вроде Сакханды всегда найдется кто-нибудь, кому разбойничьи законы не указ. Допустим, шайка, промышляющая в мадрийской столице и с чегожскими союзниками никак не связанная, при этом согласная на загородную вылазку – вопрос цены. Вурвана, разменявшая не одно тысячелетие, вряд ли была стеснена в средствах, и Чавдо Мулмонг за ценой не постоял.

Караванщиков ошеломило вопиющее попрание всех божеских и разбойничьих понятий, но они были птицы стреляные и находились в готовности на случай нападения амуши или сойгрунов. В лагере началась катавасия. Людская ругань, рев напуганных верблюдов, заливистый лай кудлатого рыжего пса, который считался талисманом, отводящим ярость Забагды – Повелителя Южного Ветра, потому что был одной с ним масти. Казалось, сам водянистый утренний сумрак взбаламутился.

Резать всех поголовно бандиты не собирались, а то ведь дружная с чегожским князем вольница хоть под землей, хоть под песком достанет, чтобы потом в том же песке тебя закопать. Им заплатили за похищение чужаков: утащить живыми или мертвыми и передать представителям заказчика – со всем, что при пленниках есть, не обшаривая карманы.

Впрочем, помощник Лормы понимал, что от последнего наймиты вряд ли удержатся. Не имеет значения: у этих нетрудно будет отобрать или выкупить «Морскую кровь». Понимал он и то, что тех, кто напал на дом Глигодаго, голыми руками не возьмешь. Что ж, если они дадут отпор, это тоже можно будет считать за неплохой результат – враги себя обнаружат, и круг поисков сузится. Наспех навербованные отряды были посланы вдогонку нескольким караванам, вышедшим накануне из Сакханды в разных направлениях – в расчете, что хотя бы одна из целей окажется та самая.

Господин Бровальд, разъяренный тем, что какие-то канальи его ни свет ни заря разбудили, сквернословил и орудовал тростью – ни дать ни взять скандалист, которого толкнули на городской улице. В левой руке он держал еще и кинжал, которым размахивал суматошно и на первый взгляд бестолково, да только пробиться через эту бестолковую защиту никому не удавалось. Крыл он и «возомнивших о себе воров и разбойников», и своего слугу – «жулика бесчестного, который нарочно вертится у меня за спиной, чтобы сзади меня подло пристукнуть».

Едва началась заварушка, Зомар моментально очутился рядом. Сейчас он прикрывал мага с тыла и всячески костерил его по-сурийски, взывая к бандитам:

– Люди добрые, убейте злого ларвезийского ишака, моего хозяина-кровопийцу! А меня пощадите, все равно в карманах нет ни гроша! Он мне уже третий месяц жалованья не платит, говорит – денег нет! Избавьте мир, добрые люди, от этого беспримерного скупердяя, который блудит с бабушкой всех ишаков, и я скажу вам спасибо, я за вас век буду молиться богам!

Если эти жалостные вопли кого и тронули, у «добрых людей» не было возможности выполнить его пожелание. Амулетчик, вооруженный длинным боевым ножом и массивным кастетом с крючьями, позволявшим как парировать удары, так и захватывать чужой клинок на перелом, никого не подпускал к Орвехту.

Курьер Ложи оборонялся, используя свои артефакты: боец из него был так себе, но его снабдили надежными амулетами, и бандиты пока что не могли его одолеть.

Отставной военный дрался отобранной у кого-то саблей, умело маневрируя в толчее. Похоже, он смекнул, что охота идет не на всех, а только на «пассажиров».

Молодые супруги скорчились в обнимку под кошмой, возле тюков с товарами, под боком у караванной охраны. На них не обращали внимания.

Юноша в матхаве защищался не то чтобы профессионально, но для мирного обывателя недурно. Правда, его спасало скорее проворство и природная ловкость, чем бойцовское мастерство.

Несимпатичный торговец гневно вопил и ругался, составляя достойную конкуренцию господину Бровальду с Джахуром. Ему повезло укрыться за спинами караванщиков, окруживших кольцом товар и своего нанимателя, и он находился в относительной безопасности – спасибо многолетнему опыту выживания на Юге.

Хуже всего приходилось Кебрехту, курьеру Ложи. Скромного разъездного чиновника определенно подозревали в том, что это он везет в Ларвезу уплывшее от царицы Лормы ожерелье, и наймитам было велено взять его в первую очередь.

Суно двинулся через толчею в его сторону, возопив: «Я еще дойду до кого следует, канальи!» Помощник все понял правильно и начал перемещаться синхронно с ним, не переставая с жаром расписывать, как он будет благодарен, если «добрые люди» пристукнут его хозяина.

По инструкции Орвехт не должен был выручать курьера. Он получил недвусмысленное указание ради возврата архимагам целебного ожерелья пожертвовать кем угодно, в крайнем случае даже Зомаром: амулетчик такого уровня весьма ценен для Ложи, но здравие и долголетие членов Сокровенного Круга стократ важнее.

К тому времени, как им удалось добраться до Кебрехта, бедняга совсем вымотался. Его и раньше хватало всего лишь на затрещины, хотя будь на его месте Дирвен с теми же амулетами, сражение давно бы уже закончилось, осталось бы только собрать и похоронить трупы. Сейчас, когда курьер выбился из сил, его удары давали не больше эффекта, чем шлепки мухобойки.

Один из бандитов попытался накинуть ему на шею удавку, однако подоспевший маг перебил агрессору запястье сокрушительным ударом трости.

– Благородный человек не может стоять в стороне, когда рядом творится последнее канальство! – рявкнул господин Бровальд. – Он обязательно примет в нем участие!

Вокруг трости захлестнулась плеть. Еще неизвестно, кто бы перетянул, мадрийский головорез или Суно Орвехт, но курьер решил помочь неожиданному союзнику и отдал команду амулету. Обезоружил обоих. Трость вместе с намотавшейся на нее плеткой отлетела в сторону и ударила по ногам шарахнувшегося верблюда. Тот кого-то сшиб, человек повалился в пыль. За спиной у Суно, еле устоявшего, послышался скрежет металла и хруст – это Зомар опять сломал своим кастетом чей-то клинок.

Орвехта начали теснить двое с саблями, один заходил справа, другой слева, кинжалом не отобьешься. Пускать в ход магию, извещая всю округу: «Ну ладно, господа, вот он я!», очень не хотелось – это был бы тактический проигрыш.

Он сдернул с шеи истрепанный китонский шарф с разлохмаченными краями, блекло и загадочно серебрящийся. В следующую секунду свистнул вспоротый воздух, и лицо бандита, наступавшего справа, перечеркнули кровавые полоски. Пострадавший взвыл, зажмурился и схватился за глаза.

В Китоне любят такие вещицы – драгоценные шпильки-стилеты, веера с лезвиями, шарфы с вплетенными в шелковую ткань металлическими нитями. Коллеге Тейзургу все это тоже пришлось по вкусу, а сейчас его подарок очень выручил Орвехта.

Второй бандит попытался лихо разрубить вновь мелькнувший в воздухе шарф, но клинок скользнул мимо. Кто-то подскочил сбоку, Суно полоснул его кинжалом, не выпуская из поля зрения прежних противников. С другой стороны держал оборону помощник, и у воспрянувшего духом курьера на радостях прибавилось сил – тот начал наносить врагам пусть не смертельные, но ощутимые удары, а Зомар, чувствовавший импульсы амулетов, тут же бросался вперед, бил очередного оглушенного головореза ножом или кастетом и мигом отскакивал обратно.

Пробившийся к ним ларвезийский военный присоединился четвертым и даже попытался взять на себя командование, но от этого проку не было, поскольку схватка больше напоминала кипящую кашу рукопашной, чем боевые действия, подчиненные какой-то логике.

К тому времени, как из-за восточного горизонта, из облачных чертогов Пса Харнанвы, на солончаковую равнину хлынуло мощное, как накатывающий прилив, солнечное сияние, бой закончился.

Ларвезийцам, парню в матхаве и кое-кому из караванщиков пришлось бинтовать порезы, неглубокие, но кровоточащие.

Господин Бровальд, вновь намотавший на шею потрепанный китонский шарфик, брюзжал по поводу того, что эти канальи наделали ему прорех на вполне еще годном для носки дорожном кафтане, а ходить в заплатках благородному человеку не пристало. Заодно он пенял слуге, который тоже не уберег свою одежду и теперь будет позорить хозяина лохмотьями. Кебрехт горячо благодарил тех, кто пришел на помощь, но видно было, что их поведение его неприятно поражает: храбрецы, только что творившие чудеса находчивости, не должны быть столь мелочными и сварливыми.

Бандиты десятерых потеряли убитыми, бросили двоих тяжело раненных, и еще троих повязали караванщики – этих собирались отвезти в Чегожу, чтобы с ними разобрались разбойники по закону своей вольницы. Остальные сбежали.

По земле тянулись длинные тени, воздух постепенно прогревался, но участники заварушки и без того успели согреться. Над лагерем висел густой запах пота, разгоряченных немытых тел, верблюжьего навоза, крови, да еще кислого вина, которым промывали порезы.

Щурясь от бьющего в глаза солнца, Суно хмуро подумал, что это не победа. Кому как, а им с Зомаром это один шаг до разоблачения.

Сшитая из цветных лоскутков круглая шапочка с маленьким козырьком, которую Змейка бросила за комод, через день исчезла. Никто ее оттуда не доставал. Талинсу Булонг держали в «карантине» и не выпускали из этой благопристойно убранной душной комнаты: если б кто-то шарился за комодом, она бы об этом знала. Никто из людей туда не лазил, а шапочки там больше не было.

Так она и думала. Тут есть кого приманивать. Обнадеженная результатом девушка принялась шить такую же маленькую разноцветную жилетку.

Подходят такие придурки к кому-нибудь и спрашивают: «Что важнее, голова или задница?» Если им отвечают «голова», они ухмыляются и с хихиканьем сообщают: «А Дирвен считает, что задница!», а если сказать наоборот, восторженно вопят: «И Дирвен тоже так считает!»

Поубивал бы придурков. Он лучший среди амулетчиков, вот они и бесятся. Знают, что выше им не прыгнуть. Подумаешь, Пергамон… Там же не все вразнос – мебель, например, во многих домах уцелела, и насмерть никого не зашибло.

Зато он не единожды перехватывал ужасателей Ктармы с «ведьмиными мясорубками». В первый раз все вышло наперекосяк, это правда, но задание-то он все равно выполнил, а в следующие разы уже никаких промашек. Если бы те гады и гадины сделали свое дело, разрушений было бы куда больше, чем в Пергамоне, да еще с человеческими жертвами, а он все это предотвратил – короткая же у них память, если об этом напрочь позабыли!

Светлейшая Ложа его предала. Лишила заслуженного звания и подвергает травле из-за ерунды. Одни тупые придурки вокруг, а достопочтенные архимаги – надутые старые маразматики.

Определившись со своим отношением к миру – ага, он уже знает людям цену и глубоко их презирает, – Дирвен обрел своего рода душевную броню. Он горд и разочарован, вдобавок проклят богиней за то, что нанес смертельный удар негодяю, недостойному жить, и в него каждый, кому не лень, плюет ядом. Жалкие людишки, которые не могут с ним соперничать. А не менее жалкие правители не могут без него обойтись – правда ведь не могут! – но не спешат вознаградить его по заслугам.

Вот если бы он сам был над всеми правителем… Ну, была бы у него власть, против которой никто ничего не сможет, ни архимаги, ни Эдмар… Порой мечталось: теоретически, наверное, существует где-то на свете артефакт, который дает своему обладателю безграничное могущество, и само собой, это не для всякого, а только для сильнейшего среди амулетчиков, иначе несправедливо. Заполучить бы такую штуку…

Впрочем, как следует помечтать об этом некогда, задания сыпались одно за другим. Оно и к лучшему: при выполнении очередного заказа Дирвену достался «Маскарадный кубик».

По инструкции, если найдешь ничейные волшебные артефакты или иные ценности – отдай Ложе, а за это тебе полагается официальная устная похвала и небольшое вознаграждение. Ха, заинтересовали! Все равно вознаграждение удержат в счет расходов на восстановление Дворца Собраний и домишек пергамонских обывателей. Причем и речи не было о том, чтобы половину этой суммы стребовать с мерзавца Эдмара, который все подстроил. Повсюду подлость и несправедливость. С горожанами, которых Дирвен люто невзлюбил за то, что из-за них у него столько мороки, расплатилась за ущерб Ложа, так что теперь он у нее в пожизненной кабале.

Ага, раскатали губу. Вот найдет он когда-нибудь артефакт, наделяющий своего хозяина безграничной властью, и тогда они обо всем пожалеют… Подлая скотина Эдмар – в первую очередь. Когда он будет униженно вымаливать прощение, Дирвен в ответ презрительно и безжалостно усмехнется. Или даже рассмеется.

Пока что он нашел рассохшуюся деревянную шкатулку с потемневшими серебряными монетами позапрошлого века, перепутанными бусами из недорогих камешков и несколькими амулетами. По-настоящему ценным там был только «Маскарадный кубик».

Дирвен никогда раньше не держал его в руках, но быстро определил, что это, припомнив курс «Прячущие и вводящие в обман артефакты». Логикой и Уставом его пусть сколько угодно попрекают, зато все, что относилось к его специализации, он знал назубок и в теории, и на практике. Точно ведь «Маскарадный кубик» – самый богатый по своим возможностям амулет этой группы, притом большая редкость. Вот его-то Дирвен и припрятал, а дурацкие бусы и все до единой монеты честно сдал магу-куратору. Его устно похвалили и обрадовали тем, что долг перед Ложей на чайную ложку уменьшился.

Надзиратели опального первого амулетчика присвоение «Кубика» проморгали. Эти придурки радовались каждому случаю «отдохнуть от нашего угробища». Когда он отправился проверять пыльные заброшенные комнаты на третьем этаже особняка, купленного королевской кузиной, охрана устроилась на лестничной площадке между вторым и третьим этажом, предварительно убедившись, что засады наверху нет.

В доме время от времени происходили странные вещи, и удалось выяснить, что причина кроется в амулетах неизученной разновидности, привезенных из далеких краев к югу от Олосохарской пустыни. Амулетов этих было множество, и они как будто перемещались с места на место. Оказалось, и впрямь перемещались: они были сотворены из зачарованных полудрагоценных камней и живых насекомых. Ползучие артефакты. Ограненные кристаллы на членистых ножках. Внутри, словно в желе, просвечивали хитиновые тельца существ, неведомо каким способом туда помещенных.

Дирвен их методично вылавливал, пробираясь среди старой мебели в бархатистых от пыли чехлах и время от времени чихая. Помогать никто не стал: задача охраны – беречь его от опасностей и никуда не пускать, а не облегчать ему жизнь.

«Насекомых» оказалось четыре с лишним десятка. И ни одно не поддавалось окончательному уничтожению, пока не уничтожены все остальные. Дирвен в конце концов «усыпил» их и собрал в картонку из-под шляпы, чтобы отдать магам для исследований.

Гонорар, который причитался от ее высочества хозяйки особняка, вычли из суммы его долга за порушенные пергамонские стены. Ожидаемая несправедливость не сильно его расстроила: лишь бы не отобрали «Маскарадный кубик».

Орудие обмана можно заставить «свернуться» и «затаиться» – Дирвен это и сделал, и никто ничего не заметил, хотя волновался он так, что аж ладони потели.

Эта штука позволяла амулетчику запросто создавать свое временное подобие из какой угодно телесной частицы, хоть из слюны, хоть из выдернутого волоса. И еще много чего позволяла, она была многофункциональная, на то и кубик – каждая грань все равно что отдельный амулет.

Дирвен ежедневно упражнялся в зале, который находился в его полном распоряжении. Против этого никто не возражал, в особенности после Пергамона.

Вот и повадился он оттуда сбегать, оставляя вместо себя сотворенного из волоса болвана. Если заглядывали надзиратели, подобие поворачивало голову и раздраженно цедило: «Не мешайте, я тренируюсь!» – точь-в-точь настоящий Дирвен. В это время сам он, благодаря другой грани «Маскарадного кубика» скрытый под личиной какого-нибудь мага или амулетчика, спешащего по делам, смывался из резиденции Ложи на свободу.

Ему просто сил нет до чего хотелось увидеть ненавистную физиономию Эдмара и узнать, что за гадости тот говорит у него за спиной. Наверняка же говорит… Это был высокий умственный интерес, философский, как выразился бы учитель Орвехт, а еще Дирвену хотелось какую-нибудь девку, барышню, бабу, шлюшку, хорошо бы красивую – короче, любви ему хотелось.

Вот на поиски того и другого он и отправлялся в город.

Ложа много в чем его предала, в том числе оставила без женщин. Шлюх из лучших алендийских борделей ему больше не привозили: мол, они денег стоят, а ты немерено должен за Пергамон, и эту статью расходов мы сократили.

Ага, самих бы их так «сократить»! Или они считают, что первый амулетчик должен самоудовлетворяться в каком-нибудь укромном уголке, словно школьник, вздрагивая от каждого шороха – а то вдруг застукают? Позорище ведь… Для всей Светлейшей Ложи позорище!

С борделями вела дела госпожа Тумонг, блеклая засушенная мымра с волосами мышиного цвета, строгая, застенчивая и официозная. Магичка уровня плюнь да разотри, как про себя определял таких Дирвен. С хозяйками публичных домов отношения у нее сложились теплые, те всячески улещивали представительницу могущественных клиентов, угощали дорогими конфетами, пирожными и вошедшим в моду кофе, который перепадал им порой от «лапочки Тейзурга».

Дирвен как-то раз подслушал ее болтовню с двумя другими волшебницами. Поскольку речь шла о нем, полное право имел подслушать. Тумонг рассказывала: «девочки» рады-радешеньки, что им больше не придется обслуживать «эту спесивую мелочь, грубияна и свиненка Дирвена Корица». Ее собеседницы соглашались с тем, что Дирвен грубиян: никогда не здоровается. Ага, он им, что ли, придурок – с каждой старой теткой здороваться?

В первый же день выяснилось, что найти в Аленде любовь – иначе говоря, какую-нибудь нестраховидную девицу, которую можно по-быстрому соблазнить и поиметь, – задача не из легких.

Они же все как одна продажные, а у него в карманах ни гроша. Профессиональные уличные потаскухи первым делом называют свою цену. Сунешься к какой-нибудь из так называемых «порядочных», а она или жеманится, или сразу верещит «я сейчас полицию позову!». Как их соблазнять, если они бесплатно не соблазняются?!

После нескольких неудач он уже был согласен на какую угодно, не обязательно хорошенькую. Любая сойдет, лишь бы не ломалась.

Неудовлетворенное желание так его мучило, что еще немного – и он попросту спятит. Поневоле вспоминалось, как они с Хеледикой целовались в закоулках, прячась за каскадами вьюна, свисавшими с облупленных балкончиков вторых этажей. И как он в первый и последний раз оказался с этой обманщицей в постели, в номере обшарпанной гостиницы на окраине Аленды, где и выяснилось, что Хеледика не девственница, а он-то как дурак в нее влюбился… И вспоминались все те шлюхи, которых ему привозили из борделей: пышнотелые и хрупкие, смуглые и белокожие, брюнетки, блондинки, шатенки, рыжие – каких только не было, вот бы сейчас хоть одну, все равно какую… И даже вспомнилась Энга Лифрогед под пасмурным небом ларвезо-молонского пограничья, снисходительно глядевшая на него из-под крашеной белой челки. То есть не Энга, а лицедействующий Эдмар: его длинные подведенные глаза, серые с переменчивым лиловато-болотным отливом, манили и насмехались, а уголки изящно очерченного рта, чересчур большого при треугольном подбородке, были приподняты в многообещающей улыбочке…

В следующий момент Дирвен понял, что дела совсем плохи, раз он уже и об Эдмаре начал думать с вожделением. А виноваты во всем архимаги, которые решили сэкономить на его нуждах, – подлецы они, и еще называются светлейшими! Но ему-то что делать, если из-за треклятого воздержания последняя мерзопакость в голову полезла: «уж лучше с Эдмаром, чем вообще никак» – надо же докатиться до такой мысли… Тьфу, мерзопакость! Можно подумать, он из тех придурков, которые вроде Эдмара, а он вовсе не из них.

– Я не придурок! – вырвалось у Дирвена вслух.

– А по-моему, как раз он самый, – заметил усатый горожанин в домашней лоскутной жилетке, куривший трубку на балконе.

Житель дома имел в виду, что парень, который топчется в переулке у почтенных людей под окнами, что-то возбужденно бормочет себе под нос и взмахивает сжатыми кулаками, на сторонний взгляд разумным не выглядит, но Дирвен усмотрел в этом ответ на свои мысли – может, сама Рогатая Госпожа ответ подбросила! – испугался и кинулся прочь.

Он срочно должен найти себе женщину… Взгляд упал на тетку с корзиной яиц, которая шла, верно, домой с рынка. Ей было лет сорок, а может, и сорок пять, зато все еще красивая, тяжелогрудая, с плавно покачивающимися большими бедрами. И поверх коричневого с розами платья наброшена траурная пелерина. Вдова!

О вдовах, которые привечают молодых парней, Дирвен наслушался и баек, и скабрезных анекдотов, и сразу понял, что это его шанс. На сегодня, по крайней мере. А может, с ней и дальше можно будет встречаться?

Он заступил ей дорогу, губы сами собой растянулись в беспокойной возбужденной усмешке.

– Тетенька… – спохватившись, что это несолидно, сразу поправился. – Сударыня, давайте я вам корзинку помогу донести, а потом мы с вами это самое…

– Что – это самое? – сердито спросила сударыня, смерив его неприветливым взглядом. – Чего тебе, лоботряс?

– Я не лоботряс, я вам с яйцами помогу, а потом мы у вас на кровати попрыгаем, хотите? – брякнул Дирвен, благодаря анекдотам и байкам знавший, что вдовы всегда только этого и хотят.

– Чего?!. Ах ты паршивый сопляк, молоко на губах не обсохло, и голосок-то еще ломкий, петушиный, а туда же! Сколько тебе – шестнадцать, пятнадцать? Люди, да вы только посмотрите, что средь бела дня деется!

Проходившие мимо придурки и впрямь начали на них смотреть.

– Мне восемнадцать! – оскорбился Дирвен.

– Небось нарочно шляпу-то напялил, чтоб казаться старше! А ну, убирайся, не то я из твоих яиц яишню сделаю! Попрыгать ему захотелось, прям на улице за честной женщиной увязался, никакого стыда у нынешних!

– А полицейского надо кликнуть, – предложила проходившая мимо карга с зоркими глазами старой ведьмы.

Да она и была ведьмой: об этом просигналил амулет, реагирующий на присутствие волшебства.

Дирвен поспешил ретироваться, еще не хватало, чтобы его застукали. Тайком выбираясь в город, он взамен своей формы надевал потрепанную куртку и штаны мастерового – стащил с веревки в одном из дворов во время первой вылазки. Шляпу с «карманом» для рога на другую не заменишь, но шляпы похожего фасона, чаще всего зеленые или коричневые, носило множество алендийцев. Он только перо из-за ремешка убирал. Главное, не нарываться на нежелательные встречи, держаться подальше от людей Ложи и от полиции, а то поймают – и конец прогулкам. Эти гады еще и «Маскарадный кубик» отнимут.

– Да кому ты нужна, драная шлюха поиметая! – крикнул он напоследок тетке с корзиной.

Вслед понеслась ругань. Если б только эти дуры знали, кто он на самом деле… Впрочем, если б знали, тогда бы точно каюк, с них бы сталось пойти и нажаловаться.

Дирвену после этого даже расхотелось, но ненадолго. Вскоре неудовлетворенное желание начало грызть его с новой силой, а вдова четверть часа спустя снова попалась ему навстречу, уже на другой улице. В этой части Аленды такая петлистая планировка, что можно ходить кругами, особенно если не отдаешь себе отчета, куда идешь.

– Опять ты, паскудник сопливый? – раскричалась вредная тетка, едва завидев его. – Вот я тебе причиндал-то оторву, если будешь тут слоняться! А ну, пошел отсюда!

Опальный первый амулетчик Ложи схватил валявшийся под стеной кусок кирпича, взвесил в руке и прицельно швырнул. Нет, не в голову этой мерзкой бабенции, хотя в какой-то момент едва не поддался такому импульсу, а в корзину с яйцами. На, вот тебе яишня!

Смачно хрустнуло. Женщина завопила совсем уж дурным голосом, и Дирвен помчался прочь сломя голову. Позади бухали чьи-то шаги, но преследователи – какие-то случайные придурки из прохожих – скоро отстали.

Оторвавшись от них, он очутился в незнакомых закоулках: на блеклых стенах облупившиеся охряные обереги, меж балконов натянуты веревки с гроздьями линялого белья. Пахнет стиркой и капустным супом. Дыхание быстро выровнялось, но в горле саднило, в глазах щипало, и по-прежнему невтерпеж хотелось, а уже подошло время возвращаться в резиденцию Ложи. Он готов был разрыдаться от беспредельной несправедливости и разочарования. И еще вертелась мысль: интересно, когда кого-то называют «соблазнителем с большим опытом» – имеется в виду всякий такой опыт, какого он успел набраться за эти злосчастные дни? И чего же тогда в этом хорошего?

Назавтра после истории с яйцами его с утра пораньше отправили на задание: надо было с помощью амулета найти незаконно сотворенные Врата Перехода. Втайне, чтобы не спугнуть магов-злоумышленников, которые приохотились тайком посещать другой мир без дозволения Сокровенного Круга. Честно говоря, Дирвен «злоумышленникам» сочувствовал – наверное, тоже задыхаются под властью этого злобного старичья… Но не мог же он ради них задание провалить, так что Врата нашел. А на другой день опять сбежал с тренировки, и ему наконец-то повезло: у него появилась Тамрила.

Он встретил ее в Пуговичном квартале, где на вывесках галантерейных лавок болтаются гирлянды больших разноцветных пуговиц.

Привлекательные округлости, чистенькое нежное личико. Светло-русые, слегка вьющиеся на висках волосы заплетены в косу. Одета, как барышня из хорошей семьи.

Наученный горьким опытом, Дирвен сперва не решался к ней подойти. Девять из десяти, что такая или сразу поднимет визг на всю улицу, или начнет пятиться от него и лепетать что-нибудь гневное, стреляя глазами по сторонам в расчете на защитников, которые уж наверняка найдутся. Так что он просто смотрел на нее, а она взглянула на него – раз, другой, третий… Дирвен тогда остановился рядом, возле витрины лавки, и спросил отчаянным сипловатым голосом:

– А не знаете, барышня, который час?

Ему и сказали, про что спрашивал, а не «отвяжитесь, не то я позову», и он, воспрянув духом, поинтересовался, как ее зовут. Тамрила. Она выглядела так, точно вот-вот расплачется, Дирвену даже стало ее жалко, и он справился, что случилось. Хотя сразу пришло на ум, что ей небось не хватает денег на какую-нибудь галантерейную безделицу, и если б он смог купить ей эту финтифлюшку, может, и получилось бы завязать отношения, но у него в карманах тоже пусто, поэтому ничего не жди, кроме писклявой девичьей ругани.

А она в ответ всхлипнула – и вдруг начала сбивчиво рассказывать, подавшись к нему и почти касаясь его прикрытой кружевами грудью, от одного этого можно было на месте рехнуться.

Родители собираются выдать ее замуж за богатого перекупщика ювелирных изделий. Они ему должны, и тот поставил условие – простит долг и впредь будет им помогать, если Тамрила станет его женой. Папенька с маменькой обрадовались, а она за него не хочет. Он старый, одышливый, некрасивый. Деваться ей некуда, но она решила, что тогда уж найдет до свадьбы какого-нибудь хорошего парня и с ним узнает, что такое настоящая любовь.

Рассказывая, девушка невзначай коснулась пальчиками тыльной стороны его кисти.

– Пойдем! – он порывисто схватил ее за руку. – Гадство какое, когда за тебя все решают другие, я вот тоже… В общем, я тебе покажу настоящую любовь!

Тамрила сконфуженно пробормотала, что у нее есть с собой немного денег – жених выдал на предсвадебные покупки, – однако искать гостиницу, где сдаются комнаты на час, было некогда, время поджимало. Забрались в дровяной сарай в одном из здешних двориков. Вывозились в пыли, но ничего, она своим что-нибудь наплетет – то да се, на улице споткнулась, девчонки же изворотливые, врать умеют, зато он получил, что хотел, хвала богам! Тамрила притом еще и девственницей оказалась. На третий день она призналась, что любит его. Это хорошо, что любит, – значит, и после свадьбы о нем не забудет.

Вопреки проискам архимагов, решивших наказать его воздержанием, личная жизнь наладилась. Эдмара он тоже выследил и даже подслушал его разговор с госпожой Зинтой, устроив засаду в облюбованной недругом чайной, но результат оказался не ахти какой: этот мерзавец ни разу о нем не вспомнил.

Зато Дирвен узнал о Тимодии и получил шанс сделать доброе дело. Он уже видел ее за оградой особняка, над которым реял зловещий изумрудно-сине-фиолетово-черный флаг. Маленькая, бледненькая, похожая на слабый росток, чахнущий в тени, она обеими руками держалась за решетку и грустно смотрела на улицу. Она там словно в тюрьме… Если бы найти возможность рассказать ей правду!

Суно ожидал чего-то в этом роде: когда прибыли в Мепсахат, хозяин каравана заявил, что дальше попутчиков не повезет – по всему видать, боги на них гневаются. Честь по чести вернул всем деньги за оставшуюся часть пути, а безденежному господину Бровальду вернул Джахура.

Господин Бровальд в сердцах ругался, отставной военный и сурийский торговец ему вторили. Остальные покорились судьбе, не ропща вслух. Может, решили поберечь силы, а может, поверили насчет божественного гнева, хотя Суно мог бы всем объяснить, что пакостят отнюдь не боги, а местный волшебный народец, подзуживаемый Лормой. Впрочем, для хозяина не было существенной разницы: кто-то из чужаков накликал беду – значит, ему с ними не по дороге.

Налетом разбойников напасти не ограничились. На следующий день караван забросали камнями и комьями засохшего помета сойгруны. Выскочили из кустарника с пышными лилово-красными цветами, источающими тяжелый приторный аромат, и начали бесноваться вокруг, визжа и улюлюкая.

Ноги у них, словно у кузнечиков, оттого они одним прыжком покрывают расстояние в десяток шагов, а в остальном похожи на малорослых людей с непропорционально длинными руками. Такие верткие, что голова закружится, прежде чем сумеешь сосчитать, сколько их вокруг вьется и скачет.

Караванщики бросили им связку дешевых плетеных браслетов со стеклянными бусинками: взяв откуп, сойгруны должны отстать. Браслеты они любят пуще чего бы то ни было, поэтому не могут не польститься на такой подарок… Но они не польстились. Вероятно, Лорма одарила их богаче.

Амулетчикам, к которым присоединился курьер Ложи, удалось дать отпор прыгучей нечисти, а их товарищи сумели успокоить одуревших лошадей и верблюдов, но всем досталось – у кого шишка на лбу, у кого синяк. Спасибо, что никому череп не проломили.

Если задувал ветер, появлялись хонкусы, так и норовившие сыпануть в глаза людям и животным колючей пыли. Поневоле позавидуешь беременной жительнице Пчевата, чье лицо защищено вуалью из конского волоса.

Ночью, под пологом безграничной темени, усеянной холодными белыми звездами, за чертой защитного круга кто-то выл и заунывно хохотал. Не гиена, хотя они в этих краях не редкость. Гиены ведь не бормочут вперемежку с воем невнятные сумасшедшие угрозы.

Настоящих нападений больше не было. Пока. Хозяину каравана дали понять, что он что-то сделал не так, – и тот все понял правильно: надо избавиться от путешественников, за которыми тащится по пятам беда.

Ругань не помогла, дальше караван двинулся без пассажиров. Те остались в бежево-белесом, как будто в строительный раствор подмешали соли, Мепсахате, напоминающем брошенное посреди равнины ласточкино гнездо. Был канун Благодарения Колодцам, когда при свете дня молятся «Кадаху Радетелю, воды подателю», а после захода солнца, в сумерках, приносят жертву водяным духам – топят кого-нибудь в ритуальной бочке, приговаривая: «Мы, вода, у тебя берем, и мы тебе взамен отдаем».

Практикуются такие обряды в непросвещенных землях, а в тех странах, которые под протекторатом Ларвезы, человеческие жертвоприношения вне закона (гм, что же тогда сказать о Накопителях, привычно сделал поправку Суно).

Воде отдавали кого не жалко. Лучше всего – какого-нибудь заезжего чужака, чтобы никто его не хватился. Имея это в виду, путешественники решили держаться вместе. Сняли на постоялом дворе одну комнату на всех и в буквальном смысле заняли круговую оборону, не скрывая того от окружающих. Семеро вооруженных мужчин, из них четверо не дураки подраться, пятый – амулетчик с боевыми артефактами, а еще двое, хоть и любители отсиживаться за чужими спинами, тоже старались выглядеть храбрецами.

Никто к ним не сунулся, до драки не дошло, но это все равно их сплотило, и наутро они решили добираться до Пчевата вместе, купив вскладчину припасов и наняв проводника с парой верблюдов. Господин Бровальд нехотя раскошелился, не переставая ворчать, что ему пришлось расстаться с последними сбережениями.

Суно чувствовал, что отправиться в путь – это значит угодить в западню, но Мепсахат – тоже западня, так что выбирать не из чего.

Разве на самом деле бывает, чтобы кто-то, поговорив с тобой, потом шагнул прямо за окошко, но не упал вниз, а будто бы пошел по невидимому мостику над кронами деревьев, черепичными крышами и уютными желтыми фонарями, постепенно исчезая в лунной темноте?

С людьми такого не бывает, поэтому Тимодия решила, что это все-таки был сон. Но не могла же мама просто так ее бросить! Мама взаправду к ней ночью приходила, перед тем как уехать, а потом… Наверное, потом Тимодия уснула, вот и померещилось, что мама ушла через окно в ночное небо. Так что это был наполовину сон, наполовину – нет.

Мама выглядела совсем молодой и не сердилась. Обняла ее и сказала, чтобы она не плакала, хорошо училась и хорошо кушала.

– А мне с тобой можно? – спросила Тимодия, когда та, глядя на нее вполоборота, перешагнула с подоконника на перила балкона, а оттуда на невидимый мостик.

Вспомнилось, как мама однажды рассказывала сказку про звездочки, которые решили превратиться в людей и пожить на земле, а потом призналась, что в детстве она мечтала погулять над крышами и улицами, глядя на город сверху. Вот у нее наконец-то и получилось…

– Тебе туда пока нельзя. Не плачь. Главное, что мы с тобой их перехитрили, в этот раз ты им не достанешься.

О том, что где-то есть страшные они, которые хотят ее забрать, Тимодия знала давно. Всегда знала. Порой ей снилось, что они за ней гонятся и вот-вот поймают, а у нее совсем нет сил, и онемевшие ноги как будто вязнут в песке или в снегу, и воздух тоже вязкий, не пускает бежать… Но еще хуже были сны, в которых они ее уже поймали и заперли на целую вечность в тесной, вроде шкафа, комнатушке с обшарпанным потолком: она никогда оттуда не выйдет, и не вернется домой, и не увидит больше ничего, кроме этого потолка. Ее душит ужас, от которого можно умереть, и в то же время она понимает, что еще долго не умрет, и нет никакой надежды, что ее отпустят.

После этого она просыпалась заплаканная и отвечала, что приснился страшный сон. Почему-то она боялась рассказывать такие сны кому бы то ни было: проговоришься – и они мигом до тебя доберутся.

Утром ей сказали, что мама уехала по каким-то срочным делам и неизвестно, когда вернется.

Значит, надо ждать: мама обязательно приедет, она ведь захочет повидаться с Тимодией, как же иначе?

Ее все время тянуло плакать. Учитель Эдмар велел повсюду протирать пыль, это занятие ей понравилось. Запущенных грязных углов в доме не было, зато было много красивого. И настенные росписи, и ковры, и резьба на перилах изогнутых лестниц, и удивительные цветы… И особенно китонские куклы – утонченно изящные, как будто по-своему живые, так и хотелось присесть перед ними в реверансе.

Тимодия даже взяла одну подержать, но сразу испугалась, что уронит, и впрямь чуть не выронила, поскорей усадила на место. Никто ее за этим не видел, а учитель все равно узнал, что она трогала куклу, и заметил с усмешкой:

– Надо же, хоть что-то делаешь без спросу!

Она испуганно сжалась – вот сейчас наругают и накажут, – а он добавил:

– Если наконец-то научишься дерзить – но так, чтобы меня это не слишком сердило, – разрешу тебе с ними играть.

Тимодия еще больше сжалась, на глаза навернулись слезы, и тогда он прогнал ее с глаз долой.

Учителя она боялась: он вроде вредной Лимилы-Дразнилы, которая была на полтора года старше, жила на соседней улице и тоже над всеми насмехалась.

Зато госпожа Зинта добрая, но она все время занята, потому что лечит людей во славу Тавше, и пациентов у нее много. Тимодия тоже лучше бы стала лекаркой, чем волшебницей и придворной дамой, но куда денешься, если она родилась магичкой?

Никто ее не обижал: служанкой с тряпкой она была только для господина, «до тех пор, пока не научишься вести себя, как подобает», а для его вышколенной прислуги – маленькой барышней.

Ей купили нарядное платье с воланами из зеленовато-синего, как морская вода, китонского шелка, с серебряными птицами, которых то видно, то не видно, смотря как падает свет, – и в придачу такие же ленты для косичек. Купили со второго раза.

Учитель взял ее с собой в магазин готового платья от королевского портного и спросил, какое ей больше всего нравится: если она выберет то, что «достойно внимания», – получит его в подарок. Тимодия сразу показала на самое-самое нарядное, с розовым лифом, золотой шнуровкой и тремя бантами на пышной зеленой юбке – желтым, фиолетовым и малиновым.

– Ужас! – фыркнул господин Эдмар. – Прелестное платьице в стиле «пусть вся деревня обзавидуется». Особенно если представить в нем тебя… Брр, это даже для моих закаленных нервов чересчур. Если бы на меня напала фантазия сыграть женскую роль, я бы скорее удавился, чем надел это.

– Оно же красивое… – всхлипнула Тимодия, чувствуя себя невзрачной и бестолковой, глядя сквозь пелену слез на расплывающееся красочное пятно.

– Для придворной шутихи – возможно, но если мои приближенные волшебницы станут так одеваться, это будет ужас и угар… Нет уж, мне столько не выпить. Идем отсюда, и перестань реветь.

Тимодия не поняла, чего и почему учителю не выпить, а спросить побоялась, и всю дорогу домой тихонько плакала. Вот никакого же платья перед поездкой в магазин ей не хотелось, а теперь, когда сказали, что не купят, стало невтерпеж обидно и горько. Мама старалась ее приодеть, но таких роскошных нарядов у них никогда не было. На следующий день она только о платьях и думала, а потом учитель опять взял ее с собой в тот же магазин и посоветовал:

– Посмотри на все, что здесь есть, и после этого выбирай. Если опять уйдем ни с чем, следующий эксперимент состоится через несколько месяцев.

К маленькой покупательнице устремились приказчики, мужчина и барышня в одинаковых щегольских жилетках, но господин Эдмар велел им подождать в сторонке, и те не посмели ослушаться могущественного мага.

Вот тогда Тимодия и выбрала платье с переливчато-исчезающими серебряными птицами. Было там еще вишневое, с золотистыми цветами, но «морское» понравилось ей больше.

Она испугалась, когда приказчик назвал цену – платье стоило намного больше, чем сама Тимодия, – но учителя это не смутило.

– Сделаем из тебя красивую волшебницу, – пообещал он ей в коляске на обратном пути.

– Я не красавица, – робко возразила Тимодия. – Все так говорили, и я же знаю, в зеркале видно.

– «Не красавица» и «некрасивая» – это разные вещи. Как ты считаешь, я красивый?

– Да… – растерянно пробормотала девочка.

Господин Эдмар и вправду очень красив. Не хуже, чем узорчатая роспись на стенах или китонские куклы.

– Польщен, – он усмехнулся. – Но ты присмотрись получше, я ведь не классический красавец, черты лица у меня неправильные. Их идеальное совершенство бессовестно превозносят те, кто добивается от меня чего-нибудь полезного или приятного… Красивой можно стать, и тебе предстоит этому научиться.

Это было заманчиво. И мама обрадуется, когда вернется и увидит, что Тимодия стала красивой!

Она даже подумала, что учитель все-таки хороший, хотя и ведет себя, как Лимила-Дразнила, а госпожа Зинта тем более хорошая, и надо испечь им пирожков с яблоками, она же умеет, мама научила.

Повар сказал, что пустит барышню на кухню, если господин разрешит, и Тимодия выпросила разрешение при посредничестве Зинты. А на другой день она гуляла в новом платье среди клумб с розовыми кустиками, и ее окликнул через решетку незнакомый взрослый мальчик.

– Уходите, пожалуйста, мне нельзя разговаривать с незнакомцами, – чинно и вежливо ответила Тимодия.

Учитель говорил, что у придворной волшебницы должны быть изысканные манеры.

– Я знаю, что стало с твоей мамой, – значительным приглушенным голосом сообщил парень, и сердечко у нее замерло.

Дирвену было жаль ее. Пусть он женский пол за редкими исключениями не уважал, одно дело – подлая взрослая девица, которой лишь бы кому-нибудь голову заморочить, и совсем другое – вот такой малолетний заморыш с невыносимо грустными глазами. Конечно, из этой тоже со временем вырастет понятно что, но пока ведь не выросло.

Девчонка была такая маленькая и худенькая, что сумела протиснуться меж двух завитков литой решетки. Защиту Эдмар поставил мощную, к нему во двор через эту ограду лучше не лезть – залипнешь, как муха на клейкой бумаге, но чары были односторонние: никого не впускать, а оттуда наружу можно.

– Что вы хотели сказать про мою маму?

– Давай отойдем подальше, а то нас увидят.

Она немножко подумала, нахмурившись, потом все-таки пошла с ним, но предупредила:

– Мне учитель дал амулет, который позовет на помощь, если кто-нибудь попробует меня забрать.

– В другой раз не говори о таких вещах кому попало, – покровительственно посоветовал Дирвен.

Амулет он уже почувствовал. Сильная штучка и, похоже, с двойным дном – из тех, что посылают тревожный сигнал при попытке заблокировать или усыпить артефакт. Но Дирвен и не собирался похищать Тимодию, он только хотел рассказать ей правду.

Когда укрылись в зажатом меж двух глухих стен закоулке с дощатым «мусорным домиком», в котором что-то осторожно шуршало, она нетерпеливо спросила:

– Когда мама приедет?

– Никогда. Твоей мамы больше нет. Эдмар ее убил. А тебе наврали, что она уехала?

– Нет… – слабым голосом пролепетала девочка, несогласно мотая головой. – Госпожа Зинта тоже так сказала, а она добрая…

– Так Эдмар заколдовал госпожу Зинту, ему это запросто, он же древний маг! Ему надо в Накопителе сидеть с другими древними, а он вместо этого всюду пакостит. Я сам слышал, как они с госпожой Зинтой говорили о том, что он убил твою маму, честное слово, богами и псами клянусь! Я в это время под верандой прятался, прямо под ними. В той чайной под крыльцом есть собачий лаз, и через него можно забраться под веранду, где они сидели.

Ее лицо – бледное пятнышко в сумраке затененного переулка – сначала потрясенно застыло, потом сморщилось, и Тимодия разрыдалась.

Дирвен смущенно топтался рядом. Вот же досада, что она так безудержно ревет, он ведь не умеет плачущих детей утешать. Потрогал голову: проклятый рог на месте, так и не отвалился.

– Эй, вы! – раздался суровый голос, и кто-то заслонил солнечную щель, за которой виднелся бульвар Шляпных Роз. – Что вы там делаете? Парень, отойди от девчонки по-хорошему!

– У меня мама умерла… – всхлипнула Тимодия.

– Добрых посмертных путей твоей маме, – откликнулся защитник. – Прости, парень, худое подумал.

– Пойдем отсюда. – Дирвен взял ее маленькую ладошку, холодную, словно у ожившей снеговой девочки из сказки, и мокрую, потому что она утирала слезы. – Осторожно, крыса! Гляди под ноги, а то наступишь. Во сколько их тут – наверное, траванул кто-то, они и подохли.

Горе Тимодии было так велико, что на рыжевато-серые тушки с длинными голыми хвостами она не обращала внимания, хотя все девчонки должны бояться крыс и мышей. А Дирвен говорил нарочито бодро, надеясь, что это хоть немного ее успокоит. Что теперь делать? Он же не думал, что она станет реветь без умолку. Вышли не на бульвар Шляпных Роз, где находилась ляранская резиденция Тейзурга и фланировали по аллее расфранченные дамы и господа, а на соседнюю улицу с ослепительно сияющими, словно впитавшими солнечный свет, простынями на длинных деревянных балконах.

Поглядев наверх, Тимодия еще горше заплакала.

– Успокойся, – попросил Дирвен расстроенно.

– Мама ничего плохого ему не сделала! Почему он ее убил?

– Я слышал, как они с госпожой Зинтой говорили, что ты волшебница. Наверное, поэтому. Вдруг ты потом станешь сильной магичкой, и он хочет, чтобы ты ему служила. И еще тут замешана Рогатая Госпожа Вероятностей, о ней тоже говорили, а от нее ничего не жди, кроме пакостей.

– Мама ходила к ней в храм, и там сказали, что меня нужно отдать ему, иначе я заболею. Мама после этого изменилась, как будто злая стала. Раньше она была то добрая, то сердитая, то опять добрая, по-всякому. А после этого храма она всегда сердилась, как мачеха в сказке. Наверное, ее там заколдовали, чтобы она перестала меня любить.

– Вот-вот, о таком гадстве я и толкую! Рогатая Госпожа всем каверзы устраивает, а Эдмар ей поклоняется. Может, он тебя собирается принести в жертву?

– Он сказал, что я стану придворной волшебницей у него в княжестве, когда вырасту.