Глава 4
Улика хвоста и башни

Агент Светлейшей Ложи Змейка уже второй час смотрела на ветку дерева за окном: изящную, тонкую, покрытую гладкой серой кожицей в зеленоватых пупырышках, с набухшими почками. Ветка порывисто покачивалась на плотно слепленном облачном фоне – казалось, того и гляди тронет стекло, но никак не могла до него дотянуться.

Как любая песчаная ведьма, Хеледика с детства была приучена защищаться от телесных страданий и неприятных впечатлений, уходя в созерцание. Когда она после своего побега из родной деревни скиталась по Мадре, а потом была служанкой и девчонкой для битья в ларвезийской провинциальной гостинице, откуда ее забрал Суно Орвехт, только это ее и выручало. После истории с Дирвеном и попытки самоубийства она тоже спасалась созерцанием. Сейчас это снова ей пригодилось.

Правда, в Олосохаре ее приучили к любованию песком, да еще тем, что на нем произрастает – в разное время суток, в разную пору, при разном освещении. На пустыню можно смотреть сколько угодно, и названий для песка в сурийских наречиях великое множество. Это у северян, хоть в Ларвезе, хоть в Овдабе, одно-единственное слово «песок» на все случаи жизни.

Кроме трепещущей на весеннем ветру ветки, в поле зрения были обои в конфетную желто-розовую полоску и мебель, с виду домашняя, но с наводящим тоску казенным запахом. И в придачу куклы – румяные, глазастые, с выпуклыми щеками и губами бантиком, в разнообразных нарядах. Они сидели на камине, на комоде, на этажерке, по углам скрипучего деревянного дивана с кожаными подушками. Судя по выражению бессмысленного довольства на расписных круглых мордашках, им тут было хорошо.

Одна из кукол сидела голышом перед Хеледикой, которая шила ей одежку. Рядом на табурете стояла корзина с лоскутьями. Предполагалось, что девочку, помещенную в карантин абенгартского особого приюта для конфискованных детей, это занятие успокаивает и развлекает, обеспечивая ей таким образом гарантированное законом Детское Счастье.

Змейка подозревала, что после того, как она отсюда уйдет, от слова «счастье» ее будет мутить не хуже, чем от какой-нибудь гадости.

Впрочем, сначала надо уйти. В особый приют определяли тех, кого по каким-либо причинам надлежало охранять и держать под усиленным наблюдением, но у сильной ведьмы были шансы выбраться на волю. Другой вопрос, что прорваться с боем – это все равно, что объявить во всеуслышание, кто она такая.

Ей сказали, что через некоторое время ее переведут из карантина к остальным детям. Быть может, тогда она сумеет найти лазейку для бегства – обыкновенного, без использования песчаных чар.

Также говорили, что потом ее отдадут в приемную семью, и у нее появятся новые заботливые родители: «Да-да, Талинса, тебя уже где-то ждут!» Что ж, если приют окажется чересчур хорошо охраняемым, она сбежит позже – от тех, которые ждут.

Чтобы приблизить побег, Змейка вела себя примерно, делала, что велят, ни с кем не спорила. Прилежно шила платьица для кукол с неживыми щекастыми лицами, съедала все, чем кормили: Талинса была послушна, пассивна и не проявляла неуравновешенности – мол, сами видите, никаких сложностей со мной не предвидится.

Однажды ей принесли несколько листов бумаги и разноцветные карандаши, ласково попросили что-нибудь нарисовать – хотя бы лисичку, кошечку, белочку, маяк на берегу моря, замок с башнями… Хеледика рисовала из рук вон плохо, но Талинса Булонг, которая всегда слушалась старших, выполнила задание, изо всех сил стараясь, чтобы животные и строения получились более-менее узнаваемыми.

Ее похвалили, картинки забрали. У Змейки осталось смутное ощущение, будто она что-то сделала не так. Себе во вред. Выдать таким образом свою истинную природу она не могла… И в том, как с ней обращались, ничего после этого не изменилось – значит, и впрямь не выдала. Тогда в чем дело?

Те, кто унес рисунки, выглядели подозрительно удовлетворенными, словно ее на чем-то подловили. Может, они собираются использовать эти картинки для неизвестного ей колдовства? Мысль об этом беспокоила песчаную ведьму, и она регулярно проверяла украдкой, не направлены ли на нее какие-нибудь чары.

Чтобы не переигрывать со своей покорностью, она расхныкалась и стала проситься к маменьке – хоть один раз увидеться, хоть ненадолго, ей так не хватает кого-нибудь из близких, она же без них не привыкла… Все это Змейка пробормотала ноющим голосом, хлопая мокрыми ресницами. Вполне правдоподобно, пусть утешают!

Ее утешили.

– Девочка, у тебя скоро будет новая любящая семья, – мягко, но непререкаемо произнес старший опекун – воспитатель приюта, которого по случаю слез позвали с ней побеседовать. – Там ты будешь всем обеспечена и счастлива.

– Но у меня ведь уже есть маменька и другие родственники в Аленде…

– Девочка, по овдейским законам мать тебе не близкий родственник, – доброжелательного вида господин с выразительной участливой улыбкой, от которой на его суховатых щеках появлялись ямочки, и неулыбчивыми, если присмотреться, глазами, наставительно поднял палец. – Что такое для тебя мать?

– Маменька меня родила и всегда была со мной, заботилась обо мне…

– Вот-вот, – поощрительно кивнул старший опекун. – Мать – это всего лишь утроба, из которой ты появилась на свет. Девочка, утроба тебе не близкий родственник! Пойми это хорошенько, и тогда ты будешь счастлива, как и полагается умной девочке твоего возраста, живущей в благословенной Овдабе.

– Я постараюсь, – жалобно, однако с легким оттенком согласия, который не должен был ускользнуть от внимания собеседника, пролепетала «девочка».

Позже Змейке подумалось: хорошо, что она шпионка Ложи, и для нее это, можно считать, игра, противная и совсем не в удовольствие, но всего-навсего игра – а если б она была настоящей Талинсой Булонг?

– Все мы понимаем, уважаемые коллеги, где оказалась Светлейшая Ложа, незачем говорить об этом вслух, – достопочтенный Гривьямонг, пухлолицый, с ухоженной седой шевелюрой, сделал печальную паузу.

– Да отчего бы не сказать – Ложа ныне пребывает в том самом месте, которое всего дороже нашему первому амулетчику! – гневно возразил достопочтенный Зибелдон, энергичный и загорелый, каким и пристало быть заядлому путешественнику. – Все вы в курсе, коллеги, что это за место!

После общего скорбного молчания достопочтенный Лаблонг, один из самых старых и влиятельных архимагов, зловеще проскрипел:

– Нет у нас больше первого амулетчика.

В Хрустальном зале воцарилась гнетущая тишина.

Дирвен, которому велели сесть на специально принесенную скамью посреди пятачка пустого пространства, смертельно побледнел. Снеговое лицо, взъерошенная светлая шевелюра, справа на лбу торчит позорный рог. Шляпу, прячущую от посторонних глаз проклятие Тавше, его заставили снять.

Дав ему время, чтобы подумать о смертной казни и как следует испугаться, Лаблонг провозгласил:

– Отныне Дирвен Кориц лишен сего почетного звания, которое предполагает не только искусное обращение с амулетами, но также и чувство ответственности, и дисциплину, и разумную голову на плечах.

До мальчишки не враз дошло, что жизнь продолжается. Он сидел застывший, как будто окаменевший, а потом, осмыслив услышанное, оперся потными ладонями о скамью, обессиленно ссутулил обмякшие плечи, перед тем вздернутые и напряженные. Начал постепенно краснеть.

– Мало его лупили в детстве ремнем по самому дорогому, – добавил архимаг. – Пусть останется и послушает дебаты о финансировании ремонта Дворца Собраний и восстановительных работ в Пергамоне. Ему будет полезно. При условии, что хоть что-нибудь может пойти на пользу мозгам, которые у него находятся, по всей очевидности, в самом дорогом месте.

К концу этой речи лицо Дирвена залила краска, и потерянный предобморочный взгляд приговоренного к смерти сменился угрюмым, исподлобья. Голову он опустил, как и ожидалось от виновника такого беспримерного раздрая, но Орвехт готов был на что угодно побиться об заклад, что стыда за содеянное там нет и в помине. Только обида и острое, как бритва, ощущение несправедливости: отобрали шляпу, лишили почетного звания, публично обругали и высмеяли – как же тут не обижаться?

Трем его надзирателям повезло куда меньше. Парней сослали в Очалгу – сурийскую колонию Ларвезы, на юго-восточный рубеж, за которым лежат земли Исшоды, захваченные вошедшим в силу волшебным народцем.

Такие бедствия порой где-нибудь да случаются, и люди вынуждены уходить, чтобы не оказаться в игрушках у распоясавшейся нечисти. Спустя какое-то время соотношение глубинных магических факторов, определяющих порядок вещей в Сонхи, естественным образом изменится, тогда нетрудно будет разобраться с захватчиками (чаще всего те сами разбегаются и прячутся кто куда, почуяв, что у них больше нет преимущества), и прежние хозяева или их потомки смогут вернуться на свою территорию. Обычно в первые годы после этого земли там на диво плодородны, а продукты сельского хозяйства особенно сладки и обильны. В ученых кругах даже бытует гипотеза, что за счет подобных катаклизмов – для людей, кто бы спорил, неприятных – природа залечивает раны и восстанавливает силы.

Сурийцы, которые еще с полвека назад поселились в Ларвезе общинами, были беженцами с юго-востока.

Провинившихся магов и амулетчиков Ложа отправляла туда в ссылку. Для того чтобы отслужить там положенный срок и вернуться обратно живым-здоровым, требовалось изрядное везение.

Поначалу шли разговоры о том, чтобы и главного виновника в Очалгу сплавить, но это были всего лишь разговоры. Архимаги спускали пар, заодно пеняя коллегам, которые настояли на том, чтобы привезти его в Пергамон, да еще вручить накануне Великого Светлейшего Собрания «Рвущий цепи, рушащий стены»: мол, с таким первым амулетчиком не нужно засылать к нам вражьих диверсантов – он и сам заместо них все сделает. Те отпирались, и каждый утверждал, что уж он-то вовсе на этом не настаивал, а вот другие настаивали, что верно, то верно… По их речам выходило, что все до единого были против присутствия Дирвена на Собрании, и всякий мол-де старался убедить в этом остальных, а к его предупреждениям не прислушались.

Ссылать юного угробца в юго-восточное пограничье передумали: это же все равно, что в сердцах зашвырнуть ценнейший уникальный артефакт в помойное ведро – чтобы через пять минут, спохватившись, вытащить его оттуда и заботливо обтереть. Вместо этого Дирвена решили припугнуть и пристыдить. Первое получилось, второе – не очень-то: пока обсуждался вопрос об источниках финансирования восстановительных работ, на миловидном полудетском лице опального амулетчика все явственнее проступало выражение «ну, вы все тут и сволочи!». По крайней мере такое заключение сделал Суно, неплохо его знавший.

Часть расходов взял на себя Королевский банк, остальное бремя легло на Ложу. В Пергамоне уже трудилось множество магов, амулетчиков и студентов Академии, приводя в порядок жилые дома и прочие городские постройки. Людей пока поселили в шатрах и палатках, кое-кто перебрался к родственникам в Салубу. Обстановка была спокойная, без мародерства: Пергамон – закрытый для посторонних городок, местные жители благоразумны и законопослушны, у Ложи там все под контролем.

Во Дворце Собраний тоже вовсю кипела работа. Массивные межэтажные перекрытия пока что держались за счет колонн и заклинаний. К счастью для тех, кто там находился в момент, когда Дирвен привел в действие «Рвущий – рушащий», среди присутствующих было немало сильных волшебников, которые не растерялись и мигом сотворили замедляющие и укрепляющие чары, не позволив зданию развалиться.

Судя по обиженной конопатой физиономии Дирвена, ему казалось, что все разговоры об этом ведутся с одной-единственной целью: заставить его еще хуже почувствовать себя после пережитого ужаса.

Кстати, о «пережитом ужасе»: тот вел себя паинькой, направо и налево приятно улыбался, любезничал с дамами и вообще с каждым, кто с ним здоровался, – одним словом, держался так, будто он не имеет никакого отношения к катавасии с куджархом и разрушению Пергамона. Суно даже слышал краем уха, как этот распоследний стервец, беседуя с гостями из Нангера и Аснагисы, за компанию с ними сетовал на то, что у амулетчиков Ложи, видимо, совсем плачевно обстоит с самообладанием, если они по любому поводу безответственно пускают в ход артефакты столь сокрушительного действия.

Кто оказался в выигрыше, так это коллега Сухрелдон: благодаря сбывшемуся пророчеству он из категории видящих «четыре из десяти» перешел в категорию «пять из десяти», что влекло за собой увеличение оклада денежного содержания и еще кое-какие привилегии.

Как бы там ни было, Ложе удалось более-менее сохранить лицо, насколько это возможно при таком ударе судьбы. Оскандалились перед гостями из-за выходки первого амулетчика, зато проявили расторопность и находчивость, разбираясь с последствиями сего дикого происшествия, – и таким образом продемонстрировали, что маги Светлейшей Ложи любую неожиданность готовы встретить во всеоружии. Суно подумалось, что это, пожалуй, будет куда эффектней Чтений о Благих Свершениях – если смотреть не на показуху, а на суть.

Орвехту за проступок Дирвена вынесли строгое устное порицание. И впрямь легко отделался. Даже из жалованья не вычли. Разумеется, эту милость Сокровенного Круга Суно предстояло отработать: вернуть Ложе «Морскую кровь».

Теперь он дожидался, когда у архимагов найдется время для поисковой ворожбы. Его предупредили, что они займутся этим немедля после текущего совета в Хрустальном зале.

Мулмонг никаких следов не оставил, и куда они с Лормой подались после того, как Тейзург согнал их с прежнего насиженного места, сведений нет. Возможно, в окаянные юго-восточные края, но это совсем не обязательно. Надев волшебное коралловое ожерелье, вурвана сможет жить среди людей, выдавая себя за смертную девушку.

Ворожба Сокровенного Круга в полном составе – это сильно. Какие бы мощные чары ни защищали вора, есть надежда, что удастся определить если не место, где он сейчас находится, то хотя бы направление для погони.

Наконец дебаты закончились. Оскорбленного Дирвена увели под конвоем – двое магов, двое амулетчиков, ни один из этой четверки не выказывал радости по поводу своих новых обязанностей.

Орвехту велели обождать: архимаги отправились ворожить в специально приспособленное для этого потаенное помещение. Возвращение животворной «Морской крови» – задача достаточно серьезная, чтобы они потратили на это толику своего времени.

– В ваше распоряжение поступит амулетчик с большим опытом боевых заданий, один из сильнейших, – предупредил перед тем Оксемонг.

– Надеюсь, почтеннейший коллега, это будет не Дирвен? – хмуро усмехнулся Суно.

– Да побойтесь богов! – архимаг едва ли не знак обережный сделал, едва заметно шевельнув пальцами, хотя скорее всего Орвехту это просто показалось. – Только Дирвена в такой миссии не хватало… Поручение ответственное, с вами поедет Зомар Гелберехт, весьма способный и дисциплинированный молодой человек.

Ага, один из соперников Дирвена в борьбе за звание первого. Тоже владеет «Прыжком хамелеона». Имя сурийское – полукровка. Вроде бы Суно слышал о нем только похвальные отзывы. Что ж, хоть это утешает.

Оксемонг отправился на ворожбу, а к нему подошел Шеро, он был мрачнее тучи.

– Весточка из Абенгарта, – сообщил он угрюмо, когда два мага добрались до его кабинета.

– Плохо?

– И да, и нет. Наши разведчицы, хвала богам, не спалились, только чеснок лука не слаще. Детское Счастье, будь оно трижды неладно.

– Стало быть, мы те еще умники, – с досадой проворчал Суно. – Чтоб Овдаба не заглотила такую наживку… И насколько они вляпались в Детское Счастье?

– Настолько, что дальше некуда. Змейка в приюте под охраной, ее собираются сколько-то продержать там и отдать на воспитание в приемную семью. Выберется. С Нинодией хуже. Сначала ее на месяц посадили в тюрьму за драку с полицейскими, а теперь предъявили обвинение в том, что она заставляла свою малолетнюю дочь заниматься срамным промыслом. Пожизненная каторга.

– Экая дрянь… Как они сфабриковали доказательства?

Перед отправкой в Овдабу Хеледику обучили колдовству, позволяющему всякий раз восстанавливать девственность. Даже если у нее была с кем-то близость, не могла же она забыть о предохранении и восстановлении, это на нее не похоже.

– В качестве доказательства вины матери-сутенерши, как они обозвали Нинодию, на суде представлены рисунки Хеледики.

– Да ведь она, при всех ее прочих достоинствах, рисует, как лягушка лапой, что она там могла… Погоди… Они использовали «улику хвоста и башни»?

– То-то и оно. И боюсь, выручить Плясунью мы сейчас не сможем.

Пресловутая «улика хвоста и башни» – странное суеверие, и в то же время в системе овдейского правосудия это козырь, который нечем крыть. Заслав ведьму-шпионку в Овдабу под видом четырнадцатилетней девочки, Ложа воистину сама себя перемудрила.

Зинта с котомкой за спиной и лекарской сумкой через плечо стояла перед территорией суверенного государства. Территория выглядела как небольшой двухэтажный дворец в сиянском стиле, с фонтаном и клумбами перед парадным входом.

На хрупкой белой башенке реял флаг – прихотливое переплетение синих, изумрудных и фиолетовых узоров по черному полю, напоминавших то ли оргию в змеином царстве, то ли охваченные вечным водяным танцем водоросли.

Герб для своего княжества Эдмар придумал сам и после сказал, что утонченные натуры это оценили, а все остальные пусть тоже приучаются к прекрасному. Хотя, если б он спросил мнения Зинты, она бы предложила попросту изобразить цветок кофейного дерева на золотисто-зеленом или голубом фоне. Славно бы получилось, по-доброжительски, и тогда иные из прохожих не глядели бы на государственный флаг Ляраны с оторопью и не бормотали бы себе под нос обережных заклинаний.

Она пришла к Эдмару жить. Суно отправился в командировку, и вначале предполагалось, что она останется с матушкой Симендой и кошкой Тилибирией, но накануне отъезда мага нагрянули гости. Из деревни. Надолго. Его кузина с двумя дочками, восемнадцати и шестнадцати лет, и семилетним сынишкой.

Орвехт по происхождению был бастардом, в его жилах смешалась кровь старинной аристократической фамилии и ларвезийских крестьян. Приехали к нему родственники по материнской линии. Двоюродная сестрица Табинса явилась пожить в Аленде и заодно пристроить Глодию с Салинсой замуж за городских.

Гости были шумны, непоседливы и сокрушительно бесцеремонны. Зинта решила, что не останется с ними под одной крышей. Не со зла на них, Тавше упаси, а потому что невмоготу. Другое дело, будь Суно дома, а без него – уж не обижайтесь, лучше она поселится на время его отсутствия при какой-нибудь лечебнице, ей всего-то и нужен угол с тюфяком на полу для сна.

Она не сразу решилась сказать ему об этом, но он понял ее с полуслова и посоветовал перебраться к Эдмару, с которым сам же и договорился. Зинта возражать не стала: это было на пользу ее тайному плану. Она предлагала забрать с собой еще и Тилибирию, от греха подальше, даже подходящую корзину с крышкой присмотрела, но Суно ответил, что нет необходимости. Незваные гости предупреждены: если кто-нибудь из них обидит его домоправительницу или его кошку, он, вернувшись, не просто вышвырнет их из дома – будут еще кое-какие неприятные последствия.

Зинта не назвала бы Табинсу с ее детьми зложителями. Жестокости и тяги к скверным поступкам в них не было, другое дело, что они вели себя так, будто весь мир – их приусадебное хозяйство, по всякому поводу лезли не в свое дело, и если им что-нибудь приспичило, не знали удержу. Но при этом к магии относились с опаской, Орвехта уважали и побаивались.

Тот запечатал заклинаниями часть помещений в доме, чтобы никто не совал нос куда не надо, и поехал на вокзал, а Зинта отправилась в официальную резиденцию князя Ляраны на бульваре Шляпных Роз.

От дверей уже спешила прислуга: Эдмар отсутствовал, но своих людей предупредил, ее ждали.

Обустроиться в отведенной ей комнате с сиянской росписью на потолке – опрокинутый голубой пруд с белыми кувшинками и золотыми стрекозами – Зинта не успела: поймала зов, и пришлось мчаться на помощь прохожему, сбитому экипажем через квартал отсюда. Потом было еще два зова, да после этого она завернула в лечебницу и обратно пришла только под вечер.

Ужинать села вместе с вернувшимся Эдмаром. Прислуживали им две смуглые девушки, широкобедрые и невысокие, но при этом на загляденье точеные, словно сурийские кувшинчики для дорогих благовоний. Двигались они с диковатым изяществом. На одной было одеяние из золотистого шелка, мягко сияли жемчужные браслеты и ожерелья, другая в белых шелках, а украшения у нее были из янтаря.

– Это ты велел им так одеться, чтобы цвета наоборот? – поинтересовалась Зинта, когда сурийки с поклонами выплыли из комнаты. – Красиво…

– Разумеется, я. Приходится учить их элементарному, начиная с того, что такое вкус и как подобает одеваться. Зато прелестно танцуют, сама увидишь. Они из моего ляранского гарема. Можно сказать, придворные дамы. Взял с собой, чтобы посмотрели на мир и набрались хороших манер. Ну, и еще чего-нибудь этакого пусть наберутся, чтобы мне с ними не было смертельно скучно. Между нами говоря, Лярана – сущая деревня, но я со временем сделаю из нее самую шикарную в Сонхи деревню.

– Саженцы-то прижились, которые ты из того мира принес?

– Куда они денутся? Я им заклинаниями помог. Одна плантация уже есть.

– Продавать кофе будешь только в Ларвезу?

– За двумя исключениями, которые внесены как секретные подпункты в мое торговое соглашение с Ложей, – Эдмар хитро улыбнулся – ни дать ни взять актер, изображающий на храмовом празднике бога обмана Ланки, явившегося в облике красивого молодого человека. – Первое, как ты, вероятно, догадалась, Китон. Кофе там оценили и перепродавать его людям вряд ли станут, тем более что людей в Китоне категорически не жалуют.

– А ты как же?

– О, меня там за человека не считают. В хорошем смысле слова. И честно говоря, не так уж они заблуждаются. После Лилейного омута ко мне вернулось вместе с памятью кое-что от прежней личности, когда я был существом иной расы в мире Изумрудного солнца. К счастью для окружающих, вернулось не все, хотя окружающие, пребывая в неведении, не способны свое счастье оценить, – его ухмылка была кривой, но в то же время мечтательной. – Зинта, поверь, я тогда был примером для всех зложителей!

– Уж нашел, чем гордиться, – фыркнула лекарка. – А страшно, наверное, вот так все-все вспомнить на много жизней назад, там же всякого было понамешано…

– Страшно – не то слово, оно не передает всей ужасающей бездны этого шока. Хвала Госпоже Вероятностей, что в подвале марнейского дворца у меня хранился один малоизвестный артефакт, который можно сравнить с приспособлением для настройки музыкальных инструментов. Он помог мне собрать себя воедино и усыпить лишние пласты памяти – в общем приближении что-то в этом роде. Но, пожалуй, не последнюю роль сыграло то, что у меня исключительно пластичная душевная организация. Кто-нибудь другой на моем месте разбился бы вдребезги, на тысячи осколков – не в физическом смысле, а в еще более плачевном. Спятил бы, неизящно выражаясь, и не спас бы его никакой артефакт. Я и сам тогда был к этому близок.

– А сейчас?

– Сама видишь, страшное позади.

Он налил себе и Зинте пряного игристого вина с кусочками незнакомых фруктов, про которое говорил, что это называется шакаса, и она из другого мира.

– Угадаешь, кто будет вторым исключением?

Зинта перебрала все страны просвещенного мира и уже добралась до непросвещенного, когда он наконец-то сжалился:

– Паянская гильдия контрабандистов, которую возглавляет все тот же добрый управитель таможни. После нашего побега у него были неприятности – не сразу, а когда в Молоне узнали, что мы с тобой живы-здоровы. Его допрашивали, выясняли подробности обо мне. Он вывернулся и откупился, но это обошлось ему недешево, доброжительские аппетиты – нечто из ряда вон! Маги Ложи куда скромнее, я ведь не раз им давал… Не подумай чего, в самом невинном смысле, я имею в виду взятки.

– Тогда никакие это не доброжители, а зложители самые настоящие!

– Официально они считаются доброжителями из доброжителей, вожатыми и примером для всех прочих. Все-таки забавная страна Молона… А с управителем таможни я не так давно повидался и предложил, по старой дружбе, прямые поставки не слишком больших партий кофе – надеюсь, это компенсирует ему перенесенные мытарства.

– Контрабанда – зложительское дело, и начальник таможни твой – зложитель, каких поискать.

– Не скажи. Благодаря его гильдии молонцы получают много чего такого, чем их обделяют доброжители из доброжителей, которые уж себе-то, заметь, ни в чем не отказывают. Если ты неравнодушна к справедливости, признай, что начальник паянской таможни занимается благим делом. И среди зложителей он далеко не худший – о своих людях заботится, его домочадцам тоже не на что жаловаться. Зинта, поверь, уж мне-то есть с чем сравнивать. Субъект, на которого я весьма продолжительное время работал в прошлой жизни, тоже был главой некой преступной организации – о-о, это была такая мерзость, что хоть убейся! – Тейзург выразительно закатил глаза к потолку, расписанному золотыми птицами по бледно-желтому фону. – Закончилось все по-хорошему, как в доброй сказке: я его убил. По просьбе любимой женщины, если уместно будет назвать просьбой бессовестный шантаж. Эта зложительница мне даже спасибо не сказала, зато я потом напился на радостях, как Дирвен после моего утопления в Лилейном омуте.

– Интересная, видать, была у тебя жизнь в прошлый раз, – покачала головой Зинта.

– О, у меня все жизни были интересные. И со мной не заскучаешь – согласись, что это хорошо?

– По-всякому, смотря для кого, – осторожно отозвалась лекарка, не спеша соглашаться. – То, что ты Дирвена преследуешь и домогаешься с этими своими намерениями, очень даже скверно.

– Зинта, побойся богов, я его не домогаюсь! – Эдмар состроил несчастно-оскорбленную гримасу. – Еще чего не хватало…

– А что тогда делаешь?! – она возмущенно уперла руки в бока.

– Издеваюсь. Как он того заслуживает.

– Ага, то-то он со страху голову потерял, как будто ее у него никогда и не было вовсе! Вам обоим должно быть стыдно – в Пергамоне оставили людей без крыши над головой… тьфу, без стен, куджарха выпустили, а он застрял, и его потом целых полтора часа оттуда вытаскивали, почтенному Зибелдону клумбу разорили совсем по-зложительски, а ведь он так хотел вырастить эти самые иноглярии! И меня тогда чуть не зашибло куском стены, который рядом упал.

– Хвала Госпоже Вероятностей, что не зашибло. Кстати, Дирвен сломался и сделал такой же выбор, как Хеледика, это читалось у него на физиономии. Но на беду для Светлейшего Собрания, он не смог определиться, кого боится больше – куджарха или меня.

– Значит, ты все-таки хотел совершить непотребство?

– Если б по-настоящему хотел, давно бы совершил. Дирвен, знаешь ли, не в моем вкусе. И Энга Лифрогед кружила ему голову по расчету, а вовсе не потому, что увлеклась.

– Тогда все это вдвойне нехорошо. Я-то думала, что ты такое безобразие на Светлейшем Собрании по любви учинил, а ты, оказывается, из непохвального зложительского озорства…

– Зинта, мне совсем не лестно это слышать, – заметил Тейзург с печальным достоинством. – Неужели ты и впрямь могла такое подумать? Не сочти за нескромность, но поскольку я сам – бесконечность, влюбиться я могу только в другую бесконечность.

– Тогда нечего Дирвену голову морочить!

– Смотри, по-твоему выходит, что сначала я был зложителем, потому что якобы хотел Дирвена, а теперь я зложитель, потому что его не хочу? Боги свидетели, на тебя не угодишь!

Зинта сначала вытаращилась на собеседника, растерянно моргая – не говорила же она такого! – а потом рассвирепела:

– Не изворачивай мои слова! Что я сказала – то сказала, а чего не сказала – того не сказала. И нечего на меня ухмыляться, я тебе не Дирвен!

– Зато у тебя уморительная молонская привычка все раскладывать на две полочки: на одной написано «это доброжительское», на другой – «это зложительское». Со стороны забавно, еще бы я жаловался, но это мешает тебе видеть окружающее по-настоящему, во всех полутонах.

Зинта и сама временами что-то такое о себе подозревала. Наверное, она и впрямь слишком все упрощает, рискуя из-за этого не заметить что-нибудь важное, и ей надо совершенствовать свое восприятие в этом направлении. Но услышать поучение от шельмеца Эдмара, который и впрямь зложитель беззастенчивый, особенно после плачевной истории с Дирвеном и застрявшим в клумбе куджархом, – это показалось ей чересчур.

Она уже приготовилась к отповеди, только не могла придумать, что бы сказать ему такого веского, тем более что он ждал со своей насмешливой улыбочкой, как будто вперед Зинты просчитывая в уме, что она скажет, но тут под аркой появился элегантный пожилой дворецкий и доложил:

– Господин, к вам дама. Неизвестная дама.

– Как интересно, – промурлыкал Тейзург. – Что ж, пригласите ее в гостиную.

И, видя, что слуга замешкался, осведомился:

– Что-то еще?

– Господин, она выглядит сильно расстроенной и пришла с ребенком.

– Ага! – Зинта зловеще сощурилась. – Доразвлекался! Мало того что с Дирвеном почем зря играешься, так что у бедного парня ум за разум заходит, да еще и ребенка на стороне сделал, о котором небось до сих пор не знал! Молодец, одним словом.

– Быть того не может! – запротестовал Эдмар. – Я не сторонник незапланированной беременности и всегда использую противозачаточные заклинания. Только мне стать алиментщиком не хватало… Гевро, сколько лет ее ребенку?

– Не больше десяти, господин. Семь или восемь. Это девочка.

– Вот тебе подтверждение моих слов – ты поспешила обвинить, не узнав подробностей, – он повернулся к лекарке с усмешкой превосходства. – Между тем, как ты сама прекрасно знаешь, я появился в Сонхи три года назад и никак не мог наплодить детей в вашем распрекрасном мире раньше этого срока. Гевро, пригласите ее сюда.

Когда дворецкий, отвесив безупречный полупоклон, удалился, он добавил с ухмылкой:

– Видишь, Зинта, наш, э-э, роман с Дирвеном все же имеет некоторые преимущества: согласись, что он не смог бы от меня забеременеть.

Хоть она перед тем и почувствовала себя посрамленной, все же не удержалась, чтобы не поддразнить его:

– А вот я бы на твоем месте радоваться не спешила. Если у Дирвена будет нужный амулет, он сможет все, что угодно.

– Думаешь, даже это?.. – на артистической треугольной физиономии Эдмара появилось такое выражение, словно его и вправду пробрало, потом он зажмурился и протестующее помотал головой. – Боги, помилуйте! Брр, как представил беременного Дирвена… Тогда я бегом свалю из Сонхи насовсем, и плакал кофейный бизнес. Умеешь ты, Зинта, напугать не по-доброжительски.

Лекарка начала придумывать достойный ответ, чтобы оставить за собой последнее слово, но как назло ничего не придумывалось.

И тут из-под арки, обрамленной прихотливым сиянским узором, появилась уже знакомая ей по Салубе женщина, статная, черноволосая, печально красивая, с горько сжатыми губами. Она тащила за руку упирающуюся Тимодию, за ними маячил дворецкий. Остановившись посреди комнаты, гостья решительно вымолвила:

– Госпоин Тейзург, купите мою дочь за одну золотую монету!

Большая корзина с двумя ручками была битком набита нарушителями закона. Их плюшевые хвосты и лапы торчали оттуда, словно из зыбучки, которая того и гляди поглотит добычу целиком. В пуговичных глазах бился ужас, усы из конского волоса обреченно топорщились.

– …Мы должны оградить наших детей от игрушечных животных, – продолжал свою речь, обращенную к судьям, представительный седой господин – маг и высокопоставленный государственный чиновник, Змейка видела его несколько раз в гостях у Дитровена Брогвера. – Спектакли про животных в детских кукольных театрах – это недопустимо, это противоречит закону о Детском Счастье. Когда маленький ребенок видит каких-нибудь лисиц, белок или барсуков, которые одеты как люди, сидят за столом и пьют чай, как люди, ребенка это пугает. Известны случаи, когда дети плакали на таких спектаклях. Кроме того, как все мы знаем, звери тяффкают, и дети, посмотрев на них, тоже начинают тяффкать, а это, прошу суд обратить особое внимание, противоречит задаче воспитания законопослушных овдейских подданных…

В силу какого-то изъяна речи он произносил это слово именно так: не «тявкать», а «тяффкать». Это заметила даже Хеледика, перед отправкой на задание обучившаяся овдейскому с помощью специальных амулетов, помогающих быстрому усвоению чужого языка (по легенде, она еще в детстве выучила овдейский по книжкам, потому что мечтала побывать на родине своего отца).

«Великий Забагда, что за ерунду он городит!»

Эта мысль никак не отразилась на ее полусонном невыразительном личике.

Так наставляли юную песчаную ведьму в родной деревне, и примерно то же самое говорил ей позже Шеро Крелдон, когда готовил ее к шпионской миссии. Поэтому Хеледика молча хлопала ресницами, и никто не смог бы, глядя на нее, догадаться, о чем она думает.

Суд приговорил «тяффкающих» кукол к сожжению, а театр, из которого их конфисковали, – к штрафу за злостное пренебрежение Детским Счастьем и дурное влияние на детей, да еще к выплате компенсации за нравственный ущерб службе Надзора за Детским Счастьем. Двое служащих в мундирах подхватили корзину за ручки и потащили к выходу. Плюшевый лис с заштопанным боком ухитрился оттуда вывалиться, словно надеялся на чудесное спасение, но его тут же схватили и запихнули обратно.

Следующим рассматривалось дело ларвезийской подданной Нинодии Булонг, лишенной материнского права за вопиющее жестокосердие и дурное влияние на четырнадцатилетнюю Талинсу. Недавно по этому делу вскрылись новые обстоятельства: выяснилось, что преступная мать принуждала Талинсу к срамному промыслу, что подтверждают рисунки последней, на которых изображены животные с длинными хвостами и всевозможные башни. Ибо известно, что хвост или башня – это не что иное, как завуалированный образ известного мужского органа. Отсюда можно заключить, что сей образ преследует юную Талинсу с тех самых пор во сне и наяву.

Услышав эту несусветную чушь, произнесенную строгим и слегка скорбным чиновничьим голосом, шпионка Ложи забыла и о манерах, и о самоконтроле. К чему угодно она была готова, только не к тому непредсказуемому, которое гуляет далеко за гранью здравого смысла. Изумленно распахнув глаза и едва ли не разинув рот, она уставилась на судей. Эти серьезные господа в своем уме?.. То ли они все вместе объелись дурманных грибочков, то ли кто-то навел на них чары безумия… Но чары она бы почуяла сразу.

– Девочка потрясена упоминанием о пережитом кошмаре, – с состраданием заметил кто-то из тех, кто ее опекал. – Видите, в каком она шоке? Лучше увести ее отсюда, щадя ее душевное состояние.

– Да у вас тут есть кто-нибудь еще не спятивший?! – гаркнула Плясунья, опухшая и как будто лет на пять постаревшая за прошедшие несколько дней, но после зачитывания обвинения тоже встрепенувшаяся. – Что меня будет преследовать в кошмарах до конца дней, так это ваш дурацкий балаган!

Дальше она разразилась ларвезийской площадной бранью. В ответ кто-то негодующе закричал о неуважении к суду.

– Это неправда, ничего такого не было! – улучив паузу, громко сказала Хеледика. – Прошу вас, выслушайте меня! Богами и великими псами клянусь, что Нинодия Булонг никогда не принуждала меня заниматься срамным промыслом или чем-нибудь еще в этом роде, и пусть меня прямо сейчас поразит их гнев, если я обма…

Ее с двух сторон схватили и силком усадили обратно на скамью, одна из дам-опекунш зажала ей рот. Змейка могла бы впиться зубами в мякоть этой противной пухлой ладони, пахнущей сладковатыми притираниями, – прокусила бы до крови, но толку-то?

– Немедленно уведите отсюда девочку, чтобы ее не расстраивать! – торопливо потребовал председатель суда. – Ее дальнейшее присутствие для рассмотрения этого дела не обязательно. Бедняжка в истерике, позаботьтесь о ней! Суд не нуждается в показаниях Талинсы Булонг, для установления истины нам достаточно ее рисунков.

Ее подхватили под руки две энергичные женщины с волевыми суховатыми лицами.

– Успокойся, Талинса, пойдем, Талинса, тебе надо отдохнуть… – тараторили они, увлекая ее к выходу.

Песчаная ведьма заставила себя расслабиться и вернуться в роль глуповатой робкой отроковицы.

Раз уж тут задумали осудить Нинодию за несовершенное преступление, они так и сделают, у них все решено наперед. Поэтому сейчас надо помалкивать, а потом, едва представится возможность, – выбраться из их треклятого приюта, выцарапать Нинодию из тюрьмы и вместе с ней сбежать из Овдабы. В словесных баталиях нет никакого смысла: песок молчит и когда мирно сияет в лучах небесных светил, и когда убивает, взметнувшись смертоносным вихрем.

Блюстительницы Детского Счастья запихнули свою добычу в экипаж, заботливо оправив на ней шарф и теплый жакет. Они напоминали Хеледике компанию больших девочек, укравших чужую куклу. В глубине души те отлично понимают, что это не их кукла, но все равно будут с ней играть и нипочем не отдадут: попробуй кто отнять – дружно навешают тумаков.

– Забудь о родившей тебя преступнице Нинодии Булонг, – увещевательно-властным тоном потребовала одна из опекунш.

Ведьма куксилась, чтобы не выдать своих истинных чувств.

По крайней мере теперь она знала, зачем ее с такой слащавой настойчивостью уговаривали нарисовать лисичку, кошечку и маяк на берегу моря.

Поезд с запыленной драконьей маской на головном вагоне, управляемый вожатым-амулетчиком, мчался мимо вечерних полей и перелесков на юго-восток. Его колеса, грохочущие по рельсовой колее, приводила в движение сила волшебных артефактов. А в других мирах для этого используется и сжатый под большим давлением пар, и энергия молниевых разрядов, хитроумно уловленных в металлическую проволоку, – чудеса, одним словом.

Орвехт пил заваренный стюардом чай в своем купе. Зомар Гелберехт, его помощник, сидел у себя, через стенку. Оба находились в привычной готовности, хотя в поезде им вряд ли могло что-то угрожать. Но не стоит забывать о том, что Чавдо Мулмонг – мастак на ловушки, и не единожды он уходил от погони, подсовывая тем, кто бросался по его следу, опасные сюрпризы.

Зомар был отличным напарником для такого задания. Парень двадцати четырех лет, жилистый, смуглый, горбоносый, с ввалившимися рябыми щеками, если переодеть в отрепье – ни дать ни взять нищий суриец с непросвещенного юга. В Ларвезу попал в семилетнем возрасте: его привез из Исшоды, где бесчинствует волшебный народец, один из магов Ложи, побывавший там в командировке.

Коллега Гелберехт разглядел в маленьком заморенном оборвыше незаурядного амулетчика и взял его с собой. Та же история, что у Суно с Дирвеном, но на этом, увы, сходство заканчивалось.

Зомар был парнем неулыбчивым и серьезным до угрюмости. Его родителей растерзали у него на глазах охочие до человечины амуши, похожие на огородные пугала с жесткой колосящейся травой вместо волос. Зомара они тогда отпустили живым – «чтобы подрос и нагулял побольше мясца». Впрочем, он и кроме этого насмотрелся в Исшоде на такое, что никакими ужасами его нельзя было удивить.

В школе амулетчиков он учился яростно и упорно – не для того, чтобы стать лучше всех, а чтобы стать сильным.

Официально он считался воспитанником Гелберехта и носил его фамилию. Будьте уверены, везучий коллега Гелберехт слышал по сему поводу только похвалы и поздравления. Зомар был образцовым амулетчиком Светлейшей Ложи, вот кому бы стать первым… Но Дирвену Корицу он безусловно уступал, как, впрочем, и все остальные.

О выборе нового первого амулетчика до сих пор никто не заикнулся. У Суно сложилось впечатление, что Дирвену еще дадут возможность реабилитироваться и вернуть себе почетное звание. Все же заслуги у поганца немалые и неоспоримые. Никто другой не смог бы потопить в одночасье эскадру Глинкари Безносого Мстителя.

Пираты прослышали о том, что Ложа бросила против них свои ударные силы, и приготовились к бою, не ведая, что утечка информации была допущена с умыслом. Они ожидали военной флотилии, а вместо нее появилось одно-единственное суденышко, на борту которого находился упрямый, самолюбивый, конопатый, лопающийся от непомерного зазнайства, успевший за несколько дней настроить против себя всю команду мальчишка-амулетчик с «Чашей Таннут». Головорезы Безносого Мстителя не сразу поняли, что они уже трупы.

Таннут, старшая из дочерей Хозяина Океана, звалась Госпожой Пучины, и ее Чаша, прибранная к рукам Светлейшей Ложей, позволяла все что угодно послать в морскую бездну в дар Госпоже. С одной оговоркой: сила действия артефакта прямо пропорциональна силе того, кто Чашей повелевает. Иной способный амулетчик сумел бы, поднатужившись, потопить с ее помощью корабль средних размеров. Дирвен отправил на дно всю пиратскую эскадру, насчитывавшую два с лишним десятка кораблей. С того дня сиянские воды стали безопасны для торговцев, да и прочие морские державы приняли к сведению, что связываться с Ларвезой себе дороже.

Дирвена простят, пусть и не сразу. Но удастся ли, пользуясь случаем, научить его уму-разуму – это, дорогие коллеги, еще надвое. Суно не стал бы уповать на лучшее.

Перед отъездом он успел побеседовать с опальным первым амулетчиком. Тот был угрюм и раздосадован, но не чувствовал за собой вины – все валил на «придурка Эдмара», посягнувшего на самое дорогое.

– Таких извращенцев убивать надо! Чего ему в каком-нибудь Накопителе не сиделось, нет бы там к другим древним магам подкатывался… Может, он уже там был, а другие его оттуда выперли, чтобы не мешал исследованиями заниматься?

Не дождавшись от учителя ни подтверждения, ни опровержения этой догадки, Дирвен мрачно шмыгнул носом и добавил:

– Ненавижу парней, которые к парням лезут. Меня с этого блевать тянет, и даже не из желудка, а прямо из души. Убивал бы их! А этот придурок еще со своим куджархом…

– Не спорю, то, что отмочил коллега Эдмар, не блещет избытком здравого смысла, – сухо заметил Орвехт. – Но ты-то за каким чворком там вообще оказался? Если б оставался, где велено, никакой Эдмар к тебе не подкатился бы.

Амулетчик промолчал.

«Я же просто хотел на куджарха посмотреть», – читалось в его опушенных соломенными ресницами светло-зеленых глазах, полных непримиримой полудетской обиды.

– Ты получил недвусмысленное распоряжение находиться в своем шатре, чтобы сорваться оттуда по приказу, если понадобишься. За каким демоном ты с боевого поста ушлепал гулять по Выставке?

Молчание.

– Что такое, по-твоему, дисциплина?

– Подчинение правилам, которые для всех обязательны, – буркнул Дирвен.

В этом «для всех» проскользнул едва уловимый протест: мол, ваша дисциплина – для заурядного большинства, а если кто лучший из лучших, несправедливо требовать, чтоб он ее соблюдал наравне со всякими там всеми.

– Кстати, поосторожней мели языком о Тейзурге. Вот так что-нибудь сболтнешь, а потом за это огребешь. Прецеденты, знаешь ли, уже имели место. И в особенности воздержись от трепа насчет его любовных приключений с демонами Хиалы. Правда это или байки, никому не ведомо, но обитатели Хиалы, бывает, подслушивают людские разговоры.

– Да какое мне дело, что у него там с демонами, – на загляденье рассудительно и безразлично, едва ли не со снисходительными нотками, отозвался Дирвен. – Мое мнение – дурь это, но у меня-то с головой в порядке, я же демонами не интересуюсь. Если оно меня никак не парит, чего я буду из-за этого париться?

– Твои бы слова да золотом на серебре выложить. Весьма здравая жизненная позиция, не могу не одобрить. Однако же экзамен по логике парадоксов коллега Нильямонг напрасно у тебя принял. Надо было на пересдачу тебя отправить, на второй год.

– Почему?! – вспыхнул Дирвен.

– Потому, – вздохнул Суно. – Изыди с глаз долой.

Зинту он на время своей командировки пристроил к Эдмару, с которым благоразумно не стал ссориться из-за пергамонской истории. Ежедневно выдерживать трескотню кузины Табинсы и ее выводка – такое испытание для самой Тавше Милосердной было бы чрезмерным, так что свою прекрасную лекарку он вполне понимал. Коллега Тейзург заодно присмотрит за тем, чтобы к ней не подбивал клинья кто попало, а то наверняка найдутся желающие.

Что его беспокоило всерьез, так это передряга, в которую угодили Плясунья и Змейка. У песчаной ведьмы есть шансы ускользнуть, а Нинодия скорее всего пропала.

Ситуация в Овдабе напоминала известную сказку о чудовище и рыцаре. Мерзкое исчадие Хиалы разоряло и притесняло жителей некой страны, пока не пришел доблестный герой, который убил его и стал королем, после чего сам начал так притеснять и мучить своих подданных, что времена чудища вспоминались несчастными словно золотой век.

Закон о Детском Счастье в Овдабе некогда приняли, чтобы положить конец жестокому обращению с детьми в иных семьях. Нельзя отрицать, это был просвещенный шаг, но Надзор за Детским Счастьем довольно скоро превратился в мощную и грозную силу, мало в чем уступающую Дому Инквизиции Светлейшей Ложи. Сие орудие применялось и для подавления крамолы, и в интригах меж власть имущими для расправы с соперниками.

Неугодного обвиняли в каком-нибудь особо гнусном преступлении против Детского Счастья, обычно с использованием «улики хвоста и башни» – и готово. Никто не станет вмешиваться и проявлять сочувствие из опасения запятнать собственную репутацию. С жертвами расправлялись под предлогом заботы о детях: это было точь-в-точь как сказочный чудо-самострел, который всегда бьет в цель, да притом наповал.

После недавнего увеличения налогов в Овдабе усилилась хула на Ларвезу – чем не отвлекающий маневр, и Нинодия Булонг показалась тамошним кукловодам подходящим образчиком ларвезийской испорченности. Наверняка все это было устроено с ведома и одобрения Дитровена Брогвера, который о внебрачной дочери на свой лад позаботился, в согласии с овдейскими законами, а бывшую любовницу отдал на растерзание. За нее теперь оставалось только молиться Тавше Милосердной, воровскому богу Ланки и Госпоже Развилок.

– Сударыня, если вы решили пристроить ее ко мне в гарем, то я, знаете ли, неполовозрелыми девицами не увлекаюсь. Приходите лет этак через семь-восемь – тогда, может, и куплю.

– Возьмите ее в услужение, господин Тейзург, – с мрачной решимостью настаивала гостья. – Она аккуратная, старательная, может подметать и вытирать пыль. Только прошу вас, пусть она вытирает не там, где стоит что-нибудь хрупкое, а то вдруг уронит, у нее все из рук валится… Зато она умеет печь пирожки, вам понравится!

Предмет их спора съежился возле подпиравшей потолок колонны и глядел испуганно, словно мышонок, застигнутый на крохотном островке подступающей водой в половодье.

– Вы хотите всучить мне малолетнюю прислугу, у которой все валится из рук? – уточнил Тейзург скорее изумленно, чем ядовито.

– Что ж делать, если валится… – казалось, гостья сейчас расплачется, но вместо этого она тяжело опустилась на колени. – Прошу вас, господин маг, возьмите Тимодию к себе! Купите ее у меня за один золотой…

Лекарка про себя возмутилась: что ж этот зложитель сидит и смотрит, слегка приподняв изящную бровь, как женщина перед ним унижается, и впрямь самый настоящий сурийский князек, только раба с опахалом не хватает!

Предложение незнакомки тоже ее шокировало, вот только сквозило в нем не безумие и не корысть, а скорее что-то горькое, тоскливое, ужасающе незащищенное – словно просьба о помощи без особой надежды, что тебе помогут. Поэтому Зинта решила помалкивать и не вмешиваться, пока не выяснится, в чем дело.

Эдмар все-таки встал, поднял женщину и усадил на стул, ухитрившись проделать все это с налетом небрежной галантности.

– Сударыня, я, право же, не могу допустить, чтобы дама стояла передо мной на коленях, разве что с некими лестными для меня намерениями, но у вас, как я понимаю, нет прямо сейчас подобных намерений… Сочту за удовольствие узнать ваше имя.

«Будто бы все по-куртуазному сказал, а под этим лоском брякнул такое, за что самый резон по роже съездить», – с осуждением заметила про себя Зинта.

Гостью звали Рименда Шагрет, и приехала она с восьмилетней дочкой из приморского города Кавиды – чтобы найти господина Тейзурга и во что бы то ни стало отдать ему Тимодию, ни больше ни меньше.

– Я сделаю все, что вы захотите, – заверила она с печальным достоинством, неотрывно глядя на него с упорным сухим блеском в орехово-карих глазах. – Прошу вас, купите ее.

Она была красива тяжеловатой зрелой красотой, словно актриса, играющая немолодых королев в провинциальном театре. Дорожное серое платье, отороченное узкими полосками черных кружев, очень шло ей, как и серебряные серьги с аметистами.

– Мама, не надо, – всхлипнула девочка. – Мне тут не нравится, и он мне не нравится! Я все равно отсюда сбегу и вернусь домой…

– Дерзит старшим, – хмыкнул Эдмар. – Согласитесь, сударыня, что один золотой – это чересчур высокая цена за невоспитанную неумеху. Давайте сойдемся на половине золотого? Заплачу серебром.

– Нет! Пожалуйста, купите ее за один золотой!

Рименду его предложение как будто смутило и напугало, но это ничуть не было похоже на проявление жадности – что-то совсем другое, поэтому лекарка снова промолчала. Зато Тимодия с облегчением пробормотала:

– Видишь, мама, я ему не понравилась. Пойдем домой, лучше я буду болеть дома.

– Она того стоит, – торопливо заверила покупателя мать. – Это пока еще не наверняка, но все равно скажу вам: знающие маги думают, что она, может быть, способна к волшебству, так что вы не прогадаете!

– О-о… – Эдмар удивился скорее напоказ, чем взаправду – Зинта, хорошо его знавшая, это отметила. – Вот это совсем другой разговор! Но за юную волшебницу вы просите чересчур мало. Девчонка стоит дороже, и я не хочу наживаться на вашей неосведомленности. Дам вам за нее сотню золотых – по рукам?

– Нет! – снова возразила Рименда с горечью и яростью. – Только за один золотой! Не знаю, как еще вас уговаривать…

– Тогда не уговаривайте, а просто расскажите, в чем дело. – Он неожиданно перестал ломаться и улыбнулся с подкупающей теплотой – правда, Зинта не взялась бы сказать, искренней или нет. – Вам известно, что означает сделка такого рода?

Судя по недоуменному взгляду собеседницы, вопрос ее озадачил.

– Тогда кто вам это подсказал? – поинтересовался после паузы Тейзург.

Женщина в нерешительности покосилась на Зинту.

– Говорите при ней. Можно.

– Мне посоветовали не болтать об этом со сторонними людьми, пока я буду до вас добираться, но раз я уже на развилке… – она глубоко вздохнула. – В храме Госпожи Вероятностей мне велели продать вам Тимодию за один золотой, если я хочу спасти ее от беды. И еще сказали, что вы, господин Тейзург, знаете, что было в начале и в конце, а она когда-то знала, что было между тем и другим, хотя неведомо, пригрезится ей хоть однажды что-нибудь из той жизни или нет.

– Вот это наповал, – усмехнулся Эдмар. – Заманчиво… А от какой беды Тимодию должна спасти эта сделка?

– Иначе она сляжет вскоре после совершеннолетия, – пояснила несколько успокоившаяся Рименда.

– Зинта, что скажешь об этом? – маг взглянул на лекарку.

– Никаких скрытых внутренних болезней, которые грозили бы к этому привести, я не вижу.

– Хм, зато я могу с полной определенностью сказать, что в прошлой жизни Тимодия была калекой.

Женщина сдавленно ахнула, а девочка испуганно затихла.

– Она и в позапрошлой жизни была калекой, – продолжил Тейзург. – И в позапозапрошлой, и еще много жизней назад… Ее и в этой жизни ожидает то же самое.

Зинта сама признавала, что порой проявляет тугодумие, и очень не любила этот свой недостаток, но сейчас она все поняла без дополнительных объяснений.

– Эдмар, ты должен им помочь!

– Разве я спорю? Я глубоко чту Госпожу Вероятностей, и если она прислала вас ко мне, выполню ее волю, – он пошарил в карманах своего роскошного одеяния. – Ничего не завалялось… Сейчас схожу за наличными, и совершим сделку.

– Это должна быть одна золотая монета, а не такая же сумма другими деньгами, – встревоженно подсказала гостья.

– Да уж знаю, – усмехнулся маг.

Когда он скрылся под аркой, Тимодия бросилась к матери, уткнулась в нее и расплакалась. Та гладила ее по голове слегка подрагивающей рукой. Зинта понуро молчала.

Тейзург скоро вернулся, на ладони у него сиял кругляш с профилем то ли какого-то ларвезийского архимага, то ли короля.

– Сударыня, я покупаю у вас вашу дочь за один золотой, чему свидетели боги сонхийские и великие псы.

Он протянул руку. Рименда нетвердым жестом взяла монету и спрятала в потайной карман среди складок платья, не сразу сумев запихнуть ее куда надо.

– Я теперь должна хранить этот золотой? – голос дрогнул.

– Не имеет значения. Сделка состоялась. Тимодия останется у меня как домашняя прислуга и ученица. Если она не будет постоянно хныкать и окажется хорошей ученицей, я со временем освобожу ее от обязанностей прислуги.

– Так вы тоже считаете, что она способна к магии? – опустошенно вымолвила Рименда, поднявшись со стула.

– Я это вижу, – отозвался Эдмар с такой улыбкой, точно у него спросили, правда ли, что он умеет читать и писать. – Тимодия – волшебница.

«Древняя волшебница, – угрюмо добавила про себя Зинта. – Иначе не было бы угрозы, что ее искалечат и скормят Накопителю, когда она вырастет».

– Сударыня, позвольте полюбопытствовать… Госпожа Развилок обычно берет плату за свою помощь. Чем вы должны расплатиться за эту развилку?

Женщина на мгновение замешкалась, но потом вскинула голову и с непроницаемым выражением на лице произнесла:

– Тем, что мне не жалко отдать за то, чтобы с Тимодией все было хорошо.

– Понимаю… Тогда вам тем более нет резона куда-то спешить. Будьте моей гостьей на эту ночь.

– Спасибо вам, господин Тейзург, – Рименда тяжело опустилась на стул, и Тимодия снова уткнулась ей в юбку.

Эдмар позвал слугу и велел увести девочку. Та послушалась, хотя вконец разревелась. Лекарка пошла вместе с ними: милостью Тавше она обладала способностью погрузить пациента в целительный сон и воспользовалась этим, чтобы усыпить Тимодию.

Для нее все сложилось к лучшему, подрастет – поймет, если когда-нибудь узнает, что такое Накопители и какой беды она чудом избежала. А уж Зинта присмотрит за тем, чтобы язва Эдмар не слишком ее третировал.

Когда она вернулась, Рименда рассказывала:

– Не могу простить себе, что я когда-то ее стращала: будешь плохо себя вести и оставлять еду на тарелке – отдам тебя злому полицейскому. Многие матери, сударь, так говорят, но это же не всерьез. Я ведь тогда не знала, что и вправду придется ее кому-то отдать… Простите, сударь. Этот полицейский жил через дорогу от нас, громадный, шумный, прожорливый, чуть что – зуботычины совал направо и налево, даже прилично одетым людям, не говоря уж о какой-нибудь нищете. Своих домочадцев тоже поколачивал. С год назад они из этого дома съехали, и вся улица радовалась. Тимодия из-за этого боится полиции. Не могу себе простить…

– Лучше простите себе, сударыня, у вас для этого не так уж много времени осталось, – посоветовал Тейзург между двумя глотками из фарфорового бокала, оплетенного тонко нарисованной виноградной лозой. – Не стоит казниться перед последним шагом за порог, это не полезно для вашего будущего.

Радужка его глаз сияла расплавленным демоническим золотом.

Рименда удрученно вздохнула и вытащила из складок платья носовой платок, который тут же нерешительно скомкала в руке. Хозяин дома, проявляя такт, приказал слуге проводить ее в туалетную комнату.

– Чем она должна расплатиться с Госпожой Развилок? – не удержалась Зинта, когда остались вдвоем.

– А ты не поняла? Своей жизнью.

– Да это же несправедливо…

Лекарка не успела договорить: доложили, что за воротами ожидают маги, которые настоятельно просят князя Ляраны принять их по безотлагательному делу.

Эдмар не удивился.

– Чуть-чуть опоздали… Сделка-то уже состоялась. Зинта, тебе при этом разговоре лучше не присутствовать. Ты любопытна не по-доброжительски, поэтому сейчас тебя отведут в чулан, из которого сможешь вволю подсматривать, – он кивнул на стену, расписанную прихотливым сиянским узором с мозаиками из цветного стекла. – Оттуда все видно, и слышимость отличная. Посмотришь спектакль… Главное, чтобы они об этом не узнали.

– Они меня там не застукают? Маги ведь…

– А я тебе не маг?! – он закатил глаза к потолку. – Умеешь ты иногда усомниться в достоинствах и тем обидеть.

– Ага, тебя обидишь…

Слуги слушали их перепалку с минами, исполненными почтения. Вернулась Рименда, но ее Тейзург отсылать не стал, усадил за стол, а Зинта затаилась в потайной комнатушке перед оконцем, которое со стороны залы казалось элементом вычурного узора. И впрямь все видно, только все зеленовато-синее – и мебель, и кушанья на столе, и люди, потому что стекло цвета морской воды.

Маги пришли втроем.

– Рименда! – негромко воскликнул один из них, узкоплечий, худощавый, с неволевым, но рассерженным лицом, бледным и рыхловатым.

Двое других первым делом официально поприветствовали князя Ляраны. Зинта, глядя на них, сразу решила, что эти, верно, рангом повыше того, что окликнул Рименду.

– Я слушаю вас, коллеги, – любезно и в то же время сумев одной лишь интонацией обозначить, что он занимает куда более высокую ступень, чем незваные гости, подбодрил Тейзург. – Что привело вас сюда в столь поздний час?

– Мы пришли за сожительницей и дочерью коллеги Севламонга, – объяснил один из старших магов.

«Значит, они не муж и жена, а официальные любовники, как мы с Суно», – отметила лекарка.

– Госпожа Шагрет у меня в гостях, а Тимодия отныне моя ученица. Боюсь, вы забрать ее не сможете.

– Это моя дочь, – переглянувшись со старшими коллегами, произнес Севламонг с напором, за которым сквозила растерянность. – Ей восемь лет, вы не вправе ни с того ни с сего взять ее в ученицы без моего согласия. Рименда, с чего тебе взбрела в голову такая странная фантазия? Мы же с тобой показывали Тимодию и моим коллегам, и лекарям, все говорят, что она ничем не больна, – чего тебе еще нужно?

– Чтоб она и дальше была здорова, – угрюмо отозвалась женщина.

– Но для этого нам незачем отдавать дочь куда-то на сторону. Тебе что-то сказали в храме Двуликой Госпожи?

– Сказали.

– Я же сколько раз тебе повторял – ничего не делай, не спросив у меня! Что тебе там сказали?

– Теперь уже не важно.

«Как же мне все это опостылело», – читалось на лице у Рименды.

– Не советуясь со мной, ты поступаешь безответственно. Затеяла чворки знают что, увезла Тимодию, не поставив меня в известность… Господин Тейзург, почтительно прошу прощения, но свою дочь я заберу, – при этих словах он вновь покосился на спутников, заручаясь их поддержкой.

– Я ведь сказал, коллеги, это невозможно, – кротко улыбнулся Эдмар. – Я купил Тимодию у госпожи Шагрет за один золотой.

Маг с умным жестким лицом озабоченно свел брови. Второй сложил руки на животе, словно в раздумье, как на это заявление реагировать. Севламонг ринулся в атаку:

– Рименда, ты сошла с ума! Это ни в какие двери не лезет, по ларвезийским законам ты не могла продать Тимодию, в Ларвезе нет рабства!

– Зато в Ляране его до сих пор никто не отменил, – скучающим тоном обронил Тейзург. – Я уж точно не отменял, ни на трезвую голову, ни по пьяни, да и не стану, вероятно. Зачем, если в этом есть свои удобства? Сделка состоялась в моей резиденции – на ляранской территории, а не на ларвезийской.

– Суд не признает такую сделку законной.

– Вы меня положительно убиваете, коллега Севламонг. Какой суд?! Повторяю на тот случай, если вы, находясь в расстроенных чувствах, не расслышали: я купил Тимодию у ее родной матери за одну золотую монету.

– Это беспримерная дикость, противоречащая законам просвещенного мира! Отдайте мою дочь!

– Кстати, о просвещении. Я тактично не затрагивал эту тему, вы сами завели речь… Можно полюбопытствовать, как вы успевали в Академии?

Севламонг уставился на оппонента с гневной оторопью, но отвечать не спешил – очевидно, что-то его насторожило.

– С какого, интересно, раза вам удалось сдать зачет по курсу нерасторжимых сделок? – вкрадчиво осведомился Эдмар. – С пятого? С шестого? Искренне соболезную вашим преподавателям.

Лицо мага пошло красными пятнами. Рименда наблюдала эту сцену с усталым равнодушием: похоже, неофициального супруга не в первый раз унижали у нее на глазах, и поначалу это наверняка ее задевало, потом стало раздражать, а сейчас ей было все равно.

Зинта жалела обоих. Севламонг – маг невеликого ранга, что представляют собой Накопители, знать не знает. Если б он понимал, от чего Рименда спасает дочь, может, совсем по-другому бы к этому отнесся… А Эдмар мог бы и не стервозничать – уж как все закончится, она ему выскажет! Лекарка сердито фыркнула вслух, но побоялась, что ее услышат, и испуганно зажала себе рот ладошкой.

– Вы похитили мою малолетнюю дочь с согласия этой сумасшедшей бабы, которая недостойна называться матерью!

– Уважаемые коллеги, уймите наконец господина недоучку, – страдальчески произнес Тейзург. – Право же, это становится скучным…

Маг с умным лицом что-то шепнул Севламонгу, и тот замолчал.

– Зачем вам девочка, господин Тейзург? – поинтересовался старший маг сухо и без приязни, но с прохладной официальной вежливостью.

– Воспитаю себе придворную волшебницу, почему бы и нет? Я уже говорил, что не беру учеников, но раз такова воля Госпожи Вероятностей, никуда не денешься, для Тимодии придется сделать исключение.

Лекарке показалось, что последнее заявление до некоторой степени успокоило отца Тимодии, несмотря на его негодование и задетое самолюбие. Нет бы сразу по-человечески объяснить… Но «сразу по-человечески» – это Эдмару неинтересно. То-то он однажды за бокалом вина пожаловался с бередящим душу надрывом, что в его прежних жизнях нередко приключалась одна и та же грустная история: окружающие, до поры до времени настроенные миролюбиво, вдруг бросали все свои дела, собирались вместе и кидались его убивать.

«А ты зложителем не будь!» – вздохнула про себя Зинта, наблюдая, как Эдмар, сохраняя царственный вид, с небрежной учтивостью спроваживает визитеров.

Высказать ему это тотчас же не получилось, он беседовал с Римендой, а Зинту после всех сегодняшних хлопот клонило в сон, и она отправилась в отведенную ей комнату с кувшинками на потолке.

Проснулась лекарка за полночь. Почудилось, будто рядом что-то произошло или даже не произошло по-настоящему, а скользнуло мимо, словно почти неощутимое дуновение сквозняка.

Она вышла босиком на устланный циновками балкон, который оказался не то круговым, не то в половину дома. Черепица соседних крыш еле-еле серебрилась под ущербной луной. За оградой, на пустынном в этот час бульваре Шляпных Роз, среди темных крон деревьев тускло и сонно желтели фонари.

Засмотревшись на городскую ночь, Зинта тихо брела по балкону и, обогнув сахарно белеющую в потемках сиянскую скульптуру – дева-ящерица с мечом на поясе, прислужница Зерл Неотступной, – наткнулась на сидевшего в плетеном кресле Эдмара.

В первый момент показалось, что перед ней демон, похожий на Эдмара. Учитывая, с кем он порой якшается, – ничего бы удивительного… Но это был он собственной персоной. Лицо в неярком свете магической лампы, которую держала мраморная воительница, казалось фарфоровым, а одежда, напоминавшая китонскую баэгу, как будто была соткана из переливов синего и фиолетового мерцания.

Лекарка, впрочем, уже знала, что это обыкновенная, без волшебства, ткань из другого мира – «из искусственных световодных волокон», как пояснил Эдмар, а само одеяние называется «кимоно». Он и Зинте похожее подарил, только изумрудное с золотистыми бликами – словно солнце в листве, но она стеснялась носить такую красивую вещь, разве что когда они вместе с Суно и никто другой не увидит.

Эдмар держал бокал, а рядом с креслом, на изящном китонском столике, похожем на гриб, стояла початая бутылка.

– Ты что здесь сидишь за полночь и напиваешься в одиночку? – возмущенно ахнула Зинта, не в силах пройти мимо такого недоброжительского безобразия.

– А куда мне еще деваться, если у меня в спальне труп?

– Да у тебя тут полно комнат… – осмыслив только что услышанное, она осеклась. – Какой труп, откуда?

– Пожелай Рименде добрых посмертных путей. Госпоже Развилок уплачено за помощь.

Зинта так и сделала – пожелала, как подобает, тем более что Рименда вызывала у нее сочувствие, – и лишь после этого спросила:

– Что случилось? Я не слышала зова боли.

– Его и не было. Я довел ее до изнеможения любовными играми и после этого разом остановил работу жизненно важных центров.

– Ты ее убил? – уточнила Зинта скорее с печалью, чем с упреком. – Зачем? Так-то конечно, раз Госпожа Развилок решила взять с нее такую плату, деваться некуда, но она бы хоть прожила немного подольше, повидалась бы еще разок с Тимодией, погуляла по городу…

– Недолго бы погуляла, – хмыкнул Эдмар. – До соседнего перекрестка. Ее ведь там поджидают – и олух Севламонг, который ничего не понял, но считает меня губителем своего скромного семейного благополучия, и те два мага, которые прекрасно все поняли. Уж они постарались бы вытянуть, с чего Рименда так забеспокоилась из-за недуга дочери, хотя авторитетные люди заверяли ее, что никакой опасности нет, и что ей сказали в храме Двуликой, и кому она сама успела что-нибудь об этом сболтнуть. Не могут ведь они допустить утечки своих главнейших секретов. Ее ждал Дом Инквизиции. Красивую, решительную, страстную женщину там довольно скоро превратили бы в скулящий кусок мяса. Зинта, согласись, это было бы неэстетично и непристойно, поэтому я взял на себя смелость закончить с этим по-своему.

– Жалко, – угнетенно вздохнула Зинта.

– Поверь, для нее так лучше. Рименда умерла счастливой. Она знала, что умирает не напрасно – я напоследок сделал благородный жест и рассказал ей, от чего она спасла Тимодию. И вдобавок она хотя бы на пороге смерти получила удовольствие в постели – лучше поздно, чем никогда, не правда ли? Коллега Севламонг не только в Академии из рук вон плохо учился. Как доставить женщине телесное наслаждение, он тоже, сколько могу судить, понятия не имеет, – Эдмар легкомысленно фыркнул, словно речь шла вовсе не о жизни и смерти.

– А если бы ты забрал ее в другой мир? – опасливо понизив голос, справилась лекарка.

– Думаешь, там Рименда смогла бы скрыться от Госпожи Вероятностей? Что-то мне подсказывает, что вовсе нет… Подозреваю, что Двуликая, в отличие от других сонхийских богов, отнюдь не привязана исключительно к этому миру. Кроме того, если не расплатиться, есть риск, что развилка обернется тупиком, в таких делах плутовать нельзя. С Госпожой непредсказуемых случайностей шутки плохи. Она не раз рушила мои дела какой-нибудь на первый взгляд ерундой – это непременно происходило, если моя жизнь становилась чересчур отлаженной, оседлой и спокойной с ее точки зрения. Когда это случилось со мной в прошлом рождении, ее орудием стала одна восхитительная мерзавка, в которую я влюбился, как школьник. Госпоже Вероятностей угодно, чтобы я хранил верность своему амплуа авантюриста, тогда я могу рассчитывать, что она при необходимости подбросит мне спасительную развилку. Играть против нее я бы не рискнул, это, увы, заведомый проигрыш. И почем знать – может, у Госпожи есть какие-то виды на Рименду, и в следующем воплощении эту достойную даму ожидает более приятная судьба? Ты только представь, каково ей было бы после ночи со мной вернуться в постель к зануде Севламонгу с его-то темпераментом вареной трески… Брр, ужас.

– Вот зачем ты сравниваешь себя с другим, с которым едва познакомился, и себя хвалишь, а его хаешь?

– А что, неправда?

– Зложительство это самое что ни на есть! И Рименду все равно жалко.

– Знаешь, кого в этой истории надо жалеть по-настоящему? – доверительно поинтересовался Эдмар, отпив вина из бокала.

– Кого? – послушно спросила Зинта.

– Меня. Потому что кто умер, кто смертельно обиделся, кто ушел восвояси, кусая локти, а мне теперь предстоит возиться с противной маленькой плаксой, которую я купил на свою голову. Хотя лучше бы те же деньги потратил на шоколад или на визит в бордель.

Слишком много хонкусов вилось в воздухе вокруг вокзала в Сакханде. Объяснения тому были самые естественные. Ветрено. Пыли вдоволь. И до беззаконных юго-восточных земель, где полновластно хозяйничает волшебный народец, поезд домчался бы часа за три, не будь рельсы разобраны от греха подальше.

Хонкусы выглядели как белесые, тускловато-прозрачные воздушные шарики с нарисованными глумливыми рожицами. Они всегда не прочь закружить прохожего, запорошить ему глаза сором, растрепать одежду, запутать волосы в колтун, а то и утащить сорванную шляпу или платок, чтобы швырять друг дружке добычу, насмехаясь над невезучим владельцем.

Просто так их не заметишь: всего-навсего вихри пыли, ничего из ряда вон выходящего, но Орвехт с его недюжинными способностями «ущербного мага» видел волшебный народец так же отчетливо, как смуглых людей в коричневых или пестрых балахонах, шелудивых собак и запряженных в повозки ишаков, а Зомару помогал в этом амулет «Правдивое око».

Хонкусы с упорством раздразненного гусака набрасывались на тех, кто сошел с поезда. Для непосвященных всего-навсего остервенелая пляска пыли и песка, чего еще ждать в Сакханде? Для посвященных – вот и первый сюрприз… Суно небрежным жестом просигналил помощнику: ничего не предпринимай.

Экзорцисту его уровня не составляло труда разогнать обнаглевшую пылевую нечисть, а Зомар мог бы дать отпор, используя свои артефакты, но как раз этого и нельзя было делать. Атака хонкусов, скачущих вместе с мусором по привокзальной площади и с беззвучным хохотом дергающих прохожих за одежду, слишком смахивала на провокацию: прибыли с этим поездом те самые, кого велено выслеживать, или нет?

Суно и Зомар – не «те самые». Небогатый ларвезиец аристократического происхождения разыскивает свою сестру, которая одиннадцать лет назад вышла замуж за торговца, закупавшего в Сакханде пряности для перепродажи на север. Братец давно уже не получал весточек и не интересовался ее судьбой, но сейчас сестра ему позарез понадобилась: по завещанию богатого родственника, вступить в права владения наследством они могут только совместно. Иначе поместье, за счет которого можно поправить шаткие дела, уплывет на сторону.

Господина Хевсойма данг Бровальда вынужденное путешествие на край света не радовало, но он был полон решимости найти сонаследницу, безвестно канувшую вместе с мужем где-то в жарких далях млеющей на солнце Мадры. Хотя, пропустив рюмочку, крыл последними словами и потерявшуюся супружескую чету, и крючкотвора-завещателя.

Сопровождал его слуга-суриец Джахур, настороженный рябой проныра с вороватыми глазами.

Эмиссары Ложи изменили свою внешность с помощью заклинания, не оставляющего магических следов. Главным его недостатком было то, что оно действовало до полуночи, после чего приходилось возобновлять маскировку – до следующей полуночи, и так раз за разом.

Обычные чары личины тут не годились, волшебный народец их распознает, а артефактов вроде той булавки, которую Эдмар подарил Хеледике, у Ложи нет. Скорее всего нет, уточнил про себя Суно.

Лицо Зомара стало преувеличенно скуластым и еще больше горбоносым, на изъеденной оспинами щеке появился уродливый шрам.

У Орвехта черты расплылись и приобрели нездоровую одутловатость, довершил дело длинноволосый парик, засаленный с таким расчетом, чтобы не отличить от настоящей немытой шевелюры.

Последний штрих – потрепанный шарфик из китонского шелка, не иначе раскопанный в лавке старьевщика, кремовый с блекло серебрящимся узором. Новый китонский шарф господин Бровальд, увы, не мог себе позволить, в особенности теперь, когда такой товар резко подорожал ввиду роста спроса, да и Китон поднял цены, поскольку Ларвезе пришлось отказаться от прежних кабальных договоров. Бровальд гнался за модой не то чтобы по велению души, но он не желал ни в чем отставать от богатой столичной аристократии, которая вовсю подражала новому законодателю моды – достопочтенному Тейзургу, с недавних пор еще и князю Ляраны.

Поношенный, зато настоящий шарфик из таинственной нелюдской страны – это все же более пристойный компромисс, чем добротная вещь из недорогого ларвезийского шелка. Последнее в Аленде почиталось за дурной тон, ибо Тейзург до подобной вульгарности не опустился бы.

Орвехту однажды подумалось, что своим нынешним влиянием на моду Китон жестоко и утонченно отомстил Ларвезе за свои многолетние унижения после проигранной войны.

А шарфик у него был вовсе не такой простой, как можно подумать. Не из лавки старого тряпья. Ценный подарок коллеги Эдмара, с сюрпризом в китонском духе. Весьма полезная вещь в путешествии вроде нынешнего.

Что особенно мило, Эдмар преподнес ему пару шарфиков: один новый, другой истрепанный, разлохмаченный по краям – и оба с секретом.

Перед тем как пересечь мадрийскую границу, посланцы Ложи из комфортабельного служебного вагона пересели в общий, с обшарканной грязноватой обивкой и слабым, но неистребимым запахом отхожего места. У других пассажиров эти двое симпатии не снискали.

Господин был пренеприятной персоной и всячески подчеркивал, что он занимает в обществе более высокое положение, нежели окружающие, а в этом дрянном вагоне оказался в силу досадных временных затруднений. Слуга на его придирки оскорбительно огрызался – так, что Бровальд этого не слышал, зато слышали остальные – и нехорошо поглядывал на чужой багаж, словно высматривая, чем бы разжиться. Непроницательный брюзга, не умеющий ладить с людьми, и нагловатая бестия из сурийского молодняка, подросшего в Ларвезе, вдали от потерянной родины. Свою легенду маг и амулетчик отыграли на совесть.

Сторонний наблюдатель, зная о том, что это спектакль, мог бы подумать, что Зомар развлекается. И его догадка не имела бы ничего общего с действительностью: Зомар никогда не развлекался, он и смеяться-то не умел. Ухмыляясь, он щурил глаза в хитрые вороватые щелки – чтобы скрыть угрюмую сосредоточенность воина, прибегающего к дешевым уловкам ради победы. Словно пруд, поверхность которого морщится и гримасничает кривым зеркалом, а под ней спокойная студеная глубина. Или, может, не спокойная, а полная застывшей ярости? В отличие от того же Дирвена, Зомар умел держать свои эмоции при себе.

Орвехт от лицедейства получал известное удовольствие: порой совсем неплохо побыть не собой, а кем-то другим. Это все равно что облиться в жару холодной водой или выпить бокал вина, какого раньше не пробовал. Ты все тот же, но твои ощущения от соприкосновения с миром на некоторый промежуток времени резко меняются. Это полезно. Благотворная встряска – и заодно словно возврат в студенческие годы, когда Суно играл в любительском театре при Магической Академии, поэтому он ценил приключения такого рода.

Жмурясь от взвихренного песка и сора, они вместе с другими приезжими пробирались через галдящую толпу в тот конец площади, где ожидали клиентов наемные экипажи и паланкины. Беленное известкой здание вокзала сверкало под синим небом, словно глыба сахара посреди мусорной кучи.

Торговцы, попрошайки и зазывалы хватали за одежду, господин Хевсойм данг Бровальд гневно и нелепо замахивался на них тростью (опасное оружие в руках Суно Орвехта, отнюдь не пренебрегавшего немагической боевой подготовкой). Джахур, тащивший за ним баулы, сыпал прибаутками по-сурийски, производя впечатление развеселого ушлого парня. Его одолевала жажда убийства, которую он привычно держал под контролем. Правда, убивать ему хотелось вовсе не людей. Смуглых аборигенов, которые наперебой причитали, норовя вцепиться в рукав его рубашки или в полу застиранного поношенного камзола, он в худшем случае поколотил бы. Зато хонкусов спалил бы дотла, использовав «Прицел Зерл» заодно с «Глазом саламандры», это был один из его коронных приемов против волшебного народца. Другое дело, что ему бы и в голову не пришло пренебречь приказом и начать действовать без команды Орвехта.

Оба вполне убедительно притворялись, что не замечают хонкусов, хотя кривляющихся пылевых пакостников мельтешило над толпой не меньше сотни. У каждого болталась нитка, довершая сходство с упущенным воздушным шариком. Если поймать хонкуса за нитку, можно потребовать, чтобы он убирался прочь, и он не сможет не подчиниться – таково Условие, непреодолимое для этой разновидности волшебного народца.

Может, кто-то из толкущихся возле вокзала людей их и видел, но ловить никто не пытался: одного прогонишь – остальные разбушуются еще пуще и отомстят за причиненную собрату обиду.

Мелькнул в толпе и амуши, укрытый от человеческих глаз мороком невидимости. Долговязый, гротескно тощий, длиннорукий, с косматой травяной шевелюрой. Возможно, один из прислужников царицы Лормы. На нем был голубой атласный балахон, заляпанный кровью, и ожерелье из дохлых улиток. Господин Бровальд и прохвост-слуга не вызвали у него повышенного интереса: всего-навсего пара простых смертных – игрушки, добыча, пища, такого двуногого добра вокруг полно.

Суно закрылся наглухо, сейчас никто не распознал бы в нем мага, а Зомар до поры до времени «усыпил» свои амулеты – кроме «Правдивого ока», искусно замаскированного под дешевый оберег. Похоже, что трюк удался: ни амуши, ни назойливый пылевой народец не удостоили их вниманием. Впрочем, предположения, лежащие на поверхности, не всегда верны, и, претворяя в жизнь коварный план, не стоит отказывать в коварстве противнику.

Рыдваны, издали выглядевшие неказисто, но вроде бы прилично, вблизи наводили оторопь.

Старинные кареты ларвезийской работы, в которых разъезжали еще прабабки нынешнего поколения. Какие-то практичные люди, наученные делать деньги из воздуха, продали их на юг, вместо того чтобы пустить на дрова. Суно решил, что в такую ловушку на колесах не сядет, ибо не угадаешь, когда ей наступит конец: проковыляет она с полшаба, истязая тебя тряской и скрипом, а потом развалится на очередном ухабе – и на этом, может статься, твоя сыскная миссия бесславно закончится, на радость Чавдо Мулмонгу.

Были здесь и облезлые коляски поновее, тоже отрыжка просвещенного мира. На сиденье одной из них бесстыдно развалилась девица-амуши с вплетенными в травяные космы разноцветными ленточками. Она шутовски гримасничала и облизывала подбородок длинным трупно-зеленоватым языком, в прорехах рванины из коричневого с золотым шитьем шелка виднелись острые груди с серо-зелеными, как будто заросшими лишайником, ореолами сосков.

Судя по всему, никто из людей, кроме мага с помощником, ее не видел, но в то же время желающих сесть в этот экипаж не находилось, хотя возница вовсю зазывал пассажиров. Смутные ощущения на уровне «мне не нравится», «мне туда не хочется» спасали не обладающую магическим зрением публику от перспективы прокатиться в компании амуши – скорее всего в один конец и в последний раз.

Выслушав посулы возницы, мешавшего сурийское наречие с ломаным ларвезийским – мол, домчу, как по княжеской дороге, – господин Бровальд раздраженно отмахнулся: дороговато. У кого-то из приезжих посреди сутолоки стащили баул, поднялся шум, кто сочувственно причитал, кто показывал, куда побежали воры, причем разные доброхоты тыкали пальцами в разные стороны.

– Следи за багажом! – сварливо прикрикнул путешественник на Джахура. – Прибью тебя, если что-нибудь потеряется, каналья!

– Такой слуга не позволит обокрасть своего хозяина, – заметил, глядя на них сверху вниз, уже забравшийся в коляску торговец из Аленды – он был из числа попутчиков, невзлюбивших господина Бровальда за его несносное брюзжание и высокомерие. – Такой слуга скорее сам хозяина ограбит.

– Каналья! – рявкнул в пространство Хевсойм данг Бровальд, погрозив тростью.

И донельзя довольный собой торговец в тронувшемся экипаже, и осклабившийся Джахур могли принять это на свой счет. Да он наверняка имел в виду обоих! Все, кто находился рядом, так и подумали. Амуши презрительно скользнула взглядом мимо этой пары глупых смертных, которые явно не из тех, на кого стоит обратить внимание.

Дожидались тут клиентов и паланкины – обшарпанные короба, возле которых месили пыль босыми ногами и призывно жестикулировали дюжие смуглые носильщики. Не затесалось ли среди последних скрытого под усиленным мороком личины волшебного народца, поди проверь – для этого пришлось бы использовать заклятье, которое выдаст Орвехта с головой. С тем же результатом можно выйти на середину площади и крикнуть: «Здравствуйте, я – маг из Ларвезы!»

– Вот этот, – Бровальд брезгливо ткнул тростью в паланкин с грязно-белыми кистями. – Спроси у них, сколько стоит прокатиться в этом гробу с помойки, да скажи им, что я благородный человек в стесненных обстоятельствах.

По-сурийски этот самолюбивый господин не понимал ни слова, и тощий горбоносый слуга заодно выполнял при нем обязанности переводчика.

– Сколько возьмете, уважаемые, чтобы доставить моего хозяина с вещами до хорошей гостиницы?

– До совсем хорошей или до не самой дрянной? – смерив оценивающим взглядом путешественника, уточнил один из носильщиков.

– Мой хозяин – надутый ишак и скупердяй, – с заговорщическим видом поделился информацией Джахур. – Поэтому лучше до не самой дрянной.

– С бубенцами или без? – деловито справился суриец.

– А разница?

– С бубенцами сорок пять бахунов, без них тридцать, но без них будет нехорошо. С бубенцами больше чести – сразу видно, что несут не последнего человека. За честь надо платить, так и скажи хозяину.

– Тогда с бубенцами за сорок бахунов, договорились?

– Зачем режешь людей без ножа, уважаемый? Сорок пять.

– Побойтесь богов, уважаемые, мы ведь не ссорились, чтобы я резал людей ножом. Сорок – разве это плохая цена? А я уговорю хозяина, чтобы с бубенцами, иначе без них за тридцать, вам разве надо потерять целых десять бахунов?

– Да ты, парень, грабитель, – носильщик покачал головой и флегматично почесал могучее голое брюхо, вздымавшееся над грязным и потемневшим от пота вышитым поясом. – Лагуриш, вешай бубенцы.

– Пятьдесят бахунов за доставку до хорошей гостиницы, мы знатно сэкономили, – шепотом сообщил слуга Бровальду по-ларвезийски. – Зато я настоял, чтобы они повесили бубенцы – сразу видно, что едет почтенный человек, и все уступают дорогу.

– Пятьдесят? – в сомнении пожевав губами, переспросил хозяин. – Это дорого…

– Это дешево! Они-то сперва заломили восемьдесят – вы же слышали, как я с ними торговался!

Суно, и впрямь отлично все слышавший, изрядно развлекся этим спектаклем, хотя сохранял на отечном аристократическом лице недовольное выражение, какое пристало господину Бровальду.

Не за свой же счет веселимся: сумму на расходы Сокровенный Круг выдал, не скупясь.

Он отсчитал из потертого кошеля обмененные во время стоянки на границе мадрийские бахуны. Десять монет мигом исчезли в кармане у шельмы Джахура, чего хозяин, конечно же, не заметил.

Лагуриш, в отличие от своего дородного напарника весь свитый из жил и мускулов, но при этом малость кособокий, тем временем нацепил на футляр для путешественников гирлянду позеленелых медных бубенчиков – звук у них оказался неожиданно приятный.

Под размеренное шлепанье шагов и музыкальное звяканье паланкин плыл по пыльным улицам, пахнущим навозом и специями. Доходяга-подросток с болячками на руках и в закрывающей лицо ниже глаз матхаве, без которой сурийским женщинам и безбородым юнцам появляться на людях неприлично, катил следом расхлябанную тележку с багажом. Он не в первый раз работал вместе с носильщиками, и те поручились, что он не вор, но господин из Ларвезы опасался, что мелкий поганец по дороге испарится вместе с вещами. Кривые закоулки в жарком мареве располагали к такому повороту событий. Слуге, шагавшему рядом, было велено не спускать глаз с пухлых обшарпанных баулов, перетянутых ремнями, но сам их благородный владелец тоже нет-нет, да и выглядывал в окошко, приподнимая выгоревшую на солнце бязевую шторку.

Орвехт запоминал дорогу и знакомился с городом.

Джахур в это время чесал языком с сурийцами. Выложил всю подноготную своего хозяина, который ни бельмеса по-местному не понимал, так что не мог пресечь это безобразие. Мол-де тот и выпить не дурак, и скуп неимоверно, если только речь не идет о господской прихоти из разряда «я ничем не хуже других благородных». От щедрот ничего не перепадает, не бывает у этого ишака щедрот, приходится самому о себе заботиться. Ну, да мы позаботимся, не пропадем… Носильщики в ответ посмеивались.

«Истинный артист», – с оттенком грусти подумал Суно.

Если бы Зомар хоть немного наслаждался этой игрой… Но для него это не игра. Всего лишь проверенные рабочие приемы: если это сказать так, а то – вот этак и с такой интонацией, получишь желаемый результат. Словно калека шевелит пальцами, на самом деле их не ощущая. Или дисциплинированный больной равнодушно глотает бульон ложку за ложкой, не чувствуя вкуса.

А ведь мог бы быть обаятельным парнем: лицом некрасив, зато сколько дерзкого шарма – многим женщинам такие нравятся.

Вероятность, которая не осуществилась, ибо душа Зомара еще в раннем детстве как будто была рассечена на несколько онемелых частей. Скорее всего иначе он бы не выжил – перенесенная в то время боль его бы убила или свела с ума.

Суно придерживался мнения, что те, кто проделывает с другими такие вещи, будь то хоть люди, хоть волшебный народец, хоть еще кто, прощения не заслуживают. Разве что они сумеют исправить причиненное зло.

Поневоле подумалось об уважаемых коллегах и о тех, кого поближе к наступлению совершеннолетия помещают в Накопители, – это сколько же несостоявшихся жизней… Но большинство сонхийских магов, питающихся чужой силой, по сему поводу не рефлектирует. «Не парится», – как выразился бы Дирвен. Не нами заведено, по крайней мере не в этом рождении, – а значит, не нам и печалиться.

Зомар, не подозревавший о том, на какие невеселые размышления он навел своего старшего спутника, продолжал точить лясы с местными. Бессовестно выложил, что господин Бровальд промотал все свое невеликое состояние – потратил «на нужды благородного человека», и теперь может рассчитывать лишь на наследство, которого ему не видать, если он свою младшую сестрицу не разыщет.

Затем сюда и приехали. Эта красотка одиннадцать лет назад укатила в Сакханду вместе с мужем-торговцем, которого ее братец не жаловал, и давно уже о них ни слуху ни духу.

Если она все еще жива, ей сейчас двадцать девять. Уж такая красивая дама – Джахур видел ее портреты, хозяин показывал. Изящная, золотоволосая, с точеным белым личиком. Похожа на русалку или на песчанницу: их прелесть – словно отравленный золотистый мед, и сестрица господина Бровальда, говорят, в юности была вроде этих волшебных прелестниц. Персик на драгоценном блюде, такую надо искать по княжеским гаремам. Небось мужа прирезали, кому он нужен, а ее за большие деньги продали. Ее зовут Марлодия Шиверсойм, в девичестве Марлодия данг Бровальд – может, слыхали? Хозяин хоть и жадюга, но готов раскошелиться за сведения о норовистой сестрице.

Носильщики одобрительно цокали языками, когда Джахур расписывал, какая красавица эта Марлодия, а потом вклинился торжествующий фальцет паренька с тележкой: он видел своими глазами точь-в-точь такую женщину, как говорит Джахур-нуба, и за пятнадцать бахунов скажет, где ее искать.

Старшие заспорили: это вовсе не она, и звать ее не Марлодия, и лет ей не больше двадцати двух, и приехала она, по слухам, не из Ларвезы, а с того севера, который в стороне восходящего солнца. Их голоса звучали веско и пренебрежительно: знай свое место, молокосос, не влезай в серьезный мужской разговор.

Надо сказать, что несуществующая Марлодия, без которой господину Бровальду не видать наследства, была как вылитая похожа на Лорму. Орвехт никогда не видел царицу-вурвану, зато ее видел Эдмар, и вдобавок во время прошлогодней стычки в Олосохаре удалось допросить амуши из ее свиты, а волшебный народец, как известно, соврать не может.

Джахур без зазрения совести предложил сурийцам сделку: понятно, что девица, о которой вспомнил мальчишка, совсем не та, но давайте наплетем хозяину, что это, наверное, и есть его сестра? Ишак обрадуется и заплатит денег, которые поделим напополам.

Носильщики возмутились – не безнравственностью такого надувательства, а несправедливостью дележки: раз их участвует трое, и поживу надо делить по-честному, на троих.

На четверых, негодующе встрял мальчишка, это же он рассказал о золотовласой красавице из северной страны Руфагры! Ему пригрозили надавать тумаков, когда руки освободятся, но он не унимался, и спевшиеся мошенники сошлись на том, что ему, так и быть, тоже перепадет несколько монет, но он еще не дорос до полноправного участия в мужских делах и должен это понимать.

Джахур яростно торговался, однако в конце концов уступил: на троих, поровну, да наплюют за это боги в бесстыжие глаза и носильщикам, и всей их кровной родне.

Девицу звали Сонанк Амуан Глигодаго, и приехала она из Руфагры вместе со своим дядей, скупщиком редких старинных вещей. Этот муж темноволос и дороден, в зрелых летах. Выглядит важным, внушает почтение, а Сонанк держать в узде не умеет, во всем ей потакает: та и пирушки закатывает, и все время трется с разными мужчинами – тьфу, да и только. Появилась она в городе недавно, но уже успела нажить дурную славу. Будь господин Глигодаго сурийцем, он бы от такого неуважения удавился собственным поясом, либо, что вернее, удавил бы Сонанк Амуан. Или продал бы ее работорговцам, что гораздо практичней.

Это вполне может быть Лорма, дорвавшаяся до человеческого общества, и за компанию с ней Чавдо Мулмонг. Суно охватил холодноватый охотничий азарт. Немного поторговавшись – разве можно в Суринани без этого! – он раскошелился за сведения о «сестрице». Глядя на него честными глазами, проходимцы пересказали все то, что он и так уже слышал, и сообщили, где поселились Глигодаго.

В гостинице Бровальд без умолку ворчал, ругая своего слугу, жару, цены и грязную комнату. Владелец заведения знает о том, что на свете существует такая вещь, как кусок мыла? Ах, все-таки знает? Тогда почему же эту вещь не принесли вместе с тазиком для умывания и кувшином? Ах, за отдельную плату? Да он за «отдельную плату» наденет покореженный медный тазик на голову содержателю этого помойного притона с замызганными стенами! Ах, стены здесь вовсе не замызганные, просто постояльцы давят то, что по ним ползает? Вон как раз ползет… Уберите отсюда эту мохнатую красно-бурую дрянь длиной с палец! Он не согласен платить пятьдесят бахунов в день за помещение, в котором водится такое!

Владелец гостиницы, все с тем же благодушно-терпеливым выражением на полном лице, скинул заскорузлый вышитый башмак и прихлопнул насекомое. Пятен на стене стало на одно больше.

– Он сказал, чтобы мы тоже так делали, тогда все будет хорошо, – перевел Джахур.

Переводил он весьма вольно, опуская те оскорбления, которыми сыпал его благородный хозяин, и заодно доверительно объясняя сурийцу, что господин Бровальд – все равно что ишак, который поорет и успокоится.

После скандала и обруганного Бровальдом обеда агенты Ложи отправились с визитом к господину Глигодаго, подданному руфагрийского королевства.

Сакханда, столица Мадры, была городом большим, густонаселенным и пестрым, вдобавок на удивление терпимым к иноземным обычаям. Последнее для Суринани можно почитать за редкость: большинство сурийцев придерживалось мнения, что чужаки должны жить или так же, как они, или вообще никак. Те, кто сколотил Ктарму, именно этот подход взяли за основу для своего учения. Однако Мадра кормилась бесконечной куплей-перепродажей чего угодно, здесь сходились и пересекались торговые пути со всех сторон света – это была страна купцов, дипломатов, махинаторов, воров, авантюристов, но отнюдь не ярых борцов за Всеобщую Одинаковость.

Кроме того, на мадрийской территории находилось несколько деревень песчаных ведьм. Кто знает, насколько далеко простиралось их влияние и не они ли стояли за тем, что женщины здесь пользовались большей свободой, чем в соседних княжествах?

Пестрота Сакханды поначалу в глаза не бросалась, словно узкая полоска цветной росписи на глиняном кувшине. Большая часть городских построек напоминала корку на перепеченном пироге. Регулярно белили здесь только вокзал, остальные строения красили традиционной сурийской шугланью разных оттенков, которую получали из ядовитой шуглы с мясистыми зеленовато-бурыми листьями.

Местами в царстве бежевых, табачных, темно-коричневых домов и домишек попадались дворцы с мозаиками. Однотонные стены лавок и прочих публичных заведений украшали цветастые вывески. На многочисленных храмах Ланки Хитроумного, почитаемого в Мадре больше других богов, ослепительно сверкали лукаво-улыбчивые позолоченные маски покровителя Сакханды. Яркие зонтики придавали прохожим праздничный вид – словно по пыльным глинобитным улицам рассыпали пригоршни разноцветных бусин.

И еще здесь кишмя кишел волшебный народец. Довольно обычная картина для большого города, эту живучую нелюдь сколько ни выводи – все равно не выведешь. Разве что овдейцам с их пристрастием к порядку удалось потеснить докучливых соседей: в Овдабе за это отвечают специальные отряды магов, патрулирующие города и деревни. Но и там, по данным Ложи, гнупи, снаяны, тухурвы и прочая шатия скорее уж умело прячется, чем во всех смыслах отсутствует.

В Сакханде волшебных тварей отиралось больше, чем где бы то ни было. В атласно-голубом небе над приплюснутыми крышами и кирпичными башнями парили, крестовидно раскинув крылья, долговязые птицелюди, знающие ответ на любой вопрос. Ничего удивительного, что их здесь такое скопище: Сакханда – город искателей легкой наживы, нет-нет, да и найдется желающий сыграть с крухутаком в три загадки. То, что исход чаще всего плачевен для самонадеянных отгадчиков, последних не останавливает.

Бодрствующим крухутакам не дано скрываться под мороком невидимости, этот способ маскировки для них доступен лишь на время спячки, так что они всегда на виду. Зато множество других волшебных существ может находиться среди людей, не привлекая внимания, и заметит их разве что маг, или ведьма, или амулетчик с «Правдивым оком».

В этом городе, куда ни глянь, приметишь кого-нибудь, кому в человеческом поселении вовсе не место.

Под стенами рядом с покрытыми коростой нищими устроились амуши – вовсю кривлялись, корча гротескные гримасы и тряся колосящимися шевелюрами, передразнивали и попрошаек, и прохожих. Иной раз подставляли кому-нибудь подножку и жестоко веселились, когда возникала суматоха.

В воздухе вместе с пылью и колючим песком кувыркались хонкусы, радуясь ветреному дню, а кое-где на плоских крышах глинобитных домов сидели парами или кучками радужнокрылые флирии. Они до пояса похожи на субтильных девиц, а ниже талий у них брюшки, словно у насекомых, и тонкие суставчатые ноги, как у саранчи. Среди них попадаются и такие, что величиной с десятилетнего ребенка, и совсем маленькие, с мизинец.

Флирии людям не враждебны, но когда они в полнолуние носятся сумасшедшими хороводами, повстречавшийся им человек закружится вместе с ними, побежит следом, потеряв и разумение, и всякую осторожность – после чего станет добычей для каких-нибудь более опасных тварей, которые нередко сопровождают роящихся флирий в расчете на поживу.

Несколько раз Суно замечал в толпе темнокожих, как лилово-черные баклажаны, лысых джубов с длинными тонкими хоботками вместо носов. Эти питаются жуками, пауками, мухами, мелкими ящерицами, но к людям, хвала богам, гастрономического влечения не испытывают. Зато люди интересуют их в другом плане.

Всякий джуб – заядлый игрок и непременно таскает с собой или доску сандалу с набором фишек и фигурок, или мешочек игральных костей, или «барашки-собачки», это уж кому что больше нравится. Резаться во все это между собой джубы, конечно, могут, но куда больше их тянет сыграть с человеком. Ради этого они прикидываются людьми, обманывают, запугивают, идут на любые уловки. Причем главное для них не выигрыш – ставкой может быть что угодно, от золотых гор до сущей ерунды, – а сам процесс игры.

В Суринани ходили байки о владыках, которые продували джубам свои гаремы и княжества, и о везучих хитрецах, которые на этом деле разживались несметными богатствами. В Ларвезе джубов выслеживали и изгоняли, зато в Сакханде им было раздолье. Те, которых Суно заметил в толпе, для непосвященных выглядели, как мужи вполне степенного вида, но при знакомстве их могли бы выдать гнусавые голоса, которые этим существам нипочем не изменить.

Многовато здесь было разнообразной нечисти. Сказывалась близость окаянного юго-восточного края, и мадрийские маги опасались гонять визитеров такого рода, а то мало ли, чем это обернется.

Глигодаго снимали обветшалый двухэтажный дом с круговой галереей и беседкой на крыше, спрятанный за глинобитной оградой. Снаружи все неяркое, бежевое, пыльно-сероватое. От пристройки плывут острые кухонные запахи, на перилах галерейки сохнет тряпье. Внутри роскошные ковры и парчовые драпировки, богато вышитые подушки, тонкий аромат благовоний, на стенах блюда с эмалевыми пейзажами.

Руфагрийский скупщик антиквариата по-ларвезийски говорил скверно, а слугу-переводчика Бровальд, соблюдая приличия, оставил во дворе, но кое-как объяснились. Увы, произошла досадная ошибка. Сонанк и впрямь из Руфагры, родная племянница хозяина, и стало быть, приходиться сестрой Хевсойму данг Бровальду из Ларвезы никак не может. Что вы, что вы, какое там беспокойство, о чем разговор? Пристойно полноватый господин с благородной проседью в темной бородке даже руками протестующе замахал. С приятным человеком всегда приятно побеседовать! Засвидетельствовать почтение барышне Сонанк Амуан? Отчего же нельзя, оставайтесь с нами отобедать, племянница будет рада гостю, заодно попрактикуется в ларвезийском.

Чертами лица он напоминал Чавдо Мулмонга, как троюродный родственник. То, что называется «общим типом внешности». Это вполне могло быть результатом трудно распознаваемых чар личины, схожих с теми, которыми пользовался сам Орвехт.

А вот акцент у него интересный, весьма даже… Вполне себе иностранный акцент, однако моментами, когда говорящий бессознательно ослабляет контроль, мелькает чистое ларвезийское произношение – местоимение или половинка слова, – но искушенный притворщик тут же спохватывается и снова подбавляет акцента. Отследить это сможет разве что не менее искушенный наблюдатель.

Бровальд вовсю брюзжал по поводу своего слуги, который отбился от рук, и местных проходимцев, уверивших его, что барышня Глигодаго – та, кого он разыскивает. Вы бы знали, сколько он им заплатил за эту бессовестную ложь! Немало заплатил.

Когда он выложил подробности о потерявшейся сестре и наследстве, собеседник посочувствовал, даже предложил свою посильную помощь в поисках – возможно, начал строить какие-то планы насчет того, как использовать этого простофилю в своих целях. И тоже посетовал на здешний продувной народ: уже несколько раз покупали для Сонанк служанок на невольничьем рынке, а те, мерзавки, едва освоятся – и сбегают, хорошо, если не прихватив с собой что-нибудь из вещей. Хотя боги свидетели, голодом их не морим и смертным боем не бьем. Может, их нарочно так подучили, и они после побега возвращаются к торговцам живым товаром для следующей продажи? С этих сакхандийских девок станется.

Суно про себя усмехнулся: ага, еще один ожидаемый штришок. Сбегают, говоришь? Свертки с обглоданными костями небось на дальние от дома мусорные кучи таскаете, чтоб никаких улик.

Вслух он с готовностью подхватил тему негодной прислуги и стал приводить примеры черной неблагодарности, начав со своего Джахура.

На обед подали баранину, щедро сдобренную специями, с гарниром из отварных клубней молочной такуты и молодое красное вино.

Сонанк Амуан присоединилась к ним в трапезной. Безупречно точеная, с прелестными тонкими чертами лица (впрочем, Хеледике она уступает, отметил про себя Суно), густые медово-золотистые волосы уложены в искусную прическу, перевитую нитями жемчуга. Жасминовую белизну шейки оттеняла черная бархотка, тоже украшенная жемчугом: по размеру – в самый раз, чтобы спрятать внутри пресловутое коралловое ожерелье, сложенное вдвое.

Гм, любопытно, что «Морская кровь», судя по всему, оказывает магическое воздействие на своего обладателя, даже если носить ее вот таким оригинальным способом. Орвехт склонялся к мысли, что нашел тех, кого нужно, хотя с окончательным выводом не спешил.

Вспомнился ему поучительный пример с Дирвеном, на своем первом боевом задании увязавшимся за Эдмаром и Зинтой, которых лазутчики Ложи перепутали со смертницами Ктармы. Задание-то паршивец выполнил – надо признать, при всех его недостатках проваленных заданий у него в послужном списке было раз-два и обчелся – зато огреб личную трагедию, самым злодейским образом превратившуюся в фарс.

Параллельно тому, как Суно вскользь об этом подумал, господин Бровальд уплетал отменно приготовленную баранину и с набитым ртом жаловался на жизнь, так что жирные брызги летели на соседей по столу – поклонников юной госпожи Сонанк. Двое благородных и обеспеченных молодых людей, один из Ширры, другой из Нангера, в многоязыкой Сакханде кого только не встретишь.

Бесцеремонно перебивая их, изголодавшийся по баранине Бровальд вперемежку с сетованиями расточал барышне комплименты: пусть у него обманом выманили сорок бахунов, он положительно рад, что благодаря этому черному мошенничеству познакомился с самой прекрасной жемчужиной Руфагры. Его сочли несносным типом, но на дуэль не вызвали – видимо, он не был похож на достойного конкурента.

Когда вернулись в гостиницу, Зомар поделился собранными сведениями: господина Глигодаго тут знают давно, он и раньше наведывался в Сакханду, скупал всякую старину, и дом этот уже года три как взял внаем, а Сонанк Амуан он сюда привез с полторы восьмицы назад. Управляющий купил для барышни нескольких рабынь, и шесть из них куда-то запропастились. Говорят, сбежали, обрадовавшись, что хозяева нестрогие. Причем не все вместе, а друг за дружкой: сегодня одна, завтра вторая…

Суно кивнул. Еще одна деталь: барышня Глигодаго так ничего и не съела. Лишь пригубила вино да весь обед мусолила крохотный кусочек мяса – то ли блюла свое изящество, как это водится у изысканных девиц, то ли угощение не по ней, потому что вурваны пьют кровь, ничего им больше не надо.

Лиловато-полутемную грязную комнату скупо освещала масляная лампа. За окошком смеркалось, сакхандийская симфония звуков и запахов с наступлением вечера набрала еще большую силу. По стенке опять что-то ползло.

– Мне сдается, это они, – подытожил Орвехт. – Семь из десяти, как сказали бы наши видящие, не будем сбрасывать со счета возможность ошибки. После полуночи еще раз туда сходим.

Большой Седой хребет вырос до неба, уже рукой до него подать – и вот тут-то раскисшая тундра окончательно превратилась в зыбкую ледяную беспутицу. Салдун Заячья Лапа обустроил лагерь на хорошем возвышенном месте, и оставалось только ждать, когда вокруг более-менее подсохнет.

– Символично, – пробормотал однажды Куду, печально оглядывая водяное зеркало, в котором обрывки отраженных облаков перемешались с комьями медленно тающего снега. – Что мы теперь будем делать? Не сейчас, а когда доберемся до людей?

– Покровителя будем искать, – мрачно буркнул услышавший его Вабито, самый порывистый и торопливый из четверых, сохранивший эти качества, несмотря на перенесенные по милости Тейзурга страдания. – Или кто-то из вас может предложить что-нибудь другое?