После первого снега
Прослыть тупаком – это для человека шальной удачи последнее западло. Жозеф цан Аванебих, истинная ядовитая змеюка под личиной добродушного громилы, уже посулил Клетчабу, что во все иллихейские газеты попадет история о том, как старый хасетанский аферист, приплыв в Анву, принял морочанку за человека и был у нее на побегушках, так и не смекнув, с кем связался. Мол, помрешь опозоренным.
Клетчаб угрюмо помалкивал. Гады-цепняки винили его в смерти своего четвертого и не проявляли никакого милосердия. Наручники снимали только для того, чтоб он смог пожрать и оправиться.
При чем тут он? Сунорчи и этот Чемхет сами виноваты, что потащили с собой девку. Она кто им была? Никто. Без нее бы оба уцелели. Непрофессионализм, короче, проявили, так о чем тогда шорох и какой спрос с Луджерефа?
Когда он об этом сказал, высокородный Рамос цан Мервегуст съездил ему по роже, разбив губы в кровь. После этого Клетчаб зарекся с ними разговаривать.
Они не скрывали, что его ждет. Сначала суд в Раллабе, потом прогулка в Сорегдийские горы. Все еще до суда предрешено. Цепняки позорные.
В Иллихею они должны были отбыть на «Золотой королевне». За два часа до отплытия приехали в порт, Клетчаба запихнули в одиночную кутузку, по ту сторону решетчатой дверцы устроился его стеречь Сунорчи с газетой, похожий на исполнительную зализанную крысу.
«Боги-милостивцы, дайте мне в дороге подохнуть, что вам стоит? – с тяжелым сердцем молился Луджереф, уставившись в стенку. – Потопите «Золотую королевну» морским русалкам и тутошнему крабу ошпаренному на радость, потопите вместе со всеми, кто на ней будет, и со мной, вестимо, тоже… Уж лучше смерть в океане, после которой можно переродиться, чем ежели съест мою душу треклятая сорегдийская тварь. Смилуйтесь, боги, а я в следующей жизни каждый раз буду с краденого пожертвования храмам отстегивать! И ты, шальная удача, обо мне вспомни…»
Лязгнула дверь камеры. По ту сторону решетки послышались звуки возни, и Клетчаб, глянув туда, увидел, что Сунорчи, весь обмякший и с полузакрытыми глазами, привалился к стене, а какой-то крупный парень в натянутом на лицо черном чулке шарит у него в карманах. Вот те номер! Неужто кто-то из Пятерых услышал молитву и решил откликнуться?
Пришелец уже нашел ключи и отпирал дверцу. Воодушевленный, Клетчаб поднялся навстречу – чтобы ему тут же приставили к горлу нож.
– Не будет тебе никакого справедливого суда в Иллихее. Я тебя, паскуду, сейчас прирежу.
Хотя при желании это и можно было расценить как ответ на молитву, к немедленной смерти он оказался не готов.
– За что?..
– Помнишь старика в ограбленной квартире на Крупяной горке? Почему ты его убил?
– Так он это… – в глотке враз пересохло. – Шуршать он начал, нет бы сидел тихо. Я ж не бандит, слушай сюда, я натурально дружный с законом аферист, в первый раз на такое дело пошел, нужда заставила. То да сё, нервишки у меня сдали, понимаешь? Я не нарочно, Пятеро свидетели, само так выпало, не хотел я твоего старика убивать. Ну, оступился человек, с кем не бывает? Если человек оступился, нельзя его за это сразу резать, нужно дать ему шанс!
Камера изнутри не запиралась. Стукнула железная дверь, и в проеме появился Аванебих с пистолетом. Позади вроде бы топтался кто-то еще, но этот здоровяк весь обзор перекрыл, остальных не рассмотришь.
– Уважаемый кот, не убивайте его, – попросил высокородный мерзавец. – Что вы сделали с Сунорчи?
– Жив ваш Сунорчи, – буркнул парень. – Через десять минут очнется, даже на пароход не опоздаете.
– Прекрасно. – Жозеф опустил пистолет. – Верю вам на слово, брат Рурно, и прошу вас, уберите нож.
– С чего вы взяли… – в некотором замешательстве, как показалось Клетчабу, пробормотал визитер.
– Неужели вы думали, что дамского чулка хватит, чтобы сбить с толку представителей нашей профессии? А как же осанка, характерная пластика, голос? Плюс еще некоторые моменты, натолкнувшие на мысль, что от вас можно ждать интересных неожиданностей. Я не могу угрожать вам оружием, ведь это пистолет из того самого ящика… Вы на тропе охоты?
– Да. Луджереф убил близкого мне человека.
– Печалюсь вместе с вами. Я слышал ваш разговор. Прошу вас, уступите добычу мне. Или продайте, если на то пошло. Ручаюсь честью Авенебихов, после суда Луджерефа ждет смертная казнь.
– Режь мне глотку, парень, – приняв нелегкое решение, потребовал Клетчаб свистящим шепотом. – Признаю свою вину, давай, действуй, режь!
– Брат Рурно, сумма в миллион иллихейских рикелей вас устроит? Я переведу ее на ваш счет до отплытия «Золотой королевны». Или вы предпочитаете наличные?
Такие деньжища… Ну все, кошачий монах сейчас купится, и тогда старине Луджерефу во всех смыслах конец.
– Не надо мне этих денег, – устало произнес Рурно после паузы.
Клетчаб мысленно возликовал, а разоблаченный монах продолжил, пряча нож:
– Переведите их на счет ордена Лунноглазой.
Что?.. Боги, за что? За то, что всего лишь оступился?!
– Благодарю вас, – миролюбиво улыбнулся Жозеф цан Аванебих. – Только перед тем, как отсюда выйти, снимите этот предмет дамского туалета, а то местные полицейские могут вас неправильно понять.
Рурно стянул с головы чулок и сунул в карман.
– Идемте, я провожу вас, – предложил высокородный громила. – Чтобы ни у кого не возникло вопросов, что вы здесь делали. Прогуляемся вместе до Корабельного банка, я вам кое-что расскажу по дороге.
– Успеете? – безучастно поинтересовался несостоявшийся убийца.
– «Золотая королевна» без нас не уплывет.
Они выбрались из камеры в коридор. Из кармана у монаха свисала черная шелковая тряпка.
Появился подлец Мервегуст, а вскоре и подлец Сунорчи очнулся.
– Кто меня?.. – был его первый вопрос.
– Один славный человек. Наш знакомый «бродячий кот». Применил какие-то храмовые штучки, чтобы сюда пробраться. Он, как выяснилось, охотился на Луджерефа, но Жозеф его уболтал, договорились по-хорошему.
«Сволочи вы, боги», – тоскливо подумал хасетанский мошенник, привалившись к стенке и прикрыв глаза, чтобы не смотреть на постылые цепнячьи рожи.
Все шло к тому, что ему уже без разницы, прогневаются на него Пятеро или нет.
У Темре все было как обычно. Работы невпроворот, как всегда в это время года. Вернее, как во все времена года, если только хаддейна не находится в состоянии полного покоя, что бывало нечасто. Впрочем, даже в такие периоды порой обнаруживались наваждения, успевшие воплотиться до наступления затишья.
Клан Гартонгафи просил денег, мешая улещивания с попреками и обвинениями в адрес «очужевца».
В газетах писали, что территория вокруг Овечьей горки перестала быть неприживным районом: в ближайшем будущем все развалюхи там снесут и построят новые жилые кварталы с магазинами, закусочными и молельнями. Родственники Темре подумывали о том, чтобы перебраться туда всем скопом из нынешней тесноты на улице Колеса.
Котяра вначале ходил мрачный и непонятно чем недовольный. То ли тем, что рука не поднялась прирезать бандита, поскольку тот был безоружный и скованный, – и таким образом он проявил излишнюю мягкотелость. То ли тем, что не прирезал, хотя это стоило сделать из соображений милосердия, так как, по словам Жозефа, в Иллихее Луджерефа ожидала крайне жестокая казнь, – и таким образом он проявил излишнюю безжалостность. Похоже, его угнетало и то и другое сразу, он в этом не на шутку увяз, но потом с ним обстоятельно побеседовал кто-то из преподобных, и Джелган наконец-то успокоился.
Убийца наваждений осторожно выспросил, что ему сказали: «Ты все сделал правильно, как пристало «бродячему коту» – выследил и настиг бандита, отплатил ему за Тавьяно, а дальше пусть события идут своим чередом. События сами разберутся, куда им идти».
Тянуло поговорить с Клесто, но Темре не видел его с тех самых пор, как они расстались под акведуком. Несколько раз по всем правилам приглашал его в гости, однако Смеющийся Ловец не отзывался и не приходил. Неужели он сейчас настолько занят, что даже полчаса ему не выкроить? Или, может, забыл? Ходит теперь пить кавью к кому-то другому? От этой мысли становилось грустно, хотя не далее как несколько месяцев назад Темре чего бы только не отдал, лишь бы раз и навсегда от него отделаться.
На другой день после событий у Овечьей горки он разыскал Харбо, брата Джаверьены, и рассказал ему, что случилось с сестрой, умолчав лишь о том, что ее забрал Дождевой Король, – а то ведь неизвестно, как все повернется, лучше заранее парня не обнадеживать. После этого, порасспросив отставных гильдейцев, у которых были свои предприятия, он подыскал для Харбо неплохо оплачиваемую работу. Брата девушки, выручившей убийцу наваждений, охотно взяли в мастерскую по ремонту швейных машинок, тем более что он оказался хорошим наладчиком. Заодно Темре уговорил его перебраться из трущоб в недорогой, но приличный квартал, даже внес авансом плату домовладельцу.
Харбо приходилось тормошить, тащить, уговаривать, гибель младшей сестры его подкосила. Как выяснилось, Джаверьене было всего-то двадцать лет. Порой, когда Темре размышлял на досуге об этой истории, то на него тоска накатывала, то кулаки сами собой сжимались, хотя кого здесь бить-то? В том-то и дело, что некого.
У Сой он до отбытия иллихейцев на родину побывал дважды и оба раза заставал у нее Жозефа цан Аванебиха. Нечему удивляться… Но, как ни странно, ревность его больше не мучила.
Исподволь пришло осознание, что они с Сой и впрямь уже расстались, и жизнь теперь у каждого своя, и друг от друга они больше не зависят. Темре долго мечтал о том, чтобы этот перелом наконец-то свершился, а сейчас просто отметил его как что-то само собой разумеющееся.
Недавно еще раз ее навестил. Она была непривычно серьезная, начала расспрашивать о Джаверьене, он отвечал коротко и сдержанно.
– Тебе тоже тяжело? – вздохнула бывшая жена. – Я думаю иногда о том молодом человеке, его звали Варват Чемхет, Жозеф немного рассказал о нем, когда я спросила… Если кто-то за тебя умирает, потом живешь как будто в его тени – у тебя нет такого чувства?
Возвращаясь домой в вагоне трамвая с обтянутыми кожей морских овец старинными сиденьями, он решил, что это уже другая Соймела, раньше он ее не знал. Соймела, которая начала взрослеть?
Зато осуществилась его давняя мечта: он подружился с Ким Энно. Инора решила пожить в столице и сняла квартиру вблизи Медной улицы, поскольку Кайри осталась в школе при драконьем монастыре.
Вначале она, разговаривая с ним, сильно смущалась. Темре в конце концов выяснил, в чем дело: это из-за Демеи.
– Вы же ее видели, – пробормотала Инора, глядя в чашку с крепкой кавьей. – Слышали все, что она болтала… Это же я когда-то ее придумала.
– Ну и что с того? – пожал плечами убийца наваждений. – Воплотилась она не потому, что вы ее придумали, а мы уже говорили почему. На то вы и мастер рамги, чтобы всякое выдумывать, а я не госпожа Лайдо, чтобы вцепиться в какую-нибудь произвольно выбранную частность, закрыв глаза на все остальное, и раздуть из этого невесть что.
Когда он упомянул Арьену, собеседница погрустнела и сникла.
– Кстати, я нахожусь в таком же положении, как вы, – сообщил Темре. – И не вижу в том никакой трагедии.
– Каким образом? – Она удивленно вскинула ресницы. – Вы тоже сочиняете рамгу?
– Нет, но я гронси из клана Гартонгафи. Знаете, кого у гронси называют очужевцами?
– Да, да… – Она закивала.
– Ну так вот, мои почтенные родственники налепили на меня определение «очужевец» и теперь с этим определением увлеченно воюют, нисколько не вникая в то, чем я живу на самом деле. Примерно то же самое, что сделала по отношению к вам госпожа Лайдо. От этого одно лекарство: согласиться, чтобы оно было таким, как есть, раз ему зачем-то нужно таким быть, и не придавать этому значения. Тогда и мороки с этого плодиться не будут. Они всегда появляются из-за чего-нибудь значительного – то есть того, что кажется нам таковым, будь это страх перед темной кладовкой или мелкая давняя обида.
– Вряд ли мелкая. Видимо, я когда-то серьезно обидела Арьену, но я, честное слово, никак не могу вспомнить и понять, в чем дело. Ненависти на пустом месте не бывает, и для всего этого наверняка была какая-то причина.
– Это могло быть что угодно. Слова, которые для одного человека ничего не значат, для другого порой значат очень много, а первый об этом даже не догадается. Главное, чтобы не появилось новое дуэтное наваждение, хватит с нас Демеи… Извините, я сейчас говорю как представитель Гильдии. В такой ситуации лучшее, что люди могут сделать, – это забыть о существовании друг друга, как будто вы с Арьеной Лайдо не только сейчас не поддерживаете знакомства, а вовсе никогда не были знакомы. Если немного перефразировать то, что недавно сказал одному моему другу мудрый человек, пусть все происходит своим чередом, оно само разберется, как ему происходить, а вы лучше живите тем хорошим, что у вас есть. Попробуете это сделать?
– Да, – улыбнулась Инора. – Постараюсь.
И, потянувшись за газетой, лежавшей на этажерке, сменила тему:
– Вы знаете иллихейский? Это «Светская жизнь» из Раллаба, привезли с последним пароходом. Их императрица организовала у себя во дворце праздник домашних животных, и королем праздника выбрали куланжу одной придворной дамы, они такие пушистые и ласковые, ничего удивительного. Но тут еще написали, что поощрительный приз получил грызверг госпожи цан Эглеварт как очень милый домашний питомец. Все, что я читала и слышала о грызвергах, совершенно с этим не вяжется, это же свирепые бойцовые зверюги!
– Опечатка, наверное, – предположил убийца наваждений.
Первый снег выбелил крыши, улицы и мосты Лонвара. Дым из множества труб на побледневшем по-зимнему небе напоминал скорее о тепле, чем о вездесущей копоти и грязи.
Ранним вечером Темре возвращался домой через парк. С деревьев тихо падали потревоженные возней птиц белые хлопья, впереди светились окна и фонари Блудной горки.
Два окна его гостиной тоже светились. Ну, наконец-то… В глубине души он боялся, что Смеющийся Ловец никогда больше не придет. Уже целый месяц миновал с тех пор, как они виделись в последний раз.
Подъезд был не заперт. Темре взбежал по лестнице, открыл дверь, еще из прихожей крикнул:
– У меня есть отличный кофе в зернах, из которого мы сейчас сварим кавью! Прощальный презент иллихейских героев.
Ему не ответили.
Сбросив теплую куртку, он направился к гостиной, остановился в дверях.
В кресле… В кресле сидел вовсе не Клесто.
Она была тонка и изящна. По плечам рассыпалась масса светлых косичек с подвесками – прозрачные, словно чистейшая ледяная вода, кусочки хрусталя, заиндевелые ягоды, серебряные колокольчики, шнурки с шариками из лунного камня.
Ее туника с длинными рукавами была, казалось, соткана из искрящегося снега, меховую жилетку украшало богатое шитье. На хрупких запястьях браслеты, на пальцах когти. Короткую, выше колен, замшевую юбочку покрывали прихотливые узоры из снежинок, которые вовсе не собирались таять, а высокие сапожки были опутаны серебристыми цепочками.
Черты узкого белого лица не те, что раньше, – или почти не те… Все же что-то общее с прежним обликом сохранилось. Глаза цвета пасмурного неба стали больше, но их тоже можно было узнать, несмотря на вертикальные зрачки.
Темре столбом застыл на пороге и смотрел как завороженный на волшебно красивое существо, расположившееся в старом кресле у окна.
– Ничего, что я без спросу? – не дождавшись, чтобы он заговорил, спросила гостья.
– Здравствуй, Джаверьена, – стряхнув оцепенение, он широко и радостно улыбнулся. – Ты будешь чай или кавью?
