38

На третий день пребывания в лагере невольники продолжали его обустраивать и постоянно разгружали привезённые дрова, жерди, огромные котлы, а еще мешки с крупой, большие кувшины с маслом и огромные глыбы засахарившихся фиников. Все это богатство складывалось в простеганный шатер, которым теперь заведовал Рафтер.

— Давай-давай, заноси туда! Куда? Куда, я тебя спрашиваю, скотина, ты это понес? Снизу поддерживай, овца кривоногая! — то и дело слышались его окрики. Поскольку имущество и продукты следовало учитывать, а сам он и его подручные в грамоте были не сильны, за них это делал один из невольников.

К обеду прибыли две сотни доходяг — измученных дорогой казенных людей. Многих везли на телегах, остальные едва передвигали ноги. По сравнению с уже отъевшейся за три дня первой партией эти выглядели плохо и никак не могли напиться — выяснилось, что половину пути они шли без воды.

Когда же в обед им дали наваристую баланду, да еще с куском лепешки, у бедняг были такие глаза, будто им предложили императорский трон. Тех, которые не могли ходить, пытались лечить, но к утру многие умерли. Питеру со Спиросом пришлось рыть двенадцать новых могил.

Вместе с пополнением из доходяг прибыли дополнительные силы для охраны. Рота солдат из вольнонаемных и полторы сотни легкой кавалерии. Для них у подножия горы был разбит отдельный лагерь, все работы в нем они делали сами, без привлечения казенных людей.

На холме трудились допоздна, ужинали кашей, приготовленной на лагерных очагах, а наутро отдохнувших новичков уже отправили на работу.

Невольников из первой партии построил гарнизонный сержант и объявил, что отныне они называются Первой ротой и прямо сегодня, после завтрака, их станут обучать военному делу.

После завтрака пришли Гудьир и еще какой-то сержант, оба одеты по форме, с бронзовыми куницами на кожаных панцирях. Гудьир в военной форме выглядел нелепо, и хотя побрился, красная физиономия пьяницы его выдавала. Вместе с тем вел он себя прилично, как будто видел своих бывших подопечных впервые, и не произносил никаких ругательств страшнее «тупых овец» и «верблюдов облезлых».

Сержанты отвели Первую роту к хранилищам, чтобы раздать учебное вооружение. Питеру досталась здоровенная тяжелая жердь, Густаву тоже. Спиросу и Крафту повезло больше, им выдали палки покороче, а некоторым вместо палок вручили деревянные щиты, высокие и грубо сколоченные, больше похожие на калитки. Выглядело учебное вооружение изрядно побитым, с множеством царапин и вмятин, а на одном из щитов обнаружилось огромное кровавое пятно.

— Это что же, несчастный случай? — спросил Питер у Крафта, который имел кое-какой опыт солдатской жизни.

— Может, и несчастный, а может, наказание в назидание другим.

— Это как?

— А вот поучил сержант рекрутов, а господину офицеру их подготовка не понравилась. Он построил их в боевой порядок и атаковал с мечом в руке. Тому, кто оказался самым неподготовленным, снесли башку.

У Густава, услышавшего это, лицо сделалось серым.

— Это как же — просто убили, и все?

— А ты что, разве не от доброго Гудьира сюда прибыл? — усмехнулся Спирос.

— Гудьир — он изверг последний, а здесь — офицеры.

— Ну-ка, построились! Построились, сволочи, перед господами офицерами! — заорал не ко времени помянутый Гудьир.

Кое-как удерживая длинные палки в вертикальном наложении, невольники выстроились в одну шеренгу. Перед ними пробежал второй сержант, Уэйт, тыкая рекрутов плеткой и пытаясь придать им вид настоящей роты.

Подняв пыль, возле невольников остановили лошадей двое всадников — лейтенант и капитан. Лейтенант выглядел моложаво и как-то несерьезно, в новеньком мундире и с дорогой перевязью поверх кирасы, зато капитан производил впечатление настоящего ветерана, мундир и ремни были потерты, а меч в ножнах смотрелся неотделимой частью самого офицера.

«О, небеса!» — мысленно воскликнул Питер: он узнал капитана, который был заодно с дорожными разбойниками.