Второй день караван стоит на одном месте. На берегу небольшого, по-весеннему разговорчивого ручья треугольным пиком высится остроконечный чум. Большая, покрытая свежей зеленью поляна заполонена духом присутствия людей. У кромки леса на невысоких лабазах чернеют комковатые потки с товаром и продуктами. На длинных горизонтальных шестах развешаны оленьи сёдла, кожаные мауты, потки, лосиновые потники, спальники и прочая хозяйственная утварь. Отдельно в стороне, на деревянной раме растянута большая медвежья шкура. У воды, на вбитых в землю кольях висит чистая, протёртая речным песком и травой посуда. В центре поляны, неподалёку от чума едва теплится костёр. Над ним, в чёрном овальном казане, распространяя далеко вокруг аппетитный запах мяса, парится медвежатина. Под соседними деревьями растянулись на солнышке сонные собаки. Их свобода временно ограничена короткими поводками.

Между чумом и костром, под корявым кедром, на спальнике, лежит Дмитрий. Глаза прикрыты, на лице равнодушие и невозмутимое хладнокровие. Однако это лишь видимая маска. На самом деле он внимательно наблюдает за Ченкой, которая занимается своими обыденными делами. Конечно же, девушка чувствует на себе внимание русского, иногда пытается перехватить его взоры. Старается быть спокойной, независимой, увлечённой работой, но потом вдруг резко поворачивается к Дмитрию, смотрит ему в глаза. Он же, притворяясь спящим, быстро закрывает веки, но это ему плохо удаётся. Ченка хитро улыбается, кокетливо грозит пальчиком, отворачивается на некоторое время. Чувствуется, что игра ей нравится, а движения девушки сегодня грациозные, походят на плывущую лебёдушку.

Полдень. Алое солнце торопит лето. Жаркие лучи небесного светила не по времени сильно греют горный мир. Видимо, на глазах плавятся огромные языки снежных надувов. Зелёные лоскуты проталин яростно съедают белые портянки зимнего покрывала. Тут же, на оголившейся земле, торопятся расти свежие побеги будущих трав. На приземистых стланиках, карликовых берёзках и перелетениях ольхи лопаются, выпуская на свободу листья, клейкие почки. Угрюмый край окрашивается в свежий, насыщенный цвет. Тёмные, однообразные каменные нагромождения принимают красочный вид, встречая скоротечное лето. Даже грозные пики незнакомых, безымянных гольцов, отражая потоки лучезарного неба, светятся робкой улыбкой проснувшейся от зимней спячки природы.

Ожил, заговорил разноголосицей пернатый и животный мир. Перелётные птицы, празднуя прибытие на родину, восхваляют этот суровый край звонкими трелями. В благоухающем воздухе завис непрекращающийся хор пёстрых ангелов торжествующей весны. Но как будто в напоминание о том, что не все так прекрасно в этом мире, из-под мокрых кустов, холодных камней и всевозможных щелей оттаяли, вылетели на простор первые комары и мошки.

Далеко под гольцом, на огромном сером плато словно рассыпались тёмные точки. Это пасутся олени. Сочный ягель кормит и восполняет силы вьючных животных после трудного пути. К каждому учагу Загбой предусмотрительно привязал по короткому чанхаю, что ограничивает их передвижение. Где-то за увалом далёким отголоском слышится негромкое урканье медведицы, призывающей к себе медвежат. А там, на скалистом гребне, мелкой пылью сбились в табунок снежные бараны. Они кормятся на одном месте. Горные крутороги спокойны и не подозревают, что где-то со стороны к ним крадётся человек с ружьём.

Ченка хочет помыться. Ещё утром она набрала в большое ведро золы из костра, залила его водой и поставила отстаиваться. Затем вскипятила ещё одно и наложила в него волчьих ягод, кусты смородины, черники, две пластика ягеля-лавикты и большой букет душистых первоцветов-подснежников. Когда приготовление настоев было готово, девушка осторожно слила отстоявшуюся зольную щёлочь в отдельный туес, сняла с костра ведро с разварившимися растениями и, дождавшись момента, когда Дмитрий погрузился в глубокий сон, исчезла с водой в тайге.

Углубившись от стойбища на безопасное расстояние, она долго стояла в густых переплетениях зарослей ерника, опасаясь посторонних глаз. Но тайга говорила своими голосами и приносила только естественные запахи и звуки. Это свидетельствовало о том, что здесь она одна и никто за ней не подсматривает. Убедившись, Ченка робко разделась и, не переставая осматриваться по сторонам, стала мыться.

Но, как бы она ни пряталась, в этот раз Дмитрий оказался хитрее. Он понял, что девушка сегодня будет мыться, и в последний момент просто притворился спящим, затем осторожно проследил за ней и теперь с восхищением любовался её молодым, совершенным телом из-за колодины.

А она, не замечая его, тщательно полоскала свои короткие, обрезанные ножом волосы щёлочью до тех пор, пока они не стали мягкими, шелковистыми, пушистыми. Затем, окуная в настой аромата альпийских лугов нежную, собранную из мохнатой бороды древесного мха мочалку, бережно ласкала шёлковый бархат кожи. Все движения были плавными, продуманными, как будто Ченка не просто смывала с себя многодневную грязь, а умело лепила из сырого материала фигуру богини.

Не в силах больше сдерживать в себе бунтующие эмоции, Дмитрий медленно встал и тихо, стараясь не спугнуть очаровательное видение, подошёл сзади. Какие-то мгновения, опасаясь прикоснуться к ней, он стоял на расстоянии вытянутой руки. Нежный запах чистого тела кружил голову, дурманил разум и нервными импульсами необычайного возбуждения сковывал каждый сантиметр его плоти. Ещё никогда в своей жизни Дмитрий не чувствовал в себе такого волнения. Естественный аромат красоты, заключённый в маленькое женское тело, сводил его с ума, заставлял роптать перед чувственным очарованием и даже дрожать.

Она повернулась, увидела его. От неожиданной близости каждый мускул её затрепетавшего тела сковал страх. В широко открытых смородиновых глазах застыл ужас. В один миг в памяти девушки промелькнуло страшное воспоминание той первой ночи, когда она была повержена грубой силой. Ченка помнила нанесённую ей боль, унижение. Сердце замедлило свой ритм и едва не остановилось. Не в состоянии даже сдвинуться с места, она обречённо стояла перед ним с опущенными руками.

Его рука медленно, с опаской едва прикоснулась к её щеке и тут же, как от языка пламени, отдернулась назад. И он, и она вздрогнули. Не чувствуя отпора, он повторил попытку, нежно, подрагивающими пальцами дотронулся до мокрых волос. Она слегка отстранилась. Он более настойчиво погладил её, взял голову обеими руками и стал бережно ласкать растрепавшиеся пряди. От лёгкого, как дуновение ветерка, и милого прикосновения голова девушки вдруг закружилась. В чувственной памяти всплыли воспоминания недалекого детства, когда вот так осторожно и тихо ее ласкала мать. Это неожиданное сравнение заставило биться сердце девушки с надеждой, появилось доверие к жёстким, загрубевшим ладоням.

Короткий, ласковый поцелуй принёс в сердце россыпь искр зарождающегося огня. Что-то новое, еще неясное вспыхнуло, захватило девичью душу. Ченка чувствовала, что с ней происходит что-то незнакомое, невероятное, глубоко волнующее и влекущее куда-то. Она была не в силах противиться и бороться с этим чувством. Всё её существо затрепетало, какая-то необъяснимая сила с каждым мгновением всё больше увлекала её в стихию страсти.

Горячие ладони поплыли по хрупким покатым плечикам девушки, магнетическим полем накрыли ее сбитые, упругие груди, скользнули по остреньким, налившимся до цвета переспелой брусники сосочкам. Хаос противоборствующих чувств исчез, его заменило смелое желание продолжения этих прикосновений.

Ещё никогда и никто не трогал Ченку вот так. Тогда, в ту страшную ночь – в ночь насилия – Дмитрий был не таким. Он был грубым, неукротимым. Теперь же перед ней стоял совершенно другой мужчина: внимательный и чуткий. В её теле уже бушевал шквал огненного пала, желания быть рядом с ним. В далёком подсознании девушка видела предел границы, через который ей нельзя было переступать. Но не могла противиться снежной лавине, уносившей её круговоротом любви в бездонную пропасть. Не могла и не хотела, потому что уже была захвачена бушующим паводком сумбурного потока, оканчивающим свое течение неизвестно где.

…Они молча лежат, всё так же сцепившись руками, не желая отпускать друг друга из крепких объятий. Он, отвалившись набок, плотно прижимает её разгорячённое тело к своей груди. Она, с трудом восстанавливая сбившееся дыхание, всё ещё трепещет осиновым листочком. Он, на ощупь отыскав сброшенную куртку, заботливо накрывает её и себя. В ответ Ченка ласково погладила ему щеку, неумело поцеловала плечо и доверчиво прижалась всем своим хрупким существом…

Вдруг на стане разом, одновременно взвыли, призывно залаяли собаки. Дмитрий и Ченка испуганно приподняли головы, прислушиваясь. Девушка, освободившись из его объятий, быстро вскочила на ноги, стыдливо отвернувшись, стала одеваться. Дмитрий последовал её примеру. Через некоторое время они уже бежали к чуму через плотный лес, стараясь опередить друг друга. Впереди послышались какой-то непонятный гул, шум и треск. Резко запахло едким дымом и гарью. Над макушками невысоких деревьев несколько раз взметнулось и упало алое пламя. Они побежали ещё быстрее, предчувствуя самое плохое.

Когда выбежали на опушку леса, в глазах обоих застыл ужас. Весь чум, от верха до земли, был объят огнём. Бушующее пламя яростно пожирало лохматые стены жилища кочевников. Вместе с ним уже тлели и дымились развешанные неподалёку спальники, вьюки, потки и торбаза. Под деревьями, тщетно стараясь освободиться от крепких пут, метались собаки.

Не раздумывая, Дмитрий бросился к своему товару, стал тушить и отбрасывать далеко в сторону уже нагревшиеся от жары, потрескивающие вьюки с пушниной и продуктами. Ченка проворно отцепила собак. Словно насмехающийся над людьми огонь с жаром перекинулся на оленьи спальники, медвежью шкуру, стал яростно лизать мягкую, сухую шерсть.

Дмитрий метнулся под огненный шквал, схватил горевшие вещи, сдернул их с вешалов, отбросил далеко назад. Ченка тут же залила тлевшие спальники водой из берестяного чумана. За спальниками последовала очередь медвежьей шкуры. Так же, как и в первый раз, русский резким рывком откинул громоздкую раму к ногам девушки. Казалось, что большая часть вещей была спасена. Однако в последний момент разбушевавшаяся стихия, вымещая свой неуемный гнев, упала на голову Дмитрию. Затрещали и вспыхнули волосы. Раскалённый жар окутал каждую щелочку открытой кожи. Задымилась, оплавилась суконная куртка.

Дмитрий упал, заревел от боли диким зверем. Пронизывающие судороги сковали каждый мускул его тела. Превозмогая себя, пытался отползти в сторону, но невидимая парализующая сила продолжала держать его на одном месте. А сверху, как будто издеваясь над поверженным человеком, жестокие языки бушующего пламени продолжали безжалостно лизать его сгорбленную фигуру.

Раненой птицей кинулась Ченка на помощь, но огненный пал оскаленной пастью отпугнул её назад. Едва не задохнувшись от жара, девушка упала навзничь, взвизгнула пойманной в кулёму соболюшкой. Но безудержное стремление спасти человека из беды вновь подкинуло её на ноги, заставило более осмысленно подумать о помощи Дмитрию. Вода! Вот что только может помочь ей в задуманном!

Она бросилась к мутному ручью, не раздумывая, прыгнула в ледяную воду, скрылась с головой, вынырнула, побежала назад. В первую очередь распотрошила свою котомку, вырвала из неё лохматые рукавички, надела на руки. На голову водрузила берестяной чуман и, уже не опасаясь жалящего пламени, вытянула русского подальше от очага разбушевавшейся стихии.

Дмитрий, закрыв обожёнными руками лицо, глубоко, тяжело стонал. Жестокий огонь оставил на нём страшные раны. Волосы на голове оплавились, обнажив на затылке красную вздувшуюся кожу. Руки покрылись кровавыми пузырями. Ченка осторожно оторвала от лица его руки и ужаснулась. Пламя напрочь слизнуло брови, ресницы, жёсткую щетину. Почерневшие щеки, нос, губы, лоб быстро отекали, превращая маску лица в отвратительное месиво.

– Глаза… Что с моими глазами? Я ничего не вижу… – хрипел Дмитрий, бесполезно стараясь открыть опухшие веки.

Ещё плохо понимая смысл его слов, испугавшись страшного вида, Ченка заплакала. Она не знала, что ей надо делать. Неизвестность и непредсказуемость сковали разум.

Затрещали шесты горевшего чума. Бушующее пламя охнуло, провалилось, растеклось по земле. К голубому небу вырвался клуб чёрного дыма. На месте былого чума теперь плясали затухающие языки большого костра.

Ченка вдруг вспомнила свою мать, которая лечила ее от ожога. Это было давно, но врезалось в память на всю жизнь. Когда-то в детстве она обожгла на костре запястье. Пэкта смазывала ей руку медвежьим жиром.

Да! Медвежий жир! В потке Загбоя был упакован небольшой чуман с этим эликсиром. Девушка знала об этом.

Она бросилась к вещам, нашла походную сумку отца, раскрыла её и, к своей радости, сразу же нашла то, что искала. Вместе с берестяной ёмкостью в небольшом кожаном мешочке лежал мягкий, пушистый хвостик зайца. Умудрённый опытом кочевой жизни, охотник был хорошо подготовлен к непредвиденным обстоятельствам. Вместе с лекарствами было и средство для безболезненного нанесения на поражённое место. Заячий хвостик служил тампоном.

Ченка схватила жир, подбежала к Дмитрию, присела на корточки и попыталась объяснить своё намерение. Он не видел Ченку, но по мягкому, успокаивающему голосу, ласковому прикосновению рук понял, что она хочет ему помочь. Превозмогая боль, он встал и, с её поддержкой, спотыкаясь, прошёл под разлапистую ель, где девушка расстелила мягкое ложе из спасённых спальников. Когда ему удалось прилечь на спину, она приступила к врачеванию.

Осторожно прикасаясь к обожённым местам, мягким хвостиком Ченка смазала жиром лицо, шею, руки. После продолжительной процедуры Дмитрию стало значительно легче. Он перестал стонать, несколько успокоился, затих. Сила животного бальзама размягчила потрескавшуюся, стянутую кожу, притупила боль, облегчила страдания и начала своё невидимое дело – восстановление поражённых участков тела. Русский впал в забытьё.

Девушка прикрыла его одеялом, недолго посидела рядом, встала, начала собирать на поляне разбросанные вещи. Дымившиеся останки чума говорили о том, что все вещи, находившиеся внутри, сгорели. Обидно было то, что в огне погибла её хозяйственная котомка, в которой лежало всё самое необходимое, дорогое, ценное. Нитки, иголки, скребки, бисер, праздничное хольмэ, зеркальце, бусы, платки, платье и ещё много других женских вещей и украшений, без которых она уже не представляла своего существования.

Ченка была в отчаянии. Она молча теребила руками край оленьей дошки и, понуро потупившись, смотрела куда-то в дымящееся пепелище. Как теперь ей быть? Чем она будет шить для Загбоя новые олочи, парку, рукавицы? Что она наденет на себя при встрече с соплеменниками? Что скажут про неё люди, увидев её простой, неухоженной, без длинных чёрных кос? А её недавняя близость с Дмитрием… Минуты наслаждения, затмившие разум. Что теперь будет? Что скажет отец, узнав о её отношениях с русским?

Отец! При воспоминании о нем девушка вздрогнула от страха. Он спросит, почему она недосмотрела за чумом, почему сгорело их жилище. А если узнает о её грехопадении, а он когда-то обязательно узнает, то что скажет и сделает?

От этих мыслей сердце Ченки едва не остановилось. Плохо контролируя свои действия, девушка бесцельно заметалась по поляне, пиная ногами всевозможный мусор, кочки, обгоревшие палки и тряпки. В какой-то момент в своих сумбурных действиях она подошла к собакам. Чирва и Илкун, понимая состояние своей любимой хозяйки, понуро опустили головы, заскулили.

Ченка опустилась перед ними на колени, привлекла их головы к своей груди, обняла и горько заплакала. Только им, этим милым, дорогим существам она могла пожаловаться на свою судьбу, разделить своё безутешное горе. Только с ними она могла говорить, честно рассказать о случившемся, выдать им всю горечь обиды и принять искреннее сочувствие. Прозрачные слёзы алмазными каплями катились по её щекам, а собаки, разделяя печаль дорогой хозяйки, горячим языками слизывали накопившуюся боль. От этих нежных прикосновений, от молчаливого сочувствия вдруг стало легко. Как всегда, Ченка поняла, что она не одинока в своём горе. И пусть собаки не могут словами высказать своё отношение к ней, но импульсивные порывы, передающиеся через ответную ласку помогли ей на какое-то время притупить боль переживаний и почувствовать себя хоть кем-то любимой. И пусть она виновата в случившемся, в своих прегрешениях винила только себя.

Да, она винила только себя и даже не допускала какой-то далекой мысли, что во всех её бедах может быть виноват тот, кто сейчас лежит там, под елью. Жизнь продолжается, и время тщательно залижет нанесённые раны, оставив в памяти только добрые воспоминания. Девушка хорошо помнила слова отца, что все происходящее надо воспринимать как должное. Загбой поймет её, выслушает и отнесётся ко всему с тонким пониманием. Он её и простит. Потому что так было всегда.

Где-то далеко, под суровым гольцом, едва слышно токнул выстрел. Раскатившееся эхо ударом хлыста растянуло хлопок по огромному плато. Ченка вздрогнула, вскочила на ноги – отец! Он все-таки скорее всего выследил снежного круторога.

Вместе с девушкой насторожились собаки, навострились, застригли ушами в сторону неожиданного звука, напряглись пружинистыми телами в желании броситься на зов хозяина. Вместе с ними сработавшей пружиной капкана вскочил Князь. Кобель во время общения девушки и своих сородичей, молча созерцал со стороны. Он был слишком гордым, чтобы так же чувственно открывать трепет души. Может быть, он просто не знал любви к человеку, потому что в его жилах текла кровь волка. Услышав выстрел, он был готов умчаться к далекому отрогу.

Прошло несколько минут напряжённого ожидания. Чирва и Илкун настороженно ждали повторного выстрела. Князь немного остыл, присел, стал нервно выбивать из своей шубы блох. Ченка подошла к Дмитрию, опустилась перед ним на колени. Он не спал, узнал, осторожно повернул голову в её сторону, тихо спросил:

– Ченка, это ты?

Она негромко подтвердила. Он слабо улыбнулся вздувшимися губами, что больше походило не на улыбку, а на какое-то ее подобие, напоминающее презрение. Приподняв свою руку, нашёл, взял покрасневшими руками руку девушки и несильно прижал её к своей груди. Какое-то время, не говоря друг другу ни слова, они молчали.

На далёком гребне едва слышно лопнувшей почкой раздался ещё один выстрел. Ченка вздрогнула. Дмитрий насторожился. Собаки заскулили. Желая разрядить обстановку, Ченка отпустила их с поводов. Они, не раздумывая, бросились в ручей, быстро переплыли его и, выскочив на крутой берег, перегоняя друг друга, помчались на зов хозяина.

– Это стреляет Загбой? – едва слышно спросил Дмитрий.

– Да, – плохо понимая его язык, но угадывая мысли, ответила Ченка. – Наверное, добыл барана. Однако, будет вкусный ужин… на пепелище чума. Отец будет ругаться…

– Не бойся, я за тебя заступлюсь, что-нибудь придумаю. Скажем, что когда ходили за дровами, случился пожар.

Девушка долгое время силилась понять то, что он ей сказал. В отличие от Дмитрия, который хорошо знал язык тунгусов, Ченка знала только несколько русских слов. Для того чтобы понять смысл сказанного, ей иногда приходилось переспрашивать по несколько раз. Так было и в этом случае. Пока он пытался объяснить ей свою мысль, прошло ещё несколько минут.

С каменистого отрога настойчиво и уже требовательно приплыло эхо третьего выстрела. Загбой звал к себе. Третий выстрел всегда был условным. И значил, что охотник добыл зверя, крупного зверя, и зовёт свою дочь с оленем к себе за мясом.

Ченка осторожно освободила свои руки из рук Дмитрия, медленно встала и, не говоря ни слова, пошла к раскиданным вещам за уздечкой. Но вдруг, как будто опомнившись, остановилась, потрогала свою мокрую одежду, пошла в другую сторону, где в нагромождении тюков и поток лежала котомка с её вещами. Не опасаясь невидящего купца, девушка быстро переоделась, скинула с себя дошку, платье, штаны, достала из мешка сменное бельё и только теперь торопливо поспешила на плато к пасущимся оленям.

Поймать кормящихся учагов ей не составило большого труда. Подвязанные к чанхаю олени доверились рукам девушки. Ченка ловко накинула на головы смирных животных крепкие уздечки, села на спину одного из них, взяла в повод ещё двух учагов и поехала к далёкому гребню. Стоило оленям пройти несколько сот шагов, как вдруг из-под гольца долетел ещё один, четвертый выстрел. Этот, четвёртый, знак служил условным сигналом в оказании скорой помощи, заставлял торопиться и гнать оленей к Загбою как можно быстрее.

В сознание Ченки вкралась тревога, беспокойство за отца. Ещё никогда в своей жизни Загбой не стрелял подряд по четыре раза. Обычно меткий охотник добывал добычу с первого или со второго патрона. Третий служил условным вызовом дочери к нему с оленями. Но вот четвертый уже был полным неведением, и девушка заставила бежать учагов так, насколько этому позволяло пересечение местности и всевозможные преграды.

Где-то далеко впереди, на окраине плато, у склона гребня возникла серая точка. Отделившись от скальных нагромождений, она быстро заскользила по седому полю ягеля навстречу ей. Ченка остановила оленей, пытаясь определить бегущего зверя. В какой-то момент по скорости передвижения и по прыжкам она приняла плывущий комочек за волка, который мог принести не только испуг встревоженным учагам, но и множество непредвиденных обстоятельств ей самой. Сжавшимся сердцем девушка вспомнила об оставленном на стане ружье.

Ещё было не поздно повернуть оленей назад, умчаться от грядущей опасности, но какое-то внутреннее чувство заставляло её пока что оставаться на месте и ждать. Но вот прыткий комочек превратился в четвероногое лохматое существо, окрасился в пёстрый цвет и наконец-то, к необычайному облегчению лихой наездницы, ясно и чётко представился: Илкун! Девушка глубоко вздохнула, тронула хоркающих учагов дальше, вперёд к скалистому гребню.

Илкун тоже заметил тройку оленей с хозяйкой на спине передовика. Круто изменив своё направление, он стремительно подбежал к аргишу и громко, пронзительно залаял. Изумлённая Ченка на краткий миг вновь приостановила оленей, спрыгнула на землю.

Кобель бросился ей на грудь, едва не свалил с ног, не переставая о чём-то говорить ей на своём, собачьем, языке. В его голосе слышались тревога, волнение, призыв. Суетливые, проворные движения рассказывали о чём-то необычном. Он бросался назад, откуда прибежал, возвращался, крутился клубком и опять прыгал в сторону отрога. На несколько секунд он замер, прислушался и с тревогой посмотрел на хозяйку, спрашивая её своими умными глазами: «Слышишь, как лает Чирва?»

Да, теперь Ченка отчетливо слышала далекий лай, едва долетавший до её ушей из глубины нагромождения камней. Девушка без труда узнала знакомый голос, глухо бухающий на одном месте. Она поняла, что Илкун прибежал к ней не просто так, а звал на помощь – на помощь хозяину, Загбою, с которым случилась беда.

Она нашла отца за стеной каменистого отрога, в глубокой осыпи. Ноги охотника были придавлены большим, холодным, тяжёлым валуном. Болезненный вид Загбоя говорил о его беспомощности, страшной боли и безысходности положения.

С раннего утра, заметив на гольце едва видимые крапинки снежных баранов, он долго подкрадывался к свободолюбивым горным круторогам. Прошло много времени, прежде чем осторожный охотник смог различить в небольшом табунке четырёх самок с детёнышами и двух круторогов, ревниво оберегавших покой стада. По мере осторожного приближения к желанной добыче удача обещала быть на стороне отважного эвенка.

Встречный ветер благоприятно относил все запахи человека далеко назад. Мягкие росомашьи олочи глушили шаги. Вывернутая мехом наружу серая оленья дошка и лохматая шапка прекрасно сливались на фоне камней и отлично скрадывали охотника от острых глаз баранов. Казалось, ничто не может препятствовать удачной охоте Загбоя, а многочасовое преследование осторожных круторогов решено в пользу человека. Но в последний момент случилось то, чего следопыт боялся больше всего.

До баранов оставалось не более двух полётов пуль. Спокойное поведение животных говорило о том, что все движения охотника были верны, точны, аккуратны. Загбой уже прекрасно видел самого крупного, рогатого самца, который должен был стать добычей. Он лежал в стороне от табунка и, как это всегда бывает при подобных обстоятельствах, возлагал на себя права главы, сторожа и защитника стада. Временами круторог резко приподнимал свою голову, тщательно прислушивался ко всевозможным звукам, ревниво осматривал ближайшие складки местности, но, не замечая опасности, опять успокаивался на какое-то время.

Загбой уже видел его маленькие чёрные глаза, слышал, как он прядёт ушами в поисках возможного врага, и даже мог сосчитать количество витков на его кольцеобразных рогах. Их было восемь. Вожак был в самом расцвете сил, жил достойной жизнью предводителя семейства и не желал уступать своих прав кому-то из сородичей. Несмотря на раннюю весну, он был хорошо упитан, крепок грудью, сбит телом. Это говорило о том, что, несмотря на тяжёлые, суровые условия жизни в горах, не только он, но и вся семья не испытывали недостатка в пище.

Это радовало, так как круторог был отличным трофеем и мог обеспечить сытую жизнь людей на долгое время. Загбой уже заранее выбрал место, откуда будет произведён один-единственный, точный выстрел. Ему предстояло пройти за грядой камней около сорока метров и потом осторожно, медленно выставить заряженное ружьё из-за того рубцеватого валуна.

Охотник был ловок, осторожен, как крадущаяся росомаха. Он бесшумно преодолел половину пути до намеченного укрытия… Но и недовольный Мусонин – дух гор – и всё тот же Харги, своим временным союзом нарушили намерения Загбоя. Так думал эвенк. Нет, он не просто думал, а знал, что в его неудаче виноваты только злые, разгневанные демоны.

Сегодня охотник первый раз пошёл с новым ружьём, подаренным ему русским. Нет, конечно же, он стрелял из него со спины оленя, добывал зайцев, глухарей, куропаток. Дмитрий преподал ему несколько уроков обращения с оружием, и Загбой прекрасно знал все его детали, как и что работает, как стреляет и даже то, как надо заряжать металлические гильзы. Позавчера он застрелил по дороге большого зайца с семидесяти шагов и был очень доволен ружьём, так как его шомполка стреляла едва ли не в половину ближе. Еще одним огромным преимуществом перед старым оружием было то, что при одинаковом весе и более короткой длине у ружья было два ствола, которые можно было перезаряжать очень быстро.

И вот первая неудача. Загбой просто не мог предусмотреть того, что произошло. Перед тем как посмотреть на баранов из своего укрытия, охотник взвёл курок. Щелчок оказался звонким, стальным и достаточно громким, чтобы его услышал круторог. Как и следовало ожидать, чуткие бараны оставили охотнику глухой цокот копыт и мелкую осыпь камней, покатившихся из-под сильных ног убегающих животных.

Загбой был в глубоком разочаровании. Только сейчас он вспомнил о том, что рабочий механизм его старой, верной, меткой шомполки густо смазан живицей лиственницы, которая глушит металлические щелчки курка. А обработать «глушителем» новое ружьё он не успел. Когда он выглянул из-за камня, то, конечно же, не увидел желанного круторога.

Из горького опыта охотник знал, что вспугнутые бараны уйдут очень далеко и преследовать их теперь – пустая трата времени. Незнакомый звук подобен смертельному прыжку волка. Спасение от острых клыков хищника – только за третьим перевалом. А преодолеть это расстояние по каменным нагромождениям отрогов для быстрых животных не составляет труда и может сравниться разве что с перелётом дикой утки с одного озера на другое.

Уже ни на что не надеясь, не таясь, он вышел из-за своего укрытия и осторожно подошёл к месту жировки снежных баранов. За непродолжительное время охотник прочитал их следы. Взрывая крепкими копытцами оттаявшую землю, поедая свежие, молодые побеги дикоросов, они кормились здесь с раннего утра, не подозревая о грозящей опасности. Эх, если бы не его оплошность, то сейчас он мог смаковать тёплые бараньи почки! Но сегодня удача отвернулась от него, и в этом был виноват Харги.

Как в каком-то безутешном забытьи он всё же пошёл вперёд, в гору, к недалёкому пику гольца. В его душе ещё была жива надежда: а вдруг бараны остановились за гребнем? Ведь бывает же так, не знаешь, где потеряешь, где найдёшь. А может быть, с острой макушки он увидит сокжоя или даже амикана. С вершины видно далеко, да и время ещё есть.

Горячее солнце только-только выкатилось в зенит. До вечера можно обойти ещё два пика, и, может быть, добрый Амака – хозяин воды, земли и неба, преподнесёт настойчивому следопыту удачу на сегодняшний день.

Когда Загбой взбирался на второй прилавок и был близок к достижению намеченной цели, до его ушей вдруг долетел далёкий, едва уловимый лай собак. Он остановился, посмотрел назад и задрожал от волнения. Там, глубоко внизу, на краю пятнистого плато, выбрасывая в небо сиреневые сгустки дыма, полыхал огромный костёр. Опытный таежник сразу же понял, что на стойбище горит чум. Так могли гореть только шкуры животных. Много шкур! Которыми было обшито его жилище.

Загбой едва не задохнулся: он, мудрый охотник, не предусмотрел беды, не обратил внимания на предупреждение, вызванное щелчком курка. Он должен был понять, что его добрый покровитель Тугэт ограждает его от дальнейшей охоты и заставляет вернуться на стан, потому что там уже был Харги…

Он бросился вниз по гребню, побежал, заторопился, прыгая с камня на камень как тот же самый круторог, который только что убежал от него. Ружьё билось о спину, тощая котомка вылезла на шею, лохматая шапка то и дело наползала на глаза, а мокрая от пота грудь оголилась из-под распахнувшейся дошки. Но охотник не замечал всего этого. Быстрее, быстрее вниз, на стойбище! Узнать, что там случилось. Увидеть своими глазами произошедшее. Помочь в беде Ченке и Дмитрию!

Русские говорят: «Поспешишь – людей насмешишь!» Пословица предупреждает об осмотрительности, осторожности, более разумном решении в той или иной ситуации. А как же быть тогда, когда тебя торопит время или расстояние, когда кому-то нужна твоя помощь, и немедленно?

Да, Загбой торопился. Да, был неосмотрителен. И поплатился за это. По неосторожности он просто оступился на крутом склоне, поскользнулся и упал на каменистую осыпь. Хлипкий, оттаявший на солнце курумник поплыл по слежавшемуся снегу, подминая под себя и выворачивая человека наверх. Так продолжалось недолго, около пятнадцати или двадцати метров. Может быть, всё окончилось хорошо. Хуже оказался финал ситуации. Загбою придавило ноги большим катившимся за ним валуном, из-под которого он не мог выбраться на свободу.

Сильной или даже парализующей боли не было. Он не мог встать. В его голове мелькали шокирующие сознание мысли о безысходности положения, своей глупой неосмотрительности и о тех людях, кто сейчас, может, нуждался в его помощи. С какой-то острой, жгучей обидой в его голове мелькнуло воспоминание о Харги: «Всё-таки злой дух идёт по моим следам, и я опять попался в его ловушку…»

Да, действительно, Загбой находился в природном капкане, из которого выбраться самостоятельно не было никакой возможности. Ноги были крепко, плотно прижаты к земле плоским камнем, весом более центнера, и оставалось только удивляться, что волей случая их не раздавило в месиво. О том, что ноги целы и невредимы, он понял, когда в первый раз попробовал осторожно пошевелить ими. Ступни безболезненно подчинялись его воле, значит, переломов нет, а есть объемное сдавливание, что в какой-то мере напомнило ему пышнохвостую белку, попавшуюся в плашку охотника.

Хорошо, что в его руках было ружьё. Загбой стал звать на помощь. После второго выстрела к нему прибежали собаки. Он поймал Чирву на поводок, а Илкуна грубо оттолкнул, даже ударил рукой, давая понять, что ему надо бежать на стойбище. Когда кобель исчез за скалистым гребнем, привязанная мать, завидуя свободному сыну, стала лаять и своим голосом обозначила Ченке точное местонахождение попавшего в беду хозяина.

Ченка нашла отца довольно быстро, но освободить его из каменного плена ей было не по силам. Несколько раз попыталась приподнять и отодвинуть валун, но тот даже не пошевелился. Девушка заметалась вокруг придавленного отца, думая о том, что можно предпринять в этом случае. Но и в этот раз путь к собственной свободе нашёл сам охотник.

– Руби шест и подверни камень! – приказал он дочери.

Ченка сразу все поняла, метнулась к оленю, но растерянно остановилась:

– Отец! Я забыла на стойбище топор…

Загбой посмотрел на Ченку, но корить не стал. Он понял, что в то время, когда она спешила ему на помощь, ее мысли были о другом и она не могла всё предусмотреть заранее. Тем не менее у него уже был продуман ещё один вариант освобождения. Он думал о нём тогда, когда Ченка ещё ехала к нему.

– Ружье… возьми ружье! – сказал он и протянул ей из своих рук двустволку.

Она, ещё не понимая, что он хочет, удивлённо смотрела ему в глаза, не решаясь взять оружие, однако он повторил более настойчиво:

– Заряди дробовыми патронами и отстрели вон ту ольху.

Только теперь, уяснив совет отца, Ченка засуетилась, взяла ружье в руки, зарядила его двумя патронами и с небольшого расстояния выстрелила в основание дерева. Вздрогнувшая ольха сорвалось с комля. Дальнейшее было просто. Ченка приподняла валун шестом, а освобождённый Загбой сам вылез на безопасное место.

Надежды охотника оправдались. В его ногах не было переломов. Но сильное, резкое сдавление, ушиб вывели его из строя. Едва он приподнялся, как ступни и голень правой ноги стянуло судорожной болью. Загбой упал на землю, застонал. Тогда Ченка осторожно стянула с него олочи и ужаснулась. Ноги посинели, опухли. Длительное время, что он пролежал под камнем, и тяжесть валуна нарушили кровообращение в ногах. Ченке стоило больших усилий, чтобы посадить его на покорного учага.

Верховой олень, словно понимая боль страданий своего хозяина, понёс Загбоя бережно, мягко, но в то же время довольно быстро. Не более чем через полчаса караван уже был на стане у горного ручья.

Увидев следы недавнего пожарища, сгоревший чум, разбросанные вещи и раненого Дмитрия, Загбой не удивился. Его холодное, даже несколько равнодушное лицо было спокойным. Казалось, что эвенк уже знал и видел следы преступления огня раньше. Единственной озабоченностью следопыта вызвало состояние русского. Он подогнал понурого учага к дереву, под которым тот лежал, остановился над ним, сочувственно посмотрел на лежащего человека и спросил у Ченки:

– Как он, жив?..

Девушка утвердительно кивнула головой, спрыгнула со спины своего оленя на землю и поторопилась расстелить спальник отца неподалеку с Дмитрием, помогла спуститься, положила рядом.

Не обращая внимания на свою боль, Загбой участливо осмотрел раны Дмитрия, осторожно потрогал красное, заплывшее лицо и сочувствующе покачал головой:

– Эко, как его кусал огонь! Схватка была шестокой. Карашо, что ты мазала широм. Это оплегчит поль и пыстро залечит раны.

От бережных прикосновений рук и сочувственных слов Дмитрий очнулся от забытья, зашевелился, повернул лицо в сторону охотника:

– Загбой, это ты?

– Так, бое. Лежи спокойно, оттыхай. Как же так случилось? Почему ты тал пламени покусать глаза и руки?

– А где Ченка? – взволнованно спросил тот, бесполезно выискивая девушку невидящими глазами.

– Здесь, бое, здесь. Она привезла меня. Мои ноги не хотят. Их притавило камнем. Злой Харги поставил мне капкан, я попался. Пройтёт немало времени, прежде чем я опять буту бегать по тайге.

– А как же теперь?.. – едва слышно прошептал Дмитрий и умолк на полуслове.

– Ты хочешь сказать, как мы теперь будем тропить свой след на юг? – договорил за него охотник. – Ты слеп и болен. Я беспомощен в передвижении. Но у нас с тобой есть глаза, руки и ноги! Это Ченка! Доська погонит караван вперед до тех пор, пока мы с тобой не станем такими, как были раньше. Она поможет нам!

– Но как же? Ведь она так молода, неопытна, сможет ли она сделать мужскую работу?

– Эко! – воскликнул охотник свою любимую присказку. – Ченка мала ростом, но в её жилах течёт кровь лютей тайги. Её тонкие руки проворны и сильны, как тело змеи! Её ноги пыстры в твижении, как лапы волка! Её тело выносливо, как тело росомахи! В её распоряжении твацать три оленя. Мои глаза бутут показывать тарогу. Твой ум поветёт нас на юг. Вместе мы преотолеем таёжную тропу. Ната тарапиться. Нас караулит Харги. Он гте-то рядом. Он смеётся над нами, потому что мы с топой пыли у него в руках. Если мы путем оставаться на месте, злой дух принесёт нам новые неудачи. Нато ухотить тальше как можно скорее. Это нато телать сейчас, не откладывая. А поэтому, доська, слушай, что я тебе скажу…