Книга: Дочь седых белогорий
Назад: Там, где живет Большой змей
Дальше: Раскол

Нашествие

Загбой добыл марала. Высоко в горах, на подгольцовых альпийских лугах выждал, подкараулил и ранним утром с одного выстрела завалил ретивого, быстроногого, осторожного пантача. Недаром были потрачены двое долгих суток, проведённых охотником в засаде на естественном, природном солонце. Не зря следопыт мёрз прохладными ночами, «дубел» от однообразного положения тела, пытаясь заглушить голод и жажду, жевал кору жимолости и мочил рот, собирая прохладные дождевые капли кожаной поткой. Добыча стоила того. Осторожный бык пятилеток заполнил четыре оленьих турсука и подарил старательному эвенку свои великолепные, налитые кровью моховые рога.
Всё это было утром. А сейчас, в предвечернее время, Ченка резала, солила, готовила к копчению красные куски мяса. Вырубив несколько палок, она нанизывала на них длинные, тонкие ленты маралятины, развешивала на рогульки с таким расчётом, чтобы обносило едким, кисловато-горьким дымом талины. Наконец-то в её руки попалась печень зверя. Предчувствуя лакомство, девушка нарезала мягкие кусочки и как дань уважения старшему в первую очередь подала отцу. Загбой степенно взял угощение, не спеша стал есть сырые кубики. Недолго пожевав, удовлетворенно качнул головой – вкусно!
Ченка улыбнулась, ловко отхватила ножом тоненький ломтик, нанизала на прутик тоненькой ленточкой и поднесла к губам Ули. Кроха раскрыла ротик, на какое-то время, почувствовав новый, незнакомый вкус, замерла, готовая вот-вот расплакаться. Однако голос предков был сильнее младенческой «слепоты». Распробовав печень, она с жадностью стала сосать предложенное «сырое блюдо». Как только ленточка растаяла во рту, девочка заплакала, требуя очередной порции. Молодая мать преподнесла к её губам своеобразную соску – короткую жилку из ног сохатого, смоченную берёзовым соком. Но Уля тут же выплюнула ее, закричала таким звонким голосочком, что Ченка и Загбой дружно засмеялись над капризами ребёнка. Девушка отрезала вторую ленточку печени, подала дочурке. Та тут же притихла, рассматривая улыбающуюся мать, удовлетворённо засопела носиком.
– Эко! Охотница путет. Вон как мясо сырое люпит, – довольно протянул Загбой.
Счастливая Ченка шумно вздохнула. На отдельном костре закипел большой жестяной казан. Загбой подошёл к дереву, осторожно снял подвязанные к сучкам моховые рога марала, ещё раз осмотрел их перед варкой. Крепкой рукой бережно прикоснулся к перетянутым тряпочками угловатым соединениям пеньков, подтянул овальные отростки, проверил на черепной коробке, не сочится ли кровь. Все движения охотника были плавны, точны, осторожны. Всё так, как показывал, учил Егор.
Убедившись, что всё нормально, Загбой подвязал вилообразную корону к жильному мауту, подошёл к костру. Перед тем как опустить панты в кипящую воду, коротко приказал дочери:
– Убери два полена. Много огня.
Ченка тут же исполнила его просьбу. Вода в котле притихла. Кипящий родник успокоился, забурлил медленнее. Загбой удовлетворённо кивнул головой и приступил к варке.
Он присел перед казаном на чурку и, уклоняясь от дыма, опустил в кипяток один рог. Губы беззвучно зашевелились, отсчитывая положенное время. Только после того как мысленная граница периода была преодолена, рука следопыта дрогнула, метнулась вверх, вытащила пант. Ченка тут же схватила «сучковатый отросток» правой рукой, а из левой подала отцу второй рог. Загбой тут же утопил его в воде и опять зашевелил губами нужный отсчёт. Когда время прошло, отец и дочь вновь заменили панты из рук в руки и варили молодые рога до тех пор, пока взмокший от близости костра и напряжения Загбой не отдал команду:
– Хватит, отнако. Считал правильно. Теперь путем сушить. Завтра утром путем варить ещё раз.
Убрав панты в чум на просушку, он прошёл к подножию двухсотлетнего кедра, неторопливо, с чувством человека, покорившего новую, незнакомую и очень красивую вершину, сел на своё любимое место и стал забивать небольшую трубочку. Недолго порывшись пальцами рук в обмякшем кисете, Загбой бросил вторую щепоть табака назад, посмотрел вокруг и с досадой бросил:
– Где Тима слет тянет? Сколько времени прошло: табак нет, огненной вода нет, соли сапсем нет. Ченка штёт. Ул я штёт. Загбой штёт. Как шить тальше?
Показав свою обиду, охотник подкурил от костра и, затягиваясь дымом, отвалился к стволу дерева. Блуждающий взгляд заскользил по высоким горам, поплыл по глади озера, лениво перешёл к оленям и вдруг удивлённо замер на месте. Оставшиеся в живых семь оронов настороженно повернули головы в сторону заливных лугов и нервно прядали ушами. По поведению животных Загбой понимал, что они услышали какое-то движение на переходной тропе. Прошло несколько секунд. Свой интерес к окружающему миру проявил Илкун. Отъевшийся на маральей требухе, толстобрюхий кобель резко приподнял голову и тоже удостоил своим внимательным взглядом заросший густой темнохвойной тайгой перевал. За ним вскочила Чирва, быстро закрутила носом по ветру, но замерла пёстрым шаром.
Следопыт отложил трубку, выдохнул дым и, предупреждая Ченку, приподнял ладонь правой руки:
– Ча! Отнако с горы зверь хоти.
А девушка и сама уже слышала какое-то движение, доносившееся до её острого слуха. Она привстала на ногах, так же как и отец, стала смотреть на границу леса.
– Амикан допывать не путем. Шкура плахой, жиру нет, мясо пахнет… – спокойно проговорил Загбой, давая понять, что сегодня он охотиться не будет.
Вдруг разом сорвались с места и побежали к стойбищу олени. Собаки же, наоборот, довольно вяло, с сытыми желудками засеменили к тайге. На половине пути животные встретились, разбежались. Семь верховиков и важенок поспешили под защиту человека, а собаки – узнать, кто идёт по тропе.
Где-то на границе тайги они остановились, с тревогой опустили хвосты. Загбой сразу же понял, что они увидели какое-то необычайное животное, которое привело их к растерянности, замешательству. Медведя собаки не боялись, сохатого тоже, тем более марала. Поведение собак подсказывало одно: они увидели себе подобное существо, которое им было хорошо знакомо. Это мог быть только…
Радостная улыбка покрыла взволнованное лицо охотника. Он торжественно посмотрел на дочь и весело проговорил:
– Отнако, доська, дожтались…
А там, на краю полян, у границы тайги уже приветственно «лобызались» пёстрые и тёмные комочки. Одну из них Ченка узнала без труда:
– Князь!
Загбой согласно кивнул головой, потирая рукой редкую бородёнку, стал вглядываться в других собак. Однако, как бы он ни напрягал зрение, остальных трёх, непонятных и незнакомых ему лаек, узнать не мог.
А между тем два пестрых шарика – Чирва и Илкун – громко, предупреждающе залаяли и исчезли в тайге. Ещё несколько минут неведения – и на чистый луг вышел огромный «сохатый» с человеком на спине. Загбой узнал на коне Дмитрия, который направил лошадь к стойбищу. За ним, на некотором расстоянии появился еще один верховой. За вторым – третий. За третьим – четвертый.
Загбой и Ченка в растерянности смотрели вперед, не находя каких-то объясняющих слов. А люди все ехали и ехали друг за другом. Для них такое количество новых, незнакомых людей было так велико, что им казалось, что на заливных лугах собрались все русские, которых они видели за всю свою жизнь.
Верховых было всего девять человек. Лошадей гораздо больше, так как к каждому передовику были подвязаны два ведомых коня с грузом. Караван состоял из двадцати семи лошадей. Сзади шли пешие люди. Растянувшись цепочкой, спина в спину, они чем-то походили на тружеников-муравьёв, тащивших на своих спинах непосильную ношу. Присмотревшись внимательно, Загбой различил небольшие котомки, оттягивающие плечи. Увидеть хвост каравана Загбою так и не удалось, так как «голова» каравана уже приближалась к берегу озера. Уставший, но довольный, улыбающийся Дмитрий привлёк к себе внимание.
– Эй, Загбой, старый хрыч! Что зенки вылупил? Али не признал зятя своего, зверь подколодный? – радостно воскликнул он и, потянув повод, спешился рядом. – Ну здравствуй, что ли, дорогой ты мой друг! Загбой, растроганный обращением русского, доверчиво потянулся к купцу, хрустнул костями в его могучих объятиях, уткнувшись лицом ему в грудь, поспешно запричитал:
– Трастуй, трастуй, отнако, бое! Пашто так толго слет тянешь или тарогу сопсем запыл, как плахой гусь? Пелка, и та в гайно итёт. А ты не можешь знать, где оставил том свой?
– Ну что ты! Как же я могу забыть, где тебя оставил, и озеро, и Ченку… А где она? – отпуская охотника, закрутил он головой.
Загбой и сам удивился, куда могла исчезнуть Ченка, пока он ожидал подходящего каравана. Ему и в голову не могло прийти, что она, испугавшись новых людей, ехавших сзади Дмитрия, схватила Улю и заскочила в чум.
А испугаться, оказалось, было чего и кого. Когда Загбой посмотрел за спину Дмитрия, то и сам едва выстоял на ногах. Позолоченные погоны на плечах, заломленные на затылок фуражки, блестящие пуговицы, выгнутые сабли, короткие, кавалерийские карабины за спинами и, конечно же, лампасы на штанах произвели на Загбоя такое впечатление, как будто он увидел воочию русских богов. Охотник попятился назад, обо что-то споткнулся, упал на задницу и, открыв рот, выпучил маленькие глазки.
Поведение эвенка, конечно же, не осталось незамеченным. Все, кто успел приблизиться, дружно захохотали, а Дмитрий, поставив следопыта в вертикальное положение, успокаивающе пояснил:
– Что, брат, служивых людей ни разу не видел? Это – казаки. Верные слуги батюшки царя и отечества. А знать, и наши защитники. Твои и мои.
То, что сказал Дмитрий, Загбой, конечно же, не понял. Какие слуги? Какого царя? И где оно, отечество? И зачем его защищать, когда он привык бороться с опасностью и хищниками сам, своими руками и имеющимся оружием? Неужели эти люди имеют такое же, а может, и большее влияние, как всемогущий шаман Ахтын, который может излечить людей от болезней и отогнать от стойбища злых духов? Погоны, лампасы яркость обмундирования почти повергли его в шок. Он был очень далёк от мысли, что появление казаков в этой глухой тайге – не что иное, как устрашающая власть над забитыми, тёмными людьми. Что Загбой? Он всего лишь охотник, слепое оружие в руках умного, хитрого человека. Но здесь, в этих краях, ещё живут братья Вороховы. И Дмитрий об этом знает.
Пока Загбой разглядывал пришлых, Дмитрий заскочил в чум сам и вытянул оттуда Ченку. Девушка не смогла противиться своему мужу. Не выпуская дочку, она вышла к людям. Так же как и Загбой, Ченка со страхом смотрела то на невиданную одежду, то на длинные сабли, то на закрученные усы, то на удивлённого Дмитрия.
– Ченка! Ребёнок… У тебя на руках ребёнок! Чьё это дитя?.. – заикаясь спросил русский.
– Эко, чей! – подскочил Загбой. – Твой, отнако. Кто мой доська шипко целовал, опнимал, люпил крепко? Пашто запыл? Твоя память – как трухлявый пень, внутри пусто. Помнишь, сватьба пыла? Я на оленях возил Ченку вокруг чума, ты вино наливал, а вот он – охотник показал на Матвея – мясо кушай и у костра пляши.
– Дык, как же не помнить… – Дмитрий закрутил глазами, покраснел и взволнованно посмотрел на Берестова. – Все помню. Дорогой ты мой друг, как же не помнить? Так, значит, Ченка, ты родила?!
– Так, отнако, – наконец-то покачала головой молодая мать и слабо улыбнулась. – Доська маненький. Как ты такой. Волос чёрный, а глаза – как небо!
– Дочка?! – воскликнул Дмитрий. – Девочка, значит?.. А как назвали-то?
– Как ты просил, отнако. Уля маненькая. Ульянка.
– В мою мать, значит… – растерянно протянул Дмитрий, лихорадочно соображая, как выпутаться из создавшейся ситуации.
Так нелепо попасть в затруднительное положение… Он действительно не знал, что здесь, в тайге, у него родилась дочь. «Знал бы – упредил эвенов, отправил куда подальше в горы, на время, пока пристав Берестов и сотник Кулаков осматривают и подтверждают наличие золотоносного участка. Думал же отправить вперёд Матвея, да понадеялся на себя. Эх, мать твою, что скажут?» – думал он, а сам старался перевести разговор на другую тему.
Но Берестов не пропустил разговора мимо ушей. Хитро переглянувшись с сотником, он вальяжно кашлянул в кулак и тихо, так, чтобы слышал только один купец, пробубнил:
– Что же вы это так, Дмитрий Иванович, неосторожно? Матушку Сибирь своим потомством пополняете?!
– Так я что же, Федор Степанович… – стал оправдываться купец. – Так уж получилось…
– Да полноте, Дмитрий Иванович. Не объясняйте. Мы с Григорием Матвеевичем и так-с всё понимаем, – пристав томно улыбнулся казачьему атаману. – Так-то, господин сотник?
– А как же! Мы люди понятливые, не первый год на службе, знаем, что это такое… – подкручивая усы, отчеканил сотник.
– Но смотрите, уважаемый, как бы это всё… так-с сказать, и слово-то не подберёшь подходящее… наружу не выплыло. То есть туда, – пристав показал пальцем в небо, потом осторожно кивнул головой на Ченку с ребёнком. – Мы-то с Григорием Матвеевичем молчать будем. А как кто узнает?.. Что будет вам?
– Ну что вы, господин пристав! Ну, как можно! Тайга, так-с сказать, кругом, хозяин… буду я. У меня ни одна живая душа без моего ведома через вот этот перевал не пройдёт, – заулыбался Дмитрий, указав пальцем на голец, с которого только что пришёл караван.
– Это хор-рр-рошо, так-с сказать. Просто даже замечательно! Ну а людьми – людьми мы вам поможем. А в остальном – как договорились. Правильно ли я говорю, господин купец?
– Правильно, ваше высокорблагородие! – отчеканил Дмитрий и поспешил послужить нужным людям. – А сейчас, по прибытии на место, не желаете ли отдохнуть, поесть? Мясо вяленое и рыбка свежая наверняка есть. Сейчас, только слово своим людям кликну, и всё будет в лучшем виде!
Торопливо, стараясь как можно быстрее угодить приставу и сотнику, по-новому, по-хозяйски прикрикнул на эвенов:
– Эй, Ченка! Что у вас там перекусить есть? Давай мясо, хариуса свежего, икру. Мы с дороги, жрать хочется…
Ченка засуетилась, подавая еду. Но Загбой, впервые почувствовав грубоватую, приказную интонацию в голосе зятя, обиделся. Он отошёл в сторону, как всегда, присел к кедру и стал забивать трубочку. Дмитрий понял, что промахнулся, поспешил исправить свою ошибку. Подбежал к охотнику, затормошил его за плечи, потащил к костру:
– Ну что ты, Загбой Иванович! Пошли-ка с нами! Я спирта привёз. Мноо-о-ого! Всю ночь пить будешь. И ещё на три дня хватит!
– Что, отнако, орёшь, как голодный амикан? Злой, сердитый. Я тебе только хорошо телай. А ты мне плохо говори…
– Что ты, что ты, друг! Да это я просто так, вырвалось случайно, прости! – стал оправдываться Дмитрий. – Давай-ка вот поближе к костру как хозяин. – Матвей! Распаковывай вьюк, доставай угощение!
Вокруг разом всё ожило, зашевелилось. Устраиваясь на отдых, люди выполняли свои обязанности. Пристав Берестов показывал своему денщику, куда складывать вещи, где ставить палатку. Сотник Кулаков покрикивал на казаков и рабочих. Те, в свою очередь, разгружали лошадей, снимали сёдла, прикрывали потные спины потниками, путали передние ноги волосяными путами и пускали животных на волю. Где-то по сторонам разводили ещё несколько костров: рядом, неподалёку от стана эвенов расположились казаки, чуть пониже, ближе к озеру, присели рабочие. Загбой сам залез на лабаз, скинул на землю тяжёлые потки с вяленым мясом и раздал его всем столько, кто сколько захотел. Ченка открыла колоду с солёной рыбой, вытащила черноспинных хариусов, рыжебоких ленков, туполобых таймешат. При виде щедрого угощения у всех поднялось настроение, все стали хвалить охотника и рыбака, добывшего мясо и рыбу в таком количестве, за то, что сразу же накормил тридцать человек. Покрасневший от приличной дозы спиртного, Загбой не стал куражиться, гордиться своими трофеями, а как всегда просто, объяснил:
– Эко, дело! Тайга пальсой, сохатый, марал мноко. Амикан сам рятом ходи. Сколько нато, столько стреляй. А рыба мой доська ловил. Она умеет сети ставить. Только вот три тня назад её и внуська пальшой рыба хотел кушай, да добрый Амака спасал девку…
– Кто такой Большой рыба? – как бы нехотя спросил Дмитрий и посмотрел на окружающих. – Что за рыба? Таймень, что ли?
– Нет, бое. Мой Ченка говорит, что это не тайменя. Мой девка никогда такой рыба не видал.
– И большая рыба-то? – вставил слово пристав, обращаясь к молодой матери.
Ченка, до этого времени всё время молчавшая доверчивой зорянкой у плеча Дмитрия, стыдливо опустила глаза и тихо прошептала:
– Больсая. Сапсем больсая. Как три оленя…
Сидящие вокруг костра не дослушали её слов, громко засмеялись. Друг за другом полетели колкие реплики, осмеивающие враньё девушки:
– Ну, ты и сказала! Может, топляк видела?
– А тебе, случайно, черти не мерещатся по ночам?
Ченка обиделась, Загбой тоже. Пытаясь заступиться за дочь, отец, сдержавшись от взрыва отрицательных эмоций, не стал спорить, а ответил просто с достоинством:
– Дурная голова – без глаз. Слепого оленя режут. Пуля без пороха не летит. Пудет время, смотреть сами путете…
Все сдержанно переглянулись. Вроде и правда, эвенк не врёт. Но, может, уже хватил лишнего, тем не менее надо подлить в кружку, пусть уставший народ повеселит. Дмитрий торопливо разлил неразведённый спирт и, хитро перемигнувшись с приставом, «подкинул в костёр дров»:
– А что, когда рыбу-то увидеть можно? Сегодня вечером будет на воде играть?
– Случаем, она по берегу не ползает? – едва пережёвывая мясо набитым ртом, выдавил сотник. – А то мои орлы давно в руках сабли не держали!
Дружный хохот опять разорвал тайгу. Загбой быстро выпил, долго морщился, хватал воздух губами и, так и не закусывая, уже заплетающимся языком залопотал:
– Эко, бое. Правту гаварю. Ченку рыба кушай. Я видел талеко. Игорка вител близко. Филька-чёрт рыба сети рвала…
– Это что? – наклонившись к Дмитрию, прошептал Берестов. – Он про Вороховых говорит?
Тот согласно кивнул головой, но тут же приложил палец к губам – молчи пока, до времени. И тут же, с улыбкой повернувшись к Ченке, ласково приобняв её за плечи, нежно спросил:
– А что, русские-то так и живут там?
Вспыхнувшая Ченка, обрадовавшись, что её муж наконец-то обратил на неё внимание, согласно затрясла головой и, готовая рассказать обо всём, что только захочет её любимый, залопотала:
– Живут, отнако. Дом строят новый. Филька там с Лизой жить путут. А Кришку шатун зимой кушай. Ченка амикана пальмой колола. Игорку в чум возила на олене. А Игорка месте с Ченкой рожал Улю…
Она готова говорить весь вечер, но сквозь маску внимания все же чувствует равнодушие по отношению к ней. Более того, Дмитрий не хочет с ней разговаривать. Он просто приподнимает палец к своим губам и перебивает её:
– Потом расскажешь…
А веселье набирает силу. Вот уже от дальних костров доносится громкая речь. Наёмные рабочие-сезонники обсуждают преимущество золотых приисков, видимые приметы, по которым лучше всего находить золото, и ещё многое другое, что относится к ремеслу старателя. Каждый хочет доказать другому и всем, что он лучше всех, мастер своего дела, ему нет равных, а благородный металл сам сыпется в лоток. То, что скрывается в мыслях трезвого человека, всегда выплывает под воздействием алкоголя. От тени скромности не остаётся каких-то следов, развязанный язык не знает границ дозволенного, все тайны выплывают наружу. Суровый мир делается красочным и привлекательным, все люди становятся братьями. И ведь знает старатель-золотоискатель, что этим пользуются хитрые купцы-спиртоносы, но ничего не могут поделать, так как дурман сильнее воли человека. В такие мгновения за бутылку спирта продаются золотоносные шурфы, открываются благородные жилы, широким, щедрым жестом руки подписываются купчие на пользование приисками и золотыми россыпями. Просыпается старатель утром, если просыпается вообще, а дело сделано. Гол как сокол, за душой ни гроша. И где то несметное богатство, что ещё вчера утром тайным сиянием грело душу? У какого-то купца Хитроумова, который уже сегодня не даёт похмелиться и гонит прочь со двора. Знает это мужик-работяга. Потому и старается держаться особняком, подальше от недоброго чура, скрывая разговоры и тайны.
Да только что для Дмитрия эта осторожность? В кругу двух десятков наёмных мужиков у него есть свои глаза и уши, которые своевременно донесут о любых недовольствах темного люда и предупредят о возможных провокациях. Старатели – люди тёмные, подобны зверю лесному. У них свои законы, если затаят обиду, так на всю жизнь. Да и на расправу руки длинные, снесут голову топором и фамилию не спросят. Так что уж лучше знать всё заранее… Правда, пока никто о Дмитрии плохо не думает. Человек новый, незнакомый, присматриваются, что за купец такой объявился, да ещё на неведомых местах, в тайге хочет разработать новый прииск. И плату пообещал хорошую, еду и одежду. Пока что всё так и идет: обращение хорошее, еда есть, одеты и обуты мужики во всё новое.
Казаки сидят от старателей отдельно. У них свой круг общения, другой костёр, иные обязанности: верой и правдой служить царю и Отечеству, охранять земли российские от набегов монголов и китайцев, поддерживать порядок и закон, беззаветно слушать приказы отцов-командиров. В данном случае таковым является сотник Кулаков. Стоит ему только мигнуть, и пятеро бравых молодцов в капусту искромсают не только этих мужиков, но и пристава, купца и приказчика. Впрочем, этого не должно произойти, так как все они имеют свои общие интересы, о которых казакам знать не положено. Лишь бы не обидели дорогого, уважаемого Григория Матвеевича. Да, надо быть внимательнее, а то вон тот пьяный чалдон уже хватает за рукав, мажет его слюнями и что-то убедительно доказывает. Не остепенить ли его, пока беды не приключилось?
Но сотник успокаивающе машет своим подчинённым ладонью, всё нормально, сидите, сынки, спокойно, пейте водку, ваш час не настал. А то, что дикарь пристаёт, так то ничего, это безобидный человек, и мысли у него детские. Пусть себе доказывает что угодно, так даже забавнее и веселей.
А Загбой не унимается, что-то лопочет на своём, едва переводимом на русский языке, коверкает слова под всеобщий смех, потешает собравшихся. Желает знать, почему у казаков такие большие и длинные ножи. Эвену невдомёк, что сабли нужны не для того, чтобы колоть медведя, а чтобы рубить человеческие головы.
Спросив у сотника разрешение, он вытащил из ножен острое, бриткое лезвие шашки и долго смотрел на него, пытаясь понять, зачем нужен такой изгиб. В доказательство преимущества своего оружия достал пальму, показал, как надо колоть медведя. Затем взял шашку и стал тыкать вперёд, показывая, что сабля вообще непригодна для охоты на зверя. А потом положил саблю на место и, качая головой из стороны в сторону, сказал:
– Какой худой человек тумал сапля. Сопсем мозгов нет. Как можно не понимать, что амикана резать нельзя? А по тайге хотить плохо, за кусты цепляется…
Однако форменная одежда казаков следопыту очень понравилась. Первое время, когда ещё был трезв, Загбой, не отрывая глаз, смотрел на расшитые погоны, начищенные пуговицы, фуражки и прочую амуницию. А когда алкоголь заполонил его душу храбростью перед незнакомыми людьми, стал хватать руками китель сотника и заявил:
– Эко, какой отешта кароший! Отнако тавай пудем меняться. Загбой путет три сополя тавать, а люча парку.
Гришка Коваль, залихватский казак, весельчак и балагур тут же взял просьбу охотника на вооружение. Недолго думая вытащил из своего конского вьюка запасной китель, предложил его надеть Загбою. Все поняли, что хочет Гришка, тут же, под всеобщий смех стали переодевать тунгуса в форму. И вот через пять минут тот стоит в новом облачении. Большой, не по плечам китель висит мешком чуть не до колен. Широкополые, с лампасами штаны торчат из сморщенных, поношенных, на несколько размеров больше яловых сапог. Помятая фуражка держится на ушах. Гришка перетянул суховатую фигуру следопыта своей портупеей и подцепил саблю, которая волочится за охотником по земле, тормозит передвижение и создаёт всяческие неудобства.
Но Загбой доволен! Из-под лакового козырька блестят прищуренные глазёнки, редкая бородёнка растопорщилась мочалкой, по спине катается засаленная косичка. Тёплая улыбка растеклась по круглому лицу. Он ходит у костра по поляне, спотыкается, придерживает непосильную и неудобную саблю и восторженным голосом поёт песню о том, какой он лихой охотник и казак.
Дмитрий понимает настроение тестя, в продолжение веселья кричит:
– Семён! А ну давай балалайку! Тресни что-нибудь, пусть душа потешится!
Один из старателей понял, полез в вещмешок, вытащил балалайку, попробовал струны, что-то подтянул и брякнул так, что закачались вековые кедры!
Замер Загбой высохшим пнем. Восторженная Ченка вытянулась рябиной. Даже кроха Ул я притихла от необычного, нового звука. Что за диво? То ли медные колокольчики на оленьих шеях переливаются? Или ветер в упругих ветках деревьев поёт? А может, речка журчит на мелком перекате? Непонятно. А как пригляделись – изумились! Бьёт проворная рука по струнам, дарит весёлую, зажигательную мелодию. Впервые эвенки видят балалайку, слышат игру. И кажется им, что эти простые, народные переливы сопоставимы с даром добрых духов, подарившим людям тайги тепло, покой, достаток на всю оставшуюся жизнь.
Все вокруг вскочили на ноги, пустились в пляс. Восторженное настроение заполонило чёрствые души старателей. Каждый норовит выкинуть коленце как можно чуднее, заковыристей. И вприсядку, и наскоком, и на руках – кто как может. Подхватили Загбоя, втянули в круг. Тут же и Ченка с Улей на руках топчет босыми ногами зелёную траву, мягко покачивает дочку, которая молчит.
Казаки смешались с мужиками, не разобрать, кто и где находится, мечутся в куче, как просыпанный горох. А вот и сотник Кулаков вышел из тени, размахивает руками, как могучий ворон, сопротивляющийся плотному потоку ветра. Присядет, ногу выкинет, вновь встанет и опять падает. А за ним и сам пристав Берестов, Фёдор Степанович, цаплей скачет, с одной ноги на вторую переваливается, руки за затылок заламывает. Дмитрию тоже ничего не остаётся, как поддержать честную компанию. А как иначе? Стоит не угодить господам-начальникам, и разговор будет другой. Так что уж волей-неволей, хочешь не хочешь, а надо стелиться податливым мхом под ноги представителей власти.
Только один лишь приказчик у костра сидит, в ладоши хлопает, но глаза суровые, смотрят исподлобья на окружающих, оценивающее, как будто кругом не простые мужики, а басурманы-враги. И тому есть причина. Многое повидал на своём веку Илья Трифонович Мукосеев. В свои неполные сорок пять лет успел выучиться в торговой школе, заиметь своё дело, побывать на каторге, обойти половину Сибири и наконец-то остановиться, залечь на дно до поры до времени в глухой волости, под крылом самого губернатора Нефёдова, который лично порекомендовал своего полномочного в распоряжение новоявленного купца-золотопромышленника. А Дмитрию ничего не оставалось, как принять опытного человека на работу. А то как иначе? Кто же тогда подпишет купчую на прииск? Хоть и опутали Дмитрия представители власти, как мизгири муху, а делать нечего, надо делиться пока что ещё не добытым золотом, иначе задуманное дело пропадёт на корню.
Веселятся, пляшут в общем кругу под звон трёхструнной балалайки люди. Тешит затуманенный разум горячительный напиток. И, кажется, что все едины, дружны. Однако далеко не у всех мысли светлы и чисты. Призрачный жёлтый цвет золота не перестаёт будоражить разум Дмитрия, который думает, а как все произойдёт завтра? Богатые ли здесь запасы благородного металла и какая прибыль пойдёт ему в карман?
Пристав Берестов представляет, какой процент с нового прииска перепадёт ему. Сотник Кулаков обдумывает, напрягает свои извилины в подсчете той суммы, что можно запросить за услугу казаков. Казаки о том – как будут устанавливать новую власть в тайге. Мужики – как проработать до осени и заработать денег, которых бы хватило для безбедного существования семьи до будущей весны.
Только лишь Загбой и Ченка ни о чём не думают. В их душах – чистота помыслов. Они искренне рады приходу в тайгу русских людей, готовы помогать им во всём, зарезать оленя, отдать последний сухарь. А может быть, даже и жизнь. У них нет злобы и ненависти. Они не понимают, что такое зависть и корысть.
Даже в танце Загбой и Ченка стараются показать своё доброе отношение к русским. В какой-то момент охотник пытается изобразить медведя, приседает на ногах, пьяно покачивается, гребёт руками под себя. Но тут же, преобразившись, несуразно подпрыгивает, изображает русского на коне. Потом медведь бросается на человека, а он, то есть Загбой, выхватив саблю, колет зверя прямо в сердце. Конечно, в нетрезвом виде у него всё это получается более чем забавно, все вокруг смеются до слёз.
…Весел Загбой, рад приходу новых людей, хотя совсем не понимает, зачем они здесь. Узнал бы – лишился рассудка!
Назад: Там, где живет Большой змей
Дальше: Раскол