«Переводчику всегда даются поручения, которые никто другой не может и не согласится выполнять, хотя эти поручения не имеют никакого отношения к познанию западных языков. Чего только не приходится делать переводчику! Все! Все, что захотят эбису, переводчик должен, найти. Все козни против эбису он же подстраивает. И ему же еще и отвечать. Как будто Мориама Эйноскэ специалист по таким делам! А Мориама любящий отец, семьянин и образцовый супруг!» – так думал переводчик Эйноскэ, пройдя двор и раздвигая двери дома, в котором жил губернатор.

Появился слуга и какие-то ухмылявшиеся лоботрясы, кажется, племянники губернатора, приехавшие из Эдо погостить. «С чего бы потешаться, глядя на переводчика?» Слуга провел Эйноскэ во внутренние покои. В комнате его ждала мать губернатора. Вышла Фуми. Эйноскэ сказал, чтобы она собиралась.

У Фуми готов небольшой узелок, но платок, в который все сложено, простой и некрасивый. Жена старого лорда велела подать шелковые фуросики. В новый платок все переложили, Фуми завязала четыре конца, стягивая вещи потуже.

Мориама пошел вперед, за ним покорно поплелась Фуми. Вышли на улицу, шел дождь, и было очень холодно, раскрыли зонтики и поспешили. В потемках подошли к двухэтажному дому в переулке.

Эйноскэ отодвинул дверь в крепком решетнике, как у тюремной клетки. Вошли в теплое, чистое помещение. По ступенькам спустилась пожилая женщина. Одного глаза у нее не было. Эйноскэ знал, почему так: грехи молодости. Эйноскэ шепнул Фуми, что это хозяйка. Фуми пала на колени.

Эйноскэ с большой важностью объявил, что, по распоряжению губернатора, он привел в дом на службу эту девушку.

Хозяйка встала на колени и униженно кланялась. Переводчик ушел, тихо притворив дверь с бумагой в решетнике.

Пожилая дама устроила Фуми маленький экзамен. Она удивилась, что Фуми умеет играть на шэмизене.

– Откуда ты?

– Я из деревни.

– Там живы твои родители?

– Да.

– Они тебя продали в город?

– Нет, так велело правительство.

– Ты быстро отвечаешь на вопросы. Ты могла бы стать гейшей.

– Как это сделать?

– Кто твои родители?

– Бедные, очень бедные рыбаки. Они ничего не могут заплатить за обучение.

Вечером зажглись стоячие фонари у входа. Служанки разостлали новые, тонкие циновки поверх татами, развесили на стенах украшения и расставили бумажные цветы. По приказанию хозяйки Фуми нарумянилась, как старая губернаторша. За лестницей и за ширмами уже слышен хохот, пахнет чем-то вкусным, что и мать готовила... Там сидели два американца. Вот опять дверь открылась, послышались низкие мужские голоса. Еще пришли западные люди. Новых посетителей провели по лестнице вверх.

Вскоре все моряки собрались внизу, в большом зале, где начинался торжественный пир. Вносились богатые кувшины и блюда, курились благовония. Играл шэмизен. Пела низким голосом полная, важная, на вид молодая дама с черепаховыми гребнями в высокой прическе и большими шпильками, похожими на кинжалы, скрестившиеся в глубине высокой постройки из ее волос. У нее большое и тяжелое белое лицо без единой морщинки. Может быть, под такой маской белил и украшений она лучше чувствует себя!

Фуми приходилось подавать и выносить. Она все делала умело и неслышно исчезала, как бы ничего не видя, но на все обращала внимание и все запоминала.

Судьба как интересная и страшная книга. Но если быть в силах и все перетерпеть, то судьба не страшна, как и книга. Ведь у нее же есть конец. А конец принесет успокоение и воздаяние за терпение, если жил и честно, без ропота подчинялся судьбе. Фуми с раннего детства приучена верить в свою судьбу, в ее неизбежность. Ее отец рыбак. Он не боялся моря, хотя и знал, что не следует зря испытывать судьбу.

Увидя Петруху с его отвратительным, но добрым лицом, которое, как она потом поняла, считается у эбису красивым, с его огромным красным телом, когда он переодевался у костра в принесенный ею ватный халат, она почувствовала его огромным ребенком – так слаб был этот несчастный человек, совершенно бессильный, только что потерявший свой корабль и все сокровища, так он нуждался в заботе, так обижен был и такое сильное сострадание вызывал. Поэтому Фуми совершенно не противилась тому, что было, несомненно, ее судьбой. Он был ее. Она знала, что после этого жизнь ее резко переменится.

Поэтому нее она, сжав зубы, шла в этот неприятный дом. У входа она заметила фонарь с иероглифами, и на тряпочной вывеске, мокрой от косого снега, раскачивались, как сказал Эйноскэ, написанные иероглифами словечки из какой-то символической здешней песенки, сочиненной когда-то бродившим здесь поэтом.

Конечно, этот дом не страшная лачужка и не напоминает палатки на ярмарках. Какой-нибудь нищий предприниматель покупал в деревне на тракте девочку и уводил ее за собой. На базаре он платил государственный налог, разбивал палатку и зазывал посетителей. К такой жертве, предназначенной на убийство, шли все: пьяный монах, фокусник, загулявший старик носильщик, всю жизнь проходивший нагишом и зашибивший вдруг деньгу, карманный вор, крестьянин, выгодно продавший рис... А хозяин сидел у входа, отпускал шуточки, угощал сакэ и иногда бренчал мешочком, наполнявшимся медными монетами.

Смерть не пугала Фуми. Она знала, как умеют убивать людей те, кто ведает судьбой. Опа слыхала рассказы про пытки и казни крестьян, подымавших восстания.

Жизнь всегда требует покорства и терпения. Внутри этого дома все оказывалось красивым и уютным, нравилась зала с разноцветными стенами в новенькой бумаге, с яркими кекейдзику, с хорошей фарфоровой и медной посудой, помещения за прихожей с прекрасной ванной, скорее похожей на бассейн с горячей водой, чем на почерневшую кадушку из бани небогатого крестьянина.

Утром вторая служанка мыла Фуми под наблюдением одноглазой хозяйки. Хозяйка, конечно, очень умная, одновременно как академик и хирург. Она не только вела денежные и хозяйственные дела. Она делала аборты, лечила все болезни, знала все моды, была осведомлена о всех делах торговых и чиновничьих и могла при случае заменить для умных людей государственную газету или адвоката. Ее посетители получали тут сведения, как идет платеж налогов рисом.

Она обрядила Фуми в белое белье, показала, как надо в него завертываться плотно. Потом надела кимоно, помогла завязать пояс поверх подушечки на спине. Проведя ее через двор в свой собственный домик, дала ей еще три халата.

– Особенно аккуратно ухаживай за ногами, надо всегда мыть и душить все, что дурно пахнет... Дается тебе в долг. Ты должна будешь ведь стать богатой светской дамой. Так мы называем наших красавиц. Поэтому у тебя должны быть наряды очень красивые. Потом я тебе заведу еще черепаховые шпильки и гребни. Это все очень, очень дорогое... Ох, трудно, трудно! Но я все для тебя сделаю...

Фуми покорно поклонилась. Это судьба, и она опускается в ее пучину. Пора ли? С саблей на врага! Куда идти? – спрашивал ее черный онемевший взор.

– Пока еще ты не должна надолго выходить! – ответила хозяйка. – Мы еще должны тебя сначала обучить... Очень трудно! Мы не сразу тебя выпустим. Очень дорого все! Тебе, конечно, придется потом за все заплатить, за обучение. Ты у меня как доченька. Ты должна научиться манерам и светскому женскому языку. Не должна беременеть никогда, иначе будет штраф...

Хозяйка достала из ящика маленькую подушечку, вроде тех, в которые матрос-портной из эбису втыкает свои иголки. Фуми знает, что это подушечки с душистой травой. Мама и Фуми сами собирали такие травы в лесу и в поле и делали духи-подушечки. В доме всегда приятно пахло. И Фуми носила за пазухой или в рукаве такую подушечку. Или держала в ящике с бедной одежонкой.

– Это очень драгоценный и дорогой запах! – отдавая духи, сказала хозяйка со сжавшимся пустым глазом.

«Моя судьба – плакать сегодня ночью», – подумала Фуми.

Хозяйка дала ей одеяльце и велела ложиться сегодня на ночь в своей комнате. Пришел хозяин и сказал, что завтра в полдень придет цуси – это значит переводчик.

Солнце вышло из-за туч. Мориама пил чай с хозяйкой в ее комнате с цветами на подоконниках открытых окон.

– Кто мне будет покрывать убытки? – спрашивала хозяйка.

– Не только вы в таком положении, – отвечал важный переводчик. – Все купцы. Ростовщики. Хозяева судов, рыбаки, торговцы. Все население Симода, Хэда и всего полуострова Идзу исполняет повеление. Единый патриотический порыв! Если же вы не в силах исполнить, то придется вам продать свой дом. Мы слыхали, что Ота-сан хочет поставить в порту приема иностранцев это дело на широкую ногу... Может быть, вы с мужем хотели бы продать? Довольно выгодно!

Муж занимался торговлей и делал вид, что к публичному дому не имеет никакого касательства. Он почти целый год в разъездах, часто бывает в Эдо.

– Правительство строит здесь порт для приема иностранцев. Поэтому дома должны быть наилучшими. Может быть, придется открыть филиалы домов Иошивара, если местные силы не справятся с возложенной задачей.

– В Иошивара нет таких девиц, как у меня! Нет такой школы. Школа Симода – это не надутое чванство столичных холодных и расчетливых грабителей полусвета. Сама Америка в восторге от меня...

– Пожалуйста, тише! – завертелся Мориама.

– Мне нечего страшиться... – Хозяйка разъярилась. Она поносила фальшь холодных женщин столичного пригорода Иошивара и превозносила честных, трудовых девиц Симода. – Культ Симода – это очищение душ через тело. Спросите бонз в храмах Ренгеди, в Фукусенди и в Чёракуди. Наш культ раньше распространялся по соседним деревням. Но теперь, с открытием порта, он известен в Америке! Когда ветер загонит тысячи фунэ в бухту, то все гостиницы полны моряков!

– Это по-американски!.. – воскликнул Мориама, который впервые слышал такую огромную речь про этическую основу жизни в Симода, да еще из уст одноглазой женщины; если послушать, то она лишилась глаза из преданности родине. Попробуй отбери у такой заведение! Но господин Ота не потерпит и тут поражения. Ота почти американский гений! Это пароход и наука, это пушка и виски в одном человеке.

– Массы девиц двинутся сюда, в Симода, за самопожертвенной любовью с иностранными моряками по случаю открытия страны. Мой дом – это монастырь преданных высшей силе, мы в согласье с храмом Чёракуди.

И посыпалось на голову переводчика: древний культ, все это не разврат Иошивара, не грязь, это труд, потом все горные девицы хорошие жены, матери.

Мориама взопрел и вытирал бритую голову и шею целыми пучками бумажных платков – такой град с него катил.

– Все это ради семьи! Вот какова любовь в Симода, где девицы и женщины чтят отцов и мужей, где самая преданная семья в мире. Как и во всей Японии, за измену мужу сразу казнят. Все верят и глубоко преданы самой древней народной вере и религии предков... В любви зарождается семья. Потом растут здоровые дети. А теперь скажите: что главное потребуется правительству от нас для судостроительства и торговли? Вы как представитель бакуфу сейчас говорите?

– Необходимо создать еще более богатые и приличные дома для приема иностранцев, – уклончиво повторил Мориама. – Когда я привел вчера девушку, то действовал как представитель-переводчик от губернатора...

– Что же мне с ней делать? Одеть ее, обуть, научить? И держать без дела?

– Чем занималась она в деревне? – спросил Эйноскэ.

– Отец ее рыбак, но он еще работал у соседа на заводе по выработке бобового масла. Дочь помогала отцу и давила пареные бобы в подвешенном мешке палками.

– Это очень драгоценная девица. По сведениям, была близка с очень большим матросом, за которым установлена слежка повсюду. Это значит, что она одна из тех редких, ценных женщин, которая может быть использована для больших государственных задач в связи с открытием страны и отменой закона о запрещении постройки больших кораблей. Но вы же лучше меня знаете, что при случайных, перепутанных обстоятельствах можно заболеть.

– У меня болезней не бывает. Я буду следить за ней... Я все поняла, спасибо большое.

– Правительство покроет по судостроению и питанию эбису все расходы. Ваши убытки в Симода, возможно, также будут учтены.

– Спасибо, спасибо!

Недавно Мориама бросил свою старую жену и детей в Нагасаки. Он молод, крепок, плечист, спортивен. Он много ценных похвал и советов получил от американцев и даже от русских. Он сам чувствует себя первым японским американцем с банкирскими купонами. Со старой жизнью в изолированной Японии, со старой семьей, изуверствами и домостроем покончено навсегда. Теперь Мориама держится новых, передовых взглядов. Он переехал в Эдо, женился на молодой и все время имеет дела только с иностранцами. Он новый, модный, светский японец будущего.

Хозяйка попросила Эйноскэ перевести на американский язык новое название, которое она хотела бы дать своему заведению после цунами. Мориама сделал временную надпись по-английски на куске материи величиной с американское полотенце и протянул ее над входом. Завтра будет готова вывеска, он еще добавил от себя: «Welcome!»

Несмотря на тревожные ожидания, Фуми была счастлива в глубине души. Все наставления хозяйки и знахарки ее не касались. Она уже беременна. Поэтому и при свидании у губернатора так холодно внешне и душевно так строго, спокойно сидела Фуми рядом с Петрухой. Поэтому угас девичий румянец на ее сухих скулах. Исчезла пылкость взора. Поэтому за последнее время лицо ее стало матовым, бледным, чуть округлилось. Взор обращен был внутрь себя, а не на молодого матроса. Она пожалела его, что-то очень милое еще было в нем. Но своя внутренняя жизнь, к которой она была обращена, занимала ее теперь. И ей никто, кроме нее самой, не мог помочь.

Вечером в зале раздались низкие западные голоса. Ввалилась толпа вежливых, веселых американцев. Они видели новый плакат с новым названием заведения над входом. Два полотнища с названиями – по-американски и по-японски. Теперь этот двухэтажный дом называется «Знатный салон «Свободная Америка». Очень двусмысленно. Как будто вежливо. И как будто оскорбительно. Если узнает американец, то обязательно зайдет. А каждый японец отлично поймет, что значит отвратительная «свободная Америка». Америка и публичный дом – одно и то же.

Играл шэмизен. Пел красивый низкий голос толстой дамы. Блюда, деревянные и серебряные, расставлены на столах. Кувшины с сакэ, большие и малые, так красиво расписаны, что кажутся сделанными из драгоценных камней.

В зале на татами расположилась целая компания моряков в ярких рубашках. Все с рыжими и светлыми бородами.

Фуми, по указанию хозяйки, сидела в сторонке от пирующих. Она принимала все как должное. Она все же не виновата. Отношения с Петрухой переменились и стали серьезными, как у мужа с женой, когда ожидают ребенка. В это никто не будет посвящен. Это не дело посторонних. Надо подольше скрывать. Могут в доме губернатора думать что хотят. Пусть делают что хотят, пусть только не убьют. Теперь она знает, что Петруха любит ее очень и все понимает. Он ее не обидел. Поэтому она счастлива и будет думать о нем. Он любил на свободе, в соснах у моря. Не в ловушке. Поэтому она очень благодарит его. Он благородный морской воин.

Американцы выли и прыгали в воздухе, по всему залу носились их бороды, и казалось, что под мирные звуки сельской дудки в Японии летают дьяволы.