Путятин принял американских офицеров за рабочим столом, сказал, что рад будет видеть его превосходительство коммодора Генри Адамса, но что занят, благодарит, сегодня не может принять приглашения, а капитан и офицеры будут.

На столе разложены бумаги и словари, идет подготовка и сверка текстов договора. Гошкевич пишет на длинном листе кистью китайские иероглифы.

Высокий черноволосый Пегрэйм в синем вицмундире передал с оттенком значительности пачку газет, как бы вручал торжественно, и поздравил адмирала с победой.

Путятин поблагодарил.

– Вам ехать, Степан Степанович, – сказал он, обращаясь к Лесовскому.

Капитан и офицеры пошли собираться. Громадный белокурый Витул подал самовар и чашки, разлил чай.

– Difficult task! – бесцеремонно сказал один из американцев про сидящего через стол Осипа Антоновича, который, склонившись, усердно писал иероглифы.

– Every day difficult task! – отозвался Гошкевич, не подымая глаз на гостей.

– О! Japanese! – сказал полюбезней Пегрэйм и многозначительно глянул на оплошавшего лейтенанта.

Все, конечно, знали, что с японцами всегда трудно.

Когда партия во главе с Лесовским была готова и одета в шинели и все поделились последними остатками французской парфюмерии и собрались во дворе, лейтенант Пегрэйм сказал:

– Извините, но где же... полный молодой офицер... блондин...

– О ком он спрашивает?

– Про кого вы говорите, сэр?

– Меня просили капитан и все мои товарищи... Сцепившийся на абордаж с крейсером «Поухатан»...

– Господа, да где же Петр Иванович? Петр Иванович... Куда он делся? Он совсем не полный.

– Он сбежал, господа!

– Вот досада! Как же сказать?

– Да так и скажите...

Елкин ушел из храма, как только понял, что всех приглашают на обед. Он терпеливо отсиживался на могиле у погибшего во время цунами матроса Симонова, за храмом, в зарослях на склоне крутого холма. Сеял дождь. В своем залатанном мундире и в старых штанах, закрыв плечи и спину японским ватным халатом, подперев кулаком подбородок и подняв воротник, поручик казался мокрой, нахохлившейся птицей.

В таких штанах, в таком рванье можно кидаться на абордаж во всей ненависти к врагу, но не в гости же! «Что вы, с ума сошли! – хотелось ему крикнуть истерически. – Но неужели идут? Да вы что?»

Елкин все время трусил, слыша, как любезничают во дворе с американцами его товарищи. Всю жизнь он стеснялся своего неумения держаться в обществе. Душа его обмерла. Через травы и кусты шли Лесовский и американцы. Дальше некуда бежать по мокрой и скользкой глинистой круче да в дождь.

– Мистер Елкин... Мистер Елкин...

– Да вы что, господа! – краснея, вскочил Петр Иванович. – Вы так не шутите со мной!

– Поручик! – строго сказал Степан Степанович. – Капитан Мак-Клуни прислал лично вам свое приглашение на обед. Вот вам письмо... Американские офицеры просят вас к себе и желают познакомиться. Кто-то сказал им, что у вас не во что одеться. Мак-Клуни послал вам полный костюм американского офицера. Они ждут именно вас...

– Как это меня? Почему?

– Я почем знаю, почему! Это вы их спросите. Их желание, а не мое. По мне, сидите тут хоть до ночи... И вы извольте не капризничать. Ступайте и сейчас же переоденьтесь. Они вам и размер подобрали.

При этом все три американца кивали головами покорно, как ученики.

– Мы ждем вас, поручик!

Елкина провели в храм, сняли с него халат и старый мундир.

– Одевайте теперь его, братцы, во все американское, – велел двум денщикам Лесовский. – Больше у вас нет оснований отказываться. Живо, мой голубчик! Мы ждем. На «Поухатане» для вас, как для гостя, приготовлена каюта... Зайдите к адмиралу и попросите, он разрешит вам остаться жить у американцев.

– Я ни за что не останусь. Это пусть барон Шиллинг. Это его дело. Это он про меня всюду плетет...

Когда Елкин оделся и вышел, все офицеры от удивления ахнули. Американцы восхищались и хлопали штурмана по локтю, теперь уже как вполне своего, а русские уверяли, что за ним-то и прислал шлюпку Адамс, почти как за адмиралом.

– Довольно язвить, господа! – властно ответил поручик.

В голубом костюме вид у Елкина, как сказал Пегрэйм, был на тысячу долларов. Костюм, казалось, сшит по нему.

Через четверть часа все появились в кают-компании «Поухатана».

– Где адмирал?

– Он не будет.

Адамс поморщился. «Блистать отсутствием!» – недовольно подумал он.

Поручик Елкин несколько неуверенно вошел последним, но обратил на себя всеобщее внимание. Светлый синий костюм с американскими эполетами лейтенанта, крахмальная грудь с широким атласным галстуком необыкновенно шли к его стройной фигуре и к белокурой голове, лицо выглядело энергичным, подчеркивались его чистота, загар и свежесть.

– Господа, честь имею представить нашего нового товарища, – сказал Пегрэйм, словно вводил в общество кают-компании вновь поступившего на корабль американского офицера. Слова лейтенанта покрыты были всеобщими криками приветствий. Американцы, кажется, готовы были видеть в штурмане героя дня и чуть ли не главный персонаж экспедиции Путятина.

«В общем-то они правы, таков он и есть! – подумал Леша в восторге от этого демократизма. – Это у нас ему подчеркивается: мол, штурманский офицер... А все описи его, он ведет гидрографические записки... Главный винт на корабле!»

За большим столом под крахмальной тяжелой скатертью, напоминающей о рождестве, святках и родных снегах, – множество вин, неизвестных нам, за исключением виски и французского шампанского, экзотические фрукты из ледника «Поухатана» и мандарины с японского берега, изобилие холодных деликатесов.

Все уже слегка разгорячены вином, и бурный разговор не стихал ни на миг, словно эти люди давно ждали, когда смогут встретиться за одним столом.

– Мистер Елкин, ваше место! – Черноглазый американский лейтенант Коль, как бы принявший его от лейтенанта Пегрэйма, провел штурмана к середине стола и сам сел рядом.

Офицеры, русские и американские, сидят вперемежку, и Пегрэйм сел на свое место с Сибирцевым. Леша попросил позволения налить ему вина и спросил, говорит ли он по-французски.

Пегрэйм ответил, что говорит, но что сегодня он хотел бы говорить по-русски, но не умеет.

– А говорите ли вы по-английски? – спросил он.

Алексей ответил, что немного. Но сегодня мы должны говорить или по-русски, или по-английски.

Высокий лейтенант Коль, тот, чьи руки могли двигаться, как поршни паровой машины, уселся рядом с Елкиным, напротив Леши, и сочувственно выслушал ответ.

– Но пережитая вами катастрофа... – говорит Елкину по-французски тонкий и очень высокий американец с пышной светлой головой.

– Какое ужасное землетрясение! – подтвердил Коль.

– Вуй, оказьон де террибль, – ответил Елкин.

Шиллинг потом уверял, что это была единственная фраза, которую смог Елкин сказать в этот вечер по-французски – и ту неверно, и даже стал насмешливо звать штурмана «оказьон де террибль».

– Вы понимаете, капитан Лесовский, что я не могу заставить молчать своих людей при наших неизбежных встречах с англичанами, – говорил Мак-Клуни, – о том, что произошло сегодня ночью и чего ждали еще вчера.

Лесовский это отлично понимал. Поднялся капитан Мак-Клуни.

– Господа! – переводил Шиллинг. – Сегодня мы принимаем капитана Посьета, представляющего посла дружественной России, адмирала Путятина, капитана Лесовского и офицеров русского корабля «Диана», претерпевшего самую необыкновенную катастрофу из всех когда-либо происходивших на море...

Американский капитан предложил тост за дружбу между Россией и Америкой, между которыми нет и не может быть разногласий. За будущее наших великих молодых держав на Тихом океане. За народ потомков Петра Великого и за народ Соединенных Штатов, протягивающие друг другу руки через океан.

– Вы думаете, что противоречий не может быть? – спросил Пегрэйм.

– Да, мы должны так думать, – ответил Сибирцев. – Становится сегодня очевидным.

– Надо предусмотреть противоречия заранее. На территории Аляски является множество авантюристов из Сан-Франциско и из Канады. Известно ли вам, что по реке Стахин открыты залежи золота? Недалеко то время, когда тысячи людей со сковородами хлынут туда не только из Канады, но также из Калифорнии.

Заговорили о компаниях, что кончается век их монополий. Лейтенант Коль вдруг сказал, что в Сан-Франциско многие говорят, что Россия хочет продать Аляску. Тогда Штаты будут владеть восточным Тихоокеанским побережьем, а Россия – северо-западным, и движение между этими силами составит новое начало мировой цивилизации.

Алексей никогда в жизни не слыхал, чтобы в России говорили о том, что надо продать Аляску.

Сдерживая зычный голос, заговорил Лесовский, и казалось, что тихо играет соло самая низкая труба.

– От имени адмирала Путятина честь имею приветствовать вас, ваше превосходительство коммодор Адамс! Господин капитан Мак-Клуни! Господа офицеры! Наши великие державы встречаются на Тихом океане, и наши моряки впервые в истории знакомятся. Узнав о прибытии в Симода военного корабля дружественной Америки, адмирал повелел мне с частью людей немедля отправиться из Хэда, где мы имеем стоянку после катастрофы, на двух баркасах сюда, чтобы засвидетельствовать вам, господин посол, вам, капитан Мак-Клуни, вам, господа офицеры, наши лучшие чувства. Господа! В нашем положении не было цели важней, чем спасение жизни и поддержание духа матросов и офицеров, очутившихся в чужой, закрытой стране, обычаи которой вам хорошо известны. Поэтому мы сделали все возможное для скорейшей встречи с вами и с благословения всевышнего сегодня прибыли благополучно. Ваше превосходительство, мы выражаем вам глубокую благодарность за вашу готовность содействовать нам...

Американцы притихли. Они сразу почувствовали характер деловой и практический. Лесовский говорил по-английски, без переводчика. Холодность его лица, строгость речи еще более подчеркивались некоторой неправильностью построения фраз, но мысли капитана и его намерения были очевидны.

Вскоре Адамс и капитаны перешли в салон, оставив молодежь веселиться.

– Разберемся, что мы можем предоставить, – сказал Адамс.

Пришел корабельный клерк в клетчатых брюках, с пером за ухом. Он уселся, стал перебирать реестры и щелкать костяшками на счетах.

– Наши родные берега близки отсюда, – сказал Посьет, – и вы могли бы, ваше превосходительство, доставить, нас на Камчатку.

– Англичане пишут в газетах, что ваша Камчатка – второй Севастополь. Вы понимаете?

– Да, я понял. Но куда бы вы предложили?

Адамс взглянул на Мак-Клуни, словно между ними это было уже решено.

– Мы могли бы вас взять в Шанхай.

– В Шанхай, в плен англичанам, – сказал Лесовский.

– Ни о каком плене не может быть речи, – энергично ответил Мак-Клуни.

Адамс сказал, что он хотел бы поехать сегодня в деревню к адмиралу Путятину, выразить ему соболезнование. Видимо, Адамс намеревался о чем-то поговорить подробно. Он, казалось, колебался. Только что флаг-офицер приходил с сообщением, что к храмам, где живут уполномоченные японского правительства, подаются их паланкины.

Клерк опять защелкал на счетах.

– Еще ветчины, морских бисквитов, – приговаривал он.

– Морскими бисквитами называются у них сухари, – пояснил Лесовский.

Посьет сказал, что адмирал готов заплатить за все золотом.

– Я не имею права принять от потерпевших кораблекрушение никакой платы, – ответил Адамс. – Потом наши правительства все решат.

– Золото еще пригодится адмиралу Путятину! – осклабясь, заметил Мак-Клуни.

– Сколько? – спросил Адамс.

– Я сосчитал – две тысячи шестьсот два доллара пятьдесят шесть центов, – ответил клерк. Рыжеватые волосы его торчали теперь над виском, как перья.

– Завтра с утра я жду вас, – сказал Мак-Клуни. – Сведу вас и покажу все, что у нас еще есть. Вы скажите, что вам нужно, и мы с вами сразу все решим.

В кают-компании шестеро китайцев в белоснежных костюмах, как фокусники, артистически быстро скатали скатерть, переставляя бутылки, бананы и бокалы, и почти под нее их быстрые матовые руки застилали, раскатывая, другую, еще более белоснежную, переставляя обратно тончайшего букета южноамериканские вина, названные именами святых великомучениц – Санта Елена, Санта Августина, Санта Эмилиана, серебряные ведерца со льдом и шампанским, вазы с цветами, фрукты и расставляя чистые бокалы.

– Так принято в английских колониях, – объяснял Шиллинг.

Начиналась вторая часть обеда. На столе появлялись горячие блюда.

Совершенно лысый человек лет сорока оказался из шанхайских миссионеров. Он любезно улыбался, подавая широкую в кости руку. От него чуть-чуть отдавало чесноком, как от чайной чашки в харчевне. Видимо, изучая иероглифы, он заодно пристрастился и к шанхайской кухне.

Все пили. На еду все меньше обращали внимания. В четыре руки заиграли на рояле. Выходили на палубу освежиться.

– Ведь вы шли, чтобы ночью напасть и захватить французского китобоя? – спрашивал лейтенант Коль.

– Господа, откуда вы взяли... – отвечал Шиллинг.

– Ночью у нас была тревога. Ваши шлюпки подходили к «Поухатану» и пытались взять на абордаж.

– К «Поухатану» подходили, а не к французу! – с деланным добродушием ответил Колокольцов, казавшийся слегка опьяневшим.

– Я при этом не был и не знаю, спросите мистера Елкина, – сказал Шиллинг.

Офицеры засмеялись, чувствуя, что дальше разговор не пойдет.

– Надавали табаку полны карманы, – тихо говорил Сизов в кучке матросов, когда всех вместе на катере американцы доставляли на берег.

– У них из-за нас лучшего марсового посадили за решетку.

– Не заикнись капитану, Букреев, – отозвался Иванов.

– Что они вам говорили про Аляску? – спрашивал Колокольцов у Сибирцева.

– Как я понял, им, как говорят по-английски, шепнула маленькая птичка, что мы хотим уступить Аляску.

– Надо смотреть правде в глаза, – сказал Лесовский. – Американцы признают и подтвердят навеки наши исконные права на Тихоокеанское побережье, а это для нас в тысячу раз важнее. Вот видите, господа офицеры, лейтенант Коль и лейтенант Пегрэйм пользуются моментом и за дружеским столом затевают, казалось бы, ни к чему не обязывающий разговор. А мы слушаем с недоумением, тогда как должны были бы так же воспользоваться исключительным случаем. Надо объяснять им, господа, наши интересы, не давая авансов при этом и не поминая Аляски.

Колокольцов сказал, что американцы, кажется, опасаются англичан в Китайском море. Но англичане отстают от американцев.

– Не учите, Колокольцов, англичан, – сказал Лесовский. – Они знают, что делают. Вот они назначили Боуринга губернатором Гонконга. Он издатель и проповедник Бентама, почетный член чуть ли не всех европейских академий, с двадцати двух лет знаменит как знаток славянских языков, первый в истории Англии переводчик Жуковского, Батюшкова, Державина, наших песен, Мицкевича, поляков, сербов, венгров. В Гонконге не успели отстроить город, а уж создали научное общество, построили типографию, выпускают газеты, научные труды.

– Вы не были, Степан Степанович, в Гонконге, там трущобы, люди с семьями на лодках живут.

– Я не был, вы были, а что толку! – ответил капитан Колокольцову. – А Боуринг не стал Пушкина переводить, не понравились его поэмы, и Пушкина в Англии не знают.

– А что вы, Елкин, им сказали о нападении на китобоя? – спросил Шиллинг, желая отвести скользкий разговор.

– Господа, поверьте, что уж тут-то Елкин не глупее вас. Но неужели вы думаете, что они так и поверят?

Американский лейтенант, доставлявший гостей на берег и сидевший подле рулевого, внимательно слушал, силясь понять, что говорят новые для него люди между собой. Пока его товарищи сидели с гостями, он нес вахту и зяб, прохаживаясь наверху в своей теплой длинной куртке, и сейчас отвозил этих серьезных людей, по виду совершенно не похожих на монархистов.