Застава Ломоватская
Холодная осень затянула седое небо свинцовыми облаками. С севера тянет промозглый ветер. В воздухе мечутся мохнатые снежинки. Освободившиеся от хвои голые ветки лиственниц подпевают ветру заунывную песню. Где-то в распадке глухо бормочет вода. На лужах тонкие корочки грязного льда. На обочинах остекленели пожухлые травы. За далеким урманом, собираясь в дорогу, гогочут гуси.
Взбираясь и опускаясь по пригоркам, петляя между зеркальными озерками и кочковатыми зыбунами, вьётся змеёй разбитая дорога. Пологие горы с заснеженными вершинами теснят таёжный тракт справа и слева, бросают его в обход граней склонов, прижимают к своим бокам. Смешанный лес с обеих сторон сжимает путь непроходимой чащей. В некоторых местах между толстыми лиственницами едва проходит повозка, но это не мешает обозу пробираться сквозь дикую, северную тайгу дальше вперёд.
Тяжело тукают по мёрзлой земле копыта коней. Брякают на ухабах колеса телег. От напряжения скрипят оглобли, хрипят лошади. Подгоняя уставших животных, покрикивают погонщики. Проклиная негостеприимную землю, ругаются нервные охранники. Всадники с карабинами за спинами устало осматриваются по сторонам. Подневольные люди, тяжело переставляя ноги, покорно бредут в окружении охраны.
Впереди верхом на лошадях неторопливо едут три всадника в суконных куртках. За ними, на телегах, прижимаясь друг к другу, сидят дети. Рядом с ними, придерживаясь за края повозки, шагают женщины. Сзади, подталкивая повозки в трудных местах, идут мужики. Замыкает колонну отделение стрелков в составе семи человек. В их числе Ванька и Петька Бродниковы, Иван Нагорный и Фёдор Михрютин.
Восьмой день этап передвигается по выбитой дороге через тайгу от берега Енисея. Восьмые сутки изнурительного пути по бескрайним просторам Севера. Постоянное движение вперёд от светлой полоски на востоке утром до глубокой темноты вечером с ночёвками в холодных избах в лёгкой, не по сезону одежде, со скудными пайками.
Мельниковы идут в конвое четвёртыми от начала. Впереди них передвигаются Ерофеевы, Подгорные, Масловы. На четвёртой телеге сзади нагружены продукты и вещи конвоиров. Простуженные дети кашляют, смотрят на взрослых непонимающими глазами, кутаются в жалкие одежды с родительских плеч. Повязав под подбородками заношенные платки, в длиннополых платьях, едва переставляя по грязи латаные бродни, рядом идут женщины и с тревогой смотрят на ребятишек. Замотавшись в грязные, потрёпанные в дороге рубахи, заросшие, с серыми лицами бредут мужики. В сознании каждого одна мысль: скорее бы привал, развести костёр и напоить малышей горячим кипятком.
Братья Бродниковы и другие охранники одеты в новые сапоги, суконные телогрейки, меховые шапки. Тёплую одежду им выдали ещё в Красноярске. Усиленный дополнительный паёк разгладил складки на их лицах. Если бы они ещё ехали верхом, то были бы вполне довольны. Но лошадей не хватает, рядовым приходится шагать пешком.
Максимке и Вите Мельниковым стало совсем плохо, поднялась температура. Анна в очередной раз просит командира взвода охраны остановиться, развести костёр, вскипятить воду, но тот равнодушен к мольбам женщины:
– Вон за тем холмом деревня, – показал рукой вперёд. – Придём – тогда хоть пожар распаляй!
– Да замолчишь ты или нет, курва кулацкая? – орёт сзади Ванька Бродников. – Сказано – нельзя, значит, нельзя!
Анна подавленно опускает голову, тихо стонет, уговаривает детей:
– Потерпите, милые… Потерпите. Скоро приедем!
Ребятишки ненадолго успокаиваются, но через некоторое время вновь начинают плакать. И так всю дорогу.
Наконец-то этап поднялся на пологий перевал. С небольшой высоты видны далёкие, холодные, по-осеннему неприветливые просторы Севера. Внизу на десятки километров под ногами раскинулась огромная долина с резко выраженными пятнами тайги. Тёмно-свинцовые плешины между ними – непроходимые, топкие болота. Где-то далеко, едва видимые на линии горизонта рубцуются рваные, заснеженные горы. Чтобы добраться до них, нужен не один день.
Под горой стелется сизый дым, видны тёмные квадратики строений. До слуха долетает редкий лай собак: Ломоватка – глухое, дикое, староверческое поселение.
На миг остановившись, старший конвоя устало покачал головой:
– Пришли! Вот вам, господа захребетники, новое место жительства! – И, важно покачиваясь в седле, грозно дополнил: – Отсюда не сбежите!
Смотрят Мельниковы перед собой – душа стонет. Овальная долина похожа на необъятную яму с чёрным островом посредине, вокруг которого топи и зыбуны. Куда ни кинь взгляд – всюду седая, угрюмая стынь. Неприветливое, гиблое место, в котором живёт смерть человеческая. Кто первый из них сгниет в этих болотах, кто выживет? Да и выживет ли?!
Недолго задержавшись на перевале, колонна двинулась вниз, к жилью. В нос уставшим путникам ударил застоявшийся запах дыма. Навстречу им, опережая друг друга, с громким лаем бросились несколько пёстрых собак. За ними из домов вышли вооруженные карабинами люди в военной форме. Увидев среди охраны знакомые лица, они закинули за спину оружие, остановились в ожидании конвоя.
Староверческая заимка Ломоватка некогда представляла собой отдалённый от больших деревень и сёл родовой скит вольных переселенцев, некогда изгнанных православной Церковью с обжитых мест за противостояние нововведениям патриарха Никона. Изгнанники уходили всё дальше, в недоступные места глухой тайги. Годами, десятилетиями, веками староверы добирались из Вятских, Самарских, Тульских, Ярославских, Пермских и других уездов в дикие, необжитые края за каменный пояс.
Далеко не каждый из переселенцев достиг вольной земли, где мог жить свободно. Многие умирали от голода, холода, ножа или стрелы крутых нравом кочевников, аборигенов. Те, что добрались, смогли закрепиться, обжиться и хранить свой крест, старые заповеди, данные им от рождения твёрдыми духом предками.
В большинстве своём отшельнические скиты походили на таёжную деревеньку, в которой проживало несколько семей одного или нескольких родов. Разбросанные на десятки километров поселения имели связь между собой. Старообрядцы хорошо знали своих соседей, общались друг с другом, ходили по знакомым только им тропам, помогали единоверцам в беде и радости, отмечали праздники, переплетались семейными узами. Найти староверческий скит в тайге было непросто. Труднодоступные места, горы, топкие болота служили им естественной защитой от преследования и налогообложения той или иной власти. Редкого гостя староверы не отвергали, но и не пускали в дом, давая пищу и кров в отдельной избе. Если появление чужаков становилось частым явлением, они бросали, жгли свои дома и уходили ещё дальше в лес.
Ломоватка – типичное селение староверов в Сибири. Небольшая, в несколько домов деревенька была создана руками рода староверческой семьи Ломоватовых. Срубленные одним топором, без единого гвоздя, избы, хозяйственные постройки, сараи, дровенники, небольшой молельный дом походили на сказочные теремки. Вокруг, куда ни падал взгляд человека, на сотню вёрст тянулись зыбкие болота. Унылый пейзаж и суровый климат бесконечного Севера служили идеальной защитой от людей.
Хозяйство у староверов было основательное. Большая тёплая стайка для четырёх коров и куриц находилась сразу за домами. Лошадей Ломоватовы не держали, потому что не имели возможности заготавливать овёс. В стороне, под горой, находились большие огороды под картошку и пасека. Все строения огораживал прочный, двухметровый частокол – от медведя, волка, лисы, песца, горностая, колонка и даже соболя, что не прочь поживиться домашней живностью. Единственные ворота на ночь запирались прочным засовом. Для людей с ветру стояла отдельная избушка с запасом продуктов и дров. По всему видно, что заимка строилась староверами не один год.
Пять невысоких, приземистых домов, расположенных вокруг небольшой часовни, располагались выходами друг к другу подобием замкнутого круга, чтобы снег приходилось кидать меньше, а в мороз пройти из дома в дом быстрее. Зима здесь длится почти девять месяцев. Обильные снегопады с ветрами и морозами – дело обычное. К каждому жилью пристроены тесовые дровенники.
Толстые стены домов-пятистенок срублены из лиственницы. Окна маленькие, редкие, затянутые бычьими мочевыми пузырями. Входные двери низкие, с высоким порогом для того, чтобы выходило меньше тепла. Посередине избы большая, глинобитная печь с широкими полатями над ней. В доме нет комнат: в одном углу едят, в другом молятся, в третьем рукодельничают, в четвёртом спят. Вместо кроватей – деревянные нары вдоль стен, разделённые холщовыми занавесками. Внутри достаточно светло. Полы, столы, лавки, стены и потолки выскоблены добела. В каждой семье имеется по две-три десятилинейных керосиновых лампы.
Сколько лет они прожили здесь общиной – известно одному Богу. Неизвестно, сколько бы ещё продолжалась их тихая, спокойная, размеренная жизнь, если бы не революция 1917 года.
Далеко не сразу на холодных северах появился красный флаг. Первые представители советской власти долго объясняли забитым, тёмным людям преимущество и справедливость новой жизни. Со временем староверы поняли, что сбылось пророчество Писания о начале Великой смуты:
– …И пойдёт брат на брата… сын на отца!
Конные отряды чоновцев нагрянули на заимки в начале двадцатых годов. Их появление для отшельников было не чем иным, как пришествием Антихриста. Неграмотные люди, ничего не понимая, слушали о всеобщей коллективизации, продовольственном налогообложении и наказании за укрывательство врагов советской власти.
С целью полного уничтожения белогвардейцев чоновцы разместили на некоторых заимках и скитах свои силы. Как потом оказалось – предусмотрительно. Тихая, скромная, размеренная жизнь многих старообрядцев нарушилась наступившим хаосом. Неприятное соседство с военными, подъёмами и отбоями, разводом караулов, постами и ограничениями, постоянной текучкой кадров заставляли их испытывать сильное напряжение. Не выдерживая, многие тайно покидали обжитые места под покровом темноты, бросая своё хозяйство, уходили дальше в тайгу.
Ломоватовых постигла та же участь. На их заимке было сформировано особое воинское подразделение Красной армии под новым, ранее неизвестным в этих краях понятием – застава. Недолго помучившись, в глухую ночь, воспользовавшись снегопадом, они скрылись в тайге, забрав с собой только необходимое из хозяйственной утвари, старые книги и иконы.
Староверы ушли. Но название самого отдалённого поста осталось неизменным – Ломоватка. Остались такие же, как и сами хозяева, прочные строения.
Конный отряд чоновцев только этого и хотел! Иметь в своей власти хорошо укреплённую деревеньку в тайге – неслыханная удача, потому как не нужно обустраивать новое место жительства, рубить дома, пригоны для лошадей, огораживать территорию от возможного нападения бандитов и даже заготавливать дрова. Красноармейцам осталось всего лишь построить две пулеметные вышки и составить расписание караулов.
Через восемь лет деревушка была переформирована в воинскую часть ОГПУ, охранявшую заключённых в лагерях. По решению Совета народных комиссаров Западно-Сибирского округа реки Обь и Енисей в средних течениях должна была связать таёжная конная дорога, где в качестве главной рабочей силы выступали раскулаченные крестьяне, среди которых оказалась и семья Мельниковых.
Шел 1931 год.
…Новая партия ссыльных принесла в спокойную обитель оживление. Не часто от Енисея приезжали люди. Один раз в месяц сюда приходил небольшой обоз с продуктами. Смена охраны происходила ещё реже: один раз в три-четыре месяца. Увидеть новые лица – большая редкость.
После необходимого уставного доклада между командирами вновь прибывшие и местные красноармейцы заговорили между собой. Всем хотелось узнать новости, расспросить о том, что происходит в стране, есть ли перемены в искоренении мирового капитализма. Об раскулаченных семьях, казалось, забыли.
Не дождавшись внимания, Анна напомнила о себе, подошла к командиру взвода этапа, стала просить за больных детей. Только тогда тот принял необходимые меры.
Ворота распахнулись, караван въехал на заставу. В очередной раз, поставив семьи отдельными группами, людей пересчитали. Все оказались на месте.
Начальник определил ссыльных на ночлег. Людей разделили. Мужиков и стариков – в один дом, женщин и детей – в другой. Уставшие, обессилевшие от долгой дороги, женщины наконец-то смогли позаботиться о своих детях.
Здесь, в глухой тайге, охрана ссыльных существенно отличалась от этапа. Мужчинам и женщинам из каждой избы разрешалось свободно перемещаться по два человека по всей территории заставы: за дровами или водой к ручью, который бежал тут же, между домами. Им всего лишь требовалось спросить у начальника караула разрешения, после чего тот давал команду часовому на вышке:
– Эй, Гришка! Пусть вот этот за водой сходит! – показывал на человека. Или ещё проще: – Проследи, пока дров натаскает.
Часовой важно кивал головой, спокойно наблюдая за ссыльными и их действиями, нисколько не сомневаясь, что те никуда не убегут. В этом крылась страшная правда: бежать и правда было некуда.
Командир заставы Агафьев распорядился выдать заключённым продукты: перловую крупу, соль, небольшой кусок говяжьего жира и сухарей. Варить еду разрешалось в домах.
Перловой каши на всех едва хватало. В первую очередь родители накормили больных, детей, стариков и женщин. Мужикам осталось по две ложки. Однако и этой пище ссыльные обрадовались. За всё время недельного перехода от берега Енисея до Ломоватки им давали только сухари, воду приходилось кипятить на костре самим. Люди сильно сдали: похудели, осунулись, хмуро смотрели впалыми глазами. Каждый из них понимал, что подобные скудные обеды до хорошего не доведут. И всё же надеялся, что завтра, может быть, что-то изменится в лучшую сторону.
Горячий ужин напомнил об усталости. Глаза слипались, тепло в избах расслабляло тела, притупляло волю, забирало силу. Дети уснули первыми. Мужики в отдельном доме уступили место на нарах старикам. Сами, расстелив какие-то тряпки, легли на пол. Так же поступали и женщины.
Через некоторое время, проверяя все избы, к ним заходил начальник караула, недолго смотрел на спавших людей, после снаружи закрывал двери на запоры.
– Что там, Мишка? – спросил с вышки часовой по имени Лазарь.
– Спят все вповалку, – ответил тот, звеня щеколдой на дверях сеней.
– Пересчитал?
– Нет, – вяло ответил Мишка и равнодушно махнул рукой. – Куда денутся? – И, проявляя заботу о подчинённом, спросил:
– Замёрз?
– Есть немного! – хитро ответил Лазарь. – Кабы ходил туда-сюда – всё дело было, а так на одном месте стоять, сам знаешь. Принёс бы полкружки… для сугреву…
– Что вы там балакаете? – долетел со второй вышки другой голос. – Мишка, про меня не забудь! Тоже замёрз, как собака. Неси по сто граммов!
Начальник караула скрылся в часовне, вскоре принёс во фляжке спирт и кусочки нарезанной сохатины. Лазарь спустился вниз, выпил, закусил, довольно крякнул в кулак, опять полез наверх:
– Давно бы так! А то никакого разнообразия.
Старший по званию прошёл ко второй вышке. Там его поджидал Авдей. Как и Лазарь, он выпил предложенное Мишкой угощение, поблагодарил своего командира за услугу, полез на свой пост, сверху спросил:
– Скоро смена?
– Ещё рано, только что заступили. – Посмотрел на часы на цепочке: – Три часа вам ещё стоять!
Авдей тяжело вздохнул, присел на небольшую чурку, приставил карабин к перилам, полез за кисетом:
– Смотрите там… не проспите, как в прошлый раз. Приду, прикладом бока намну!
– Не бойся, не проспим, вовремя сменим! – заверил его Мишка и пошёл на доклад к командиру отряда.
Охрана Ломоватской заставы являлась некой пародией на армию без Воинского устава. Безалаберное отношение красноармейцев к караульной службе имело своё оправдание: кто тут, в глухой, дикой тайге, может напасть?! Действительно, за восемь лет существования поста на староверческой заимке не произошло ничего подобного. Более того, бандитов никто никогда не видел в глаза. Так для чего же был необходим строгий контроль, если о несвоевременном появлении чужих людей могли вовремя предупредить собаки?
Собак на заставе несколько, и все из них лайки. Овчарок к этому времени ещё не завели, они будут введены для охраны лагерей позже. А вот неукротимые, выносливые охотничьи псы были всегда к месту. На болотах водилось много лосей, которых добыть с помощью лохматой братии и нарезного оружия не составляло большого труда. Бывали случаи, когда на заимку приходили медведи.
Забавная история случилась с Лазарем Тереховым. Как-то рано утром, в конце тёплого, светлого июля, находясь в добром и сытном состоянии, Лазарь преспокойно досыпал последние часы своего караула. Смачный храп (отсюда потом пошла северная фраза: «Не рычи на всё Ломоватское болото») раздавался далеко по округе и, понятное дело, привлёк внимание косолапого. Не чувствуя запаха человека, не в состоянии что-то рассмотреть в густом тумане, зверь тихо, вплотную приблизился к частоколу, осторожно обнюхивая всё, что валялось за забором. Первое, что попалось ему в лапы – шапка-ушанка сонного Лазаря, некстати упавшая на землю во время сна. Медведь попробовал её на зуб, долго жевал, оторвал одно ухо, а потом освободил в неё суточный запас кишечника. Удачно облегчившись, довольный мишка хрюкнул Лазарю свою благодарность. Хищника услышали спавшие под крыльцом дома собаки. Они подскочили с внутренней стороны ограждения, залились протяжным лаем. Медведь заревел от испуга, кинулся бежать.
Лазарь проснулся, не понимая, в чем дело, заорал, выстрелил в воздух. Караул поднялся в ружьё, застава переполошилась. Все подбежали к вышке, наперебой спрашивая о случившемся. Горе-охранник продолжал орать от страха и не мог дать вразумительного ответа, показывая пальцем за частокол на землю. Караульные осторожно открыли ворота, выпустили собак, с опаской подошли к указанному месту, нашли шапку Лазаря, всё поняли.
Над Лазарем хохотали все последующие сутки, да и потом не забывали упомянуть при любом удобном случае. Здесь и появилась остроумная частушка, сочинённая кем-то из товарищей: «То не чёрт над болотом ликует! То не леший в пучине орёт! Это Лазарь, ушанку стирая, заунывную песню поёт!»
Лазарь злился, но сделать ничего не мог. Чтобы избежать подобного конфуза, он обил вышку досками, чтобы «вниз ничего не падало», однако осрамлённая медведем шапка зарубцевалась на языках товарищей по оружию:
– Эх, Лазарь! В следующий раз медведь тебе в карман наложит!
Даже этот случай не повлиял на дисциплину на заставе. Охрана была организована из рук вон плохо. Часовые на вышках сидели, разговаривали, курили, пили, спали и делали всё, что им вздумается. Они могли спокойно спуститься на землю, сходить в караульное помещение на обед или ещё по каким другим надобностям. Смена часовых происходила через пять-шесть часов следующим образом: когда один не хотел нести службу, он просил товарища:
– Эй, Лазарь (или Гришка)! Иди, постой! А то у меня спина чего-то затекла!
Гришка поднимался наверх, выручая друга, при этом не забывал напомнить:
– Ну, ты смотри там, долго не залеживайся! А то мне надо к вечеру хомут починить!
Вечный караул состоял из пяти человек: четверых часовых и начальника караула, которые несли службу день за днем в течение трёх месяцев. Более того, начальник мог отпустить кого-то из часовых на остров или на охоту с собаками на болото. Несмотря на строгий приказ «всегда держать станковый пулемёт в боевом режиме», он был снят «за ненадобностью» с вышки несколько лет назад и находился в караульном помещении (в часовне). Дескать, на улице дождь, снег, надо постоянно чистить. Пусть стоит в сухом месте!
Поднимали его на место тогда, когда ждали приезда какого-то начальства, под грубые воспоминания какой-то матери и неизвестного конструктора, придумавшего эту железяку.
Всё так происходило потому, что бойцы, взятые на охрану Ломоватской заставы, были из числа местных крестьян, охотников и рыбаков, спокойно переживших революцию и Гражданскую войну в низовьях Енисея в таёжных деревнях и не попавших в кровавую мясорубку боёв и схваток. Одни из них пошли сюда потому, что здесь сытно кормили, тепло одевали и хорошо платили, других соблазнили нарезным оружием и ящиками с патронами: охоться, сколько хочешь! Третьи записались просто так, от нечего делать.
Бессменный начальник караула Михаил Герасимов работал когда-то грузчиком у купца Скотникова в Енисейске. Командир взвода, он же начальник заставы Сергей Агафьев, был также из Енисейска. Он тоже не имел опыта боевых действий по причине своей молодости. Ему не было и тридцати лет. Лишь Лазарь Терехов воевал с немцами в Первую мировую войну, но и то в обозе.
В отдельном доме жили два инженера дорожно-строительных работ, намечавших и контролировавших дорогу через болота.
Завершала список постоянных жителей жена начальника заставы Авдотья Капустина: привлекательная, своенравная, знающая себе цену тридцатилетняя женщина. Она исполняла обязанности кухарки, прачки, уборщицы и завхоза в одном лице, за что её звали «хозяйка заставы».
Общая численность заставы достигала тринадцати человек, но в разное время могла меняться в большую или меньшую сторону.
В так называемой охране Ломоватской заставы царствовала анархия и беспорядок. Если бы в округе действовали отдельные, вооружённые группировки солдат армии адмирала Колчака или другие бандиты, им не составило бы большого труда застать заставу врасплох и завладеть всем имеющимся здесь оружием, фуражом и продовольствием.
Жизнь Ломоватки протекала спокойно и даже скучно. До Енисея было больше двухсот пятидесяти километров. В распутицу таёжная дорога утопала в грязи и становилась непроходимой. Единственная связь – добраться верхом на лошади в летнее время, зимой – на лыжах. В распутицу и предзимье с заставой не было сообщения вообще. Завоз продуктов на склад производился заранее. Снабжение для тех лет осуществлялось по первому классу.
Один дом заимки оборудовали под продуктовый склад. Полы, стены, двери и окна обиты специально завезённой тонкой жестью, защищающей от мышей и всевозможных насекомых. Окна наглухо заколочены. Печь периодически топили, поддерживая нужную температуру воздуха, чтобы исключить повышенную влажность. Мука, несколько видов круп, соль, сахар, соленья и даже пряности от стены до стены заполняли всё пространство староверческой избы размером восемь на восемь метров. Узкие проходы между штабелями мешков, бочек с селедкой и капустой, ящиками с тушёнкой, жиром, растительным маслом и вареньем были так узки, что хозяйка заведения Авдотья Капустина, едва протискивала своё пышное тело. В отдельных канистрах хранился спирт, в сухих тюках – махорка, спички, керосин, парафиновые свечи, сукно, одеяла, подушки, зимняя одежда для красноармейцев.
В углу, составленные в общую пирамиду, стояли несколько десятков кавалерийских карабинов. Продовольствие завезли этим летом по сухой дороге несколькими обозами. Всё рассчитывалось на то, чтобы Ломоватская застава могла выдержать достойную оборону и безбедно жить на запасах несколько месяцев. Ссыльным кулакам предписанием Наркома продовольственного снабжения из склада разрешалось выдавать по норме только два вида круп, муку, соль и жир по низкой мере, с расчётом на то, чтобы не умерли с голода.
…Закончив непродолжительный разговор с Лазарем Тереховым, Михаил Герасимов неторопливо пошёл к большому дому, расположенному в центре Ломоватской заимки с докладом к командиру. Когда-то в здесь жил глава рода Ломоватовых – старец Никодим с супругой Евстигнеей. Теперь размещается штаб. В окнах блистал яркий свет, виднелись многочисленные силуэты людей. Даже сквозь толстые стены избы слышны громкие голоса.
По случаю прибытия на заставу очередного этапа накрыт длинный стол. Вдоль него, по обеим сторонам, сидят милиционеры. Все вместе. В этот вечер нет различий и званий. Командир заставы Сергей Агафьев сидит рядом с Ванькой Бродниковым, настойчиво агитирует всех прибывших конвоиров остаться на заставе для продолжения несения службы:
– …Людей не хватает! Караул сменить некем! Часовые месяцами стоят! Мы вас долго не задержим: месяц, от силы два, пока новый конвой не придет.
– Ты нас тоже пойми! – двинул речь хмельной Ванька. – Нам до ледостава в Красноярск успеть надо! Уездный комиссар только на сопровождение отпустил. У нас в районе тоже дела!..
– Да разберутся без вас, новых людей соберут в милицию! Найдут кадры. А тут, в тайге, сам понимаешь, кого и где искать? – для мягкости разговора подливая в стаканы спирт, уговаривал Агафьев. – Служба у нас тут – не бей лежачего! Двойной паёк! Одежда, денежное обеспечение в тройном размере!
– А куда ж мы эти деньги девать будем? – с округлившимися глазами качал головой Фёдор Михрютин. – Отсюда до кабака в Енисейске на коне неделю галопом скакать надо!
– Пусть копятся, – настаивал командир заставы. – На будущий год домой с полными карманами вернётесь!
– На будущий год?! – едва не упал с лавки Петька Бродников. – Ты же только сейчас просил на месяц остаться!
– Ну, говорил, – поправился Агафьев, усмехнулся. – Через месяц нас тут завалит, добраться до берега можно будет только на лыжах.
– Как же вы тут живёте?
– А что нам тут?! Тепло, дрова от староверов остались, продуктов – склад забит. Перезимуем, не первый год! – И немного понизив голос до среднего: – А заодно посмотрите, как кулачьё с голоду пухнет и от работы отдохнёте. Слышал я, что есть среди этапных ваши землячки?
– Есть такие, – заскрипел зубами Ванька Бродников. – Хотелось бы посмотреть, как они «с жиру беситься будут».
– Не сомневайтесь. Такая возможность вам представится.
– Как же это всё происходить будет?
– Завтра увидите. Покажем, как дело у нас тут поставлено. С прошлогоднего этапа… до весны половина не дожила. А в этом… может, и того хуже будет. Так как? Согласны?!
– Да уж, – переглянулись Бродниковы. – Хотелось бы посмотреть, как Мельниковы кровью умываться будут.
– Что так? Сильно насолили? – усмехнулся Агафьев.
– Есть такое дело! Ещё там хотели контру перестрелять, в тайге. Да комиссар наш, Глухарёв, не дал…
– Что же, – поднимая кружку со спиртом, предлагая выпить, зло засмеялся Агафьев. – Здесь вы их без патронов умертвите. Так что, остаетесь?
– Ради такого дела – согласен! – солово посмотрев на брата, наконец-то сдался Ванька. – Да и братка, думаю, тоже не откажется. Ты как, Петруха?
– Остаюсь! – выпив залпом из кружки, выдохнул тот.
– А вы? – обратился к Михрютину и Нагорному начальник заставы.
– Раз такое дело, за нами не станет! – недолго думая, согласились Иван и Фёдор. – Где ж вы их тут хороните? Рядом с заимкой могилок нет. Недавно смотрел на пригорке, у леска одни староверы закопаны.
– А мы их тут и не закапываем, – вступил в разговор инженер Махеев и засмеялся. – Они все там, – махнул рукой куда-то в сторону болота, – на острове.
– На каком это острове?
– А ни на каком. На болоте.
– Чтобы на работу было ближе добираться, – наливая себе в кружку спирт, усмехнулся Махеев.
– Никак остров не называется. Остров, да и все тут, – дополнил начальник заставы. – Мы его так и зовем: остров Тайна. Он так и в докладах числится. И в распоряжениях руководства под грифом «секретно» это место значиться не должно нигде. Ясно вам?
– Ясно! Что же тут непонятного?
– Ну а раз ясно, значит, завтра утром поведёте своих подопечных под конвоем на этот самый остров! – поднимая кружку, отчеканил Агафьев и дополнил: – Это мой вам первый приказ!
– Есть! – пьяненько качаясь из стороны в стону, ответил Ванька и неприятно рыгнул нутром.
Дверь избы широко распахнулась, в дом вошёл начальник караула, поправил фуражку, гимнастёрку, доложил:
– Товарищ командир! Ссыльные кулаки размещены по домам, поели, легли спать!
– Хорошо, Герасимов! Садись за стол, наливай! – не поднимаясь, ответил начальник заставы, указывая ему на свободное место.
– Караул выставили?! Дома на замки закрыли?! Вдруг сбегут… – поинтересовался Ванька Бродников и поперхнулся на полуслове.
Его речь прервал громкий хохот хозяев Ломоватской заставы:
– Сбегут?! Куда сбегут? Бежать-то некуда!
