Часть III
Разрешите, Сыроежка,
Налепить из вас пельмешки?
– Нет, нет, нет, еще раз нет!
И не дама я, а дед,
Сыроедыч Сыроед!
Шемякина Н.
Ягоды любят день, грибы – ночь и тень.
Поговорка
* * *
Зажим спал, и ему снилось, как время, будто пленка, отмоталось назад. Они все вернулись в тот знаковый день, когда с утра их компанию загрузили в автозак и повезли в суд.
Ходжа рассказывает очередную хохму, не забывая отметить, что его мать в очередной раз сменила обувь (мать моя в бутсах и прочее), Сава напряженно хихикает в углу, Нос дремлет, и все идет своим чередом.
«Скоро Горянка», – шепчет чей-то незнакомый голос, и Зажим озирается по сторонам. Странно, но никого постороннего в автомобиле нет.
«Горянка», – повторяет он про себя, чувствуя, что название горной речушки означает нечто большее, чем просто географическая извилистая полосочка на местной карте.
Пока он размышляет об этом, сопоставляя известные факты и слухи, слышится мощный удар. Автозак переворачивается, как картонная коробка, и зэки кувыркаются внутри, словно плюшевые игрушки, находящиеся в этой самой коробке.
Еще один удар, потом пронзительный крик.
«Охрану кончают», – со знающим видом говорит Ходжа.
Сава смотрит на него своими расширенными глазами, за стеклами очков казавшимися просто огромными.
«Кажется, он должен быть одноглазым», – вспоминает Зажим.
Откуда он это знает?!
«Надо уходить, Зажим, – торопливо шепчет Сава. Его круглое напряженное лицо блестит от обильного потоотделения. – Ты ведь читал маляву от Доктора… Уходить… в лес… к Сиреневому озеру…»
Зажим понимает, что рыхлый зэк прав, но что-то останавливает его. Внутри зреет беспокойство, перерастающее в тревогу.
«Это ловушка, – вкрадчиво говорит ему незнакомый голос на ухо. – Вас всех убьют, Зажим».
Сава проворно лезет к выходу, к люку на крыше, который после падения автозака теперь располагался сбоку. Перед самым выходом толстяк оборачивается.
«Ты идешь, Зажим? – спрашивает он. – Доктору не понравится, если ты ослушаешься его…»
Ходжа с готовностью идет следом, за ним, бряцая наручниками, ковыляет Нос. Его спокойное, умиротворенное лицо вызывает ассоциацию с йогом, погруженным в нирвану.
«НЕТ! – хочет закричать Зажим. – Нам нельзя никуда идти! На всех убьют!!!»
Сава исподлобья смотрит на него, и зэка осеняет догадка – а ведь этот валенок понимает, что Зажим все знает наперед. Знает, что их ждет в лесу.
«А как же «стакан»? – вдруг восклицает Ходжа. – В маяляве написано, что мы должны взять с собой того, кто в «стакане»!»
И прежде чем Зажим успевает что-то возразить, зэк подбегает к одиночной камере и, позвякивая ключами, открывает ее.
В следующее мгновение все застывают на месте. Кажется, в воздухе замерли даже едва различимые пылинки. Все в мире остановилось. Кроме того, что находилось в «стакане».
Внутри одиночной камеры на крючке висит связка высушенных голов, каждая из которых была увенчана широкополой шляпой. Несмотря на трупные изменения, Зажим с ужасом узнает в одной из них себя. Вон Ходжа. Вот Нос. А это…
«Что за хрень?!» – кричит Ходжа.
Стук-стук.
Жуткая связка легонько постукивает по стальной стенке «одиночки», будто автозак все еще находится в движении, подскакивая на колдобинах.
Стук-стук.
Он открыл глаза, со свистом выпустив воздух из легких.
Уходя, Дикий не стал выключать свет, и в «теплице» было светло как днем.
Ходжа был в отключке. Из уголка его рта тянулась слюна, зэк болезненно стонал и постоянно вздрагивал.
Распухшая шея болела, в воспаленных глазах рябило, и зэк с нарастающим страхом открыл для себя, что начинает слепнуть. Он повернулся в сторону «лисички». Женщина склонила голову набок, из приоткрытого рта доносились глухие хрипы. После смерти своего супруга она некоторое время звала маму. Звала до тех пор, пока у нее не сел голос. С тех пор она не проронила ни слова.
«Все. Почти готова», – уныло подумал Зажим. Глядя на умирающую, зэк почему-то подумал о красивом цветке, который случайно раздавил пробегавший мимо мальчишка. Ее голова напоминала бутон этого самого сломанного цветка.
Зажим был поражен собственным мыслям.
Это он-то, матерый вор, почти не вылезающий из-за решетки?! Думает о такой сопливой хренотени?!!
«Мне просто жаль бабу», – подумал он, будто бы желая оправдаться перед собой за собственные размышления.
Кряхтя, он посмотрел налево и чуть не вскрикнул, увидев залитую кровью физиономию Носа. Он выглядел спящим, если бы не его глаза, которые смотрели прямо на Зажима, и смотрели с тупым ожесточением.
– Ты спишь, Нос? – спросил он. – Спишь?
Нос молчал.
– Если ты спишь, гребаный маньяк, то хватит на меня пялиться! – крикнул Зажим. – Ну?! Закрой свои глаза, мразота! Закрой!!
Нос не шелохнулся, продолжая холодно взирать на беснующегося уголовника.
– Слыши-и-и-ишь, – вдруг прошипело где-то совсем рядом, и Зажим тут же заткнулся, с испугом оглядываясь.
На него, подслеповато щурясь и моргая, уставилось изможденное лицо Доктора. Блеклое пятно, как привидение, с рваными дырами вместо глаз.
«Бьют земной ему поклон. Поклон», – пронеслись в памяти Зажима истеричные вопли воровского авторитета.
– Ты – Зажим? – спросил Доктор. Голос звучал разбито и надреснуто, будто по асфальту волочили старый дырявый помойный бак, из которого весь мусор высыпался наружу.
– Да. Это я. Доктор, а ты… ты в норме? – нерешительно спросил Зажим. Он боялся признаться самому себе, но похоже, что у известного вора наступил небольшой проблеск сознания. Интересно, надолго ли?
Полы несуразного головного убора Доктора шевельнулись, словно крылья ската.
– В норме? Нет, – свистящим шепотом ответил тот. – Ухожу я, Зажим. Чую, как тело холодеет. Да и нет уже… моего тела. Скисло там все. Сгнило…
– Сколько ты здесь?
«Боровик» снова качнул своей карикатурной шляпкой.
– Я не помню. Но иногда я думаю… я думаю, что я тут родился. Родился, вырос и состарился.
Он хихикнул:
– И здесь я созрел. Зажим. Ты тоже, кхех… – Доктор закашлялся, – ты тоже созреешь, братуха. Иногда… я думаю, что внутри меня… пять или шесть тварей, и каждая из них… рулит моим телом и мозгами… как хочет. Этот псих, грибник… он убивает нас. Медленно-медленно… И не столько тело, Зажим. Он убивает наш мозг. Разум и душу. Высасывает, как… как проклятый вампир. Капля за каплей.
Зажим не знал, что ответить, и угрюмо молчал.
– А когда сил не остается… и глаза слипаются… он тычет багром… он будит… он хочет слушать… слушать… и ты исповедуешься перед ним… Зажим, ты знаешь, что случается с человеком… когда ему не дают спать… пять дней?
– Зачем ты написал мне маляву? – спросил Зажим. – Что ждешь меня здесь? Ты подставил всех нас. Знаешь, что за такое полагается?
Доктор с усилием приподнял трясущуюся голову и несколько секунд с недоумением вглядывался в лицо зэка. Потом в его слепнущих глазах скользнула тень понимания:
– Трудно… кхех! Трудно было не написать… когда у тебя в ухе… сверло… и когда… на тебя справляют нужду… и он обещал, что будет еще хуже…
Зажим сплюнул. Полноценного плевка не вышло, и вязко-горький комок слюны повис на заросшем щетиной подбородке.
– Желаю вам всем, – шелестел Доктор, – желаю легкого созревания… пусть… пусть вы ничего не почувствуете, пацаны… Поверь мне… Здесь это многого стоит.
Он поднял голову. На этот раз криминальный авторитет держал ее ровно, без вздрагиваний, и его глаза были ясные, словно безоблачное небо.
– Понимаешь, Зажим?
– Я…
– Уйти отсюда нельзя. Так хоть умрите как настоящие пацаны. Не дайте этому упырю насладиться вашей смертью.
Пока Зажим обдумывал ответ, голова Доктора поникла.
– Эй! Эй, Доктор!
Зэк не двигался.
– Доктор! – закричал Зажим. – Очнись!!
– Не ори, – вдруг подал голос Нос, и тот резко повернул голову, рискуя вывихнуть шею:
– Закройся, ублюдок. Тебе слова не давали.
Нос засмеялся каркающим смехом:
– Я тебя тоже равдражаю, Зажим? А, Зажим? Зажим-Зажимчик. Научись принимать фитуацию такой, какая она ефть. Тем более ефли не в фофтоянии ее изменить.
Рот психопата был разбит, губы распухли, и Зажим подумал, что каждое слово наверняка причиняло Носу невыносимую боль. Но тон этого сукиного сына был, несмотря на шепелявость, вполне ровным и даже нагло-издевательским. Более того, Нос вообще выглядел так, словно сидел за праздничным ужином в каком-то фешенебельном ресторане, а не был закопан по самую шею в каком-то загаженном подвале.
– Я убью тебя, говноед картавый, – сказал Зажим. – И заткнись. Когда ты открываешь свой хавальник, перед глазами мелькает параша.
Нос расхохотался, запрокинув голову.
– Так, Зажимчик, не годитфа – равдвигай-ка ягодицы… Что ж, вылезай и убей меня, мокруха. Ты ведь мокруха? – сплевывая сгустки крови, уточнил он. – А насчет парафы… фначала вычифти то, фто навалил у фебя, мокруха. И только потом разевай фвою помойку на меня.
Услышав это оскорбление, Зажим едва не задохнулся от бешенства.
– Зажим-Зажимчик. Может, тебя лучфе лифчиком называть? – осведомился Нос. – Или фифаком? Флыф, фифак. У тебя что-то упало, и мухи налетели.
– Я – сифак?! Ну все, срань. Крышка тебе, – проскрежетал Зажим. – Клянусь. Все свидетели.
Нос показал ему язык.
Неизвестно, к чему привела бы эта перепалка, если бы у входной двери подземелья не послышалась возня.
Оба зэка умолкли. Раздались тяжелые, ковыляющие шаги, и вскоре перед лицом Зажима остановились грязные, стоптанные ботинки. Темно-синие брюки выглядели посвежее.
«Здесь не было никого в таких штанах, – отстраненно подумал Зажим. – Этот шизанутый «грибник» всегда в «камуфляже», а на Саве были какие-то допотопные брюки еще совковых времен».
Его взгляд пополз выше, и зэк выдохнул с облегчением.
Это был Сава.
Толстый, неуклюжий валенок Сава.
«Только одет этот одноглазый жирдяй как-то странно», – пронеслась у Зажима мысль. Он едва не присвистнул, когда Сава присел на корточки, и на его плечах тускло блеснули капитанские звездочки.
– Братуха, ты что, в мусора записался? – попробовал улыбнуться Зажим, но, глядя в бледное напряженное лицо толстяка, он понял, что шутка не удалась. – Вытащи нас. Раскопай чертову яму, Сава, – сказал он. – Тебе зачтется, братуха.
Толстяк ничего не ответил. Он просто сидел на корточках, прерывисто дыша, и оценивающе смотрел на нервничающего зэка.
– Че застыл, братуха? – спросил Зажим, с огромным трудом сдерживаясь, чтобы не наорать на Саву. – Давай быстрее! Этот бл…кий урод может прийти в любой момент!
– Не придет, – промолвил беглый зэк. – По крайней мере, в ближайшие тридцать минут. И то, если ему удастся освободиться от ремня, которым я его связал.
Он убрал руку от левого бока, и Зажим словно завороженный уставился на громадное пятно крови, расползшееся по рубашке.
«Валенок ранен. И ранен сильно», – подумал он с отчаянием. Эдак он подохнет, прежде чем вытащит их отсюда!
– Сава! – позвал он, но уже не так уверенно.
Толстяк даже не оглянулся. Подволакивая правую ногу, Сава принялся неторопливо обходить подвальное помещение. Он внимательно разглядывал каждую деталь, словно находился в музее, качал головой и продвигался дальше.
– Сава, братуха, – упавшим голосом позвал Зажим.
«Он не будет вас вытаскивать. После всего того, что ты с ним сделал», – с притворным вздохом сообщил внутренний голос.
Внутри зэка все оборвалось.
Похоже на то.
Остановившись у развороченного дивана, Сава провел рукой по распотрошенной обшивке и вылезшему наружу поролону. Потом перевел взор на разбитый прожектор, пнул носком ботинка поблескивающие осколки.
– Что здесь произошло? – спросил он, не оборачиваясь.
– Нос с этим бородатым отморозком чего-то не поделили, – с готовностью ответил Зажим. – Сава, я клянусь… Признаю свой косяк. Не держи зла, корефан. Выкопай ме…
– Захлопнись, – прервал его Сава, и что-то, прозвучавшее в его голосе, заставило Зажима тут же прикусить язык.
Между тем Сава, тяжело шаркая ногами, приблизился к громадной кадушке, стоявшей у холодильника. Заглянул внутрь, цокнув языком, сунул руку вниз. Вытащив палец, он лизнул его.
– Соли маловато, – заключил Сава, затем неожиданно резко ударил по ней ногой. Кадушка мгновенно перевернулась, разливая содержимое по «теплице». Отрубленные головы мужчин покатились, словно два кочана капусты, неровно и неуклюже, одна из них остановилась в двух шагах от Зажима.
– Дикий ни черта не смыслит в таксидермии, – сказал Сава. – Хотя охотник он, я слышал, неплохой.
Зажим оцепенело смотрел на голову несчастного с проеденной червями щекой. Слипшиеся от соляного раствора темные волосы закрывали половину лица, но разлохмаченную дыру, как назло, Зажим видел, причем даже очень хорошо. Как и распухший фиолетовый язык, торчащий из раззявленного рта.
– Убери это… от меня, – запинаясь, взмолился он. – Убери, ладно?
Сава обернулся.
– Не нравится?
Зажим замотал головой.
Сава кивнул и, к удивлению зэка, направился к нему. Взяв голову, он отнес ее, положив на распотрошенный диван.
– Я знаю, это неприятно. Поначалу, – уточнил он, неизвестно что имея в виду, но почему-то это немного приободрило Зажима.
– Сава, ты что, в союзе с этим чокнутым придурком? – как можно спокойней поинтересовался он. – Не могу поверить. Как вы все это провернули?
Сава тем временем остановился у холодильника. Открыл дверцу, придирчиво разглядывая содержимое.
– Есть хочешь, Зажим? – задал он вопрос.
– Спрашиваешь.
«Хороший знак», – подумал Зажим с надеждой.
– Я бы тоже чего-нибудь поел, – сокрушенно покачал головой Сава, чем-то гремя. – Но тут только пустая кастрюля.
Сава передвинулся к металлическому шкафу.
– На твоем мефте я бы не лез туда, дружок, – мягко проговорил Нос.
– Да? – отрешенно протянул Сава, распахивая массивные дверцы. Внутри на крючьях снизу доверху висело множество разнокалиберных ножей. Начиная с изящно-узкой испанской навахи и заканчивая громадно-устрашающим мачете, которым можно одним ударом с легкостью перерубить молодое деревце.
Подумав, он выбрал мачете. Затем открыл вторую дверцу, на мгновенье замерев. Прямо перед ним висели две связки высушенных голов, эдакие гротескные бусы, боевой трофей для великана из племени каннибалов.
«Как лук в чулке», – подумал Сава, улыбнувшись – он вспомнил, что именно так его бабушка в деревне хранила лук.
Он осторожно снял с крючка одну из них, машинально пересчитав головы.
Восемь.
Две связки по восемь голов.
Сава обернулся, обводя взором «грибы».
– Пожалуй, вы закрываете грибной сезон, – произнес он. – Третий урожай последний. Интересно, что Дикий придумает в следующем году? Займется кабачками? Или горохом? А может, он перейдет на фрукты?
– Сава, завязывай, – разлепил губы Зажим, чувствуя, как обволакивающе-липкий страх постепенно накрывает его с головой зловонной лавиной. – Очнись и освободи нас.
Нос закудахтал от смеха.
– Что, боитефь моего брата? – спросил он сквозь хихиканье. – Не надо. Хотя внефне он, может, и наводит фтрах, в целом он вполне управляемый. К нему, как к любому замку, ефть фвой ключик. Ну или отмычка.
Пока он молол какую-то невнятную чепуху, Сава повесил жуткую связку на место и аккуратно закрыл дверцу шкафа.
«Вот почему этот психопат сверлил дырки в черепушках, – неожиданно сообразил Зажим. – Чтобы продевать через них веревку…»
Между тем Сава снова приблизился к нему и, кряхтя, уселся прямо на пол. Мачете он положил перед собой.
– Ты что-то хотел спросить, Зажим? – устало спросил он.
Зажим облизнул потрескавшиеся губы.
– Я хотел поинтересоваться, зачем ты снюхался с этой конченой тварью.
– Тебе правда это интересно, Зажим? Или ты просто хочешь потянуть время? – спросил Сава.
– Интересно.
Сава засмеялся отрывисто-сухим смехом.
– Ты врешь. Но я все равно расскажу тебе. Мне нужно было спасать свою жену. Видишь ли, иногда Олеся себя не контролирует. Мне нужно было срочно отъехать по делам, и она меня ждала почти весь день. И не дождавшись, пошла искать. Вышла на трассу, где ее подобрали два урода на грузовике. Затащили к себе в кабину, где изнасиловали. Потом они выпили и уснули. Олеся нашла в бардачке нож.
Сава плотно сжал губы, вспоминая подробности этой неприглядной истории.
– Она их наказала.
– Она… убила их? – глухо спросил Зажим, хотя и так уже знал ответ.
– Да. Ее поймали, упекли за решетку. В силу некоторых особенностей, Олеся не смогла ничего объяснить следствию и суду. Ее отправили в психиатрическую клинику. Понимаешь, Зажим? Мою жену забрали в дурку только из-за того, что она наказала двух мразей.
– Не просто… наказала, – внезапно подал голос Ходжа. Слова выскальзывали из его рта скользкими жабами. – Она… отрезала им головы. Как селедке.
– Головы, – непроизвольно повторил за приятелем Зажим.
– Это детали, – спокойно ответил Сава. – Детали, которые мало влияют на общую картину. Итак, на чем мы остановились? Ага. Для того чтобы спасти Олесю, было два выхода. Точнее, три. Оставить все как есть и молиться, чтобы Бог когда-нибудь смилостивился и вернул бы мне любимую.
«Любимую?»
Зажим был потрясен.
Эта курица без мозгов, с вечно текущей из хлебальника слюной – жена Савы? Да еще и любимая?!
Сава строго посмотрел на него, словно все мысли Зажима проявились на его грязном и потном лбу.
– Да. Любимая, – тихо повторил он. – Второй вариант – деньги. Много денег. Если бы я заплатил кому нужно, то Олесю потихоньку перевели бы на общий режим, а уж оттуда вытащить ее было бы гораздо легче. И третий вариант – самому сесть в тюрьму. Поближе к ней. Въезжаешь, Зажим?
– Что? – тупо переспросил он.
Взгляд уголовника переместился на мачете, лежащий от него буквально в нескольких сантиметрах. Громадный нож как будто источал ядовитые миазмы смерти.
«Привет, дружок, – улыбалось его зазубренное лезвие. – Мокруха еловая… Не хочешь познакомиться со мной поближе?!»
– С Диким я давно знаком, – как в тумане, услышал он монотонный голос Савы. – Это он предложил мне пойти на этот шаг, и мне пришлось совершить преступление. Я совершил аварию, въехав на остановку в пьяном виде, погибла девушка. Дикому удалось достать паспорт пропавшего без вести Дмитрия Савичева. Мы с ним похожи, и на следствии, и в суде ни у кого не возникло вопросов. Я оказался рядом с Олесей.
– Сава, кончай гнать пургу, – шелестящим голосом сказал Ходжа. – Времени нет. Вытащи нас. Разговоры, кто прав, а кто не прав… будем вести позже.
– Мы договорились с Диким, что будем переписываться шифровками, – не обращая внимания на Ходжу, продолжал Сава. – Он писал мне всякую белиберду, я ему отвечал такой же. Секрет кроется в отдельных буквах. Если выбирать из слова по тексту каждую третью букву, то из этих букв можно сложить предложение. Вот и все. Поэтому вы так веселились, читая мою открытку там, в землянке. Я даже сейчас помню последнее письмо. Интересно? «Полчаса дороги в автозаке у реки Горянка. Олеся в стакане. Не делай глупости. Веди всех ко мне. На восьмой зарубке – рюкзак и землянка, задержи их там до моего прихода. Помни о грибном сезоне. Я рядом. Дикий». И текст этого послания я вижу постоянно, как только закрываю глаза, чтобы уснуть. Вот только нормально спать я уже никогда не буду. Как-то так, ребятки.
Зажим безмолвно слушал Саву, речь которого превратилась для него в бессмысленно-неразборчивый шорох, мало отличавшийся от гудения люминесцентных ламп в подземелье.
«Тесак».
Тесак. Огромный нож возле ног толстяка.
Зачем он взял этот нож из шкафа?!
– Все остальное было делом техники, – продолжал Сава. – Мы с Олесей должны были оказаться в одном автозаке. Меня везли на суд, ее – на очередную психиатрическую экспертизу. Через проверенного человека Дикий передал письмо вашему Роме Печорскому, с которым я лежал в больничке. Рома, по идее, должен был отдать его тебе, Зажим. Но поскольку я выписывался, а ты находился в ШИЗО, Рома Печорский доверил его мне. И уж тогда в автозаке это послание оказалось у тебя. Замороченный ход, правда? Но Дикий любит такие вещи. Затейник-адреналинщик, мать его… Это он убил конвойных и поджег автозак. А потом следил за нами. Насчет Сиреневого озера, которое было упомянуто в маляве, вы были введены в заблуждение. Рядом с озером начинается цивилизация, там кругом деревни. Поэтому Дикий планировал перехватить вас здесь, у обрыва, где глухомань. Возле восьмой зарубки…
– Это все порожняк, – неверяще произнес Зажим, но Сава даже не взглянул на него.
– Дикий не должен был перед вами светиться, поскольку Нос – его родной брат, – возобновил он свое повествование. – К тому же Дикий – не уголовник. И вы могли бы раскусить вашего будущего «грибника», поскольку он не имеет к Доктору никакого отношения. Поэтому сквозь чащу мы продирались сами, по зарубкам. Нужно было как можно ближе заманить вас к его логову. И все шло по плану…
На этом моменте Сава запнулся, словно наткнувшись на невидимое препятствие.
– Все шло по плану, – понизил он голос, словно сообщал нечто чрезвычайно важное. – До тех пор, пока вы не распустили свои грязные лапы. Я мог бы смириться с тем, что вы унижали меня. Но Олесю… я вам не прощу.
– Эй, Сава, – осторожно вмешался Ходжа. – Ты, я погляжу, ранен. Вон, весь бок кровит. Вытащи нас, и мы тебе поможем!
– Замолчи.
Взяв в руки мачете, Сава пересел к Ходже.
– Я ведь все помню, – сказал он. – Все-все-все.
– Что ты задумал, парень? – испугался уголовник. – Ведь… все можно решить! Пожалуйста.
– Конечно, можно, – согласился Сава. – И я сейчас мигом решу все ваши проблемы.
– Эй… Положи эту штуку, – залепетал Ходжа. – Не надо, Сава. Я никогда не имел ничего против тебя! Я всегда уважал тебя, братуха! Я даже не кончил в твою Олесю! Честно!
После этих слов Нос захрюкал от смеха.
Пока Ходжа упрашивал, Сава передвинулся за спину зэка, потянув за край его грибной «шляпки».
– Как там тебя назвали? – рассеянно спросил он. – Навозник? Хм… Дикий – редкостная гнида, но здесь я с ним абсолютно согласен. Ты навозник, Ходжа. И сейчас я тебя срежу. А твою никчемную башку положу в лукошко. То есть в кадушку. На засолку.
– Сава, нет!! – взмолился Ходжа. – Прошу! Позвони в ментовку!! Пускай нас вяжут легавые!!! Все по закону! Не нужно этого беспредела!!!
– Я делаю вам одолжение, – возразил Сава. Он усилил давление, и голова Ходжи запрокинулась назад. – Вы ничего не почувствуете. И все закончится очень быстро.
– Сава!! – вскричал Зажим. Он не мог поверить своим глазам – неуклюжий тюфяк буквально на глазах трансформировался в полного отморозка. Неужели у них нет шанса?!
– Это как укольчик в попу, – добавил Сава, посмеиваясь. – Помните, как в детстве?
– Не надо, – всхлипнул Ходжа. Из воспаленно-покрасневших глаз зэка хлынули слезы.
– Сава!!! – снова крикнул Зажим. Холодея, он словно в замедленной съемке видел, как толстяк поднимал над головой тесак. И когда он опустился на горло Ходже, Зажим отвернулся.
– Все по закону, – пропыхтел Сава.
Ходжа поперхнулся, захрипел, бескровные губы тщетно хватали воздух. Сава ударил снова, расширяя рану. Земля вокруг «гриба» быстро чернела от растекающего багрового озера.
Словно в диком кошмаре Зажим слышал клекот и хруст отсекаемой головы, ощущая, что содержимое желудка устремилось на выход. Его вырвало.
Закончив, Сава поставил голову зэка рядом с торчащим огрызком шеи и вытер лицо свободной рукой. С лезвия ножа, сорвавшись, на брюки упало несколько алых клякс.
– Вот и все, – отсутствующим голосом сказал он, двигаясь к Зажиму.
– Слушай… слушай, прости меня… ну прости, пожалуйста, – спотыкаясь на каждом слове, захныкал тот. – Не убивай меня!! Я не хочу умирать!!!
– Странно, – пожал плечами Сава. – Когда ты бил меня и насиловал Олесю, ты ни о чем таком не думал. А теперь просишь прощения и не хочешь умирать. Олеся тоже не хотела, чтобы ее трахало грязное животное вроде тебя. Кстати. Я не убиваю тебя, – вдруг сказал он совершенно серьезным тоном. – Вы сами себя убили. А я просто помогаю вам побыстрее сделать переход. Вот и все.
– Прошу, – едва ворочая языком, прохрипел Зажим.
– Ты должен сказать мне спасибо, – сказал Сава, оттягивая «шляпку» Зажима. – Ты даже не представляешь, что с тобой было бы, если бы Дикий занялся вами по-настоящему. Посмотри на Доктора.
– Сава…
Обагренное кровью мачете взметнулось вверх.
– Сава…
Лезвие вошло глубоко в шею.
Зажим умирал долго и неохотно. Крепкое тело никак не могло взять в толк, почему подгоняемая сердцем кровь хлещет наружу, а не поступает в мозг, как это было всегда. Наконец глаза зэка остекленели, и он затих.
Убедившись, что зэк мертв, Сава двумя ударами перерубил шейные позвонки, полностью отделяя голову от туловища.
– Бинго, – раздался в тишине голос Носа. Его лицо выглядело торжественным, словно он намеревался вручить убийце зэков премию года.
Сава опустил голову Зажима на пол, толкнув его ногой, словно мячик. Затем встал на ноги и, поморщившись от боли, заковылял к Носу.
– Как всегда – с улыбкой? Как всегда – с шуточками? – с придыханием спросил Сава. – Хиханьки-хаханьки, животное?
Он держал мачете за рукоятку большим и указательным пальцами, словно дохлую крысу за хвост, и тяжелый нож маятником покачивался прямо перед лицом людоеда.
– Конечно, – с довольным видом отозвался Нос. – Я вфегда улыбаюф. Даже когда меня окружают неудачи. Хотя, ефли подумать – что такое неудачи? Это обфтоятельфтва, которые мы оцениваем как неудачи. На фамом деле вфе завифит от наф, Фава. Для кого-то это неудачи, а для кого-то – трамплин для фтарта. Понял?
– Решил пофилософствовать? Ну-ну…
– Я открою тебе маленькую тайну, дружок, – с таинственным видом сообщил Нос. – Только прежде чем что-либо рафказывать, ответь мне на один вопроф. Ты хотел бы знать, когда твоя жизнь оборветфя? Когда ты умреф?
– Ты поставил меня этим вопросом в тупик, – насупившись, ответил Сава. – Не знаю. И что же за тайна?
– Мои фны вфегда фбываютфя. Хочеф верь, хочеф – нет. Я видел тебя бездыханным. Тебя и твою фупругу. Вы умрете, и очень фкоро.
– Что ж. Рано или поздно это со всеми случается, – резонно заметил Сава.
– Это верно. В нафей жизни не имеет значения, что ф тобой проифходит, – проникновенным голосом продолжил Нос. – Важно лиф, как ты на это реагируеф. Вдумайфя в эту мыфль. Разве я не прав?
Сава перехватил мачете левой рукой и стал перебрасывать тесак из ладони в ладонь.
– Тебе бы лекции в университете читать, – сказал он с холодной улыбкой.
– Каждый должен делать то, для чего он предназначен, – изрек Нос. – Кто-то читает лекции в вузах и фколах, а кто-то отрезает головы, чтобы делать из них суфеные гирлянды. Вор ворует, фраер пафет. У каждого фвой путь. Как говорили древние, дорог много, путь один.
– Угу. И каков же твой путь? Есть людей? – прищурился Сава.
– Не фовфем. Мое предназначение в нафтоятий момент – удовлетворить твою жажду мефти. Я это вижу по твоим глазам. Я это вижу по твоим мыфлям, которые роем атакуют твой уфтавфый мозг, – мягко, почти ласково произнес Нос. – Угадал?
Сава сел перед ним, наклонившись так близко, что их лица разделяли несколько сантиметров.
– Ты совсем ничего не боишься, Нос? Совсем-совсем ничего? – с искренним изумлением спросил он. – Но ведь так не бывает. У любого человека, даже у такой мрази, как ты, есть слабые места. Рычаги воздействия. Ахиллесова пята, называй как хочешь.
– Ты хочеф фделать мне больно? – вдруг напрямик спросил Нос.
Сава был поражен.
«Сука. Он видит мой череп насквозь», – подумал он.
– Да, – признался он. – Я очень хочу убить тебя так, чтобы ты помнил о каждом сволочном поступке в своей жизни. Особенно о том, что ты сделал с моей женой.
Нос залился визгливым смехом, и Сава с досадой отметил, что психопат не притворяется и его смех звучит совершенно искренне.
– Тогда я открою тебе маленький фекрет, дружок, – отсмеявшись, произнес людоед. – Чтобы ты не тратил попуфту время. В этой жизни нет ничего такого, что бы могло меня рафтроить. А ко вфему прочему, у меня выфокий болевой порог. Можно фказать, я вообте практичефки ничего не чувфтвую. Понимаеф? Более того. Мне даже приятно, когда мне причиняют боль.
Сава молча смотрел на разглагольствующего зэка, который ухмылялся ему беззубо-распухшим ртом.
– Поэтому – давай, парень. Утоли жажду мефти, – шепотом проговорил Нос. – Отруби мне голову. А когда отрубиф, пни ее ногой пофильнее. Фтанцуй на ней. Помочись на нее. А я буду улыбатьфя тебе и подмигивать. Давай.
Видя, что Сава продолжает безмолвно взирать на него, Нос неожиданно взревел:
– Давай, труфливое фыкло!! Что, яйца флабые? Или вфя твоя фила была в твоем нофике? Кфтати… не такой уж он у тебя и вкуфный. А вот мяфо твоей девочки фамое оно. Пальчики оближеф, ммм…
Нос блаженно закатил глаза, и Сава встрепенулся, словно выходя из состояния ступора.
– Заткнись, ублюдок!
– Убей меня, – вкрадчиво произнес Нос. – Убей, дружок. А я буду приходить к тебе во фнах. К тебе и твоей аппетитной, но безмозглой курочке.
Дзинь!
Нос умолк, с удивлением глядя на мачете, выроненный из пальцев зэка.
– Я убью тебя, – спокойно сказал Сава. – Только не как Зажима с Ходжой. Я разделаюсь с тобой, как с ядовитым грибом. Ты ведь кто? Мухомор. Мухомор вонючий, верно?
Нос кивнул, продолжая улыбаться.
Размахнувшись, Сава ударил его ботинком в лицо. Хрустнул расплющенный нос, голова людоеда нелепо мотнулась.
– Флабо, – хихикнул он, моргая. Из ноздрей, как из открытого крана, хлынула кровь. – Флабо, дружочек.
– Когда я вижу мухомор или поганку, – сказал задумчиво Сава, – я обычно сшибаю его ногой.
– Ете раз! Бинго!! – подзадорил его Нос.
Вновь замах, удар. Глухой стук жесткой подошвы о плоть.
Нос хохотал, покачивая головой из стороны в сторону. Ботинок рассек ему бровь до кости.
После третьего удара Нос потерял сознание, и Сава, бормоча ругательства, долго искал пузырек с нашатырным спиртом, чтобы привести людоеда в чувство.
Когда Нос очнулся, экзекуция продолжилась.
Дыхание Савы было прерывистым и хриплым, повязка с его бока сползла вниз, открывая рану, ботинки его блестели от крови, но он не останавливался, нанося все новые и новые удары. Глаза Носа были залиты кровью, нос сорван, губы разлохмачены, зубов не осталось вовсе. Он постоянно отключался, и каждый раз Сава давал ему нюхать нашатырь и поливал холодной водой.
Нос приходил в себя и, тряся развороченными губами, хохотал, разевая красный рот, похожий на страшную незаживающую рану.
Сава начал плакать.
«Похоже, это чудовище будет жить вечно», – стучало в его висках.
Треснула челюсть, и Нос на некоторое время умолк. Сава перевел дух, вытирая пот со лба.
Ударил снова. И снова. Подошва от левого ботинка наполовину оторвалась, хлопая при каждом ударе. Пальцы ног ныли и горели обжигающей болью при очередном соприкосновении с головой Носа, но он и не думал прекращать казнь.
После очередной затрещины левый край челюсти Носа оторвался, и подковообразная кость сместилась куда-то вбок. Казалось, людоед окончательно обезумел, пытаясь укусить самого себя.
Наклонившись, Сава схватил кусок болтающейся кости и рванул его на себя. Затем еще раз. Нос хрипел, хлопая глазами, как испорченная кукла.
Выругавшись, Сава на карачках пополз к мачете. Нос, хлюпая розовыми пузырями, наблюдал за своим палачом.
Вернувшись, Сава вновь ухватился за болтающуюся челюсть и, держа ее скользкими от крови рукой, с помощью тесака отрубил ее. Теперь Нос, лишившись половины лица, напоминал кошмарного мутанта из фильма ужасов.
– Мало? – заорал Сава, отшвыривая прочь вырванный кусок кости. – Или тебе все еще весело?! Давай, посмеемся вместе!!!
Нос хрипел, хлюпая кровавыми пузырями, но он все еще был жив.
«Он смеется, – в священном ужасе подумал Сава. – Он смеется надо мной! Так кто из нас победил?!!»
Из глотки Савы вырвался стон, полный обреченного бессилия.
* * *
В это же самое мгновение Олеся тоже издала стон. Она пришла в себя и теперь со страхом смотрела на исковерканное тело сына. Бережно подняв оторвавшуюся ручку, она поцеловала ее, крепко прижав к груди.
Тельце Гены она аккуратно завернула обратно в сверток, пристроив висящую на клочке кожи ногу так, чтобы исключить ее окончательный отрыв. После этого, пошатываясь от слабости, она подошла к двери. Толкнула ее, но та не шелохнулась.
На бледном лице женщины появилось недоумение. Она толкнула снова. Вернулась к кровати и, уложив на старенькое покрывало трупик сына, снова направилась к выходу. На этот раз она ударила с силой, навалившись на дверь плечом, но та не поддалась и лишь скрипнула в ответ, как будто издевалась над ней.
– Зэня! – позвала Олеся дрожащим голосом. – Зэня!!
Она прислонила ухо к дверной щели, замерев.
Там что-то происходило. Кажется, кто-то шел, и шаги приближались.
На лице полоумной появилась робкая улыбка.
Это он, ее муж, Женя. И он пришел за ней.
Олеся робко постучала.
– Зэня?
Шаги становились все громче, пока наконец направляющийся к спальне не остановился. Теперь человек стоял совсем рядом, он дышал громко и устало, с присвистом.
Женщина вновь прислонила ухо, на этот раз к замочной скважине.
– Зэня? – пискнула она.
Дверь неожиданно затряслась. Человек, стоявший снаружи, яростно дергал ручку на себя, пытаясь войти в спальню.
– Нет, не «Зэня», – услышала она злобный шепот и отпрянула, словно из скважины выполз паук. – Я убью твоего Зэню, а потом приду к тебе, тупая сука. Никуда не уходи.
Плечи Олеси поникли.
Кажется, это тот самый. Дядя Володя.
Дикий.
Она не могла понять, почему этот странный мужчина хочет сделать ей и ее сыну плохо. Если ей не изменяет память, Женя говорил ей, что он должен помогать им. Что он вроде Маугли, который живет в лесу.
Но оказалось, что этот человек плохой.
Олеся отошла назад, не сводя взгляда с двери.
– Слышишь меня, шлюха?! – завопил Дикий. – Я закопаю тебя! По самые уши!
Он разразился безумным, лающим смехом, после чего послышались удаляющиеся шаги.
Когда все стихло, Олеся обвела комнату озадаченным взглядом.
Плохой человек ушел. Но это не означает, что он не вернется. Ведь он пообещал ей и Гене сделать больно. Очень больно. Судя по тому, что он ударил ее, он может даже убить ее.
«Я убью твоего Зэню», – вспомнила она.
Олеся наморщила лоб.
Она почти всегда все забывала. Но почему-то эти слова намертво въелись в ее память, как пыль в царапину на дощатом полу. И от этих слов ей сделалось нехорошо, от них веяло бедой. Самой настоящей бедой.
Олесю охватила паника. Она бесцельно мерила шагами комнату, изредка бросая взгляды на сына.
«Ты… должен помочь мне».
Остановившись, женщина посмотрела на табуретку. Потом на дверь. Снова на табуретку.
«Зэня», – подумала она и улыбнулась.
Взявшись за табуретку, она шагнула к двери. Пару секунд Олеся неподвижно стояла, изучая каждую царапинку на старой древесине, затем, внезапно закричав, ударила табуреткой.
Она должна выйти отсюда.
Выйти, чтобы спасти своего мужа. Отца их сына.
* * *
Сава устало топтался в луже крови, натекшей из изувеченной головы Носа. Лица практически не было – вся кожа была содрана и свисала рваной тряпкой. Виднелся шевелящийся язык, непомерно длинный, как пиявка.
Нос уже не хрипел. В глотке что-то булькало, а сама голова, напоминающая кровоточащий обрубок, мелко тряслась, словно тающее желе.
Превозмогая боль в раненом боку, Сава склонился над умирающим.
– Закончим наш разговор на том свете.
Нос слепо таращился на него залитыми кровью глазами.
Вскоре хлюпающие звуки тоже прекратились. Сава подумал, стоит ли проверить у людоеда пульс, но, еще раз взглянув на фаршеобразное месиво, отказался от этой идеи. Он скорее голыми руками вычистит деревенский сортир, чем прикоснется к этой слякотной мерзости.
– Вот и все, – сказал он, оглядываясь по сторонам. Его шатало и мутило, от потери крови его лицо побелело как полотно, сердце подскакивало и ныряло куда-то вниз, проделывая невообразимые кульбиты, и Сава всерьез опасался, что оно вскоре попросту встанет, как часы, у которых кончился завод.
«Домой. Домой. К Олесе, Гене, и домой».
– Подождите…
Сава замер словно громом пораженный. Неуверенно покачиваясь, повернулся в сторону голоса, мысленно убеждая себя в том, что голос ему померещился.
– Не уходите, – произнес все тот же голос. Он дрожал, словно пламя догорающей свечи, но в нем еще теплилась жизнь. И принадлежал он женщине.
Сава качнул головой.
– Я не могу. Вас спасти. Мне нужно побеспокоиться о моей семье.
Растресканные, покрытые язвами губы «лисички» тронула слабая улыбка.
– Меня… поздно спасать. Просто… помогите и мне… спокойно уйти.
Сава посмотрел на мачете, валяющийся в луже крови.
– Я не могу.
Глубоко запавшие глаза женщины заблестели, и Сава не сразу догадался, что это слезы.
– Я же говорила… вы добрый… у вас такое лицо… Прошу вас. Во имя всего святого.
– Нет, – сказал Сава, отведя взор. Он не мог смотреть в глаза умирающей. В них он видел самого себя – окровавленного, безумно уставшего и… смертельно напуганного. Да, он боялся. Боялся всех и вся, даже собственной тени.
– Я умоляю. Вас. Закончите этот. Ад.
Сава молчал. Где-то глубоко внутри он отчаянно надеялся, что женщине не потребуется его «помощь» и она, как говорил Дикий, «созреет» сама.
– Умоляю.
Сава шагнул ближе, чтобы расслышать, что она говорит.
– Будьте. Милосердны.
Нет. До созревания еще долго. А ждать он не может.
«Но и смотреть в ее глаза я тоже не в состоянии», – подумал Сава.
Прихрамывая, он проковылял к мачете и, подняв нож, потащился к женщине.
Очевидно, она увидела его, потому что ее губы счастливо прошептали всего одно слово:
– Спасибо.
«Боже, прости меня. Пусть для этого потребуется только один удар».
Вздохнув поглубже, Сава зажмурился и с силой опустил тесак.
Когда он открыл свой единственный глаз, все было кончено.
– Она поблагодарила меня, – ошеломленно сказал он, вновь и вновь прогоняя в памяти предсмертные слова женщины. – Она поблагодарила меня. Поблагодарила.
Сава с лязгом бросил тесак на пол и, талдыча одно и то же, как попугай, заковылял к выходу. По дороге беглый зэк пнул голову Зажима. Та, вихляя полами «шляпки», перевернулась, глядя бледно-застывшим лицом в потолок.
– Поблагодарила, – машинально повторил Сава, открывая дверь.
И застыл на месте, обомлев.
В дверном проеме стоял Дикий. Нос свернут набок, нижняя часть лица и вся грудь залиты кровью. В руках егеря была увесистая ржавая труба.
– Куда-то собрался, приятель? – полюбопытствовал он и, размахнувшись, с яростным воплем опустил свое оружие на голову Савы. Даже не вскрикнув, тот повалился вниз.
* * *
– Не смотрите… вы пожалуйста…
Хрясь!
Дверь задрожала, принимая на себя новый удар.
– …свысока…
ХРЯСЬ!
Переведя дух, Олеся взглянула на свои ладони. Кожа на них была содрана, выступила кровь, на некоторых пальцах темнели глубокие занозы. Табуретка, которой она пыталась выбить дверь, тоже была в плачевном состоянии. Того и гляди развалится.
– А по небу прокатите нас, – снова запела женщина, замахиваясь своим «тараном». – Облака…
Хрясь!
Задыхаясь от напряжения, она вновь подняла над собой табуретку, которая уже практически крошилась в руках.
– А по небу…
Олеся ударила, и ее орудие труда не выдержало, разлетевшись на части. Одна крупная щепка больно ударила ее в скулу, но она даже не обратила на это внимания.
Бить в дверь теперь было нечем.
Стол она не поднимет. Шифоньер тоже тяжелый. Наверное, она смогла бы отломать от стола ножку, но своим недалеким умом женщина догадывалась, что толку от нее будет немного.
Словно ища поддержки, Олеся с надеждой посмотрела на сына. Гена послушно лежал на кровати, с надеждой глядя на мать.
«Помоги мне, – мысленно обратилась она к сыну. – Помоги, Гена. Там папу могут убить»
Неожиданно ротик Гены открылся, и он нетерпеливо шевельнулся.
«Ты сильная, мама».
Олеся с опаской взглянула на дверь.
«Сильная», – повторил в ее мозгу голос Гены, и она, отойдя на пару метров, бросилась вперед.
Плечо обожгла боль, и в глазах Олеси вспыхнули искры.
– Я… сильная, – уверенно сказала она, снова пятясь назад. – Да. Я сильная.
Снова удар.
Раздался отчетливый хруст, и дверь пошатнулась. Сверху посыпалась какая-то труха.
– Белогривые… лошадки… – пробубнила Олеся, кидаясь на дверь.
Наличник с правой стороны, треснув, отвалился.
– Облака… Что вы мчитесь…
Плечо нестерпимо болело, в ушах появился странный гул, у нее кружилась голова, но она старалась не думать об этом. Весь окружающий мир женщины сузился до ненавистной преграды в виде этой двери, из-за которой она не могла выбраться наружу. Выбраться, чтобы спасти мужа. Мужа и отца.
– …Без оглядки.
На этот раз дверь не выдержала, и Олесю вместе с ней с грохотом вынесло наружу.
Заплакал Гена.
«Все хорошо, родной, – подумала она, не без труда поднимаясь на ноги. – Все хорошо. Но главное впереди».
Подхватив сына, Олеся заспешила на улицу. Как была полуголой, в одной лишь разорванной рубашке.
Она найдет. Обязательно найдет Женю.
* * *
Сознание возвращалось медленно и мучительно, оно словно до последней секунды ставило под сомнение целесообразность своего воссоединения с телом Савы.
Глаз мужчины открылся и тут же зажмурился от резанувшего яркого света.
– Просыпайся, дурачок, – услышал он над собой голос Дикого.
«Где я?»
Сава вновь приподнял веко.
– Давай, давай, – приободрил его егерь.
На макушку Савы шлепнулось нечто холодное и липкое. Егерь с удовлетворением причмокнул, принявшись размазывать отвратительную слизь по его волосам.
– Тебя хорошо бы побрить, парень, – произнес он с сожалением. – Но я слишком устал сегодня. Тем более ты сам советовал мне сделать перекур. Так ведь, Женя? Женя Сбежнев?
– Так, – не стал возражать Сава. Он чихнул, осовело пялясь по сторонам. Голова раскалывалась от боли, и только когда Дикий появился с резиновой «шляпкой» светло-коричневого окраса, он вспомнил. Он вспомнил все.
Сава повел плечом, тут же осознав, что не может даже шевельнуться. Опустив взгляд, он увидел перед собой свежеутрамбованную землю с вкраплением гравия.
– Натворил ты делов, – с укором проговорил Дикий, надевая «шляпку» на его голову. – Хулиган, ей-богу. Разбросал все вокруг. Разве так ведут себя в гостях? Все грибы мои испоганил. Хорошо, хоть боровичка не тронул. Чего так? Или на Доктора ты не в обиде? А чем тебя лисичка-то взбесила? Хорошая девочка была. Немного взбалмошная, но в целом – прекрасный грибок. Конфетка, а не грибок.
– Она сама.
– Что – сама? – не понял егерь.
– Сама попросила, – коротко ответил Сава. Он предпринял попытку пошевелить руками, но из этого ничего не вышло – все конечности мужчины были надежно стянуты ремнями.
– А. Ясно, – протянул Дикий.
Он снова куда-то ушел, а когда появился, в его руках был багор. Усевшись напротив, он зевнул, прислонив багор к плечу, тем самым напоминая стражника у городских ворот, решившего передохнуть.
– Придется тебе за всех отдуваться, Сава, – заключил Дикий. – Врубаешься, дурья твоя башка?
– Ты предал меня. Надеюсь, ты сам скоро сдохнешь.
Егерь хохотнул.
– Ты что, серьезно думал, что мы друзья, Сава?
Направив багор в лицо «грибу», егерь сказал:
– Тогда ты вообще полный кретин.
– Объяснись, – устало проговорил Сава.
– Да пожалуйста. Я никогда не стану доверять человеку, который держал у моей шеи нож, парень. Понял?
Не дождавшись ответной реакции Савы, он продолжил:
– Тогда, со своей сумасшедшей кошелкой вы чуть было не отрезали мне башку. Чтобы потом снять с нее кожу и сделать из нее чучело.
– Мы могли убить тебя. Но не сделали.
– Не сделали. Только потому, что у меня язык оказался подвешенным на нужных ниточках, – усмехнулся Дикий. – Вы пожалели меня. Как обосанную собачонку, попавшую под колеса тачки. И я этого не забыл.
– Злоба разъедает душу, – сказал Сава.
Дикий почесал нос.
– Да и хрен с ним, – подумав, ответил он. – Пусть разъедает. Видишь ли, старик, в чем дело. Игорек, которого, вероятно, ты грохнул… Ты ведь грохнул капитана?
Сава кивнул.
– Ну вот. Этот Игорек начал что-то подозревать. Уж слишком увлекся я в какой-то момент… В конечном счете все мы рано или поздно совершаем ошибки. Но дело в другом. Капитан предложил мне взаимовыгодный обмен. Я ему – кого-то из вас. А он мне – гробовое молчание в ответ на мои скромные увлечения.
Сава вздохнул:
– Он скоро будет в гробу. Если его зверье на куски не растащит.
– Ага. А ты, как я погляжу, оказался чуток круче, чем я о тебе думал.
– Тебе конец, Дикий, – сказал Сава. – Скоро найдут капитана. «Пробьют» его мобильник. Вы ведь наверняка созванивались, договариваясь насчет меня? Уж, наверное, ты с ним не открытками со стишками обменивался, как со мной…
Егерь нацелил багор в глаз Савы.
– И что?
– А то, что к тебе приедут. Твои псы дохлые, у тебя морда разбитая, везде кровь. Только полный дебил не догадается, что здесь была заварушка.
– Складно говоришь, Сава, – покачал головой Дикий. – Только это все мои проблемы. Понял? Ты к этому уже не будешь иметь никакого отношения. Теперь ты – мой гриб.
– Ты хотел… – Сава сглотнул подкатившийся комок к горлу, – ты хотел сюда засунуть Олесю? Только не лги.
– Хотел, – не стал скрывать Дикий. – Все лунки должны быть заполнены. Три урожая по восемь грибочков. Опенок, рыжик, подосиновик, сыроежка… была даже поганка одна. Хм… На полянке спозаранку вдруг увидел я поганку. Почему ты бледная? Потому что вредная! – пропел он с выражением.
– Почему бы тебе просто не отпустить меня, Дикий? – вдруг спросил Сава. – Я уйду. С Олесей и Геной. И мы больше никогда не пересечемся. Мы квиты.
Егерь окинул мужчину презрительным взглядом, словно тот был круглым идиотом.
– Хрен тебе. Ты влез не в свое дело, Сава, и все испортил. Но самое главное, ты убил моего брата. Каким бы он ни был – это мой брат. И только я решаю, как с ним быть. Тем более когда все грибы в теплице. Ты сунулся в святая святых! До тебя это не доходит, тупица?!!
Последнюю фразу Дикий прокричал с плохо скрываемой ненавистью, ткнув острием багра в лицо Савы. Из рассеченного лба потекла кровь.
– А насчет твоей безмозглой жены я вот что скажу, – немного успокоившись, сказал егерь. – Я притащу ее сюда. Вместе с твоим сыном, засохшим сморчком. Твоего спиногрыза подвешу на крючок, как сувенир. А Олесю трахну во все дыхательно-пихательные отверстия. Возможно, некоторые проделаю сам. Усвоил?
– Не смей так говорить, – бледнея, сказал Сава. – Паскуда.
Егерь с интересом уставился на него, подняв над головой багор, словно копье.
– Это ты ко мне так обращаешься, парень?
Справа что-то проскользнуло. Воздух задрожал, и Сава услышал, как оживился доселе молчавший внутренний голос:
«Здесь кто-то есть, дружище. Здесь, в подвале».
Он выдавил из себя натянутую улыбку:
– Я не хочу с тобой ссориться.
Егерь засмеялся:
– А мы и не ссоримся. Я просто буду смотреть, как ты медленно угасаешь. Теперь у меня много времени. И насчет капитана не переживай – я поеду и заберу его труп. О том, что мы задумали сделать с тобой, никто не знает.
Он встал, опираясь на багор.
– Не мешало бы тут прибраться, – сказал он, снова зевнув. – А уже потом поеду.
Нагнувшись, Дикий подобрал голову Зажима. Сдунул ворсинку, прилипшую к бледной щеке зэка.
Медленно, стараясь не привлекать к себе внимание, Сава повернул голову.
В дверях, застыв на месте, стояла Олеся. Кроме разорванной рубашки, на ней ничего не было, и Сава вдруг подумал, что со своими растрепанными, беспорядочно спадающими волосами и горящими глазами сейчас она выглядела не просто прекрасной. Она была божественна.
«Уходи», – одними губами произнес Сава. Женщина перехватила его взгляд и отрицательно покачала головой.
«Она пришла с Геной», – зачем-то отметил он.
Сава подумал, что если Дикий увидит его жену, то шансов у нее не будет вовсе.
– Это Зажим? – между делом полюбопытствовал Дикий, обнюхивая голову зэка. – Ты вроде говорил о нем.
– Он самый.
– И хотя я не успел выслушать его, мне достаточно взглянуть на его черты лица. От него воняет злобой. Он нагл, вспыльчив, с трудом контролирует свои поступки, – начал перечислять егерь. – Мстителен. Злопамятен. Пытается казаться крутым, хотя сам мало чего представляет… Никаких моральных принципов… Опасный рецидивист. Я прав?
– Абсолютно, – выдавил из себя Сава, предпринимая все усилия, чтобы выглядеть спокойным.
Олеся тем временем приближалась к егерю, ее босые ноги бесшумно ступали по грязному полу.
– Между прочим. Ты обратил внимание, какая на тебе шляпка, Сава? – спросил Дикий.
– Какая?
– Коричневая, – с легким раздражением ответил егерь, злясь, что Сава даже не имеет представления, что он, собственно, за гриб такой. – Ты белый гриб, парень. Благородный гриб. Ты должен ценить мое отношение к тебе.
– Это впечатляет. Я должен тебе сказать спасибо? – улыбнулся Сава.
Олеся была всего в трех метрах от егеря. Она остановилась возле мачете, внимательно разглядывая тесак.
«Уходи! – мысленно взмолился Сава. – Это дурацкая затея! Он убьет нас всех!»
Он шевельнул губами, надеясь, что Олеся поймет. Словно почувствовав его пристальный взгляд, она подняла глаза. И снова отрицательно качнула головой. Неторопливо наклонившись, Олеся положила сверток с сыном на землю. Раздался легкий, едва уловимый шорох, но Дикий мгновенно насторожился. Отбросив в сторону голову, он повернулся на звук.
Олеся держала перед собой тесак, маленькими шажками двигаясь к егерю.
– Хе-хе… Курочка сама пришла на сеновал, – сказал он, направив в сторону женщины багор. – Ты как тут очутилась, лахудра? Видать, не такая уж дура, раз нашла дорогу.
– Оставь ее! – заорал Сава.
– Зэня, – пробормотала Олеся, крепко сжимая мачете. С щемящей болью глядя на любимую, Сава внезапно подумал, что, вероятно, именно так держат крест, видя перед собой нечистую силу, возлагая на него последнюю надежду.
– Привет, солнышко, – хихикнул Дикий. Размахнувшись, он издал хриплый вопль и резким движением всадил багор в живот Олесе. Нож в ее руках дрогнул, но не выпал.
– Нет! – закричал Сава. Перед глазами поплыли багровые круги.
«Нет, нет, нет…» – с остервенелой сосредоточенностью повторял он про себя.
– Не «нет», а да, – назидательно произнес Дикий, вытаскивая из тела женщины багор. Стальной наконечник покраснел от крови.
Олеся опустила голову, с удивлением глядя на дыру в рубашке, посреди которой быстро расцветала алая роза.
– Родная… уходи отсюда! – закричал Сава.
Дикий снова размахнулся, и он отвернулся, зажмурившись.
«Ты трус, – сплюнул внутренний голос. – Она умирает за тебя. Открой свой гребаный глаз и смотри, как твоя женщина совершает подвиг…»
– Олеся…
Он моргнул.
Она стояла на прежнем месте, слегка раскачиваясь. Взад-вперед… На рубашке уже разбухала вторая роза, стремительно сливаясь с первой.
– Она у тебя живучая, – уважительно произнес Дикий, перекладывая багор в другую руку. – Интересно, сколько она продержится?
Сава заскрипел зубами.
– Зэня? – вопросительно произнесла Олеся, переступив босыми ногами в луже крови.
– Я люблю тебя, – хрипло сказал Сава.
– А я люблю вас всех, – рассмеялся егерь, протыкая ей грудь. Олеся пошатнулась, с трудом удержавшись на ногах.
– Пожалуйста… Пожалуйста, не нужно. Оставь ее, – лепетал Сава. – Тебе нужен я. Пожалуйста!
Теперь он был готов на все. Быть униженным, раздавленным, он был готов даже лизать ботинки Дикому, лишь бы он не убивал ее.
– Ладно, – фыркнул егерь, вновь поднимая багор. – Это становится скучным и однообразным.
Олеся, шатаясь, двинулась вперед, и он снова вонзил багор ей в живот. Она глубоко вздохнула и, обхватив древко свободной рукой, внезапно резко дернула его на себя. Не ожидая этого, Дикий подался вперед и, выпустив багор из рук, споткнулся о валявшийся на полу прожектор. Тот самый, который собственноручно расколотил несколько часов назад.
Олеся холодно улыбнулась, надвигаясь.
– Твою мать, – только и успел выговорить Дикий, припадая на правое колено.
Он поднял взор, чтобы увидеть взметнувшееся над головой лезвие.
– Ох, – только и успел вымолвить он.
Руки егеря инстинктивно обхватили голову в тщетной попытке ее защитить, и в следующий момент тесак со свистом обрушился на него. Лезвие отсекло шесть пальцев – четыре на правой и два на левой руке, оставив на голове обширную рану, которая тут же заполнилась кровью.
– Больно, – прошептал Дикий. По лбу заскользили алые ручейки, разделяя его лицо пополам. Безвольно опустив руки, егерь в священном ужасе глядел на кровоточащие обрубки пальцев.
– Ты плохой, – сказала Олеся, снова замахиваясь.
Дикий даже не пытался защищаться или даже уклоняться от его же собственного ножа.
Тесак с хрустом вошел глубоко в череп, и он, всхлипнув, сел.
– Плохой, – с презрением повторила Олеся. Она отошла назад, не сводя своих громадных глаз с повергнутого соперника.
Дикий встал на карачки, из разверстой раны ручьем лилась кровь.
Он икнул, и его вырвало.
Медленно приподнял руку вверх, словно сомневаясь, верный ли он сделал выбор, затем пополз вперед. Мачете торчал из его черепа, словно гротескно-нелепый указатель.
– В теплой шляпке на бочок… – прокаркал он. – В сапоге… мохнатом.
Что укрылся с головой…
– Олеся… – позвал Сава. Слезы застилали его глаз.
Она некоторое время провожала уползающего егеря, затем, подволакивая слабеющие ноги, заковыляла к Гене.
Дикий упорно полз дальше, оставляя за собой широкую полосу крови.
– Моховик, Моховичок… – шептал он синеющими губами. – Как не жарко летом… Быть таким одетым?
Его снова вырвало, и он упал плашмя, растянувшись на полу. Беспалые руки умирающего чертили по полу неровные красные линии, тщетно пытаясь подтянуть быстро слабеющее тело.
– Олеся, – снова окликнул жену Сава.
Она нагнулась, чтобы поднять сына, но не удержалась и упала прямо на него. Испуганно вскрикнула, переворачиваясь на бок.
– Милая, – срывающимся голосом произнес Сава и заплакал.
– Гена, – сказала Олеся. Она попыталась встать, но снова упала. Ее рубашка из бежевой быстро превратилась в красную. Олеся предприняла очередную попытку, но ноги больше ее не держали. Тогда она поползла к Саве, бережно подталкивая перед собой трупик ребенка.
– Зэня, – произнесла она, и их взгляды встретились.
– Ты самая лучшая мать на свете, – сквозь слезы промолвил Сава. – Самая лучшая мать и жена.
На губах Олеси заиграла улыбка.
– Семья, – мечтательно сказала она. – Зэня. Гена.
– Да. Я, ты и Гена, – тихо сказал Сава. – И я люблю вас.
Дикий продолжал ползти. Тело егеря быстро угасало, но он все равно настойчиво двигался к двери, извиваясь, как червяк. Ноги бестолково елозили по скользкому от крови полу, но он не оставлял своих попыток. Он уже почти преодолел дверной проем, как по телу неожиданно пробежала конвульсивная дрожь, и тихо пискнув, почти как мышь, Дикий затих. Голова с торчащим в ней ножом опустилась на грязные, измазанные кровью руки. Инспектор заповедника «Северный Лог» был мертв.
Олесе удалось приблизиться вплотную к Саве.
– Люблю, – выдохнула она. Изо рта стекал тоненький ручеек крови.
Сава яростно моргал, напрасно стараясь прогнать слезы.
– И я тебя люблю, сладкая.
– Гена.
– Да, милая. Он с нами, – прошептал Сава. – Мы все одна крепкая семья.
Олеся без сил легла рядом, подвигая перепачканный кровью сверток с сыном ближе к Саве. Уцелевшая ручка Гены доверчиво уткнулась ему в небритую щеку.
– Береги, – сказала она. – Береги.
– Конечно, – шмыгнув носом, улыбнулся Сава. – Я буду беречь нашего сына.
– Зэня…
Сава до крови закусил губу.
Олеся умирала на его глазах.
– Давай лучше споем? – мягко предложил он. – То… что ты больше всего любишь.
Олеся сонно улыбнулась. Черты ее лица заострились, глаза затуманивались молочной пленкой.
– Не надо спать, милая. Открой глаза. Прошу тебя!
– Облака… – чуть слышно проговорила Олеся. – Белогривые…
– Лошадки, – с благоговением подхватил Сава. – Что вы мчитесь без оглядки. Ну что же ты? Олеся? Олеся!!!
Она молчала.
– Родная?!! Олеся!! ОЛЕСЯ!!! – срывая голосовые связки, завизжал Сава.
Любимая не отвечала.
Он кричал до хрипоты, пока у него не пропал голос, после чего он потерял сознание.
Когда Сава очнулся, первое, что он увидел, – рука сына, касающаяся его губ. Он улыбнулся.
– Гена.
Сын смотрел на него пустыми глазницами. Второй стеклянный шарик тоже где-то потерялся.
– Только ты у меня остался.
«Да, папа».
– Я люблю тебя.
«И я тебя. Очень жаль, что я так мало прожил».
Сава поцеловал руку сына.
«Хорошо, что ты не видел эту жизнь, сын».
«Правда, папа?»
– Правда, – вслух произнес Сава. – Здесь так много… грязи. Здесь так много… грибов… бесполезных, никчемных… грибов…
Монотонное гудение люминесцентных ламп действовало как снотворное, и последнее, что он произнес, прежде чем провалиться в беспамятство, было:
– Я никогда… не брошу вас.
Он свесил голову. Голову, которую «украшала» декоративная шляпка белого гриба. Мертвый сын держал свою высохшую ручку у щеки отца, а его крохотное тельце прижимала к себе окоченевшая мать.
