8. Кавалер Медали Почета
Очнулся Толик от резкого запаха лекарств. «Это, как его — дижа ву или дежа вю? Короче, глюки достали, — подумал он. — Я что — опять в больнице или Гарри все же вызвал врача?»
— Х..Г..арррии, — сумел прошептать он непослушными губами.
— Очнулись, мистер? — заслышав произнесенный приятным женским, а точнее девичьим, голоском вопрос, он инстинктивно подобрался. «Точно глюки! Сейчас вообще окажется, что я лежу у того самого аппарата…»
— Очнулись, — констатировал тот же милый голосок с ирландским акцентом. Том открыл глаза и если бы не слабость, точно попытался бы перекреститься. Принадлежал этот голос молодой симпатичной медицинской сестре, с ярко-рыжей шевелюрой и веселым лицом с маленьким, покрытым веснушками, носом. До того знакомой, что Том даже попробовал потрясти головой, чтобы отогнать видение. Что вызвало новый приступ боли и темноты.
Второй раз он очнулся уже ночью. В палате стояла тишина, прерываемая только внезапным храпом спящего, лежащего за несколько кроватей от него, солдата. Почему солдата, Том не мог ответить внятно, но чувствовал, что он прав. Осторожно, ожидая новый приступ боли, он повернул голову и осмотрелся. У самой двери тускло горела дежурная лампочка, выкрашенная в синий цвет. За полуоткрытой дверью виднелся кусочек коридора и небольшая ниша со стоящим в ней столом. За ним спала сидя, опершись подбородком на руки, медсестра. Головной убор сполз, обнажая ярко-рыжие волосы и, хотя отсюда в царящей полутьме различить лицо Том не мог, он готов был поставить десятку баксов против никеля, что оно украшено с маленьким, покрытым веснушками, носом.
«Как же звали эту медсестру в Хилл-Вэлли? Что-то на М… Магда, Марина, Мэри? Мэри, точно!» — голова снова заболела от мучительной попытки вспомнить все. К этому добавилась боль в правом боку и наползающая слабость. Плюнув на все, Том осторожно вернулся в исходное положение. Переждал приступ боли, стараясь удержаться от стонов, и неожиданно для самого себя уснул.
Пока Том боролся с ложными или не очень воспоминаниями, ранами и тогдашней, точнее современной ему, медициной, (как известно, если больной очень хочет жить, то медицина оказывается бессильной), в разных районах мира происходили очень интересные события.
Командующий Седьмой армией генерал Паттон, объезжая подчиненные ему войска, заехал в штаб восемьдесят второй дивизии. И, конечно, встретился с ее командиром Мэтью Риджуэем. Разлили по стаканам столь ценимый Патоном бурбон. Перед тем как выпить первый глоток, ритуально согрели с стаканы в ладонях и дружно вдохнули аромат напитка. Разговор зашел о только что закончившихся боях и комдив, считавший, что любая реклама его парашютистам полезна, в самых ярких красках расписал подвиги молодого сержанта.
— … думаю, Джордж, он вполне достоин обучения на офицерских курсах. Не считая награды, конечно.
— Полагаете? — Паттон был настроен менее восторженно. — Ну, «Пурпурное сердце» он однозначно заслужил. А по совокупности подвигов…
— Не менее чем, на Медаль Почета, — резко поставив стакан с недопитым виски на стол, заметил Риджуэй.
— Думаете, что кто-то из конгрессменов даст рекомендацию? — Паттон заколебался, но видно было, что ему эта идея понравилась.
— Я взял на себя смелость связаться с конгрессменом Сабатом, знакомым с моим отцом, — ответил Мэтью, вновь беря стакан в руки. — Думаю, если вы дополнительно с ним свяжетесь и переговорите с Дуайтом, то все получится о'кей.
— Что ж…, думаю это неплохая идея, — отсалютовав стаканом заметил Джордж Паттон.
Они неторопливо, маленьким глотками допили бурбон, и командующий армией распрощался с комдивом, решив по пути заехать в госпиталь, чтобы самому взглянуть на новоявленного героя. К его сожалению, переговорить с раненым Томпсоном не удалось, его только что увезли на очередные процедуры. Тогда Паттон просто прошелся по палатам в сопровождении принимающего офицера, майора Чарльза Эттера. Все шло как обычно, быстрые беседы с некоторыми из лежачих раненых, грубоватые шутки генерала, столь нравившиеся солдатам. Задавая вопросы, Паттон перемещался вдоль ряда коек. В ответ на его вопрос о том, как дела, четвёртый пациент, рядовой Пол Беннетт заявил.
— Нервы у меня шалят. Как снаряды летят, слышу, а взрывы — нет.
Повернувшись в раздражении к Эттеру, Паттон спросил.
— О чем говорит этот человек? Что у него? Может, ничего?
Не дождавшись ответа от Эттера, который хотел посмотреть карту Беннетта, Паттон закричал на солдата:
— Ах ты, ни на что не годный сукин сын! Ах ты, трусливый ублюдок! Ты — позор для армии и немедленно отправишься на передовую драться, хотя это слишком хорошо для тебя. Тебя следовало бы поставить к стенке и расстрелять, хотя и это тоже. Слишком хорошо для тебя. Я сейчас сам пристрелю тебя, будь ты проклят!
Сказав это, Паттон потянулся за револьвером, выхватил его из кобуры и принялся размахивать перед носом Беннетта. Ударив Беннетта наотмашь по лицу, Паттон приказал явившемуся на шум начальнику госпиталя полковнику Карриеру.
— Я требую, чтобы вы немедленно убрали отсюда этого типа. Я не хочу, чтобы остальные ребята, которые сражались, не жалея жизни, сидели тут вместе с ним и видели, как с ним нянькаются.
Паттон уже стоял у выхода, когда повернулся и заметил, что Беннетт сидит на краю койки и плачет. Быстро вернувшись, он ударил Беннетта с такой силой, что каска слетела с его головы и выкатилась наружу. К этому моменту в палатку, привлеченные шумом, сбежались сестры и санитары, с ними и Том. Они видели эту «вторую оплеуху».
Заметив развоевавшегося дебошира, Толик не выдержал и, подскочив, свалил его с ног, заломив руку «на прием».
— Отпусти, ублюдок! — заорал недовольно Паттон.
— Простите, сэр, но вы ведете себя не по-джентльменски, — неожиданно даже для себя хладнокровно, словно во время разборок со шпаной, ответил Толик-Том. — Драться с больными, да еще с оружием… — он ловко выдернул и отбросил к ногам Карриера оба револьвера. После чего отпустил ругающегося, словно ковбой на перегоне скота, генерала.
— Кто такой?! — потирая ноющую руку, заорал генерал.
— Сержант Томпсон, сэр! — попытавшись вытянуться, но тут же скривившись от боли и присев на койку, ответил Том.
— Томпсон? Хм…, — генерал явно смутился, словно что-то припомнив. — Здорово дерешься, парень. С немцами также не церемонишься?
— Им хуже, сэр! — хладнокровно улыбнулся Том, стараясь не показывать навалившуюся слабость и боль в ранах. — Они же меня наказать не могут, сэр!
— Молодец, сержант, — невольно усмехнулся в ответ Паттон. — Но следующий раз будь осторожнее. И не защищай трусливых сачков.
И сразу вышел, вместе с полковником Карриером.
— Я ничего не могу с собой поделать, — громко признался он Карриеру. Так громко, что слышал, наверное, весь госпиталь, — у меня кровь закипает в жилах, когда я вижу, как тут нянчатся с проклятыми сачками.
Садясь в машину, Паттон повторил Карриеру.
— Я не шутил насчет того, что надо убрать отсюда этих трусов. Мне не нужно, чтобы трусливые ублюдки отсиживались в госпиталях. Их, наверное, придется все-таки когда-нибудь ставить к стенке, или мы разведем целые стаи мерзавцев. А сержанта не наказывайте. Настоящий американский герой.
Журналисты, бывшие в это время в госпитале, посоветовавшись, решили не упоминать о произошедшем в газетах. Однако врачи госпиталя использовали свои собственные связи в командовании и новость дошла до Эйзенхауэра.
Скандал разгорался, но для Тома, к его удивлению, все обошлось без последствий…
А за много тысяч километров от Сицилии, по советской Средней Азии путешествовал вице-президент США Уоллес. В этот день он как раз посетил только недавно отстроенный авиазавод.
«Паккард» неспешно катил по дороге. Сидящий на переднем сиденье, рядом с водителем, начальник охраны Джим Олсоп разглядывал окрестности. Водитель, заметив в зеркале заднего вида, что перегородка, отделяющая пассажирское сиденье закрыта, пошутил.
— Что, босс, старушку ищешь? — и оба они негромко засмеялись, вспоминая…
Выехав из ворот завода, Уоллес вдруг попросил остановить машину: сразу за проходной раскинулись огороды, на которых сажали картошку. Старуха в старой плюшевой кофте, разбитых кирзовых сапогах копала лопатой землю. Она была одна на этом большом поле. Уоллес подошел к ней и, вежливо поздоровавшись, спросил.
— Что ж вы одна, бабушка? Почему никто не помогает?
Старуха удивленно посмотрела на него.
— Да ты что, мил человек, с луны свалился? Все уже посадили, а я малость прихворнула… А помогать-то некому. Людям в заводе работать надо, а картошечку я как-нибудь сама, чай, не помру.
— А муж, дети у вас есть?
— Старика-то я схоронила, а сынков двое, на фронте… Где ж им еще быть… Вот ты, мил человек, по виду начальник, скажи, скоро ль мериканцы второй фронт откроют? Талдычат, талдычат, а сами ни с места. Глядишь, и детки мои вернутся быстрее.
Вряд ли Уоллес знал значение русского слова «талдычат», но смысл его понял. Он повернулся и подозвал Олсопа. Тихо, чтобы не слышала старуха, что-то сказал ему. Тот подошел к своим офицерам и пригласил их сесть в машину. Заводские ворота открылись. Минут через десять машина вернулась, и офицеры вытащили из нее лопаты. Уоллес, ни слова не говоря, взял одну и стал копать бабкин огород. Что было делать остальным? Они тоже взялись за лопаты…
— Нет, сейчас задерживаться не будем, — отсмеявшись, ответил охранник. — Тебе что, не довели?
— Довели, что едем на аэродром. — усмехнулся шофер. — А там опять другую машину дадут.
— Скорее отдыхать отправят, — ответил охранник. — В Москву летим, на встречу с Дядюшкой Джо.
— Ничего себе! — удивился шофер, крутя руль и разворачивая машину поближе к стоящему на бетонированной площадке серебристому четырехмоторному «Дугласу»…
Том ждал, чем же закончится его столкновение с генералом. И удивлялся, что в госпитале об этом не говорили только совсем тяжелые пациенты, а сверху царило полное молчание. Но на следующий день Томпсона вызвали в канцелярию и вручили направление на госпитальное судно «Сан Клементе» и ему стало совсем не до больничных слухов.
Окрашенный в безупречно-белый цвет, с нарисованными на бортах огромными красными крестами, пароход стоял в гавани Агридженто. Само название городка что-то смутно напоминало Толику, но чем это место славилось в будущем, он так и не припомнил. Еще радовало сержанта то, что он уплывал подальше от разборок из-за инцидента в госпитале, к тому же так и не столкнувшись с местной мафией.
А в это время в Москве…
В знаменитом на весь мир кабинете Генри Эдгар Уоллес, вице-президент США, оказался весьма неожиданно для себя. Вообще, его назначение было неким компромиссом с либеральными кругами демократов и республиканцев, на которое пошел Рузвельт, чтобы получить дополнительные голоса из этого лагеря. Ну и для того, чтобы иметь в правительстве человека, способного дружески разговаривать с русскими коммунистами. Причем он великолепно понимал, что при столь знаменитом и энергичном президенте, его роль была чисто декоративной. Не зря в разгар наступлений на всех фронтах, президент отправил его в Советский Союз. И уж тем более, это должен был понимать хозяин кабинета, правитель одной шестой части суши. Поэтому Генри никогда и не рассчитывал на такую встречу.
— Здравствуйте, господин Уоллес, — поднявшись и сделав несколько шагов насвстречу, поздоровался через переводчика Сталин.
— Здраствуйте, товарисч Сталин, — поздоровался по-русски Уоллес. Сталин, пожимавший ему в этот момент руку, внешне воспринял это совершенно спокойно, только в желтоватого оттенка глазах полыхнуло что-то непонятное.
— Вы хорошо говорите по-русски, — заметил он. — У Рериха обучались?
— Да, у него, — подтвердил Генри, не удержавшись и слегка нахмурившись. На выборах сорокового года ему та дружба и переписка с Гуру (так Уоллес называл Рериха), едва не стали причиной политического скандала. Негласно удалось договорится, обменяв обещание не публиковать эти письма на неразглашение сведений об Уилки, кандидате от республиканцев, прелюбодействующим с писательницей Ириной Ван Дорен. Но эта угроза продолжала висеть над его политической карьерой как дамоклов меч, хотя Генри и предпочитал не вспоминать об этом.
Видимо уловив состояние американца, Сталин не стал углубляться в эту тему, а перевел разговор на проблемы снабжения фронта и ленд-лиз. Разговор шел весьма доброжелательный, Сталин улыбался, шутил, угощал Уоллеса кофе и коньяком. Последний Генри похвалил и сделал удивленное лицо, узнав, что этот коньяк производится в Грузии.
После разговора о текущих делах, Сталин, поднявшись, привычно прошелся вдоль стола и вдруг спросил вице-президента.
— Скажите, а как вы видите наши будущие, послевоенные отношения?
— Я, — слегка растерялся от неожиданности Генри, — думаю, что мы можем сохранить накопленный нашими странами дружеский потенциал, — после чего слегка замявшись, добавил. — Полагаю, что наше и ваше общество будет идти в сторону конвергенции, усваивая лучшие черты американского образа жизни, европейского социализма, в частности шведского вашего коммунизма.
— Вы думаете, что такое…, — Сталин подошел к столу и взяв в руки трубку, принялся ее методично набивать табаком, доставая из лежащей рядом пачки папиросы и ломая их. Уоллес с с интересом наблюдал за этим действом. — такой гибрид возможен? — набив трубку, продолжил Сталин. — Это же все равно, что скрестить ужа и ежа.
— Ужа и ежа, как я думаю, скрестить невозможно, — улыбнулся Генри, — а человеческое общество, по-моему, куда более гибко устроено, чем системы размножения разных видов животных.
— Интересная мысль, — жестом предложив собеседнику закуривать, Сталин разжег трубку и на несколько секунд окутался клубами дыма. — А не получится результат таким же, как от скрещения этих двух зверей?
— А что может получится…? — удивился Уоллес.
— Как шутят наши солдаты — полтора метра колючей проволоки, — улыбнулся Сталин в усы.
Дружный смех окончательно разрядил обстановку в кабинете и дискуссия о том, считать ли шведский эксперимент социализмом, или все-таки разновидностью обычного капитализма, прошла в самой дружественной манере. Сталин, лукаво улыбаясь в усы, пытался доказывать, что никакого социализма социал-демократы построить не могут, а являются всего лишь слугами капитала, пытающимися приглушить недовольство рабочего класса. В ответ Уоллес неожиданно припомнил высказывание Ленина, что социализм есть капиталистическая монополия, поставленная на службу всему народу. От неожиданности Иосиф Виссарионович даже не сразу нашел ответ. Генри с победоносным видом усмехнулся, глядя, как его собеседник в тщетной попытке «сохранить лицо» делает вид, что занят внезапно потухшей трубкой.
Беседа продлилась дольше запланированных полутора часов, но Поскребышев, наблюдая за Хозяином, сделал вывод, что это его нисколько не расстроило, скорее наоборот. И нисколько не удивился, когда через секретариат прошло указание в соответствующий отдел об оказании негласной политической поддержки недавнему собеседнику Сталина.
Том тем временем наслаждался неожиданным отдыхом, пусть и слегка подпорченным болью ран и необходимостью выполнять лечебные предписания. Судно, выйдя из порта, безостановочно прошло прямо до Гибралтара. Там, прямо на рейде, команда «Сан-Клементе» пополнила запас мазута. Короткими гудками попрощавшись с берегами Европы, пароход взял курс на Америку…
Атлантика была удивительно спокойной. Ни шторма, ни завалящего урагана. Воруг, куда ни кинешь взгляд, стелилась тронутая легкой рябью волн гладь океана, на поверхности которой играли солнечные зайчики. Вся картина дышала таким умиротворением, что не верилось, что где-то может быть по-другому. Атлантический океан словно решил отдохнуть от обычных буйств, предоставив эту возможность людям. Которые не преминули ей воспользоваться — недалеко от курса санитарного транспорта проходил очередной конвой, попавший в зубы «мальчиков Деница». Хмурый радист сообщил Тому по секрету, что из конвоя, идущего в Африку, уцелела едва половина.
Не верилось, что где-то совсем недалеко от них пароходы пытаются ускользнуть от мчащихся к ним стальных сигар, а те, кому не повезло, зарываются в такие же баззаботные волны, покрытые пятнами мазута и головами плавающих людей.
Толик, узнав о том, что пароход совершенно не собирается идти на помощь тонущим, сначала удивился. Узнав, что таким кораблям вообще запрещено приближаться к конвоям и даже останавливаться для того, чтобы подобрать потерпевших кораблекрушения, удивился еще больше. Как-то не увязывалась такая политика с привычным стереотипом «американцы всегда спасают своих».
Потом он прошелся по шлюпочной палубе и долго стоял, вдыхая и выдыхая отдающий солью воздух и пытаясь успокоиться. Изнутри медленно поднималось тошнотворное ощущение полного абсурда и понимания абсолютной чуждости этому миру. Всё, к чему он привык, здесь еще не существовало. Даже его родители еще не могли даже встретится, представляя из себя натуральных младенцев. Никого из родственников и друзей, даже тех с которыми он давно потерял связь здесь не было. А те, кто были никогда бы не признали в незнакомом американце своего родича. Хотелось взвыть или прыгнуть за борт, до того ему стало плохо. А ведь впереди еще два года войны, потом Холодная война… мир дважды окажется на грани ядерного апокалипсиса и только разрушение его родной страны на время отодвинет третью мировую. И все это ему придется пережить…
Пусть он и сделал попытку изменить будущее, но насколько удачную, ему останется неизвестным возможно до самой смерти. Но если раньше ему было не до всех этих переживаний, война и выживание просто не оставляли времени задуматься о чем то постороннем, то сейчас он был ничем не занят. Даже раны практически зажили и не напоминали о себе. Вот и появилось время на то, что обычно проходило мимо сознания, но видимо постепенно откладывалось где-то внутри.
Неизвестно, чем бы закончился этот приступ черной меланхолии, столь неожиданно навалившийся на попаданца, если бы не тот же радист, Майкл МакГрат. Непонятно как нашедший Тома на той же шлюпочной палубе Майкл сразу заметил, что с ним творится что-то неладное.
— Эй, Том, ты что? Баньши услышал? — с ходу начал тормошить застывшего с непонятным видом побледневшего приятеля радист (еще бы, вместе уже пару бутылок великолепного ирландского раздавили). — Может, тебе к врачу?
— Иди к черту, Майкл, — очнулся Том. — Скажи еще, что мне срочно пары уколов в задницу не хватает.
— Ха-ха-ха, — зашелся МакГрат. — Вот скажи мне еще раз, что ты не ирландец. Пьешь, как ирландец, шутишь тоже. Но мне все равно не нравится твой вид. Пошли, у меня как раз в каюту одна леди, в стеклянном платье, в гости зашла. И я с вахты сменился. Раз не хочешь уколоться — остается принять внутрь.
— Пошли, — согласился Толик.
В каюте МакГрата, как всегда, царил потрясающий, прямо-таки идеальный немецкий орднунг (порядок). Только сегодня Том не отпустил ни одну из традиционных шуток по этому поводу. Майкл сразу это заметил и тут же, без долгих разговоров вытащил из тумбочки стаканы и бутылку «Джек Дэниэлс».
— Выпьем, — разлив «на полпальца», предложил он. И был очень удивлен, когда Толик отобрав у него бутылку, долил себе стакан «под ободок».
— Будем! — предложил он. Майкл, забыв про свою порцию, проводил удивленным взглядом исчезающий в горле Томпсона напиток. И лишь когда тот со стуком поставил стакан точно в углубление на столике, спохватившись, в два глотка добил свой, даже забыв добавить воды. Естественно, закашлялся. — Ну, ты престидижитатор, Томми, — покачал он головой, одновременно стараясь восстановить дыхание. — Не ожидал. Можешь…
— Не просто можешь. «А мы можем это!» — пошутил Том, чувствуя, как изнутри поднимается теплая, смывающая сплин волна.
— Не, все равно не понимаю, с чего ты так расстроился? Такое награждение… я бы радовался, а ты словно на похороны собрался, — разливая по второй порции и одновременно доставая откуда-то из-под стола несколько бананов, заметил Майкл.
— Какое, черт тебя побери, награждение? — непритворно удивился Том, принимая стакан.
— Твое, — удивленно глядя на Томпсона, ответил радист. — Ты что не знаешь еще? — и рассказал о полученной радиограмме. Потом, под постепенно «испарявшееся» из бутылки виски долго объяснял поплывшему от первой дозы Тому какой он герой и как им гордится он ирландец Майкл МакГрат, потомок одного из лучших стрелков ирландской бригады Мигера.
Наутро Том-Толик проснулся не в самом лучшем состоянии. Похмелье, наложенное на отложенную меланхолию и сплин — тяжелейшая штука, хуже любого тяжелого ранения. Спасала только армейская привычка делать дела, несмотря на настроение. «Шоу маст гоу он», черт побери! — вновь припомнив о награде, выругался он про себя. — Что теперь делать? Родственники наверняка появятся, да и мафиози уже ножики точат. Не думаю, что они сразу полезут, но едва шумиха поутихнет — очередной наезд надо ждать… надо ж дать… вопрос кому и сколько… Может действительно отдать часть? Не, таким только пальчик дай — всю руку откусят. Отберут и прихлопнут, как муху. А уж пакет акций — ни за что не отдам. Продадут за гроши, они же о перспективах фирмы не подозревают. Черт побери, и что делать? Кстати, а где мой браунинг?» — вспомнил о незаслуженно забытом трофее «гангстерской войны» Том. И сразу же решил узнать, где же его вещи. Оказалось, к непритворному удивлению, что все его личные вещи и пистолет плывут вместе с ним на корабле, в каптерке. Зато доработанный карабин остался в части, как штатное оружие. Но Том был рад уже тому, что привычный «браунинг» занял место в кобуре на поясе. К тому же он еще раз убедился, что при всяких расстройствах хорошо успокаивает нервы разборка и чистка оружия. А расстраиваться было от чего — просочившиеся в народ сведения о награждении вызвали нездоровый ажиотаж среди персонала плавучей больницы и ходячих раненых. Поэтому желающих пообщаться с новоиспеченным героем было намного больше, чем хотелось бы Тому. Да и бесцеремонность большинства из них ему не очень нравилась. Пришлось двое оставшихся до прибытия в порт суток просидеть в каюте, что, вместе с перечисленными проблемами (родственники, мафия, журналисты) отнюдь не способствовало хорошему настроению.
Повезло еще в том, что судно прибыло не в Нью-Йорк или другой знаменитый крупный порт (большинство из которых с трудом справлялось с перевалкой грузов для армии и ленд-лиза), а в Честер. Небольшой поселок, железнодорожный узел, и достаточно обширный порт, в котором стояло довольно много судов. Война и вызванный ей рост перевозок привели к новому расцвету города, но видно было, что ажиотаж держится только за счет военных грузов. Впрочем, Томпсону такая ситуация была на руку, позволяя избежать встречи с репортерами. Выгрузившись с парохода, он сразу заскочил в штаб и местный писарь, получив небольшой сувенир в виде итальянского окопного ножа, быстро выписал ему документы до Вашингтона. Вместе с взводом местных солдат, ехавших на какую-то базу в этом же штате, Том пробрался в вагон поезда и облегченно вздохнув, устроился вместе с четверкой пехотинцев — выходцев из Мэна в купе.
До столицы он добрался без приключений. И только в отеле, после того, как Том попросил портье позвонить по заранее сообщенному номеру, где он поселился, его все-таки поймал один из проныр — журналистов. Слава богу, его интересовали только война и подвиги, поэтому рассказывать о довоенной жизни и родственниках Тому не пришлось. Выдержав примерно получасовую пытку расспросами и наотвечавшись до хрипоты и пересохшего от болтовни рта, Том уже совсем было собирался пойти и промочить горло. Но не успел. Очень серьезный, словно услышавший глас с неба чернокожий коридорный позвал его к телефону. Телефон, черный ящик с наборным диском с цифрами, выглядывающими в отверстия и с тремя буквами напротив каждой цифры, выгравированными на центральном круге, ждал Томпсона на стойке у портье. Разговор занял меньше минуты. Назавтра ему надо было быть в Белом Доме на церемонии награждения ровно в полдень. Но вот о том, как он туда будет добираться, никто явно не подумал. Впрочем, Том просто договорился о вызове такси. И отправился в номер, готовиться к завтрашнему торжеству.
Наутро, блестя начищенными ботинками и значками на парадной форме, Том важно прошел по коридору. Отметив, кстати, что бравый сержант-парашютист не был интересен никому, кроме пары местных работников, видимо знавших, куда и зачем он отправился. Такая ситуация давала надежду, что в этом отеле ему удастся пересидеть свою «минуту славы». Если, конечно, тот журналист не проболтается, где он нашел героя своего интервью.
Автомобиль вез Тома по улицам столицы, радикально изменившимся со времен прошлого посещения. По тротуарам ходили в основном военнослужащие в самой разнообразной форме, от матроской до пехотной и женщины в форме вспомогательных служб. Машин на улицах стало меньше, особенно гражданских, зато появилось множество велосипедистов. Недалеко от Белого Дома, на здании, в котором, по словам таксиста, до войны располагался театр, висела вывеска солдатского магазина. И негры… их количество, и так немалое, за прошедшее время явно увеличилось в несколько раз.
Такси подвезло Тома прямо к чугунной ограде парка, за которой виднелся фасад резиденции президента. Стоящие у ворот охранники насторожились. Двое из них, положив руки на кобуры, двинулись по тротуару в сторону такси. Том поспешил расплатиться и выйти навстречу. Как оказалось, его фамилия в списке была, поэтому долго ждать не пришлось. Негр — слуга, вызванный охранниками, проводил его в небольшую приемную, где уже сидел пехотинец, тоже в парадке и начищенных до блеска ботинках. Появившийся словно чертик из табакерки невысокий полноватый мужичок быстренько проинструктировал обоих:
— … с ответами не тянуть. Речи для вас написаны. На зачитывание — четверть часа, не больше. Все мероприятие должно уложиться в час. Понятно? Пять минут, прочесть текст и за мной!
Текст Томсон дочитывал уже на ходу.
Церемония происходила в Овальном кабинете президента, на втором этаже. Наших героев встретила Грейс Талли, секретарь президента, среднего роста женщина с красивым, хотя и несколько грубоватым на вкус Томми, лицом. Повторив инструктаж, она расставила их по фамилиям, в результате чего Том оказался последним в своеобразной очереди, и исчезла за дверями кабинета. Ожидание не затянулось, первые двое награжденных уложились в сорок минут, пролетевших для задумавшегося о дальнейших планах Томпсона незаметно. Наконец, секретарь пригласила и его.
Он спокойно вошел в дверь, еще не успев отойти от своих размышлений, и оказался в довольно скромном помещении, небрежно меблированном, с гравюрами на морские темы и семейными фотографиями на стенах. Часть помещения загромождали своими камерами киношники, сбоку от них пристроился фотограф. Сам президент, дородный мужчина с умным, волевым раскрасневшимся лицом, сидел в коляске за столом, весело глядя на входящего строевым Тома. Сбоку от него, ближе к окну, стояли двое в униформе, один в морском мундире, второй — в армейском. «Министры — военный и морской, — подумал Томпсон, отдавая честь и представляясь. — А гражданский что за спиной, похоже этот… как его… Гопкинс. Или Уиллес?».
Само награждение прошло как-то, неожиданно для сержанта, обыденно. Президент надел ему на шею медаль на ленте, коротко поздравил и крепко пожал руку. Присутствующие, включая журналистов, радостно при этом улыбались, от души или по обязанности. Том вдруг понял, что забыл о чем ему говорить и начал импровизировать. Ну и речь же у него получилась! Журналисты, оба двое, еле успевали записывать. Десять минут ушли на то, чтобы рассказать о любви к своей стране и ненависти к нацистам, о великой миссии союзников и их дружбе, о солдатах и офицерах, готовых исполнить свой долг. Судя по лицам, его спич произвел отличное впечатление даже на президента. Который еще раз крепко пожал ему руку и заявил, что с такими парнями Америка непобедима. Потом Томпсона отпустили и он, как и положено солдату вышел строевым из кабинета. Тут же попав в руки президентского секретаря. Уточнив у Тома, не хочет ли он поучаствовать в пресс-конференции и получив отрицательный ответ, она мило улыбнулась и вызвала все того же негра. Он проводил сержанта какими-то боковыми коридорами к боковой калитке, через которую Том незаметно, по-английски, удалился из резиденции Президента.
К облегчению Тома, корреспонденты про отель все-таки не узнали, и он смог без помех переодеться и съездить в банк, а оттуда на биржу, где после нескольких недоразумений нашел контору и человека, порекомендованного ему в банке. О чем они говорили, истории осталось неизвестным, но разговор был длинным и явно очень выматывающим, поскольку сразу после него Том зашел в ближайшее же заведение с продажей пива и просидел там до вечера. А на следующий день он, снова в парадной форме при всех орденах, вышел из такси у здания, занимаемого Министерством Обороны. Уже знаменитое здание было построено на месте бывшего негритянского квартала и добираться сюда от ближайшей остановки трамвая пешком ему совершенно не хотелось. К тому же он получил жалование за все время пребывания в госпитале и сейчас мог позволить себе пошиковать.
Новенькое, законченное совсем недавно здание символа американской военной мощи вблизи Тома отнюдь не впечатлило. Большая бетонная светло-сероватого цвета пятиэтажка и не более того. Ну, разве что помпезная колоннада у входа несколько не вписывалась в эту характеристику. На проходной дежурила пара пехотинцев в повседневной форме с кобурами на снаряжении, из которых выглядывали рукоятки армейских револьверов «Кольт», быстро нашли его имя в списке и даже объяснили, как добраться до нужного кабинета. Вся обстановка в холле, включая и несколько телефонных будок была новенькой, словно только что привезенной и установленной.
Том влился в довольно-таки густой людской поток, неспешно текущий по внешнему кольцу, с любопытством разглядывая окружающее. В этом новом старом мире использовали старые добрые строительные материалы. Поэтому все вокруг дышало основательностью и непоколебимостью. Казалось даже прямое попадание фугаски в две тысячи фунтов весом не способно ничуть потревожить эти стены. Из основного коридора он перешел в один из десяти радиальных, пронизывающих здание с первого кольца до последнего и менее чем за семь минут с момента прохождения проходной оказался у нужного ему кабинета.
Клерк министерства обороны, встретивший Тома прямо у дверей, был сама прирожденная любезность. Казалось, он сейчас прямо тут за столом помрет от радости лицезреть героя войны, награжденного самим Президентом. Именно этот приторно-сладкий вид чиновника сразу заставил Тома насторожиться.
— Мистер Томпсон, для вас у нас имеется отличное предложение. Мы включаем вас в группу ветеранов и направляем в агитационную поездку по стране. Сроки пока не определены, но не позднее чем через неделю.
Том посмотрел на истекающего сладкой патокой клерка и неожиданно даже для себя самого ответил.
— Нет.
Клерк даже привстал из-за стола и сейчас смотрел на сержанта так, словно увидел перед собой сумасшедшего.
— Извините, я что-то плохо расслышал вас. Вы отказываетесь от нашего предложения?
— Отказываюсь, — мрачно глядя на чиновника подтвердил Том. — У меня осталась куча должников по ту линию фронта, с которыми я еще не рассчитался за своих парней.
Видимо это объяснение для собеседника было вполне приемлемым и понятным.
— Хорошо. Тогда я попрошу вас подождать. Доложу о вашем решении боссу, — успокоился он. И вышел, оставив Тома сидеть в пустом кабинете, со столом, на котором лежала всего лишь одна газета. Причем сержант успел заметить, как на лице чиновника промелькнуло выражение, которое «второе Я» Томпсона грубо перевело как: «Ну, ты и лох!»
Появился клерк довольно быстро, но не один — в сопровождении полковника. Толик сразу вспомнил старый анекдот, про места, где есть: «Товарищ полковник», просто: «Полковник» и «Эй ты, полковник!» «Похоже, военные министерства всех стран ничем в этом смысле не отличаются», — подумал он, вставая и принимая стойку «смирно».
— Ага, вот и наш герой, — полковник Миндербиндер с явным удовольствием осмотрел бравого подтянутого парашютиста, — ну что же. Джим доложил мне о вашем благородном решении. Очень хорошо. Но на фронт вы сразу не попадете, ибо у нас имеется рекомендация командира дивизии о направлении вас на офицерские курсы. Думаю, в этом случае вы не будете возражать?
— Никак нет, господин полковник, сэр! — в лучших армейских традициях ответил Том.
— Вот и славно. Служите. И разрешите пожать вам руку — чуть не прослезился полковник. — Но в одну поездку вы все же съездите? — попросил он.
— В одну? Нет проблем, сэр, — не стал упираться Том. — Но не больше.
— Жаль, — еще раз повторил клерк. — Ваша вчерашняя речь произвела впечатление на начальство, — клерк кивком указал на лежащую на столе газету. — Вам хотели предложить очень выгодные контракты с кинофирмами. Но… — он развел руками, — раз вы так решили. Поедете через два дня, посетите Детройт, Чикаго, Санта-Фе и Лос-Анджелес. Поездом и самолетом. Через три недели вернетесь в Форт-Беннинг, на офицерские курсы. Вот предписание.
Клерк подал Тому уже готовую бумагу, отчего у последнего осталось впечатление, что его реакцию просчитали заранее. Впрочем, по большому счету ему на это было наплевать. Обналичив прилагающийся к предписанию чек тут же, в холле Пентагона в небольшой конторке «Бэнк оф Нью-Йорк», он пешком добрался до остановки трамвая. По пути он старательно использовал все свои знания и навыки по обнаружению слежки. Не обнаружил, чему очень огорчился. Поскольку, если даже у него и паранойя, то никакой гарантии, что мафия перестала за ним следить, у него не было.
Поэтому оставшееся время до отъезда Том провел в номере, практически не куда не выходя и наслаждаясь комфортом и одиночеством, как умеют наслаждаться этими неоценимыми благами люди, прошедшие через фронтовые условия.
Два дня пролетели незаметно, потом он, столь же внимательно отслеживая возможных наблюдателей, отправился на вокзал. Но опять никого не заметил, отчего расстроился и, быстренько познакомившись с остальными спутниками, завалился спать.
Поездки в Детройт, Чикаго и еще несколько городов не запомнились Тому ничем. Обычная командировка, только вместо продажи чего-либо или обучения чему-нибудь — лекции перед жителями и рабочими. Приятно, конечно, когда на тебя с восхищением смотрят девушки и с вниманием слушают люди постарше. Да, еще посмотрел, как выпускаются танки «Шерман» на арсенале в Детройте. Интересно, но дорожных неудобств не окупало. В общем, поездка казалась Томпсону самым неудачным способом убийства времени до самого Лос-Анджелеса. Там стало интересней, ибо их сначала свозили в киностудию «Парамаунт пикчерз».
Группа попала на съемки какого-то исторического фильма. В построенной наполовину модели древней хижины стояла вполне современная деревянная кровать, покрашенная морилкой и изображающая, судя по всему, старинное ложе обычного греческого дома. Актер должен был войти, увидеть кого-то на постели и на его лице при этом появлялась счастливая улыбка.
Первый раз у актера вместо улыбки вылезла самая настоящая вампирская гримаса. Второй дубль получился лучше, но не понравился режиссеру. Третья проба началась с того, что актер кого-то энергично послал из-за двери. За закрытой дверью несколько мгновений слышалось какое-то ворчание, шуршание и шепотки. Затем дверь распахнулась и появилось лицо актера. Он свирепо глянул в сторону камеры, затем опустил взгляд. Выражение его лица начало постепенно изменяться. Наморщенный лоб разгладился, рот неторопливо расплылся в счастливой улыбке, а глаза широко раскрылись. Он протянул руку в сторону кровати… и режиссер крикнул. — Стоп! Отлично, на этот раз получилось, — но он тут же увидел группу зрителей и разорался, требуя немедленно убрать «этих ублюдков, мешающих творческому процессу». Обескураженный проводник поспешил увести экскурсантов из павильона. Уходящий последним Томпсон успел заметить, как один из помощников, стоящих за дверями «хижины», торопливо прячет что-то похожее на бутылку «Джек Даниеэльса» за декорациями.
Впрочем, сама студия ему откровенно не понравилась. Слишком шумно, слишком вольные нравы и слишком много мужиков занятых неизвестно чем, вместо того, чтобы идти на фронт. И поэтому он, в отличие от напарников, с удовольствием принял предложение съездить на предприятие по выпуску радиоуправляемых самолетов. Что Толик, кстати, вопринял с удивлением, не подозревая, что беспилотные летательные аппараты в это время строились серийно, а не как отдельные экспериментальные модели. Как оказалось, действительно строились. Небольшие беспилотные радиоуправляемые самолетики — высокопланы с маломощным дешевым двигателем, как оказалось, использовались американцами для тренировок расчетов зенитной артиллерии. Поразило попаданца не только то, что производилось, но и то, кто все это выпускал. Цеха были буквально оккупированы работницами, что стало для Тома неожиданностью. Ему-то казалось, что все эти снимки и плакаты с клепальщицей Рози всего лишь пропаганда. Так как из всей группы на этот раз поехали Том и еще один офицер-летчик, то выступать им пришлось дольше обычного. А после выступления их обоих окружила толпа местных работниц. К удивлению Тома, он пользовался даже большим успехом, чем летчик, очевидно из-за Медали Почета. Спрашивали обо всем, пока одна из самых бойких, симпатичная пухленькая девица лет восемнадцати на вид, не предложила уйти с завода куда-нибудь, где можно поговорить в более приятной обстановке. Летчик, которому оказывали знаки внимания сразу две девушки, с энтузиазмом согласился. Том, подумав, тоже. Сопровождающий от администрации как-то незаметно испарился вместе с их руководителем, поэтому никто не мог ими командовать.
В результате, через четверть часа ходьбы, поредевшая компания в составе трех девушек и двух военных оказалась перед дверями бара «Пьяный Дракон».
