Воспитатель

Самые поразительные примеры мимикрии в животном мире я наблюдал в середине девяностых годов, когда перестала существовать КПСС. Во времена СССР в каждой воинской части была такая должность – замполит. Замполит был заместителем командира части и следил за чистотой рядов и преданностью военнослужащих идеалам партии. В подавляющем большинстве замполиты были откровенными бездельниками, наделёнными неограниченной властью и высокими окладами денежного содержания. Что, естественно, вызывало стойкое чувство презрения к ним со стороны нормальных военнослужащих.

А потом по их же прямому недосмотру и как показатель полной их бездеятельности в стране случилась Перестройка. КПСС больше не правящая партия, идеологии у страны нет, и стучать на офицеров невозможно за отсутствие конспектов работ В.И. Ленина. И что? И то. Вместо того чтоб с гордостью снять с себя погоны и поуходить в марксистско-ленинские монастыри, замполиты быстренько переименовали себя в воспитателей и остались на тех же местах. Воспитателей, понимаете? То есть мальчика воспитывали родители, потом школа с родителями, отчасти улица, потом мальчик поступал в военное училище, и там его тоже воспитывали, а потом он приходил офицером в вооружённые силы, и там его как бы дальше воспитывали, вплоть до того момента, пока он не становился командиром части.

То есть тебе тридцать пять лет, например, ты командир батальона и, может быть, даже награждён правительственными наградами в два ряда на груди, трое детей у тебя от двух жён, но всё равно будет замполит полка, который будет продолжать тебя воспитывать.

Ну не бред? Но в этом и была вся суть замполитов, которые точно так же, как и священнослужители, готовы были ужиться с любой властью, лишь бы сыто жить и ничего не делать. Надеюсь, что теперь стало понятнее, за что же их так презирали.

Наш «полк» состоял из ста восьмидесяти человек, и из них семьдесят были в электромеханической боевой части. Поэтому и воспитателя у нас было два – один общий «большой» и один «маленький» – в электромеханической части. Должность маленького называлась у нас в народе «комсомолец».

И вот прислали к нам на железо комсомольца из Феодосии, где до этого служил он начальником танцплощадки. Комсомольца звали Вова, и за какие грехи он был сослан на флот, никто не говорил. Мне было тогда лет двадцать семь примерно, и был я уже служивым капитан-лейтенантом, а Вове было тридцать два, и он тоже был капитан-лейтенантом со свеженькими погонами на своих хилых плечах. Я тогда сменялся с дежурства в дивизии и шёл на корабль, а мне говорят: вон, видишь, стоит чудо – это ваш комсомолец новый, отведи его на корабль. Познакомились, идём на корабль, загребая пыль и вытирая пот со лбов рукавами.

– Откуда ты? – спрашиваю его для поддержания разговора.

– Из Феодосии!

– Мать моя женщина, а за что тебя к нам сослали-то? Родину пытался туркам продать?

– Нет, сам попросился – майора хочу получить.

Ну и долбоёб, думаю я себе молча. Это же надо бросить Феодосию и приехать в Мурманскую область только для того, чтоб получить очередное воинское звание. Не дай бог, конечно, так сильно любить воинскую службу.

Сначала, конечно, отнеслись к нему все довольно равнодушно, но потом он стал нас сказочно веселить. Любому офицеру на корабле выдают зачётный лист по устройству корабля, работе его основных систем и борьбе за живучесть. Вова не мог выучить ничего абсолютно. Сдаёт механику зачёт, например. Тот его одно спросил, другое, третье – полный алес.

– Ладно, – сдаётся механик, – скажи мне, где в первом отсеке трюм, и подпишу тебе что-нибудь.

– Хахаха!! – радостно смеётся Вова. – Не удастся вам меня подколоть! Нет в первом отсеке трюма!!!

Механик от такого задора даже шире приотрыл свои раскосые глаза:

– Не понял, что значит «нет трюма в первом отсеке»?

– Ну, в первом нет трюма, там только две палубы проходные, – радостно протягивает зачётный лист Вова.

– Погодите-ка, Владимир, тыкать в меня вашим позорным листом. – Если механик перешёл на «вы», то значит он злой, как татарская собака, и Вове, по ходу, пришёл пиздец. – Прочный корпус у нас в виде цилиндра, где тогда в первом отсеке это нижнее скругление? Вы же ходите по прямой палубе, а не по сферической?

– Ну… не знаю… выгнули как-то?

– Прочный корпус?

– Ага.

– Чтоб не кривой был?

– Ага.

Механик смотрит на меня ошалевшими глазами.

– Не-не, – говорю, – мне тут некогда с вами смеяться вслух, я дифферентовку считаю.

– Амбулаторийа-а-а-а! – кричит механик в переговорное.

– Чо надо? – сонно отзывается доктор Андрюха.

– Андрей! А скажи-ка мне, есть трюм в первом отсеке?

– Хафизыч, тебе что там, делать нехуй?

– Не, ну Андрюха, я серьёзно!

– Ну, конечно, блять, есть – мы же на подводной лодке или где? По правому борту в насосной выгородке спуск за стойкой с фильтрами ФКП. И не мешайте мне, блять, таблетки считать!

– Вот, Владимир, это доктор, – поднимает вверх палец механик, – терапевт, психиатр…

– Стоматолог, – добавляю я.

– Сто-ма-то-лог! – соглашается механик. – Знает, где трюм первого отсека. А кроме того, он знает такие слова, как «насосная выгородка», и не говорит, как ты, «коричневые коробочки», а говорит «Фильтры ФКП»! А вы, сука, в электромеханической боевой части служите, между про и чем!!! Идите отсюда, Владимир, и пьяному мне на глаза не попадайтесь, иначе я за себя не ручаюсь!

А в море над ним любили издеваться трюмные матросы с мичманами. Идёт Вова в туалет, они ему давление под педальку унитаза поддуют и… Заходил Вова, а вышел кусок говна с белыми, как у Вовы, зубами и удивлённо моргающими голубыми глазками. Бежит Вова в душ смыть немедленно свой позор и говно, а они ему водонагреватель отключат и напор уменьшат, чтоб он там два часа холодненьким ручейком умывался. Хуй знает, кто из них кого воспитывал.

А тревога была – задымление в седьмом отсеке. Все бегут, как ополоумевшие, по боевым постам, некоторые даже в трусах одних, простите уж за столь крестьянский натурализм, с торчащей оттуда эрекцией, а Вова на променаде в восьмом. Гуляет по проходной палубе и улыбается навстречу стаду бизонов, которое из шестого скачет.

– Куда вы, ребята? – с заботливой отцовской улыбкой спрашивает Вова.

(Как? Как можно не услышать сигнал аварийной тревоги на подводной лодке, я вас спрашиваю?!)

Один его просто оттолкнул, второй дал пинка, а третий вообще скинул вниз на вторую палубу. Вова потом пришёл жаловаться командиру, что нет никакого уважения к работнику воспитательного отдела, и требовал всех жесточайше наказать.

– Чтобля? – Командир даже въехал не сразу. – Чтобля сделать?

– Наказать! Они меня говном в туалете специально обдали! А потом воду горячую выключили! Я чуть не простудился!

– А на манометр посмотреть, – уточняет командир, – после того, как посрал, что тебе помешало?

– Да он не знает, что такое манометр, – бурчит механик, но так, чтоб все слышали.

– А ручку протянуть за дверь и нагреватель себе включить? – продолжает вести следствие командир. – А что ты вообще делал на проходной палубе восьмого по тревоге?

– Гулял, – возмущённо удивляется Вова.

– Что, простите меня за мой старческий маразм? – даёт командир Вове шанс исправиться.

– Гулял! – ещё сильнее возмущается Вова.

– Жопой вилял, – тихонько рифмует командир дивизиона живучести, и мы начинаем с ним мерзко хихикать. Я, конечно, понимаю, что нехорошо смеяться над человеком из-за его тонкой душевной организации, но море же – нервы ни к чёрту.

– Вова!!! Пошёл на хуй отсюда!!! – орёт командир. – И чтоб я тебя до конца выхода в глаза не видел!!!

Когда пришли в базу, Вова побежал в политотдел дивизии жаловаться на нашу педерастическую сущность. Замполит дивизии прискакал на «уазике» к нам – не успели мы вывод ГЭУ закончить. Дивная оперативность в решении вопросов. А мы же всё, на расслабоне уже, сидим по боевым постам и мечтаем о тёплой ванне, женщинах и водке.

– Товарищ командир! – начинает выговаривать замполит дивизии нашему командиру, который мирно дремет в кресле. – Я считаю, что с вашего молчаливого попустительства у вас в экипаже происходит недопустимое! Недопустимое – я подчёркиваю – и насмехательское отношение к работнику воспитательной службы!

– Дыа? – удивляется командир. – Ну-ка, ну-ка?

– Вы его не уважаете!

– Йа? – Командир вскакивает с кресла. – Йа его не уважаю? Да я командир подводного ракетоносца!!! Я даже международные конвенции ООН не уважаю, по долгу службы!!! Я вообще никого не уважаю! – Пинает моё кресло. – Вот ты, чучундра, скажи – уважаю я тебя?!

Я вскакиваю по стойке смирно, хотя корабельный устав запрещает мне это делать, и начинаю яростно подыгрывать:

– Никак нет, тащ командир! Я как раз тоже собирался в политотдел на вас жалобу писать за неуважение!

– Да, сука, только попробуй, сгниёшь у меня в трюмах! А не ты ли, Эдуард, являешься при этом лучшим специалистом первой флотилии?

– Я, тащ командир, два года уже подряд. А может и три.

– А благодарности у тебя есть от главкома ВМФ?

– Так точно! Есть одна!

– А министр обороны не ласкал ли тебя?

– Так точно, тащ командир, присвоил мне звание капитан-лейтенант на год раньше срока!

– Дык, может, у тебя и награды государственные имеются?

– Медаль ордена «За заслуги перед Отечеством»!

– Во-о-о-от, – говорит командир, разворачиваясь к замполиту, – этожыгагарин!!! Нашей дивизии!!! Его на герб можно рисовать, рядом с дельфином!!! И то!!! И то я его не уважаю!! А ваш придурок ПДА не носит, потому что оно ему бедро натирает!!! Бедроблять!! Натирает!!! ПДА!!! Да я его на первой же отработке в бассейне УТК утоплю, чтоб он мне дух боевой не подрывал и звание офицера не позорил!!!

– Это неконструктивный разговор, товарищ капитан первого ранга!

– Да!!! – радостно соглашается командир. – Это сермяжная правда сурового подводного быта!!! Мы же Родину!!! Родину бережём!!!

Но один раз и от Вовы случилась польза, неожиданно для него самого.

УПАСР – это такая служба при штабе флота, которая занимается поиском и спасением кораблей в морях и океанах. На моей памяти никого они не спасли, но всегда участвовали в проверках штабом флота и были проверяющими с самыми широкими полномочиями. Флагманский ракетчик, например, проверял ракетную боевую часть, флагманский доктор – медслужбу, а офицеры УПАСР проверяли всех членов экипажа без разбора и жалости.

Накануне очередной проверки собрали нас на инструктаж, застращали всех вусмерть, и в конце командир говорит:

– Упасранец приедет новый какой-то. Недавно перевёлся с Камчатки и имеет классовую ненависть к Северному флоту. Особенно люто ненавидит замполитов.

– Наш человек! – резюмирует механик.

– Ваш-то ваш, но Вову своего спрячьте куда-нибудь, чтоб он на него случайно не наткнулся. Вова, ты понял?

– Понял, товарищ командир!

– Нет, Вова, ты нихуя не понял! Не под одеялком в каюте спрячься, а как положено. К трюмным подойди, пусть они тебя под компрессором тряпками завалят, или к турбинистам, пусть они тебя под кожух турбины засунут. Не опозорь, Вова, мою седую лысину! Настоятельно тебя прошу, Вова! На-сто-я-тель-но!

Во время проверки меня как штатного бездельника электромеханической боевой части назначили в сопровождающие к этому упасровцу. Мол, всех тут ебут, а ты сидишь и в носу ковыряешься. Нечего тут. Ходим с ним по кораблю, он то одного словит, то другого – всех опрашивает, как минуты по вдохам считать, заставляет показывать, как дизель-генератор запустить, и всё такое. Подготовка у нас по борьбе за живучесть была на высоте, как я уже писал, поэтому упасровец ходил грустный – никакого криминала накопать не удавалось. Он было обрадовался, когда мы пришли в пятнадцатый отсек, и там нас встретил матрос-дагестанец по имени Темир. Темир, конечно, по-русски разговаривал плохо, но натаскан был командиром отсека, как пёс. Он показал проверяющему, как правильно шлюзоваться, как выносить буй-вьюшку, и рассказал, на каких муссингах сколько минут нужно сидеть для декомпрессии. В конце его доклада проверяющий стоя аплодировал всеми своими ладонями. Я уже было расслабился от такого оглушительного успеха, но тут в отсек с песенкой «Шаланды, полные кефали» зашёл Вова. Вова шёл прятаться в КШР (кормовую шлюзовую рубку), он же там был один раз за всю свою полугодовую службу и поэтому резонно полагал, что разумной жизни там не водится и он с комфортом там отсидится. Дурак он, что ли, под компрессором лежать? Увидев проверяющего, Вова на секунду перестал улыбаться, но потом резко развернулся и попытался сбежать.

– Пага-а-адите-ка-а-а, – схватил его проверяющий за рукав, плотоядно глядя на бирку «ЗКВР БЧ-5», – а кто это у нас тут такой красивый ходит?

– Заместитель командира БЧ-5 по воспитательной работе! – понуро доложил Вова.

– Это был риторический вопрос, я целый капитан второго ранга и читать умею!

Целый капитан второго ранга достал из кармана секундомер и начал его заводить:

– Включиться в ССП!

ССП – это спасательное снаряжение подводника.

Оно состоит из гидрокостюма СГПК, дыхательного аппарата ИДА-59М, и предназначено для самостоятельного выхода из затонувшей ПЛ с глубин до ста метров. Подводник должен самостоятельно уметь надеть гидрокомбинезон, зажгутоваться (в резиновых рукавицах) и включиться в дыхательный аппарат. Норматив был то ли четыре, то ли пять минут, но мастера у нас включались за полторы-две. В отличие от дагестанского матроса Вова не умел включаться в ССП не то что на время, а вообще. Поэтому Вова начал стесняться:

– Ну тащ капитан второго ранга… Ну я же замполит… Ну может… ну вот если…

– Да хоть гваделупская богоматерь, вашу мать! Вы же подводник! Вы же офицер! Немедленно прекратить позорить военно-морской флот и включиться в ССП!!!

– Вова, – шепчу Вове, – включайся по-хорошему, а то пиздец тебе будет.

– Время пошло! – щёлкает секундомером проверяющий.

Вова хватает гидрокомбинезон и начинает в него влезать, забыв снять тапки. Засунув ноги, понимает, что что-то не так, высовывает ноги обратно, лезет руками за тапками внутрь, достаёт их, ещё раз засовывает ноги, пытается надеть комбинезон на плечи, понимает, что забыл снять ПДА, сбрасывает комбинезон, снимает ПДА, накидывает комбинезон обратно, но забывает расправить зелёную кишку, поэтому получает железным клапаном от маски по затылку. Кое-как залазит в комбинезон, но забывает поправить резинку на маске, пытается в рукавицах натянуть её на затылок, но натягивает только до клапана сброса давления, решает, что сойдёт и так, и пытается себя зажгутовать. Приматывает себе верёвкой руку к кишке, разматывает верёвку обратно, запутывается в ней. Проверяющий выключает секундомер.

– Ладно, давайте без жгутовки, – обречённо разрешает он Вове, – будем считать, что вы зажгутовались.

Вова хватает ИДА, натягивает его себе на голову, но забывает поправить ремень, и тот у него болтается на плече, когда Вова ищет его между ног. Я поправляю ему ремень, но получаю замечание от проверяющего, что ещё раз – и в глаз. Справившись с ремнями, Вова пытается прикрутить к маске дыхательные шланги, а если вы этого не делали стописят раз, то у вас это не получится ни за что. Кое-как минут через пятнадцать Вова наживляет гайку и резво переключает дыхательный клапан на дыхание из аппарата, забыв при этом открыть воздушные баллоны. И радостно поднимает руку – готов! Проверяющий с укором смотрит на меня.

– Откуда я знаю? – говорю я. – Может, их там учат дышать углекислым газом в их институтах.

– Товарищ офицер, – заботливо интересуется проверяющий, – а вы ничего не забыли?

Вова радостно отрицательно машет головой. Вижу, что у Вовы начинают потеть стёкла и подкашиваются коленки. Захожу ему за и заботливо принимаю его в свои белы рученьки, когда он теряет сознание. Ну что мы – никогда дыхательные аппараты не снимали с потерявших сознание тел? Расстёгиваю ему ремень и дёргаю за него вверх, на себя. Офицер из УПАСР пытается мне помочь и подталкивает баллоны снизу. И кэ-э-эк даст мне железным клапаном в бровь! Распутываем Вову дальше и с удивлением наблюдаем, как чья-то кровь капает нам на руки. А, так это же моя кровь из рассечённой брови.

– Товарищ офицер, с вами всё в порядке? – хватает меня за рукав проверяющий.

Так а чё не в порядке-то? «Наши мужики на болоте и не так давят», ну вы в курсе. Но понимаю, что из ситуации можно извлечь выгоду.

– Да всё нормально, – говорю, – только голова немного кружится и подташнивает.

Кошу под сотрясение мозга, значит.

– Вам надо срочно в амбулаторию!! Давайте я вас отведу!

Падаю в заботливо расставленные руки целого капитана второго ранга и волочу за ним ноги, пока он меня несёт в амбулаторию в первый отсек. По дороге над нами удивляются турбинисты с электриками:

– Надо же, Эдик нашёл место на «Акуле», где можно головой удариться!

– Отставить смеяться! – кричит на них упасровец. – Он человеку жизнь спасал!

– Какому человеку?

– Тащ капитан второго ранга, – шепчу ему слабеющим голосом в ухо, – не выдавайте, кому я жизнь спасал, а то ведь ещё больше засмеют!

Дотащил он меня в амбулаторию. А там флагманский доктор орёт на нашего Андрея за то, что у него из стерилизатора жареной картошкой пахнет. Ну да, мы в нём картошку жарим потому что.

– Товарищи офицеры! – кричит мой проверяющий, уже практически на руках внося меня в амбулаторию. – Тут у офицера сильный удар и сотрясение мозга.

Я падаю в кресло и пускаю слюну уголком рта.

– Выйдете, пожалуйста, – требует наш доктор, – я буду оказывать первую помощь!

Проверяющие из штаба флота послушно выходят.

Андрей осматривает меня с ног до головы:

– Косишь?

– Ага, – радостно улыбаюсь ему, – похоже?

– На первую степень дебилизма похоже, а не на сотрясение мозга. Неуч.

– Ну, поверили жы.

– Ладно, сиди.

Андрюха моет меня перекисью, выстригает кусок брови и накладывает швы.

– Что-то быстро у нас получилось, – сетует Андрюха, – ещё час до конца проверки.

Достаёт бинты и начинает мне бинтовать голову. Одну пачку накрутил, вторую, третью берёт.

– Андрюха, – говорю, – ты что творишь? У меня уже шея болит от тяжести этой бинтовой шапки!

– Сиди тихо, сука! Не одного тебя проверяют.

Намотав мне бинтовой шлем на голову и запачкав его сверху чем-то красным, мол, течёт не по-детски, Андрей говорит:

– А давай уже и дальше охуевать?

– А давай, – говорю.

Андрюха засовывает мне под мышку маленький термосик с кофе, приобнимает и выводит из амбулатории. В отсеке с волнением топчутся проверяющие.

– Товарищи офицеры, я наверх его провожу, на свежий воздух? – как бы спрашивает доктор.

– Да-да, конечно, только осторожно!! – смотрят на мои кровавые бинты проверяющие.

Мы с Андрюхой поднимаемся наверх, разваливаемся на пирсе, попиваем кофеёк и курим, наблюдая, как из рубочного люка вылетают стоны пытаемых проверяющими подводников.

Собрались потом в центральный на разбор. Начальник штаба, как меня увидел, обрадовался:

– Вот это, я вижу, хорошо проверку провели!!! Так их и надо, козлов этих, проверять – чтоб кровь хлестала отовсюду! Доктор, выживет он у вас?

– Этот-то? Да этот после аппендицита на Северном полюсе выжил, куда он денется.

– Дык это тот самый?

– Он, да.

– Товарищ офицер, – спрашивает уже меня, – а почему вы отказались с борта сойти и продолжили автономку?

– Русские, – говорю, – на войне своих не бросают, тащ контр-адмирал!

– Русские? Ты себя в зеркало-то видел? Русский.

Я открываю рот, но закрываю.

– Что, – уточняет начальник штаба флота, – хотел нахамить контр-адмиралу за его, такую же как у тебя, нерусскую внешность?

– Так точно, – говорю, – хотел!

– Уважаю вас, подводников, за наглость вашу. Ну что там у них – нормально всё, товарищи офицеры штаба? Поехали тогда – два часа же ещё пилить из дыры их до нашего родного флота!

Так вот и помог нам Вова проверку побыстрее пройти. Ну, мне-то с доктором точно и ещё тем, которых упасровец после нанесения телесных увечий мне опрашивать не стал больше. А то мало ли.