Вечером третьего дня — последнего из отпущенных рою «Помста» на выполнение задания — синоптики обещали сильный дождь. Обещали и вопреки обыкновению не ошиблись: полил, что называется, стеной.

Мало кто любит ненастье, но Олеся Гацкана ливень обрадовал, поскольку это была идеальная погода для акции. Лишний народ по улицам не шатается, большинство потенциальных свидетелей сидит дома, а если кто из сидящих имеет нехорошую привычку глазеть в окно, то толку от этой привычки не будет: поди разгляди за сплошными струями дождя номер машины или приметы человека.

Тем не менее машину Гацкан и двое бойцов оставили в квартале от дома Полковника, припарковав в тени, подальше от фонаря. Оставшееся расстояние преодолели быстрым шагом, прикрываясь зонтами. Впрочем, кварталы в этой части Клина невелики, и перекрестки следовали через каждые два участка.

Улица у дома пуста, ни единого прохожего, у ограды никого, на участке тоже. Впрочем, неудивительно для столь дождливого вечера. Машины по Серебристой и прилегающим переулкам проезжали в это время крайне редко: местные жители, в основном добропорядочный средний класс — почти все уже дома, расслабляются после трудового дня у экранов, потребляя очередную дозу теленаркотика или интернет-наркотика, кто на что подсел. И Олесю вдруг сильно хотелось разнести это сонное болото: пройтись от дома к дому, закидывая в окна фосфорные гранаты, а затем короткими очередями расстреливая выскакивающих безоружных людей, как делал это он совсем недавно… Но пока не время. Гацкан надеялся, что время настанет и готов был перестрелять всех врагов для его приближения.

Возле калитки троица не задержалась. Замок вскрыли самым немудреным способом, при помощи электрошокера: трехсекундный разряд — и готово, мощный магнит больше не удерживает «язычок» замка в нужном положении. Скоро электроника оправится и вновь подаст напряжение на соленоидную катушку, но это не страшно, потому что Пасюк заблокировал замок в открытом виде. Затем быстро пересекли участок и подошли к гаражу. Планируя рейд, Гацкан рассуждал так: дедушке сто лет в обед, медсправку для продления водительских прав в таком возрасте получить трудно, врачи всегда найдут к чему придраться. Значит, гараж или не используется, или задействован под склад солений-варений, и нет никакого резона — в отличие от входной двери — устанавливать на его ворота дополнительную сигнализацию либо надежный замок. А мастер-ключ от стандартного лежал у Гацкана в кармане — купленный у менеджера по продажам строительной фирмы «Криница».

И мастер-ключ не подвел: замок щелкнул, и ворота гаража начали медленно подниматься. Когда проем достиг трехфутовой высоты, Товстун поднырнул под створку и, держа наготове пистолет с глушителем, неслышной тенью скользнул внутрь дома. Гацкан и Пасюк задержались, но, услышав едва различимый свист, присоединились к подельнику.

Как, впрочем, и ожидалось, машины в гараже не оказалось. Тут вообще было пусто: ни автомобиля, ни автомобильных причиндалов, обычно сопутствующих его хранению, ни банок с заготовками, ни инструментов или остатков строительных материалов — ничего. Голый пол, голые стены.

И самое интересное для убийц — электрощит.

Он, так же как замок гаража, оказался стандартным: входной счетчик, выстроившиеся в вертикальный ряд УЗО и четыре двадцатипятиамперных автомата — к ним Гацкан и потянулся, по очереди нажав на красные кнопки и обесточив дом. Вернее, нужную половину дома. Остается немного подождать и поставить финальную точку.

Расчет был прост. Что сделает нормальный человек, если у него погаснут электроприборы? Человек выглянет в окно, увидит свет в соседских окнах, поймет, что проблема случилась только у него, возьмет фонарик или запалит свечку и отправится устранять проблему. В данном конкретном случае он сначала подойдет к небольшому щитку, что расположен наверху, где стоят УЗО, предохраняющие от скачков напряжения осветительные приборы. Но там все окажется в порядке, и дедуля пошаркает в гараж, к главному щиту. И эта прогулка станет для него последней.

Луч фонарика погас. Пасюк — именно он должен был поставить в истории свинцовую точку — опустил на лоб прибор ночного видения и занял позицию у двери. Олесь Гацкан встал так, чтобы при необходимости подстраховать побратима, но не угодить под шальную рикошетную пулю.

Секунды капали и превращались в минуты. Старый хрыч не появлялся. И никаких звуков в доме не раздавалось.

Стояла мертвая тишина…

Гацкан поначалу делал скидку на старческую медлительность, но прошло десять минут, затем пятнадцать, и даже ему стало ясно, что план не сработал. Возможно, объект не заметил отключения электричества, задремав у телевизора, или же не может спуститься по иной причине.

Для такого развития событий имелся план «Б»: самим подняться наверх и закончить дело там.

Побратимы ушли, Товстун остался в гараже один. Вертел головой, контролировал и улицу, и дверь, ведущую наверх, и был готов стрелять в любого, кто появится.

Но никто не появлялся. И сотник с Пасюком не возвращались, хотя коттедж был невелик, и на поиск дряхлого кацапа времени требовалось немного. Но побратимы не возвращались, и не возвращались, и не возвращались…

И показалось, что безмолвный дом бесследно проглотил бойцов. Были — и не стало.

У Товстуна все чаще возникало желание достать из кармана рацию и выйти на связь с сотником, но Гацкан строго-настрого приказал использовать связь лишь в исключительном случае, и Товстун крепился. Вспоминал, что однажды Олесь до смерти забил задремавшего на посту парубка, и крепился. Но через пятнадцать минут тревога одолела страх, и Товстун решил: еще пять минут, и выходит на связь, а там будь что будет… Теперь он больше смотрел на секундную стрелку часов, чем за окошечко гаража. Светящаяся стрелка наматывала круги нестерпимо медленно, а когда обежала циферблат пять раз, Товстун выждал еще полминуты, затем вытянул из кармана рацию и включил ее. Вернее, попытался включить. Нажал на нужную кнопку, но рация не подала признаков жизни: не загорелся светодиод, из динамика не послышался характерный шорох.

Как ни странно, неприятность даже обрадовала Товстуна: за исправность технического оборудования отвечал не он, а поломка рации — это ЧП, заслуживающее немедленного доклада командиру. Мало ли что, может, наверху что-то пойдет не так и понадобится его помощь, а связь пропала.

За дверью Товстун обнаружил небольшой тамбур и лестницу. Прибора ночного видения у него не было, фонарь он включать не стал, чтобы окончательно не разозлить сотника, поэтому поход на следующий этаж получился неспешным. Поднявшись, Товстун оказался не то в обширной прихожей, не то в небольшом холле, в который вели четыре двери. Одна приоткрыта, за ней вроде бы санузел, по крайней мере смутно белеет нечто, напоминающее сантехнику. Из-под дальней двери выбивается полоска света, слабая-слабая, голубоватая, а значит, источник света, скорее всего, не люстра или торшер, а экран телевизора или монитор компьютера.

Дело отчасти прояснилось. Наверняка у старого хрыча стоит на компьютере аварийный блок питания, как раз на случай отключения электричества. А он, хрыч, был чем-то важным занят, таким, что не оторваться. Может, отвечал на срочное письмо. Или в игрушку резался. Вот и не пошел к электрощиту…

Но куда подевались хлопцы?

Товстун распахнул дверь, ту самую, со слабой полоской света. Прыгнул внутрь, тут же уйдя с линии огня — рефлекс чистой воды, никаких подвохов от старичка он не ждал, и замер, готовый стрелять.

Но цели не оказалось.

Комната действительно освещалась стоящим на столе монитором, однако кресло перед ним пустовало.

«Что за игру затеял старый хрыч? Дописал свое неотложное письмо, отправил и… И что?! Поплелся заниматься другими делами при свете свечки? Даже не полюбопытствовав, отчего вырубилось электричество?»

Слева послышался негромкий звук, хотя Товстун только что осмотрел комнату и никого там не приметил. Он обернулся, увидел старика и выстрелил. Глушитель превратил грохот в тихий хлопок.

«Вот и все!»

Лишь после этого Товстун разглядел противника. Божьим одуванчиком тот ни в коей мере не выглядел — ростом и размахом плеч не уступал, пожалуй, Пасюку, хлопцу на редкость габаритному, но белоснежно-седая шевелюра и глубокие морщины, изрезавшие лицо, не позволяли усомниться в том, что в углу комнаты находился объект ликвидации.

Правда, объект обязан был сейчас падать на пол, прижав ладонь к пулевому отверстию в груди, однако не падал. Хуже того, Товстун разглядел пистолет в его руке, причем тоже с глушителем, и в огромной лапище старика оружие казалось маленьким и несерьезным.

Увидев пистолет, Товстун машинально выстрелил, на этот раз дважды, тут же услышал ответные хлопки, попытался уйти с линии огня, но невидимый кулак уже ударил его в грудь, развернул и швырнул к компьютерному столу.

Пистолет выпал из руки, но Товстун этого не заметил, он прилагал все силы, чтобы остаться на ногах, вцепившись руками в высокую спинку кресла. Почему-то сейчас казалось самым важным не упасть. Но кресло предательски поехало в сторону, Товстун рухнул, так и не разжав пальцы, кресло опрокинулось на него и сильно ударило по голове. Но бандит этого не почувствовал. Сейчас он вообще ничего не чувствовал, кроме безмерного удивления, вызванного тем, что его пули, оказывается, тоже не миновали цель, которая…

Которая…

Цель — окровавленная, скорчившаяся, отброшенная пулями к стене, хрипящая от боли и ругающаяся от страха, — цель оказалась отнюдь не давешним стариком. Нет. Синюшный свет монитора падал на умирающего Пасюка, и умирающий Товстун не мог взять в толк, как же он умудрился столь глупо обознаться.

На роже Пасюка тоже застыло изумление, но, может быть, так лишь казалось.

Картинка перед глазами Товстуна помутнела, начала расплываться, он открыл рот, намереваясь позвать сотника, да так и издох — с открытым ртом. А за секунду до этого в ад проследовал Пасюк.

По дорогому наборному паркету расползалась кровь, кажущаяся черной в неестественном свете монитора.

Гацкан так и не понял, действительно ли он слышал хлопки выстрелов или же ему почудилось.

Они с Пасюком поднялись по той же лестнице, по которой чуть позже пошел Товстун, тоже увидели пробивающуюся из-под двери полоску голубоватого света, после чего Гацкан пришел к тем же очевидным выводам и жестом послал Пасюка в комнату. Тот кивнул и мягко проскользнул в дверь, которая закрылась за ним. В короткий миг, когда дверь была отворена, Олесь действительно увидел мерцающий на столе монитор.

Дальше Гацкан ожидал услышать хлопок выстрела, но вместо него донесся странный звук, напоминающий шипение выходящего из баллона газа. А вместе с ним слышалось то ли шуршание, то ли шорох. Звуки доносились из комнаты, соседствующей с кабинетом — так мысленно обозвал освещенное помещение сотник.

Мелькнула мысль, что дед мог оказаться хитрее, чем они рассчитывали, увидел вооруженных гостей с помощью скрытой камеры с автономным питанием и спрятался. Решив так, Гацкан толкнул дверь, шагнул через порог, мимолетно пожалев, что не прихватил прибор ночного видения для себя, включил фонарь и огляделся.

Внутри было тепло, даже жарко, и влажно — совсем не так, как в остальном доме. А еще чем-то пахло, но чем именно, сразу не определить: сложный коктейль, где ощущался и аромат переспевших, гниющих фруктов, и жирной, богатой перегноем земли, и вроде бы цветов (Гацкан не был уверен, он не любил цветы и никогда не дарил их женщинам).

А в следующий миг фонарь погас.

Этого не могло случиться, поскольку фонарик по давнему совету наставника Олесь приобрел в магазине, торгующем дайверским снаряжением: компактное и мощное устройство стоило на порядок дороже китайского ширпотреба, но могло светить под водой, даже на трехсотфутовой глубине, выдерживало падение на асфальт с изрядной высоты и было тщательно проверено перед акцией, но…

Не могло — и все же случилось.

Видимо, сдох аккумулятор.

Если бы Гацкан знал, что у его подчиненного в это же время и столь же неожиданно вышла из строя рация, он, возможно, отнесся бы к поломке фонаря с большим подозрением и тревогой. Но Гацкан не знал. И пока не тревожился: не того масштаба неполадка, чтобы испортить операцию.

Темнота сотника не смущала, однако звуки, которые привлекли его в комнату, больше не слышались, и возник вопрос: что дальше?

Позвать Пасюка? А почему он до сих пор не явился? Если в кабинете никого нет, то что делает там Пасюк? Почему не выходит?

Глаза постепенно привыкали к темноте, не такой уж непроглядной, и сотник подумал, что его мимолетная догадка об оранжерее близка к истине: впереди виднелись переплетения ветвей и стеблей. Но откуда они растут, было не разглядеть, поскольку отблески уличных фонарей не освещали нижнюю часть помещения.

Если старик здесь, то в его действиях, надо отдать должное, просматривалась определенная логика: в зарослях прятаться куда удобнее, чем испытывать судьбу, забившись в шкаф или под кровать.

Скорее всего, из оранжереи имеется второй выход, и нельзя позволить объекту им воспользоваться. Сейчас нужно подождать, пусть противник первым не выдержит и выдаст себя.

Гацкан замер.

И вскоре звуки действительно раздались. Но не те, что ожидал сотник: в глубине дома вроде бы несколько раз выстрелили. Затем выстрелы — если это действительно были они — стихли, и в оранжерее установилась прежняя тишина.

И никаких вестей от напарника.

Тишина действовала на нервы, и сотник собрался было выйти из оранжереи, но тут, словно почувствовав его желание, снова послышалось давешнее шипение.

Олесь прижался к стене и выставил перед собой руку с пистолетом. Ждал, пока зрачки расширятся достаточно, чтобы хоть что-то разглядеть… Но ничего разглядеть не успел, потому что все произошло почти мгновенно.

Нечто невидимое ударило убийцу по ногам и опрокинуло на пол. Одновременно Гацкан нажал на спуск. Попал, нет — не понял, глушитель погасил не только звук, но и пламя выстрела, способное хоть на миг рассеять тьму.

Он почувствовал, как грудь жестко, до хруста, кольцом сдавила невидимая сила и она же притиснула руки к туловищу. Пистолет выпал, и сотник потянулся пальцами правой руки за ножом в надежде использовать крохотный шанс на спасение, но не преуспел.

Невидимые петли захлестывали его все новыми витками — выше, выше, выше… Ребра ломались с хорошо слышным звуком, их острые обломки кромсали плоть. Боль была адская.

Пальцы все-таки дотянулись до ножа по инерции, поскольку боль убила все мысли и все намерения, но едва они коснулись рукояти, когда страшное давление обрушилось на шею. Треск позвонков показался грохотом пушечного выстрела. Темнота вспыхнула ярко-оранжевым пламенем и вновь погасла.

Для Гацкана самое болезненное закончилось, он перестал ощущать и боль, и вообще свое тело, чувствительность и подвижность сохранили лишь мышцы лица. Но зрение, слух и способность мыслить никуда не исчезли, хотя сейчас сотник предпочел бы отключиться, чтобы прийти в себя где-нибудь в нормальном месте, пусть даже на больничной койке, и пусть это будет даже кацапская больница, наплевать.

Но его пожеланиями никто не заинтересовался.

Вновь послышалось шипение, на сей раз просто оглушительное. Источник его был совсем рядом, где-то возле затылка. Гацкан попробовал обернуться туда, но не сумел.

Что-то коснулось волос — легонько коснулось, почти нежно. А затем сотник перестал видеть то немногое, что до сих пор мог видеть, голова его оказалась во влажном и тесном плену, влага липла к лицу и все сильнее щипала кожу. Гацкан инстинктивно опустил веки, чтобы уберечь глаза. И столь же инстинктивно попытался заорать, но не сумел, воздуха в раздавленных легких не хватило на крик.

Липкое нечто, взявшее в плен голову, сокращалось, пульсировало, проталкивая сотника неведомо куда, а пощипывание кожи превратилось в жжение, становилось все сильнее и болезненнее, Гацкан хотел лишь одного: побыстрее умереть. Желание вскоре исполнилось, но последние три минуты жизни показались ему тремя тысячелетиями.