Глава 10
Проснулся я утром у себя в номере на широченной двуспальной кровати, с Ви, мирно спящей рядышком, и поначалу не помнил ничего из ночных событий. Голова у меня трещала, во рту пересохло, тело было словно деревянное, порезанная рука болела, но похмелья почти не было, зато оказалось очень приятно найти себя в теплой постели рядом со спящей женщиной. Откинув одеяло, я спустил ноги на пол, и Ви у меня за спиной заворочалась, перевернувшись на спину. Я посмотрел на нее – одна рука вскинута на подушке над головой, волосы разметались, грудь обнажена. И половина лица – как огромная черносливина.
Вот тут-то я и припомнил все, и сразу возникло ощущение, будто из моего тела выкачали весь воздух. Я вспомнил, как Ви подожгла постель Джо, и в ужасе содрогнулся. Встав с постели, я отправился в ванную, на полную катушку выкрутил кран холодной воды и стал пригоршнями плескать себе в лицо водой. Я забрызгал себе всю грудь, так что даже майка промокла насквозь. Плескался я долго, пока пальцы не онемели, потом выключил воду и, опершись о край раковины, стал разглядывать себя в зеркало.
Из зеркала на меня смотрело осунувшееся изможденное лицо с испуганными глазами. Впрочем, во времена былых запоев я часто так выглядел по утрам. Да и сейчас так часто выглядел. Но вот глаза… Я специально вгляделся в них внимательно – посмотреть, где там написано, что я убил человека, убил собственного сына и сжег его тело. В отражении я увидел только страх и небритую щетину.
Я стянул с себя мокрую майку и вытер ею лицо и грудь. Дурнота подступала к горлу удушливой волной, мне надо было срочно выйти куда-нибудь, иначе я просто спекся бы в номере. Ви будить мне не хотелось – она разозлилась бы, что я не дал ей доспать. Я вернулся в спальню, поднял с пола свои брюки – их там вчера оставила Ви, когда меня раздевала – потом в другой комнате в шкафу взял чистую рубашку, надел ее прямо на голое тело, без майки, нашел в своем рюкзаке пару чистых носков, обулся и вышел из номера.
В коридоре горел никогда не гаснущий свет. Мне хотелось кофе. А еще хотелось выпить. Мне хотелось и того и другого. На лифте я спустился вниз, где в вестибюле полным ходом шла жизнь – люди возвращались с завтрака, выписывались у дежурного портье, швейцар за стеклянными дверями на улице помогал какой-то пожилой даме сесть в такси, мужчины читали в креслах утреннюю газету, попыхивая сигарой. Я ощутил себя зрителем какой-то пьесы, не вызывавшей у меня интереса. Мне хотелось крикнуть им всем, что они примитивны и банальны, что жизнь их не продлиться вечно и что в ней нет никакого смысла. Что их жизнь бестолкова и противоестественна, если они сидят в этом тринадцатиэтажном мешке из стекла и бетона, забыв о том, как их предки охотились и рыбачили, добывая себе пропитание. И, конечно же, воевали, убивая друг друга. Но разве смог бы я втолковать им эти прописные истины? Разве смогли бы они это понять?
Впрочем, мне было не до них – мне нужно было прийти в норму. От не очень сильного похмелья вполне спасла бы чашечка кофе. Но мысль о кофе заставила меня подумать о деньгах. Чем я заплачу за кофе? И тут я вспомнил про отправленные вчера телеграммы – неужели это было только вчера? – и подумал, что на них мог прийти ответ.
Я подошел к стойке дежурного портье, и тот приветствовал меня:
– Доброе утро, мистер Розенкранц! – При этом он стрельнул глазами куда-то мне за спину и едва заметно кивнул.
– Доброе утро. На мое имя не приходили никакие телеграммы?
Глаза его опять стрельнули куда-то мне за спину, но он продолжал широко улыбаться и, качая головой, сказал:
– Нет, сэр. Никаких телеграмм на ваше имя не поступало.
Меня раздражало, что он постоянно смотрел куда-то мне за спину, как будто я не был достоин всецело его внимания, но, когда я, повернувшись, увидел сзади двух мужчин в темных костюмах, моему удивлению не было предела.
– Мистер Розенкранц? – сказал тот, что стоял левее – коренастый дядька с брюшком и круглыми щеками и с пучками рыжих волос, торчащими по бокам из-под шляпы.
– Да, – сказал я, оглянувшись на портье, словно ища у него помощи.
– Сэр, вы не могли бы пройти с нами?
У меня внутри все похолодело, сердце бешено заколотилось, и мне стало трудно соображать.
– А в чем дело? – спросил я.
– У нас есть новости, – сказал второй. Он был похож на какого-то киноактера – сильный подбородок, темные брови…
– Мы из полицейского отделения Калверт-Сити, – сказал рыжий-коренастый, и я мог только надеяться, что на лице у меня не было написано того, что испытывало сейчас все мое дрожащее тело.
– Мистер Розенкранц, не могли бы мы с вами отойти в сторонку? Нам нужно поговорить.
«Всего лишь в сторонку! То есть они не забирают меня в полицейское отделение. Значит, это не арест».
– Так в чем все-таки дело, не понимаю? – Мне, конечно, не хотелось отходить от стойки портье, меня больше устраивало, если бы он тоже присутствовал.
– Пожалуйста, мистер Розенкранц, давайте отойдем, – сделав жест рукой, сказал коренастый.
Мне пришлось пойти с ними.
– Ну, вот здесь и поговорим. – Коренастый остановился у каменной колонны, возле которой притулилась кадка с каким-то большим растением.
Когда я приготовился их выслушать, коренастый сказал:
– Сэр, я – детектив Хили, а это – детектив Добрыговски.
Я кивнул обоим и, надеюсь, держался естественно для человека в подобной ситуации.
– Мы вынуждены вам с прискорбием сообщить, что вашего сына больше нет в живых.
– Что? – сказал я, быстро-быстро моргая. – Как это нет в живых? Я виделся с ним вчера!
– Простите, сэр, что вынуждены сообщать вам такое известие.
– Нет, я не понимаю, – проговорил я, словно отказываясь верить, и прозвучало это вполне искренне, потому что одно дело тащить мертвого Джо по лестнице наверх и совсем другое – услышать о его смерти от полицейских. – А что произошло? Как это случилось?
– Это будет выяснено только после вскрытия, – сказал Добрыговски.
«Вскрытие» – это жуткое слово меня покоробило.
В разговор вступил детектив Хили:
– Похоже, он уснул с сигаретой, и постель загорелась.
Говоря это, полицейский внимательно наблюдал за мной, отчего мне стало не по себе, но я все же надеялся, что моя реакция была естественной для таких случаев, хотя это не прогнало моей тревоги. Но план Ви, выходит, все-таки сработал, и это вызывало некоторое облегчение.
– Мы хотели попросить вас восстановить события вчерашнего вечера, – сказал детектив Хили.
Добрыговски достал блокнот для записей, и меня снова внутренне передернуло.
– Но я не…
– Вы же были там вчера вечером. Были в его доме, не так ли?
– Да, был. Но я только подошел к дому, а Мэри… – Я посмотрел ему в глаза, – это невеста Джо, они собираются пожениться… – Губы его чуть дернулись, когда я произнес это «собираются». – Мэри тогда уже уходила и сказала, что Джо не хочет, чтобы его беспокоили.
– Так вы не входили в дом? Не виделись с вашим сыном?
Я покачал головой, этот вопрос вызвал у меня заминку, и я на него так и не ответил. Сердцебиение у меня участилось, боль в голове пульсировала, и вестибюль словно плыл перед глазами.
– Потому что мисс О’Брайен сказала, что звонила вашему сыну около полуночи и трубку сняли вы.
У меня все похолодело внутри. Ведь я совсем забыл об этом телефонном звонке. Я даже не сказал о нем Ви, и, кстати, правильно сделал, иначе она просто заела бы меня.
– Мистер Розенкранц, так это правда? Вы сняли трубку, когда мисс О’Брайен звонила?
Мне не понравилось тон, каким он это произнес – как будто поймал меня на лжи. Но я кивнул, надеясь, что все еще произвожу впечатление человека, потрясенного шокирующей новостью, а не испуганного.
– Да, я снял трубку. Я же потом вернулся. Первый раз я так и не зашел в дом, но потом вернулся, где-то, наверное, через час.
– То есть около полуночи?
– Ну наверное. Я на часы не смотрел. Я был пьян. – И я стыдливо потупился, словно бы стесняясь этого своего признания.
– То есть вы были там около полуночи, а потом ушли?
– Я думаю, пробыл там не больше получаса. Но почему вы спрашиваете? Это так важно? – И тут, к моему собственному удивлению, у меня на глаза набежали слезы.
– Мы просто хотим установить ход событий. Это недолго, займет всего несколько минут. Вы не против?
Слезливо моргая и сглотнув ком в горле, я кивнул.
– Итак, вы пришли повидаться с сыном, но там была мисс О’Брайен, и поэтому вы ушли?
– Нет, она тоже уже уходила. Мы встретились на пороге, она сказала, что он не хочет больше никого видеть, и мы с ней вместе спустились с крыльца. – Сказав это, я достал носовой платок и вытер скатившуюся по щеке слезинку.
– Простите, мистер Розенкранц, что подвергаю вас таким переживаниям, – сказал Хили.
А вот у Добрыговски был отнюдь не сочувственный вид. Он просто стоял, держа карандаш и блокнот наготове.
– Нет, нет, все нормально, я понимаю. Я и сам хочу узнать, что там произошло. Ведь это же мой… Джо… мой единственный сын! – Я надеялся, что это не выглядело как откровенный перебор, и, между прочим, была правда, я действительно испытывал такие чувства.
– Итак, вы вернулись туда около полуночи и…
– Да, я вернулся, мы немного поговорили, выпили. Он был пьяный, я тоже. И я ушел.
Но мой рассказ явно не удовлетворил детективов, поэтому я продолжал:
– Если вы хотите знать правду, то он… ну вроде как выгнал меня. Видите ли, наши отношения не всегда были радужными. Он всегда винил меня в том, что я развелся с его матерью.
– Нет, мы все понимаем. То же самое сказала и мисс О’Брай ен. И мне жаль, что нам приходится беспокоить вас такими вопросами в тяжелый для вас момент. Поверьте, нам очень неприятно это делать.
– Ну что вы, ничего, все нормально.
– Нет, это не нормально, но, к сожалению, необходимо.
Я кивнул.
Тогда Добрыговски задал мне новый вопрос:
– Но тогда почему вы сначала сказали, что вообще не заходили в дом вашего сына?
Тут Хили бросил на него сердитый взгляд, но у меня почему-то осталось ощущение, что этот взгляд был театральным, срежиссированным и что успокаиваться мне пока рано.
– Я не говорил, что не заходил туда вообще. Я сказал, что не заходил туда в первый свой приход. А когда вернулся потом, заходил, и я сказал вам об этом.
– Просто странно, что вы сказали, будто вообще не заходили туда, когда на самом деле заходили.
– Я сказал, что не заходил туда в первый свой приход, – устало повторил я.
– Да ладно тебе, Пит, оставь это. Человек только что потерял сына.
– Ой, конечно, извините. Это у меня профессиональное, – сказал Добрыговски, убирая блокнот и карандаш в карман.
– Но вы же не думаете, что это было… ну… что кто-то… – запинаясь, произнес я.
Мой вопрос, кстати, вызвал у Хили что-то вроде облегчения. Я так понял, что подобные вопросы люди всегда задают в подобных ситуациях.
– Нет, нет, – поспешил заверить Хили. – Даже не думайте об этом, забудьте. И у нас есть еще один, последний, вопрос. Мисс О’Брайен сказала, что вас можно найти здесь, но вы не зарегистрированы в отеле. Вот я и…
– Я нахожусь здесь с… подругой.
– А-а, понятно, а то нам показалось странным, что вы не зарегистрировались.
Тут я позволил себе возмутиться:
– А почему? Что в этом странного? Я известный писатель и часто стараюсь не обнародовать своего местонахождения. Потому что, знаете ли, бывают такие сумасшедшие…
Хили помолчал, прежде чем ответить мне:
– Вы не обязаны нам ничего объяснять. Мы ничего не имели в виду, сказав это.
– Мне просто не понравилось, что ваш коллега задал мне этот вопрос – заходил ли я в дом к своему сыну? – когда я и так сказал, что заходил. И когда я уходил, у Джо все было в порядке. Да, он был пьян, но у него все было в порядке.
Хили протянул ко мне руки, чтобы успокоить меня.
– Да мы вовсе ничего не имели в виду, когда говорили это. И вообще мы понимаем, как вам сейчас тяжело. Просто хотели прояснить кое-какие моменты.
Я понял, что сам запутался, позволив себе выказать гнев, но, наверное, трудно представить, каково это, когда к тебе приходят полицейские и начинают расспрашивать о том, что тебе хотелось бы от них скрыть.
– Знаете, мне не нравятся эти ваши намеки на то, будто бы я в чем-то лгу или что-то от вас скрываю. Я только что узнал о смерти своего единственного сына!
– Мы понимаем, мистер Розенкранц. Простите.
– Ну, и на том спасибо, – сказал я, потирая виски, чтобы прогнать головную боль.
– Насколько я понимаю, вы теперь останетесь в городе из-за похорон? – сказал Добрыговски.
Хили метнул на него уничтожающий взгляд.
– А вы что же, предлагаете, чтобы я… – потирая виски, начал было я, но в этот момент раздался женский голос:
– Мистер Розенкранц!
Мы все трое обернулись. Это была Мэри, и, когда глаза наши встретились, личико ее сморщилось, и она заплакала. Я поспешил ей навстречу, и она упала в мои объятия, сама тоже обнимая меня и плача у меня на груди.
Я посмотрел на детективов поверх ее головы – и даже у Добрыговски был тогда смущенный вид. Полицейские ушли, а я отечески поцеловал Мэри в лоб, стараясь как-то ее утешить.