Яростная гроза осталась в прошлом. Минуло три недели. Лето, влажное и жаркое, по-прежнему царило в восточной Виргинии, но учебный год уже начался, и неуклюжие желтые школьные автобусы катили по ухоженным сельским дорогам Лонгмонта. В не столь далеком Вашингтоне, округ Колумбия, начинался очередной год законодательной деятельности, слухов и намеков в привычной атмосфере шоу уродов, столь любимой национальными телеканалами, с запланированными информационными утечками и обволакивающими облаками паров бурбона.

Все это никак не отражалось на прохладе кондиционированных помещений подземного комплекса, расположенного под двумя старинными особняками. Единственное изменение коснулось Чарли Макги: она тоже пошла в школу. Идея принадлежала Хокстеттеру. Чарли поначалу воспротивилась, но Джон Рейнберд ее уговорил.

– А что в этом плохого? – спросил он. – Такой умной девочке, как ты, негоже отставать от сверстников. Это дерьмо… извини, Чарли, но, клянусь Богом, я иногда жалею о том, что бросил учебу после восьми классов. Тогда я бы не мыл полы, будь уверена. А кроме того, учеба помогает скоротать время.

И она это сделала – для Джона. Появились учителя: молодой мужчина учил ее английскому, женщина постарше – математике, женщина помоложе, в очках с толстыми стеклами, – французскому, мужчина в инвалидном кресле – естественным наукам. Она их слушала и вроде бы училась, но делала это для Джона.

Трижды Джон рисковал своей работой, чтобы передать записки ее отцу, и она чувствовала себя виноватой, а потому хотела сделать хоть что-то, что могло понравиться Джону. Он приносил ей новости от отца: тот в порядке, рад, что Чарли жива-здорова, и он участвует в их экспериментах. Это ее опечалило, но теперь она достаточно повзрослела, чтобы понимать – во всяком случае, немного, – что лучшее для нее – не всегда лучшее для ее отца. И уже начала задумываться над вопросом: а может, именно Джон знает, что лучше для нее? Он был искренним, забавным (всегда ругался и тут же просил прощения, вызывая у нее смех) и очень убедительным.

Десять дней после отключения электричества он даже не заикался о поджогах. О серьезном они говорили только на кухне, где, по его словам, не было «жучков», и всегда шепотом.

В тот день он спросил:

– Ты еще не думала об этих огнях, Чарли? – Теперь он называл ее исключительно Чарли – не «детка». Она попросила его об этом.

Ее начало трясти. После случившегося на ферме Мандерсов такое происходило с ней при одной мысли о зажигании огня. Она вся холодела, тело напрягалось, ее трясло. В отчетах Хокстеттера это называлось «мягкой фобией».

– Я тебе говорила, – ответила она. – Я не могу этого сделать. И не буду.

– Не можешь и не будешь – это не одно и то же. – Джон мыл пол, очень медленно, чтобы успеть поговорить с ней. Швабра шуршала. Он едва шевелил губами, как заключенные в тюрьмах.

Чарли не ответила.

– У меня есть на этот счет кое-какие мысли, – продолжил Джон, – но если ты не хочешь слушать, если уже все для себя решила, я просто заткнусь.

– Нет, ничего, – из вежливости ответила Чарли, но на самом деле ей хотелось, чтобы он заткнулся, не говорил, даже не думал об этом, потому что ей становилось просто дурно. Однако Джон так много для нее сделал… и Чарли совершенно не хотелось обижать его или оскорблять его чувства. Ей нужен был друг.

– Я просто подумал, что они должны знать о том, как все это вырвалось из-под контроля на ферме. Они, вероятно, будут очень осторожны. Не думаю, что они устроят тест в комнате, заваленной бумагой и промасленными тряпками, правда?

– Наверное, но…

Он поднял руку.

– Выслушай меня до конца, выслушай.

– Хорошо.

– И они точно знают, что это единственный раз, когда ты устроила… Как это сказать?.. Пожар. Маленькие огни, Чарли. Вот в чем суть. Маленькие огни. И если что-то случится… А я в этом сомневаюсь, потому что, думаю, ты контролируешь себя лучше, чем тебе кажется… Но допустим, что-то случится. Кого они будут винить? Тебя? После того, как эти говняные головы полгода выкручивали тебе руки, чтобы ты это сделала? Ох, черт, извини.

Ее пугало то, о чем он говорил, но она все равно поднесла руки ко рту, чтобы заглушить смех, вызванный удрученным выражением его лица.

Джон тоже слабо улыбнулся, потом пожал плечами.

– И еще я подумал, что без практики ты не сможешь научиться контролировать что-либо.

– Меня не волнует, смогу я контролировать это или нет, потому что я не собираюсь этого делать.

– Не зарекайся, – упрямо сказал Джон, выжимая тряпку. Он поставил швабру в угол и вылил мыльную воду в раковину. Потом начал наполнять ведро чистой водой, чтобы протереть пол. – Вдруг тебя что-то напугает, и от неожиданности ты это сделаешь?

– Нет, не думаю.

– Или, допустим, у тебя сильно поднимется температура. От гриппа, или крупа, или чего-то еще. От какой-то инфекции. – Это была одна из удачных подсказок, предложенных Хокстеттером. – Тебе удаляли аппендикс, Чарли?

– Н-нет…

Джон принялся протирать пол, смочив тряпку чистой водой.

– Моему брату удаляли, но аппендикс успел разорваться, и брат чуть не умер. Все потому, что мы жили в индейской резервации, и всем было нас… наплевать, живые мы или мертвые. У него поднялась высокая температура, сто пять градусов, кажется, и он метался в бреду, выкрикивал ужасные ругательства, говорил с людьми, которых не было рядом. Знаешь, он думал, что наш отец – Ангел смерти, который пришел, чтобы унести его, и он попытался ударить отца ножом, лежавшим на столике у кровати. Я рассказывал тебе эту историю, да?

– Нет, – прошептала Чарли, и не потому, что боялась шпионов, а зачарованная жуткой историей. – Правда?

– Правда, – подтвердил Джон. Снова выжал тряпку. – Брат был не виноват. Виновата была высокая температура. Когда люди в таком состоянии, они могут сказать и сделать что угодно. Что угодно.

Чарли поняла, что он имеет в виду, и ее чуть не вырвало от страха. Такое ей в голову не приходило.

– Но если ты контролируешь этот пиро-как-его-там…

– Как я смогу его контролировать? Если буду в забытье?

– Просто сможешь. – И Рейнберд привел метафору Уэнлесса, ту самую, что так покоробила Кэпа почти год назад. – Это как с малой и большой нуждой, Чарли. Стоит научиться контролировать кишечник и мочевой пузырь, и это остается с тобой навсегда. Когда у людей лихорадка, постель часто промокает от пота, но не от мочи.

Хокстеттер утверждал, что дело обстоит несколько иначе, но Чарли об этом не знала.

– В любом случае, вот что я хочу сказать. Если ты будешь держать это под контролем, тебе больше не придется об этом тревожиться. Оно не возьмет над тобой верх. Но чтобы заполучить контроль, тебе надо тренироваться. Точно так же, как ты училась завязывать шнурки или писать буквы в детском саду.

– Я… я не хочу зажигать огонь! И не буду! Не буду!

– Ну вот, я тебя расстроил, – опечалился Джон. – Будь уверена, я этого не хотел. Извини, Чарли. Больше никогда не буду говорить об этом. Меня подвел мой большой болтливый рот.

Но в следующий раз она сама затронула эту тему.

Произошло это через три или четыре дня. Она много думала над его словами… и пришла к выводу, что в его рассуждениях есть прокол.

– Это же никогда не закончится, – сказала она. – Они всегда будут хотеть большего. Если бы ты только знал, как они преследовали нас, как не желали сдаваться. Стоит мне начать, как они потребуют огонь побольше, потом еще больше, потом костер, а после этого… не знаю… Но я боюсь.

Рейнберд снова восхитился. Она обладала невероятной интуицией и природным умом. Он спросил себя, а как отреагирует Хокстеттер, если он, Рейнберд, скажет ему, что Чарли Макги раскусила их план, которому присвоили гриф «Совершенно секретно»? Во всех уже составленных отчетах по Чарли высказывалось теоретическое предположение, что пирокинез – лишь центральное звено в цепочке паранормальных способностей, которыми обладала девочка, и Рейнберд верил, что ее интуиция – из их числа. Отец Чарли не раз и не два говорил им, что она узнала о приезде Эла Штайновица и остальных на ферму Мандерсов еще до того, как автомобили показались на дороге. Это пугало. Если интуиция поможет раскусить его… не зря же говорили, что с обманутой женщиной не сравнятся все демоны ада, и если способности Чарли хотя бы наполовину соответствовали его догадкам, она вполне могла организовать ему личный ад. Посадить его в самое пекло. Что ж, это добавляло остроты его работе… остроты, которой ему давно уже не хватало.

– Чарли, – ответил он, – я же не говорю, что тебе надо делать все это бесплатно.

Она в недоумении посмотрела на него.

Джон вздохнул.

– Даже не знаю, как тебе это объяснить. Наверное, я немного тебя люблю. Ты мне как дочь, которой у меня никогда не было. И мне тошно от того, как они к тебе относятся. Держат взаперти, не разрешают видеться с отцом, не позволяют выйти на свежий воздух, лишают всего того, что есть у других маленьких девочек…

Он позволил себе сверкнуть единственным здоровым глазом, немного ее испугав.

– Ты можешь все это получить, идя им навстречу… и ставя свои условия.

– Условия? – переспросила Чарли, совершенно озадаченная.

– Да! Готов поспорить, ты можешь заставить их разрешать тебе подниматься на поверхность. Может, даже съездить в Лонгмонт за покупками. Ты можешь выбраться из этой чертовой камеры и жить в обычном доме. Видеться с другими детьми. И…

– И видеться с папулей?

– Да, конечно. – Но как раз это исключалось полностью. Если бы при встрече отец и дочь сложили два и два, они бы осознали, что Джон Дружелюбный Уборщик – совсем не тот, за кого себя выдает. Рейнберд не передал Энди Макги ни одной записки. Хокстеттер полагал, что это бесполезный риск, и Рейнберд, считавший Хокстеттера тупой дыркой от задницы, в данном вопросе был с ним солидарен.

Одно дело – рассказывать восьмилетней девочке сказки о том, что на кухне нет «жучков» и их никто не услышит, если они будут говорить шепотом, и совсем другое – дурачить отца девочки, пусть он и превратился в наркомана. Макги даже под действием таблеток мог сообразить, что Контора играет с Чарли в Хорошего и Плохого копа, использует прием, который уже сотни лет применяется полицией, чтобы расколоть преступника.

Поэтому он делал вид, будто передает записки Энди, точно так же, как скармливал Чарли и другие выдумки. Он действительно видел Энди весьма часто, хотя лишь на мониторах. Отец Чарли действительно соглашался участвовать в тестах, но был один маленький нюанс: он ничего не мог, у него не получилось бы заставить ребенка сунуть в рот леденец. Энди превратился в большой толстый ноль, озабоченный только телепрограммой и временем получения следующей таблетки. Он больше не высказывал желания повидаться с дочерью. Если бы они встретились, если бы она увидела, что с ним сделали, ее сопротивление вполне могло возрасти. А он, Рейнберд, очень близко подошел к тому, чтобы «взломать» Чарли. Она уже хотела, чтобы ее уговорили. Нет, что угодно, кроме этого. Чарли Макги больше никогда не увидит своего отца. Рейнберд предполагал, что очень скоро Кэп самолетом Конторы отправит Энди в лагерь на Мауи. Но об этом девочке знать тоже ни к чему.

– Ты действительно думаешь, что они позволят мне увидеться с ним?

– Несомненно, – без запинки ответил Рейнберд. – Не сразу, разумеется. Он их козырь, и они это знают. Но в какой-то момент ты сможешь сказать им, что больше ничего для них не сделаешь, пока они не позволят тебе увидеться с ним… – И замолчал. Наживка была брошена, большая, сверкающая, она скользила в воде. Ощетинившаяся крючками и совсем не вкусная, но этот маленький несговорчивый ребенок не имел об этом ни малейшего понятия.

Чарли задумчиво смотрела на Рейнберда. Больше они на эту тему не говорили. В тот день.

Теперь, неделей позже, Рейнберд резко изменил свою позицию. Он сделал это не по какой-то конкретной причине, а прислушался к интуиции, которая сказала ему, что пропагандой больше ничего от Чарли не добиться. Пришла пора действовать от противного, памятуя о Братце Кролике, умолявшем Братца Лиса не бросать его в терновый куст.

– Помнишь, о чем мы говорили? – начал он разговор, начищая пол на кухне. Чарли делала вид, что выбирает что-то в холодильнике. Она стояла на одной ноге, поджав вторую, чистую и розовую. Рейнберд видел ее ступню, и эта поза пробудила в нем какие-то детские воспоминания. Было в ней что-то доэротическое, почти мистическое. Его сердце вновь потянулось к девочке. Она обернулась, на ее лице читалось сомнение. Собранные в конский хвост волосы падали на плечо.

– Да, – ответила она. – Помню.

– Знаешь, я тут подумал и спросил себя, с каких это пор я стал экспертом, чтобы советовать. Мне ведь даже не дадут в банке ссуду в тысячу долларов на покупку автомобиля.

– Джон, это ничего не значит…

– Очень даже значит. Если бы я что-то знал, то был бы одним из парней вроде Хокстеттера. Закончил бы колледж.

– Папа говорит, что любой дурак может купить диплом колледжа, – с презрением бросила Чарли.

В душе он возликовал.