Рейнберд оставил идентификационную карточку в соответствующей ячейке и прошел в комнату отдыха уборщиков, чтобы выпить кофе перед началом рабочего дня. Кофе ему совершенно не хотелось, но его смена еще не началась. А он не мог позволить себе выказывать излишнее рвение: хватало и того, что Нортон обратил внимание на его слишком ранний приход на работу и проехался по этому поводу.

Он налил кружку мутной жижи из кофеварки, сел. Хорошо, что никто из этих тупиц еще не пришел. Рейнберд сидел на скрипучем пружинном сером диване и пил кофе. Его изуродованное лицо (Чарли лишь искоса глянула на него, не выказав ни малейшего интереса) оставалось спокойным и бесстрастным, зато мысли летели, анализируя сложившуюся ситуацию.

Здешние сотрудники напоминали желторотых взломщиков в офисе супермаркета, о которых рассказывал Раммаден. Они гладили девочку по шерстке, но делали это не из любви к ней. Рано или поздно они решат, что подобная тактика ни к чему не приведет, а когда методы «мягкого» воздействия иссякнут, попытаются взорвать сейф. И – Рейнберд нисколько в этом не сомневался – «угробят деньги», как язвительно выразился Раммаден.

Он уже видел предложение «легкого шокового воздействия» в отчетах двух докторов, и одним из них был Пиншо, к которому Хокстеттер прислушивался. Видел и служебную записку, так напичканную специальными терминами, что казалось, будто она написана на иностранном языке. В переводе все сводилось к простой мысли: если девочке покажут, как ее отец страдает, она сломается. Рейнберд имел на этот счет иное мнение: если она увидит отца, подключенного к аккумулятору «Делко», выплясывающего со вставшими дыбом волосами быструю польку, то спокойно вернется в свое жилище, разобьет стакан для воды и проглотит осколки.

Но сказать такого он им не мог. За Конторой, как за ФБР и ЦРУ, тянулся длинный шлейф «угробленных денег». Если не удается получить желаемое под эгидой помощи иностранным государствам, приходишь с автоматами и гелигнитом и убиваешь ублюдка. Пропитываешь цианидом сигары Кастро. Безумие, конечно, но им об этом лучше не говорить. Они видели только РЕЗУЛЬТАТЫ, сверкающие и мерцающие, как мистический лас-вегасский джек-пот. Поэтому они «гробили деньги», а потом стояли с зелеными обрывками, которые сыпались между пальцами, и недоумевали, как же такое могло случиться?

Начали подтягиваться другие уборщики, шутили, хлопали друг друга по плечам, говорили о вчерашних удачных бросках, женщинах, автомобилях, о том, что надо бы нажраться. Обо всем этом они говорили всегда и собирались говорить до конца света, аллилуйя, аминь. От Рейнберда они держались подальше. Рейнберда они не жаловали. Он не играл в боулинг, не хотел говорить о своем автомобиле, да и внешне напоминал беглеца из фильма о Франкенштейне. Присутствие Рейнберда их нервировало. И правильно: если бы кто-нибудь хлопнул Рейнберда по плечу, тот уложил бы его на месте.

Он достал кисет с табаком «Ред мен», листок папиросной бумаги, свернул сигарету. Сидел, курил и ждал начала смены, чтобы направиться в жилище девочки.

Если на то пошло, он давно не ощущал себя таким энергичным, таким бодрым. Понимал это и испытывал по отношению к девочке чувство благодарности. Сама того не зная, она на какое-то время вернула ему вкус к жизни: обострила чувства, позволила лелеять надежды. Благодаря ей он с нетерпением ждал каждого следующего дня. Его радовало, что она оказалась крепким орешком. Он знал, что в конце концов расколет ее (попадались легкие орешки и крепкие орешки, но не существовало невскрываемых орешков). Он заставит ее танцевать перед ними, чего бы это ни стоило, а когда они с ней закончат, убьет и посмотрит ей в глаза в надежде поймать искру понимания, послание, которое она отправит, уходя в мир иной, каким бы он ни был.

А пока Рейнберд собирался наслаждаться жизнью.

Он затушил окурок и поднялся, готовый к работе.