Цепь событий, закончившаяся большими разрушениями и человеческими жертвами, началась с летней грозы и отключения двух генераторов.

Гроза случилась девятнадцатого августа, почти через пять месяцев после того, как Энди и Чарли схватили у коттеджа Грантера в Вермонте. Ей предшествовали десять дней жары, без единого дуновения ветерка. В тот августовский день грозовые облака начали собираться после полудня, но никто из работавших на территории с двумя красивыми, построенными еще до Гражданской войны особняками, разделенными широкой лужайкой и ухоженными клумбами, не верил, что будет дождь. Ни садовники, разъезжавшие верхом на мотоблоках; ни женщина, ответственная за компьютерные секции от А до Е (еще она варила кофе в компьютерном зале), которая взяла одну из лошадей на час, отведенный на ланч, и легким галопом скакала по дорожкам для верховой езды, проложенным по зеленым холмам; ни, конечно же, Кэп, который ел «богатырский сэндвич» в кондиционированной прохладе своего кабинета, не прекращая работу над бюджетом следующего года и не замечая жару и влажность за окнами.

Возможно, в тот день в штаб-квартире Конторы в Лонгмонте единственным, кто думал, что дождь все-таки пойдет, был человек, в фамилии которого этот дождь присутствовал. Здоровяк индеец прибыл в половине первого, за полчаса до начала смены. Кости и рваная дыра на месте левого глаза ныли, предсказывая перемену погоды.

Он приехал на очень старом, ржавом «тандерберде» с парковочной наклейкой «D» на лобовом стекле, в белой униформе уборщика. Прежде чем вылезти из автомобиля, прикрыл дыру на месте левого глаза расшитой повязкой. Он носил ее только на работе – ради девочки. Повязка ему мешала. И напоминала о потерянном глазе.

На территории штаб-квартиры Конторы находились четыре автостоянки. На лобовом стекле личного автомобиля Рейнберда, новенького желтого «кадиллака», работавшего на дизельном топливе, красовалась наклейка с буквой «А». Эта стоянка предназначалась для VIP-персон и располагалась под южным особняком. Система тоннелей и лифтов связывала стоянку «А» с компьютерным залом, операционными центрами, обширной библиотекой Конторы, читальным залом и, разумеется, с гостевыми апартаментами: так неопределенно назывался комплекс лабораторий и жилых помещений, в которых содержались Чарли Макги и ее отец.

Стоянка «B» служила для руководителей среднего звена и находилась в некотором отдалении от особняков. На стоянке «C» парковались секретари, механики, электрики и прочие специалисты: от особняков ее отделяло еще большее расстояние. На стоянке «D» оставляли автомобили неквалифицированные рабочие. Рейнберд называл их копьеносцами. До ближайшего особняка от этой стоянки приходилось топать полмили, и ее постоянно заполняла печальная пестрая коллекция детройтских железяк, которые мало отличались от участников гонок на выживание, еженедельно проводившихся на ближайшем автодроме в Джексон-Плейнс.

Бюрократическая вертикаль парковки, подумал Рейнберд, запирая свою развалюху, потом закинул голову и поглядел на облака. Гроза надвигалась. Часам к четырем доберется сюда.

Рейнберд направился к небольшому металлическому ангару, скрытому в роще сосен Ламберта, где отмечали время прибытия наемные работники низших разрядов, пятого и шестого. Белая униформа хлопала при ходьбе. Мимо проехал садовник на одном из десятка мотоблоков, принадлежавших отделу по благоустройству территории. Яркий солнцезащитный навес трепыхался над сиденьем. Садовник не обратил на Рейнберда никакого внимания: здесь действовала та же иерархическая вертикаль. Если ты принадлежал к четвертому разряду, пятый становился для тебя невидимым. Даже изуродованное лицо Рейнберда вызывало минимум комментариев: как и любое другое государственное ведомство, Контора нанимала достаточно ветеранов, чтобы не выглядеть белой вороной. Правительство США и без «Макс Фактора» знало, как сделать себе хороший макияж. И само собой, ветеран с бросавшейся в глаза инвалидностью – протезом руки, моторизованной инвалидной коляской, изуродованным лицом – стоил трех ветеранов, выглядевших «нормально». Рейнберд знал людей, у которых Вьетнам оставил на душе не меньше шрамов, чем на его лице; людей, которые с радостью согласились бы пойти продавцами в какой-нибудь магазин. Но не годились по внешним данным. Рейнберд им не сочувствовал. Его это скорее забавляло.

Не узнавали его и те люди, с которыми он работал, будучи агентом и наемным убийцей Конторы: Рейнберд мог в этом поклясться. Семнадцатью неделями раньше он был для них лишь силуэтом за тонированным ветровым стеклом желтого «кадиллака», как и любой другой человек, пользовавшийся автостоянкой «А».

– Может, ты немного перегибаешь палку? – как-то спросил Кэп. – Девочка не общается ни с садовниками, ни со стенографистками. Видит только тебя.

Рейнберд покачал головой.

– Для провала хватит одной маленькой оплошности. Одного человека, который мимоходом упомянет, что дружелюбный уборщик с изуродованным лицом паркуется на VIP-стоянке и надевает белую униформу в туалете для руководства. Я пытаюсь наладить доверительные отношения, которые основываются на том, что мы оба здесь чужаки, выродки, если хотите, похороненные в недрах американского филиала КГБ.

Кэпу это не понравилось, он терпеть не мог, когда кто-то проезжался по методам работы Конторы, особенно в данном случае, где методы действительно были экстремальные.

– Ладно, – кивнул Кэп. – Главное, что у тебя отлично получается.

На это у Рейнберда удовлетворительного ответа не нашлось, потому что насчет «отлично» Кэп явно преувеличивал. За все время пребывания здесь девочка не зажгла даже спички. И то же самое относилось к ее отцу, который не демонстрировал ни малейших признаков ментального доминирования, если такая способность вообще у него имелась. Они все больше и больше в этом сомневались.

Девочка зачаровывала Рейнберда. В первый год работы на Контору он прошел несколько курсов, которые обычно не включают в учебный план колледжей: прослушивание телефонных разговоров, кража автомобилей, незаметный обыск, десяток других. Полностью захватил Рейнберда только один: вскрытие сейфов. Обучал их стареющий медвежатник, Джи-Эм Раммаден. Его выписали из тюрьмы в Атланте именно для того, чтобы он передал секреты мастерства новым агентам Конторы. Вероятно, он считался лучшим в своем деле, и Рейнберд нисколько в этом не сомневался, но верил, что теперь практически ни в чем не уступал Раммадену.

Раммаден, который уже три года как умер (Рейнберд послал цветы на его похороны: жизнь иной раз такая комедия), разъяснил, что делать со скидморскими замками, с сейфами с квадратными дверцами, с дополнительными запорными механизмами, намертво блокировавшими ригели замка, если наборный диск вырублен молотком и зубилом. Рассказал и показал, как обращаться с мебельными сейфами, «головами негров», фрезерованными ключами. Они узнали о различных способах использования графита, о том, как сделать отмычку из проволочной мочалки, как изготовить нитроглицерин в ванне и как проникнуть в сейф с задней стенки, снимая слой за слоем.

Рейнберд впитывал полученные от Джи-Эм Раммадена знания с холодным и циничным энтузиазмом. Раммаден однажды сказал, что сейфы – что женщины: при наличии необходимых инструментов и времени обязательно сдадутся. Попадались легкие орешки и крепкие орешки, но не существовало невскрываемых орешков.

Эта девочка оказалась крепким орешком.

Поначалу им пришлось кормить Чарли внутривенно, чтобы она не уморила себя голодом. Через какое-то время она поняла, что отказ от пищи принесет ей только множество синяков на внутренних сгибах локтей, и начала есть, но без энтузиазма, только потому, что обычный способ был менее болезненным.

Она читала некоторые книжки из тех, что ей давали – во всяком случае, пролистывала, – и иногда включала цветной телевизор, который стоял в ее комнате, чтобы выключить через несколько минут. В июне она полностью посмотрела местную премьеру фильма «Черный красавчик» и пару раз снизошла до программы «Волшебный мир Диснея». И все. В еженедельных отчетах о ее состоянии все чаще мелькали слова «спорадическая афазия».

Рейнберд посмотрел значение этого термина в медицинском словаре и сразу понял, что он означает: возможно, даже лучше, чем врачи, потому что был индейцем и воином. Иногда девочке не хватало слов. Она просто стояла, спокойная, ее губы беззвучно шевелились. Иногда она использовала слово, полностью выпадавшее из контекста, вероятно, не отдавая себе в этом отчета. «Мне не нравится это платье, лучше соломенное». Иногда рассеянно поправлялась: «Я хотела сказать, зеленое», – но чаще этого не замечала.

Согласно словарю, афазия – полная или частичная утрата речи, обусловленная поражением коры головного мозга. Врачи незамедлительно принялись манипулировать прописанными ей лекарствами. Орасин заменили валиумом, но улучшения не добились. Валиум попытались сочетать с орасином, но непредвиденное взаимодействие препаратов привело к тому, что она сидела и плакала, пока эффект не проходил. Тогда решили использовать только что разработанный препарат, транквилизатор и легкий галлюциноген в одном флаконе, и вроде бы он немного помог. Но потом девочка начала заикаться, ее кожа покрылась сыпью. В итоге вернулись к орасину с тщательным мониторингом состояния, на случай, если афазия усилится.

На сотнях листов бумаги описывалось хрупкое психологическое состояние девочки и, как это называли мозгоправы, «базисный огневой конфликт» – другими словами, противоречие между запретом отца что-либо воспламенять и желанием сотрудников Конторы именно этого и добиться… усиленный чувством вины за инцидент на ферме Мандерсов.

Рейнберд в это не верил. Причина заключалась не в таблетках, не в том, что ее заперли и держали под постоянным наблюдением, даже не в разлуке с отцом.

Девочка была крепким орешком, ничего больше.

В какой-то момент она решила, что не будет сотрудничать с ними ни при каких обстоятельствах. И все. Ни шагу назад. Психиатры могли бегать вокруг, показывая ей чернильные пятна до второго пришествия, доктора – пичкать ее таблетками и бормотать в бороды о трудностях подбора нужного препарата и дозы для восьмилетней девочки. Отчеты могли множиться, а Кэп – бушевать.

Чарли Макги просто не раскалывалась.

Рейнберд нисколько не сомневался, что дело обстоит именно так, как не сомневался, что сегодня днем польет дождь. И это восхищало его. Благодаря ей они все напоминали собак, гонявшихся за собственными хвостами, и гоняться им предстояло до Дня благодарения, а потом и до Рождества. Но гоняться вечно они бы не стали, и это обстоятельство особо тревожило Джона Рейнберда.

Раммаден, медвежатник, как-то рассказал забавную историю о двух ворах, которые залезли в супермаркет в пятницу вечером, зная, что из-за сильного снегопада инкассаторский фургон «Уэллс Фарго» не прибыл, и вся пятничная выручка осталась на месте. В супермаркете стоял мебельный сейф. Взломщики попытались высверлить наборный диск кодового замка, но у них не получилось. Они попытались вскрыть заднюю стенку сейфа, но не смогли отогнуть угол. В итоге они взорвали сейф. Добились своего. Сейф разнесло в клочья, при этом полностью уничтожив лежавшие в нем деньги. От них осталась мелкая сечка, какую иногда используют в качестве подстилки.

– Речь о том, – закончил Раммаден сухим, свистящим голосом, – что эти два вора не смогли победить сейф. А смысл именно в том, чтобы победить сейф. Ты побеждаешь сейф, лишь получив возможность забрать его содержимое в пригодном для дальнейшего использования состоянии. Улавливаете мою мысль? Они переложили взрывчатки. Угробили деньги. Они были придурками, и сейф их победил.

Рейнберд мысль уловил.

В проекте участвовало более шестидесяти выпускников колледжа, но все по-прежнему сводилось к взлому сейфа. Они пытались высверлить кодовый замок девочки с помощью лекарств. Собравшихся здесь мозгоправов вполне хватало на софтбольную команду, и они прилагали все силы, чтобы разрешить «базовый огневой конфликт», то есть, если убрать наукообразную шелуху, проникнуть в сейф через заднюю стенку.

Рейнберд вошел в маленький металлический ангар, взял свою карточку, проштамповал время. Т. Б. Нортон, контролер смены, оторвался от книги в бумажной обложке.

– За то, что пришел раньше, не приплачивают, Индеец.

– Правда? – отозвался Рейнберд.

– Правда. – Нортон вызывающе посмотрел на него, преисполненный мрачной, почти абсолютной уверенности в собственной власти, столь часто свойственной мелким начальникам.

Рейнберд опустил взгляд и прошел к доске объявлений. Вчера вечером команда уборщиков победила в матче по боулингу. Кто-то хотел продать «2 подержанные стиральные машины в хорошем состоянии». Официальное распоряжение гласило: «ВСЕ РАБОТНИКИ ПЕРВОГО – ШЕСТОГО РАЗРЯДОВ ДОЛЖНЫ ВЫМЫТЬ РУКИ, ПРЕЖДЕ ЧЕМ ВЫЙТИ ИЗ ЭТОГО ОФИСА».

– Похоже, будет дождь, – сказал он, обернувшись.

– И не мечтай, Индеец, – ответил Нортон. – Почему бы тебе не свалить отсюда? Уже все тобой провоняло.

– Конечно, босс, – ответил Рейнберд. – Просто отметился.

– В следующий раз отмечайся вовремя.

– Конечно, босс, – повторил Рейнберд и вышел из ангара, бросив короткий взгляд на розовую шею Нортона, мягкую точку под челюстью. Успеешь ли ты вскрикнуть, босс? Успеешь ли вскрикнуть, когда я воткну указательный палец тебе в шею в этом месте? Как шампур в кусок мяса… босс.

Рейнберд вернулся в липкую жару. Грозовые облака медленно приближались, тяжесть воды тянула их к земле. Гроза будет сильная. Уже слышались далекие раскаты грома.

Рейнберд зашагал к особняку. Он войдет через боковую дверь, которая раньше вела в кладовую, и на лифте «C» спустится на четыре уровня. Сегодня ему предстояло вымыть и натереть полы в жилище девочки. Хороший шанс. Не то чтобы она не желала говорить с ним, вовсе нет. Просто она всегда держалась чертовски отстраненно. Он пытался вскрыть сейф по-своему, и если у него получится заставить ее рассмеяться, хотя бы раз, разделить с ним шутку по поводу Конторы, это будет означать, что угол отогнут. Что появилась возможность вставить зубило. Один смешок, ничего больше. Этот смешок объединит их, превратит в некий тайный комитет. Двое против всех.

Однако пока ему не удалось расколоть ее даже на этот смешок, и у Рейнберда не хватало слов, чтобы выразить восхищение девочкой.